Глава 4

Глава 4

Редкий день в вечерние часы Михеев не посещал один из своих отделов. Без начальства он не скучал — виделся при ежедневных докладах, а к оперативным работникам заходил поочередно то к одному, то к другому, расспрашивал о конкретных делах, интересовался житейскими — потому-то за короткий срок довольно прилично узнал своих подчиненных по центральному аппарату. После каждой из таких встреч в его блокноте появлялась запись-памятка.

Записки эти были самыми разнообразными, вроде таких вот:

«Резерв на выдвижение».

«Петров — семья».

«Боевая подготовка. Стрельбы».

«Машинистка. Болен сын. Костный туберкулез ноги. Санаторий».

«Место чекиста в бою…»

Недавний разговор Михеева с Пригодой о роли чекиста во фронтовой обстановке возник не сам по себе, а был результатом нескольких бесед Анатолия Николаевича с сотрудниками управления, которым довелось участвовать в боях. Сказывалась армейская, строевая закваска Михеева, он на лету схватывал смысл услышанного. Немалую пользу сыграла и учеба в военно-инженерной академии. Напряженная политическая обстановка, явные военные приготовления гитлеровской Германии возле наших границ вынуждали его думать и о работе особых отделов в случае развязывания войны.

Михееву вспоминался случай, происшедший со старшим оперуполномоченным Плесцовым, очень уж созвучный его сегодняшним заботам. Анатолий Николаевич не только уважал старшего лейтенанта госбезопасности Плесцова за героизм, проявленный в боях у озера Хасан, но искренне симпатизировал этому умному, интеллигентному человеку.

В недавнем прошлом политработник, Плесцов хорошо знал армейскую жизнь, любил и умел работать с людьми. При этом он старался осмыслить многие насущные проблемы, посылал в армейскую газету статьи и очерки. Когда Плесцову предложили работать в органах госбезопасности, он не без удивления, но и не колеблясь, согласился. Его направили в особый отдел Дальневосточной армии. Работа в армейской контрразведке оказалась сложной, но увлекательной и творческой: она оправдала надежды Ивана Михайловича; только, правда, поначалу начальник отдела указывал Плесцову на то, что он иногда забывается, превращаясь из особиста в лектора-пропагандиста.

— Я был и остался политработником, — убежденно заявлял Плесцов.

— Разумеется, — соглашался с ним начальник отдела. — Но вы теперь контрразведчик, а не пропагандист. Для пропаганды и агитации у нас в армии достаточно опытных кадров.

— Ко мне же обращаются с вопросами, и я обязан дать исчерпывающий ответ, — не возражал, а объяснял Плесцов и удивлялся: — Как же иначе-то с людьми? Без них я на отшибе окажусь. Наша сила в живом общении, а не в молчании. Так я мыслю свою задачу, в совокупности со страстностью, непримиримостью.

— Но для этого вовсе не обязательно читать лекции, — не отступал начальник. — Не забывайте о своих основных обязанностях.

Плесцов не забывал, однако выговор заработал…

Это произошло августовским утром 1938 года во время отражения японского нападения у озера Хасан. В тяжелом бою возле сопки Заозерной оперуполномоченный Плесцов поднял в контратаку стрелковую роту — командир ее погиб — и отогнал японцев на их прежние позиции. Однако случилось так, что враг расчленил фланги и Плесцов с бойцами оказался в окружении. Он приказал занять круговую оборону на сопке. Бились весь день. Несли потери. Кончились патроны. Плесцов мотался с одного места на другое: тут стрелял из замолчавшего пулемета, там бросался в атаку с группой красноармейцев, чтобы сбить вплотную подобравшихся самураев, а отогнав их, успел с бойцами подобрать брошенный вражеский пулемет и коробки с патронами, крайне выручившие их потом. И всюду Плесцов подбадривал бойцов, находил шутку: «Что такое самурай? Это значит хочет сам в рай. Помочь ему надо».

Трудно сказать, чем бы закончилась для остатков роты схватка в окружении, если бы к вечеру не подоспели свои. Японцы отступили.

Начальник особого отдела посчитал, что Плесцов полез не в свои сани, попал в окружение и вполне мог очутиться в плену. Последнее особенно возмущало его. Ранение Плесцова в бою смягчило наказание, которое начальнику отдела вскоре пришлось отменить: командование Дальневосточной армии представило оперуполномоченного Плесцова к правительственной награде, и ему был вручен орден боевого Красного Знамени.

Михеев узнал эту историю недавно, знакомясь с Плесцовым, прибывшим из высшей школы НКВД. Прочитав личное дело Плесцова, Михеев одобрил и стиль его работы, и похвальную храбрость в бою. Но при этом все же заметил: «Однако забывать о своем основном назначении ни при каких обстоятельствах нельзя. В этом ваш бывший начальник отдела прав».

