«Полюбил барин цыганочку…»

«Полюбил барин цыганочку…»

В 1857 году на страницах «Сына Отечества» публикуется блок стихотворений Аполлона Григорьева «Борьба». Одному из произведений цикла выпало стать бессмертным романсом «Две гитары», который автор предпочитал называть «Цыганской венгеркой».

Уверен, внутри у вас невольно зазвенели струны и внутренний голос попросил:

«Поговори хоть ты со мной,

Подруга семиструнная.

Душа полна такой тоской,

А ночь такая лунная…»

А может быть, вспомнилось другое:

«Две гитары, зазвенев,

Жалобно заныли…

С детства памятный напев,

Старый друг мой, ты ли?..»

Владимир Николаевич Княжнин в очерке «Аполлон Григорьев и цыганы» (1917) реконструировал обстоятельства появления хита.

Аполлон Григорьев — едва ли не лучший литературный наш критик и весьма даровитый поэт, основательно, как все не подходящее под общую мерку, забытый потомством, да и у современников носивший кличку «чудака», тесными узами связан с цыганством.

…История этой любви до самых последних дней оставалась тайной. Однако, прежде чем рассказывать эту историю, необходимо остановиться на очерке Фета, его рассказе «Кактус», в котором выведены Григорьев и молодая цыганка, увлекшая степенного Афанасия Афанасьевича своим пением.

В 1856 году Фет проживал в отпуску в Москве, на Басманной. Здесь, после 12 лет разлуки, он снова встретился со старым товарищем и однокашником по Московскому университету, Григорьевым. Дело происходило летом.

— Григорьев, — рассказывает Фет, — несмотря на палящий зной, чуть не ежедневно являлся ко мне на Басманную из своего отцовского дома на Полянке. Это огромное расстояние он неизменно проходил пешком, и вдобавок с гитарой в руках. Смолоду он учился музыке у Фильда и хорошо играл на фортепиано, но, став страстным цыганистом, променял рояль на гитару, под которую слабым и дрожащим голосом пел цыганские песни. К вечернему чаю ко мне нередко собирались два-три приятеля-энтузиаста, и у нас завязывалась оживленная беседа. Входил Аполлон с гитарой и садился за нескончаемый самовар. Несмотря на бедный голосок, он доставлял искренностью и мастерством своего пения действительное наслаждение. Он, собственно, не пел, а как бы пунктиром обозначал музыкальный контур пьесы.

— Спойте, Аполлон Александрович, что-нибудь.

— Спой, в самом деле. — И он не заставлял себя упрашивать.

Певал он по целым вечерам, время от времени освежаясь новым стаканом чаю, а затем нередко около полуночи уносил домой пешком свою гитару. Репертуар его был разнообразен, но любимою его песней была венгерка…

Понятно, почему эта песня пришлась ему по душе, в которой набегавшее скептическое веяние не могло загасить пламенной любви красоты и правды. В этой венгерке сквозь комически-плясовую форму прорывался тоскливый разгул погибшего счастья. Особенно оттенял он куплет:

Под горой-то ольха,

На горе-то вишня;

Любил барин цыганочку,

Она замуж вышла[14].

Дальше в рассказе «Кактус» идет речь о том, как Григорьев возил своего друга в Грузины к Ивану Васильеву послушать пение влюбленной цыганки, красавицы Стеши.

«Слегка откинув свою оригинальную детски-задумчивую головку на действительно тяжеловесную, с отливом воронова крыла, косу, она (Стеша) вся унеслась в свои песни…»

О том, какие чувства испытывал в это время Григорьев, Фет не говорит ни слова. Между тем в год описываемых событий драма, начало которой было положено еще пять лет назад, приближалась к концу: та, которую любил Григорьев, вышла замуж.

«Цыганская венгерка», написанная в 1856–1857 годы, была заключительным аккордом разыгравшейся драмы.

Чибиряк, чибиряк,

чибиряшечка,

С голубыми ты глазами,

моя душечка!

Замолчи, не занывай,

Лопни, квинта злая!

Ты про них не поминай…

Без тебя их знаю!

В них хоть раз бы поглядеть

Прямо, ясно, смело…

А потом и умереть

Плевое уж дело!

«Цыганская венгерка», «тоскливый разгул погибшего счастья», по словам Фета, была прощаньем с невозвратимым прошлым… «Для одной только женщины, — писал Григорьев, — в мире мог я из бродяги-бессемейника, кочевника, обратиться в почтенного и, может быть (чего не может быть?), в нравственного мещанина… Да нет! Зачем хочу я намеренно бросить тень насмешки на то, что было свято как молитва, полно как жизнь, с чем сливались и вера в борьбу, на чем выросла и окрепла религия свободы?… Зовите меня сумасшедшим, друг мой, но я, и умирая, не поверю, чтобы эта женщина была не то, чем душа моя ее знала»…

* * *

В книге М. И. Пыляева о песне «Цыганская венгерка» сказано:

«…Иван Васильев, ученик Ильи Соколова, был большой знаток своего дела, хороший музыкант и прекрасный человек, пользовавшийся дружбой многих московских литераторов, как, например, А. Н. Островского, А. А. Григорьева… У него за беседой последний написал свое стихотворение, положенное впоследствии на музыку Иваном Васильевым».

Аполлон Александрович не искал в жизни легких путей. С юных лет его неудержимо влекло в цыганский табор, кабак или на гулянье в Марьину Рощу, поближе к городским низам. Только там он, по собственному признанию, находил интересные характеры и «смышленость».

В личной жизни счастья обрести ему не удалось, денег скопить тоже не вышло. В 1858 году художник расстался с нелюбимой женой и вскоре влюбился в проститутку.

«Белошвейка», очарованная его искренностью, ответила взаимностью.

Полный надежды вырвать «гулящую» из порочной жизни, Григорьев сделал ее гражданской женой. Но на достойное существование элементарно не хватало средств. Бывало, семья неделями голодала. Из-за отсутствия лекарств умер их маленький ребенок. Не выдержав лишений, возлюбленная оставила его.

Знакомые отмечали: после случившегося Аполлон словно надломился, стал потерянным и равнодушным.

Свои скромные гонорары поэт тратил на вино, за последние годы жизни он пропил все имущество и влез в огромные долги. Дважды Григорьева приговаривали к долговой яме, откуда его выкупали добрые люди.

Незадолго до кончины он начал писать мемуары, но успел рассказать только о детских годах. Поздней осенью 1864 года Аполлон Александрович умер вследствие апоплексического удара.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.