Глава шестая. Первый бой

Глава шестая. Первый бой

Участок укрепленной позиции 6-го Финляндского полка от с. Малюны до берега р. Вилии протягивался на 4 км. Позиция была заблаговременно построена инженерами, но готов был лишь остов ее — непрерывная проволочная сеть и одна линия окопов. Между отдельными ротными участками имелись солидные неукрепленные промежутки, протяжением до 600 шагов. Ходы сообщений имелись только в зародыше. Блиндажей не было; но в окопах протягивались почти сплошные массивные козырьки из довольно толстых бревен. Козырьки были большей частью устроены для стрельбы из-под них, через бойницы, но попадались и глухие козырьки, без бойниц, для стрельбы через козырек. Козырьки были излишне массивны для предохранения от шрапнельных пуль, и в случае попадания в них даже легкой гранаты обрушивались, давили стрелков. Окопы были удачно применены к местности. В общем для валовой работы по укреплению десятков тысяч километров тыловых позиций, это был хороший результат. Опираясь на имеющийся остов, можно было приступить к дальнейшему совершенствованию позиции. Мы начали работать над маскировкой, над устройством второй линии окопов, над развитием ходов сообщения; резерв начал возводить в 2 км позади эмбрион второй полосы.

На этой позиции мне пришлось совместно поработать — сначала со сводной пограничной дивизией, затем с 124-й дивизией. На обеих дивизиях лежало пятно сдачи Ковны; мелкие подразделения частью здесь не имели за собой никакой вины. 124-я дивизия сверх того заслужила себе позорную аттестацию в боях XXXIV корпуса. Высшее начальство не оказывало этим дивизиям никакого доверия.

При наличии 3 дивизий и имея ввиду предстоящее в ближайшем будущем окончание сосредоточения гвардейского корпуса, казалось бы следовало развернуть на позиции по меньшей мере 2 дивизии, поделив между ними дивизионные участки. Но за исключением 2-й Финляндской дивизии другие части не пользовались ни малейшим доверием штаба армии. Оборона всей позиции была поручена 2-й Финляндской дивизии, а на бывших защитников Ковны смотрели как на белых негров, пригодных для всякой черной, вспомогательной работы, но не способных выполнять ответственные задачи. 8 батальонов 2-й Финляндской дивизии растянулись на протяжении 10 км, а 19 батальонов пограничников и 124-й дивизии распределялись по финляндским полкам для их поддержки и усиления. Таков был V Кавказский корпус: впоследствии в него влилась еще 4-я Финляндская дивизия, в виде, чрезвычайно приближающемся к 124-й дивизии, и гвардейская стрелковая бригада, вначале сносная часть.

Само высокое начальство толкало V Кавказский корпус на перемешивание частей. Начальник штаба 10-й армии телеграфировал например 17/VIII Олохову начальнику группы, развернутой на правом берегу Вилии, в которую входили V Кавказский и гвардейский корпуса: "Командующий армией просит обратить серьезное внимание на Мейшагольскую позицию и не допустить потери ее ни в каком случае. Необходимо иметь ввиду, что финляндцы — части стойкие, чего нельзя сказать о пограничной и 124-й дивизии, роль которых едва ли может быть ответственной; они годятся для поддержки, для занятия неугрожаемых или слабо угрожаемых участков, но не для задач, требующих упорства и стойкости".

Но когда все части перепутались, начальство стало относиться к перемешиванию неодобрительно. Начальник штаба группы Олохова Антипов телеграфировал 2/IX 18 ч. 20 м. за № 384 ген. — квартирмейстеру 10-й армии на его запрос: "9052. По имеющимся в штабе группы сведениям все части V Кавказского корпуса перемешаны и расположены на позиции. Правый участок ген. Транковского (начальник пограничной дивизии. — А. С.) составляют 7-й Финляндский стрелковый полк, II батальон 4-го пограничного полка, 1-й и 2-й пограничные полки. Средний участок полк. Шиллинга составляет 5-й Финляндский стрелковый полк, II батальон 8-го Финляндского полка, 3-й пограничный полк, 493-й и 494-й полки. Левый участок полковника Свечина составляют 6-й Финляндский стрелковый полк, 495-й полк, II батальон 4-го пограничного полка, I батальон 8-го Финляндского полка и 40-й Донской казачий полк. Средний и левый участок объединяются под командой ген. Кублицкого-Пиотух, у которого в резерве I батальон 6-го Финляндского полка. Корпусного резерва нет. 496-й полк у Тюлина и 54-й Донской полк наблюдают за участком Вилии. По получении из V Кавказского корпуса более подробных сведений будет сообщено дополнительно".

Несмотря на некоторые неточности, эта телеграмма достаточно ярко освещает характер перемешивания частей{49}. Мне представляется, что его можно было провести искуснее, но в основе своей оно было неизбежно. К сожалению, командование русскими войсками обычно не оказывалось достаточно на государственной точке зрения, чтобы объективно отнестись к чужим войскам, оказавшимся во временном подчинении, и не валить на них все неудачи, и этот эгоистичный подход к белым неграм заставлял последних окончательно опускаться, подрезал их волю и энергию и вызывал ряд излишних трений. Но управление конечно серьезно затрудняется, когда приходится в бою командовать не только своим полком, но и батальонами и ротами двух-трех других полков.