Нынче Михееву снова захотелось повидать Плесцова. В прошлый раз им не удалось поговорить как следует, и теперь Михеев чувствовал потребность завершить разговор. Да и надо было узнать, как обстоят дела с занятиями по боевой подготовке сотрудников управления, проследить за которыми он поручил лично Ивану Михайловичу.

— Посещаемость стопроцентная, за исключением больных, командированных и занятых неотложными делами с разрешения руководства, — доложил Плесцов.

— Дайте-ка мне списочек этих освобожденных от занятий. Кстати, что у нас запланировано на понедельник?

— Утром два часа обзорная лекция по Боевому уставу пехоты — часть вторая, — ответил Плесцов. — На следующей неделе — продолжение. Читает преподаватель тактики…

— Почему, однако, по второй части, а не по первой? — недоуменно спросил Михеев.

— Все-таки нам не очень удобно… — замялся Плесцов.

— Ах вот в чем дело, — догадался Михеев. — Шпалы в петлицах не позволяют изучать обязанности бойца, тонкости тактики взвода и роты, масштаб мелковат. Нам, значит, подавай посолиднее: полк, дивизию!

— Тут я оплошал, — честно признался Плесцов. — Преподаватель, видимо, так и решил, как вы сказали. А я не стал возражать.

— Передайте мои слова про то, что чекистам не помешает и первая часть устава, не всем приходилось командовать взводом и ротой.

— Хорошо, я поправлю положение.

— Запланируйте и мою лекцию «Оборонительные сооружения». Меня ведь после академии рекомендовали начальником инженерной службы дивизии, — уважительно к должности сообщил Михеев и задумчиво, словно для самого себя, заключил: — Я ничего не забыл.

Потом он неожиданно спросил Плесцова:

— Где должен находиться оперработник во время наступления, допустим, обслуживаемого им полка?

— Он должен, по возможности, способствовать успешному решению боевой задачи.

— А конкретнее?

— Его место и возле командира полка, в штабе, и в передовых подразделениях, и, конечно, там, где случилась заминка.

— Как же ему успеть и там и сям?

Плесцов не задумывался:

— Он должен везде поспевать, на то он и зовется оперативным работником.

— А в оборонительных порядках?

— Прежде там, где труднее всего, — с нажимом сказал Иван Михайлович, и глаза его сверкнули — вспомнился неравный бой у Хасана.

Но Михеева интересовал уже другой, щекотливый, как ему думалось, вопрос:

— Ну а при вынужденном отступлении?

Склонив голову, Плесцов с хитринкой в глазах усмехнулся:

— Мы этого не проходили. Да и нет у особистов такого устава, как Боевой устав пехоты. А вообще-то подобное руководство нужно бы. Боевой устав чекиста! А сокращенно — БУЧ, — поморщился Плесцов. — Не очень звучно выходит. Тогда вернее будет создать боевое руководство для чекиста. Вот там бы я и записал: «При прорыве обороны противником и вынужденном отходе оперработник обязан предотвратить панику, бегство, разброд. Он имеет право лишь на организованный отход в боевых порядках. В любом случае он должен показывать личный пример стойкости и мужества».

Михеев с интересом слушал подчиненного, безоговорочно приняв его толковую и своевременную мысль о создании продуманного боевого руководства для армейских чекистов. Это руководство должно разъяснить особистам их роль и задачи в бою, четко определить права и обязанности.

А Плесцов завершил разговор словами:

— Армейский чекист в критический момент боя должен уметь заменить выбывшего из строя командира, не говоря уже о политруке.

После Плесцова Михеев заглянул к старшему лейтенанту госбезопасности Петрову. Тот вскочил из-за стола, едва не уронив стул.

— Добрый вечер! Вы что так резво? Нервишки? — улыбнулся Михеев и повел носом: — А накурено-то…

— Неожиданно вы появились как-то, — потянулся открыть форточку низкорослый Петров, а Михеев покосился на розовую, с двумя тугими складками, мощную шею бывшего танкиста. А тот уточнил: — Нервишки пока в порядке.

— Ой ли? Какой-то вы взъерошенный… — укоризненно произнес Михеев, садясь к столу.

Он заметил усталую серость лица сотрудника и тайную грусть в глазах. Анатолий Николаевич слышал о неполадках в семье Петрова, даже взял себе на заметку при случае поговорить с ним, но подходящего момента все не возникало. Странно ему было видеть сумрачный и какой-то хворый вид этого обычно бойкого, задорного чекиста. При встрече с ним сотрудники иногда шутливо и вместе с тем уважительно обращались: «Ну как, порядок в танковых войсках?» В ответ раздавалось неизменное: «Броня крепка!» Но недавно Петров явно стал сдавать.

