Ванюша

Ванюша

После смерти Андрея Прохоровича наступили тяжелые времена. Трудно пришлось вдове, на руках которой остались двое ребят и старая бабка. Марья Алексеевна стала ходить по знакомым домам шить, помогать в уборке и хозяйстве, читала на память псалтырь по покойникам. На эти грошовые заработки и существовала семья.

По совету влиятельных друзей и сослуживцев Андрея Прохоровича вдова решила обратиться с прошением о пенсии на высочайшее имя. Долго обсуждали и составляли прошение. Даже Ванюша принимал в этом участие. Ему вспомнилось белое пухлое лицо императрицы, раболепное почтение окружающих в тот день, когда он увидел ее на Соборной площади. Мальчику казалось, что императрица своими руками развернет их прошение, прочтет его, прослезится и сразу же прикажет назначить пенсию вдове своего честного и храброго слуги.

«Всемилостивейшая государыня! — обращалась почтительно бедная вдова к могущественной императрице. — Сердобольное Вашего величества ко всем несчастным снисхождение и милость вливают смелость всем, бедствиям подверженным, припадая к престолу вашему, искать облегчения своего бремени и утешения своим горестям.

Я из числа сих несчастных. Муж мой сего году марта 17 числа, по власти божией окончивший жизнь, Тверского наместничества губернского магистрата председатель, коллежский асессор Андрей Крылов в службе Вашего императорского величества находился с 751 года, сперва в оренбургском гарнизоне, а потом в полевой службе капитаном и, командуя шестою полевою командою, в многократных против уральских мятежников военных действиях и в осаде от сих же злодеев в Уральском городке был, причем оказал отменную ревность и храбрость. Наконец истоща все силы, по окончании уже всех там бывших неспокойств в 775 году просил о определении в статскую службу, почему и отставлен с чином коллежского асессора и определен в Тверское наместничество; а хотя он был и из обер-офицерских детей, но никаких вотчин и ниже такого достатка, коим бы я себя с детьми и семейством содержать могла, не имел, а содержал себя одним токмо жалованьем; то я ныне лишением его с двумя сынами, из коих одному десятой, а другому второй год, всем происходящим от крайней бедности жесточайшим следствием преданная, без подкрепления Вашего императорского величества матерния щедроты, впаду в неминуемое отчаяние.

Всемилостивейшая государыня! в сей моей крайности дерзаю припасть ко священным Вашего величества стопам и повергнуть себя с детьми в беспримерные Вашего величества матерния щедроты, воззрите милостиво на наше несчастное состояние и, приняв во уважение двадцатисемилетнюю мужа моего беспорочную и ревностную службу, повелите на пропитание наше и воспитание детей определить, что Вашему величеству всевышний бог на сердце положит.

Всемилостивейшая государыня, Вашего величества всеподданнейшая раба».

Это жалостное и витиеватое прошение, казавшееся осиротевшей семье верхом словесного искусства, наконец, было отправлено. Однако проходили недели и месяцы, а ответа так и не было. Может быть, прошение не дошло до императрицы, затерявшись в кипах канцелярских бумаг? А может быть, она положила его в один из дальних ящиков своего бюро, в котором хранила поступавшие к ней просьбы и прошения?

Не унывала лишь бабка Матрена. Она растапливала на рассвете большую русскую печь и ставила в нее горшок со щами. Пекла пироги с горохом, кормила кур и поросенка, приносила хворост и нянчила маленького Левушку. Словно шарик, перекатывалась она по горнице, торопливо приговаривая: «Горе наше, гречневая каша! Есть не хочется, а выбросить жаль!», «Добро, собьем ведро, обручи под лавку, а клепку в печь — так и не будет течь!» Под эту воркотню дело у нее легче спорилось.

Бабка Матрена знала много сказок и смешных историй. В памяти она сохранила все, что когда-либо видела или слышала. Ванюша любил ее рассказы. Говорила она кругло и занятно, вставляя народные выражения и поговорки.

У Ванюши оказалось много дел. Утром следовало принести из колодца воду, нащепать лучины. Летом наготовить для поросенка корм. Похлебав горячих щей со свежевыпеченным, вкусно пахнущим ржаным хлебом, Ванюша спешил на речку. По дороге нельзя не забежать на рынок: там можно узнать свежие новости, потолкаться среди приехавших из деревень мужиков, послушать рассказы странников, заунывное пенье слепцов об Алексее — божьем человеке.

На рынке висели огромные красно-сизые бычьи туши, на развалах торчали отрубленные коровьи головы с бледно-голубыми фарфоровыми глазами. Тут же продавали горячий сбитень, соленые огурцы, отчаянно кричали куры, визжали поросята, крякали утки. Мальчику было до всего дело. Он с важным видом справлялся о ценах на говядину и сено. Разглядывал привезенных на продажу лошадей и коров. С увлечением жевал морковку, сунутую какой-то сердобольной бабой. Наконец покупал на судорожно зажатый в кулаке грош бублик, обильно посыпанный маком, и тут же с аппетитом съедал его.

Бабы и мужики в армяках жарко торговались, торговцы божились и клялись, бойко зазывая к себе покупателей. Все это сливалось в сплошной шум, неожиданно прерываемый резким гоготом гусей и громким петушьим криком.

Еще интереснее было на берегу Волги. Там на деревянных мостках собирались плотомойки, разбитные городские бабки и молодицы, скуластые, белозубые девки с толстыми икрами. Звонкими голосами заводили они песни, в такт им выбивая белье вальками. Мальчик усаживался поблизости, прислушиваясь к песням и бойким, озорным разговорам. Тут можно было услышать истории и новости, приносимые со всех концов города.