— Ну что там у вас с этим Файфилевичем? — спросил Михеев о разыскиваемом агенте абвера, у которого не было точно установленного отчества. Было известно, что Криницкий Ян Файфилевич или Фийфилевич, в возрасте около тридцати лет, уроженец Харькова, закончил разведшколу абвера и в феврале заброшен на Украину. Старший брат Яна Криницкого служит в Красной Армии, майор. Это все, что показал на него другой агент, однокурсник по разведшколе, заброшенный в Белоруссию и разоблаченный советской контрразведкой. Петров разыскал майора Криницкого Густава Файфилевича в Приволжском военном округе. Есть ли у него брат Ян — предстояло выяснить.

Петров достал маленькую с уголком фотографию, протянул Михееву:

— Вот он, Ян Файфилевич Криницкий. Живет в Днепропетровске. Установить не стоило хлопот. Его брат, майор, недавно приезжал на похороны матери.

— Частенько все завершенное кажется простым и быстрым… — заметил Михеев, возвращая фотографию. — Неприятная физиономия. Посылайте на опознание. Думаю, что тот, кого мы ищем. Редкое отчество, ни разу не слышал такого. Вы молодцом, товарищ Петров!

— Послал уже увеличенный снимок, — польщенный похвалой, сообщил старший лейтенант.

— Ну а почему в Приволжском округе наши бдительные коллеги не занялись розыском Криницкого? Его брат — майор у них служит, за ниточку-то им спервоначала следовало ухватиться.

— Не успели, сменился у них уполномоченный, — попытался выгородить коллег Петров.

— Слабо, наверно, работа поставлена, вот в чем секрет. Надо поинтересоваться, как в других особых отделах с этим обстоит, — больше для себя, чем для собеседника, сделал вывод Михеев, не отводя глаз от лица Петрова, и неожиданно для того участливо поинтересовался: — Что-нибудь случилось? У вас нездоровый вид.

Петров подтянулся, его мощная шея напряглась; он настороженно посмотрел в ожидающие глаза начальника управления, но уловил в них сочувствие и желание помочь.

— Не выспался сегодня… — начал было издалека, но, не умея скрытничать, ответил напрямую: — С женой у меня неладно. Сначала обижалась на то, что меня постоянно нет дома, говорила, у всех мужья как мужья, а ты спать только приходишь. Потом и вовсе другую методу избрала, — махнул он рукой.

— Какую же?

— Позже меня домой приходить стала. Разодетая, навеселе, довольная… То у подруги, говорит, засиделась, то в театре… Прошлой ночью пришла почти в два часа. Говорит, меня ходила встречать. Сама расфуфыренная, и винцом от нее попахивает.

— А что вообще-то она хочет?.. Сколько вы с ней живете?

— Седьмой год. Она, по-моему, сама не знает, чего хочет. Я ей все объяснил, когда поженились, Поначалу жалела — много работаю. Теперь словно взбеленилась… Стыдно признаться, вчера сам себе стирал, — разоткровенничался Петров, нервно поводя плечами. — Я потому ничего и не хочу скрывать, все равно открыться предстоит. Разведусь я с ней. Так и сказал ей нынче. До утра объяснялись.

— Дети есть?

— Умерла дочь. От скарлатины.

— Жена работает? Кстати, как звать ее?

— Юля, Юлия Викторовна. Сейчас не работает. Экономист она. Я ведь ее крепко любил. Все «Юляша» да «Юляша», «лебединая шейка»…

— Значит, и теперь любите… — мягко сказал Михеев и, видя молчаливое согласие, счел необходимым попытаться предотвратить семейный разлад сотрудника, потому решился предложить: — А что, если мне встретиться с Юлией Викторовной? Здесь или лучше у вас дома. Скажем, начальник управления завел такой порядок: знакомство с семьями и бытом сотрудников. Ваша мужская гордость никак не будет задета.

— Не надо так, вы уж напрямую с ней, — посоветовал Петров, обрадованный таким предложением. — К ней с тыла не подобраться, хитрющая до смерти. С ней только откровенно надо, это она ценит.

— Еще лучше, коли напрямую, — принял совет Михеев. — Только не предупреждайте жену о моем визите. Я загляну к вам завтра или послезавтра. Где вы живете?

— В нашем ведомственном доме, Кисельный переулок.

— Совсем рядом… Так я после перерыва, как только уйдете на службу, и навещу ее.

— Спасибо. Может, и склеится наша жизнь, — признательно выразил надежду Петров.

— Постараюсь убедить. Не отчаивайтесь. Моя бабушка говорила: праведная любовь не потеряется. Только и вы не напортачьте. Сказали — развод, держитесь за свое. Мужская твердость дела не напортит. Хотя бы до моего прихода, — заговорщически наставлял Михеев, но тут же спохватился, деловито поправился: — А коли вдруг Юлия Викторовна окажется больше вашего права, то ей скажу: «Соглашайтесь на развод».

И, уходя, смягчил:

— До этого, надеюсь, не дойдет. И, пожалуйста, больше по ночам не выясняйте отношений. Будьте на высоте.

…Вернувшись к себе, Михеев черкнул в блокноте памятку:

«Боевое руководство для армейских чекистов. Розыскная работа на местах. Петров — жена Юлия Викторовна».

Сделав последнюю запись, Анатолий Николаевич беззвучно засмеялся, невольно вспомнив произнесенное Петровым: «хитрющая до смерти».

* * *

В половине десятого вечера Плетнев размашисто прошагал по коридору, энергично открыл и закрыл за собой дверь кабинета начальника отдела, прямо от порога нетерпеливо произнес:

— Есть новости!

— Отдышитесь сначала, — указал рукой на стул Ярунчиков. — Бежали, что ли, от кого? Что стряслось?

Плетнев остро глянул на бригадного комиссара, пятерней поправил волосы.

— Ни от кого никогда не бегал… — самолюбиво ответил он. — Новость, говорю, приличная есть, потому спешу доложить.

— Другое дело, — отлегло на душе у Ярунчикова. — Вы иногда так внезапно появляетесь, что уж никак не ждешь добрых вестей.

— С недобрыми я не поспешаю. Новость вот какая. Около семи вечера по дороге с работы домой Рублевский зашел на почтамт, взял два бланка телеграмм, пошел к столу. Народу в зале было немного. На пути Рублевского был свободный стол, но старший лейтенант прошел мимо. Сел к дальнему столу в углу, возле окна, стал писать. А сбоку за тем же столом уже находился добрый молодец лет двадцати пяти, смазливый такой, прилично одетый, даже с форсом. Он сидел лицом к выходу, заканчивал письмо, рядом лежал конверт. Когда подошел Рублевский, молодец, буду называть его «красавчик», что-то сказал и снова склонился, но рука его застыла, было заметно, он следит взглядом за тем, что пишет старший лейтенант. Потом сам стал поспешно, этакой борзой скорописью что-то строчить, будто бы заканчивая письмо. Рублевский составил телеграмму, отодвинул бланк, быстро написал вторую, что-то сказал соседу и пошел в очередь к окошку приемщицы. Тем временем «красавчик» положил письмо в конверт, не спеша запечатал, при этом глазищами шарил по присутствующим. Долго писал адрес на конверте, пока Рублевский не отошел от окошечка, мельком проводил его до выхода, сунул конверт в карман плаща. Зачем положил в карман? Ведь тут же достал письмо и опустил в почтовый ящик.

— Не бросил ли он другое, хотите сказать? Не то, которое писал при Рублевском, — высказал догадку Ярунчиков.

— Вот именно, посмотрим, что покажет анализ чернил. Ручку также изъяли. Письмо бросил пустяковое, любовное. — Плетнев сделал паузу, слегка подался к столу и тоном большой важности сообщил: — Рублевский-то отбил одну телеграмму, поздравительную — с днем рождения, вымышленному адресату в Минск. Проверили, такой там не проживает. И обратный адрес дал с потолка под фамилией Коваленко. Вот штуковина каковская. Вторая телеграмма исчезла.

«Молодец! Тут жареным пахнет», — подумал Ярунчиков, а вслух произнес:

— Нащупали ниточку, чувствую, не зря взволновались. Не текст ли новой шифровки передал связному Рублевский? Пора уже, фиктивный приказ о передислокации авиационного полка успел пройти через его руки.

— Возможно, — равнодушно согласился Плетнев. — Передать он что-то передал, не в содержании главное. Важно, встреча состоялась. Нащупали связь Рублевского.

— Кто этот «красавчик», выяснили?

— Экспедитор «Заготзерно» Георгий Осин. Живет в своем доме за высоким забором. Это все, что пока о нем известно, — ответил Плетнев и добавил: — Ну еще узнали, что он бабник несусветный. Здоровый бычок, гладкий бочок.

— Добро, — азартно потер ладони Ярунчиков. — Завтра же этого «красавчика» берите в работу, следите за каждым шагом, глаз не спускайте. И все о нем разузнать. По возрасту, как я понял, Рублевский с Осиным почти годки. Надо проверить, не сходились ли где их жизненные пути.

— Все завтра доложу, — твердо пообещал Плетнев, отлично понимая, что? необходимо выяснить.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.