«Живем не мотаем, а пустых щей не хлебаем: хоть сверчок в горшок, а все с наваром бываем», — задорно говорила пышная, румяная девка худой, согнутой, как коромысло, бабе. И тут же затягивала лихую песню, ее дружно подхватывали остальные:

Кум пиво варил, сладкий мед становил,

Кума, кумушка ты моя!

Душа, душа, ягода ты, кума!

Сладкий мед становил, куму в гости просил,

Как кума-то к куму в решете приплыла,

В решете приплыла, вертеном гребла,

Вертеном гребла, кичкой парусила.

Весело было повозиться с мальчишками на реке. А иной раз и подраться. Дома бабка ругается за то, что опоздал к обеду. Мать достает из шкафа старый букварь: «Опять прогонял весь день!» Очарование беззаботно проведенного дня нарушено. Ванюша хлебает остывшие щи, быстро опустошает миску гречневой каши. После этого садится за урок.

Учение давалось ему легко. Еще Андрей Прохорович научил его читать и писать. Мать, чтобы приохотить к ученью, за каждый выученный урок давала ему медный грош. Хотя она и не очень-то понимала, что там сын читает, но внимательно прислушивалась и заставляла мальчика повторять и перечитывать.

Заработанные гроши Ванюша откладывал впрок. Когда накопилась небольшая сумма — копеек пятьдесят-шестьдесят, он почувствовал себя богачом. В воскресный день вместе с матерью отправился в торговые ряды. Купцы и сидельцы наперебой зазывали их в лавки, расхваливая свой товар. Скопленные деньги были истрачены на новый картуз и желтые перчатки, неотразимо покорившие сердце мальчика.

Ванюша горячо привязался к матери и навсегда сохранил к ней нежную привязанность и уважение. «Она была простая женщина, — впоследствии говорил он, — без всякого образования, но умная от природы, исполненная высоких добродетелей».

К огорчению Марии Алексеевны, сын был некрасив. Большеголовый, плотно сбитый крепыш, неуклюжий, коротконогий. Смышленые, бойкие глаза на широком лице с картофелеобразным носом. Да и одевать его не хватало средств. Поношенный кафтанчик, перешитый из отцовского мундира, залатанные, лоснящиеся штаны не придавали красоты. Лишь желтые перчатки имели франтоватый вид. Ванюша украдкой любовался на свои руки, хотя перчатки оказались тесны и неудобны.

Как-то на рынке он познакомился со старичком итальянцем — сеньором Луиджи, который играл там на скрипке. Никто толком не знал, какими судьбами оказался в Твери скрипач итальянец. Скорее всего он был вывезен из Италии богатым вельможей для домашних концертов, а после смерти покровителя остался не у дел. Так он и застрял в неприютной России со своей скрипкой, никому не нужный и одинокий.

Подружившись с сеньором Луиджи, мальчик внимательно слушал его тоскливую игру. Иногда он приносил музыканту кусок пирога, а то и просто вареную картошку, густо посыпанную крупной зернистой солью. Они отлично ладили: старик на ломаном русском языке подолгу рассказывал о неудачах и обидах, о своей бесприютной жизни. Ванюша многого не понимал, но сочувственно выслушивал, молча кивая головой. Старик брал ветхую скрипку, и ее рыдания заглушали базарный шум. Старый скрипач стал учить мальчика игре на скрипке, а заодно и итальянскому языку Мальчик оказался очень музыкальным. Он на слух выучился играть пьесы, составлявшие излюбленный репертуар итальянца.

— Caro mio![4] — повторял не раз мальчику скрипач. — Помни, что ты артист, artista! Это великолепно! Magnifico! Даже если тебе нечего есть и негде преклонить голову!

Неожиданно выпала редкая удача. У кого-то из богатых благодетелей оказалась ненужная скрипка, и ее подарили Ванюше. Теперь он мог подолгу играть на ней, к большому удовольствию бабки Матрены, хлопотавшей в это время по хозяйству. Мальчик удивлял окружающих редкими способностями. Он не только научился хорошо играть на скрипке, не хуже своего учителя старика итальянца, но и проявлял математические дарования, охотно решал труднейшие задачи.

Неожиданно состоялось и еще одно знакомство. В Твери имелась семинария. Еще когда был жив отец, он водил Ванюшу туда на школьные спектакли. Семинаристы представляли комические «разговоры», высмеивающие судебную волокиту, взяточничество и неправый суд. На эти спектакли собиралось много народу, и мальчик, сидя на конце скамейки, от души смеялся над корыстолюбивыми судьями и повытчиками.

У ворот семинарии Ванюша нередко встречал местную знаменитость — семинарского поэта Федора Модестова. Тот писал оды и кантаты на все торжественные события в жизни города и семинарии. Длинный, худой, в оборванном семинарском сюртучке, он бродил по улицам и бормотал вполголоса складываемые им вирши. Мальчик с любопытством следовал за ним. А однажды, осмелев, сунул в руку вечно голодного семинариста калач, которым снабдила его на дорогу бабка. Модестов поспешно сжевал калач и в благодарность тут же прочел мальчику вирши, содержавшие горькие жалобы на несправедливое распределение земных благ. Сдавленным, слегка хриплым голосом он читал:

Если хочешь ты спокойно

Жизнь свою препроводить,

Постоянно, благостройно

От напастей сохранить,

То с вельможами не знайся.

Вишен с их стола не ешь

И в карете опасайся

С ними ехать, иди пеш.

Хоть они сперва и греют

Дружеским тебя лучом,

Но смотри, рассвирепеют

Неприятельским огнем.

Поднесут ти чашу яда,

Чашу смертныя воды,

Ты пропал, бедняк, за гада,

Вот последствия беды!

Модестов смахнул с белесых ресниц слезу. Ванюша сочувственно помолчал. Стихи ему понравились.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.