Пограничная дивизия в личном составе своем мало пострадала при защите Ковны; ее потери были — 787 без вести пропавших, 319 убитых, 300 раненых. Она насчитывала в своих рядах 12 батальонов, 74 офицера, 9124 винтовок. Но в строю находились 6 900 совершенно необученных новобранцев; пограничная дивизия комплектовалась непосредственно новобранцами, а не людьми, прошедшими хотя бы некоторый курс обучения в запасных батальонах. Из числа винтовок около 40 % (3 787) были без штыков — штыки может быть были брошены при отступлении из Ковны; это обстоятельство, во всяком случае, в пользу дисциплины не говорило. Частью новобранцы были еще не одеты; шинели впрочем были у всех. Но снаряжения не было; почему-то вовсе не имелось хотя бы самых примитивных патронташей; начальство не употребляло вовсе усилий сшить хотя бы простейшие сумочки, и пограничники размещали патроны только по карманам, в среднем около полусотни патронов на бойца. Имущество, архив дивизии и главное шанцевый инструмент остались по-видимому в Ковне. Дивизия имела всего 3 пулемета; вскоре к ним прибавились еще 2; все эти 5 пулеметов, захваченные из Ковны, были старого крепостного образца, на высоких колесных лафетах, придававших им облик пушки. Половина пограничников не имела котелков; некоторые сотни имели кипятильники, другие нет. Пограничные солдаты значительной частью были лишены таким образом возможности вскипятить себе чай и пили воду из луж; горячая пища на позиции могла выдаваться только раз в сутки; начались желудочные заболевания. Равнодушие пограничного начальства было достойно удивления. Архив сохраняет мое ходатайство перед начальником пограничной дивизии об облегчении хозяйственных лишений подчиненных мне пограничных батальонов. Что же касается санитарных учреждений, то пограничная дивизия их вовсе не имела.

Иные офицеры пограничной дивизии выделялись своей энергией и свежестью; они явно еще только приступали к расходованию своих сил. Но их было очень мало, и скоро их не стало хватать хотя бы по одному на сотню. Третью часть состава сотен представляли хорошие кадровые пограничники; в этом отношении пограничная дивизия являлась вероятно единственной в русской армии. Несомненно пограничная дивизия заключала в себе элементы боеспособности, но выявлению их препятствовало низкое качество, незаботливость и нераспорядительность высшего комсостава. Благоприятное впечатление оставлял только командир бригады ген. Кренке. Мне пришлось иметь дело по преимуществу с командиром 4-го пограничного полка, ген. Карповым. Я его знал еще как командира новогеоргиевской крепостной артиллерии, откуда он ушел в отставку вследствие "хозяйственного" недоразумения, которое начальство не пожелало предать огласке. Это был тонкий, но незадачливый бюрократ, обиженный жизнью, равнодушный к солдату и к войне, незнакомый с пехотным делом, охотно устранявшийся от работы и использовавший свободное время на сочинение канцелярских подвохов. Склочник и крючкотворец.

124-я дивизия родилась из московских дружин ополчения только 31 июля 1915 г. Командовал ею старый генерал, пошедший на войну из отставки, Лопушанский, когда-то видный работник Главного штаба. По дивизии сочинялись безукоризненные боевые приказы, а начальству лишенный энергии Лопушанский честно рапортовал, что дивизия все же разбредается. Тем не менее Лопушанский почемуто рассчитывал в этот период на скорое получение корпуса. При защите Ковны 124-я дивизия сильно пострадала; телефонная связь была разрушена артиллерийским огнем, и при общем отступлении многие роты и батальоны были просто забыты в укреплениях Ковны. Например 496-й полк потерял в Ковне 11 убитыми, 95 — ранеными. и 1 638 без вести пропавшими. 124-я дивизия по численности была почти втрое слабее пограничной; вместо 16 батальонов она состояла всего из 7 батальонов, представлявших 3 515 солдат, 64 офицера, 7 пулеметов, 18 орудий, 123 шашки. Дивизия находилась еще в стадии перевооружения трехлинейками, и некоторые роты, например в 495-м полку, были еще вооружены берданками. Шанцевого инструмента в дивизии тоже не было; она побросала его, вероятно при отходе из Ковны в составе XXXIV корпуса.

Младший офицерский состав 124-й дивизии был своеобразен. Здесь еще господствовали ополченские традиции, и ротами командовали не прапорщики, а зауряд-прапорщики; впрочем, многие из них были не плохими бойцами и даже грамотными людьми. Но моральное состояние 124-й дивизии было явно слабым. Высшее начальство включало много отставных. В строю даже зауряд-прапорщики попадались редко, еще реже, чем у пограничников. После первых боев на Мейшагольской позиции в обеих дивизиях впрочем осталось всего по 1 — 2 офицера на батальон. Надо признать, что обе эти дивизии, являвшиеся плодом нашего организационного творчества в мировую войну, имели еще изрядно недоношенный вид.

Для занятия моего участка мне было предложено взять весь 4-й пограничный полк; но я признал достаточным оставить себе 2 батальона пограничников, а 2 другие батальона остались позади, в дивизионном резерве, и могли воспользоваться еще 4 днями для своего сколачивания. Один батальон 4-го пограничного полка я оставил в своем полковом резерве, где он работал над тыловой позицией и продолжал учиться, а другой распределил по-ротно по своему фронту. Чернышенко побаивался вверить пограничной сотне целый ответственный участок и разорвал пограничную сотню повзводно между нашими ротами, для постепенного обстрела.

Штаб 6-го Финляндского полка расположился в крестьянской избе, в д. Шавлишки, в 1 км за передовыми окопами и в 2 км от немецкого фронта. Это был крупный риск; было бы разумно рядом с избой соорудить блиндаж для обеспечения надежного руководства полком под артиллерийским обстрелом, но я умышленно запретил строить блиндаж. Деревушка была расположена на небольшом пригорке, и из своего окошка я мог наблюдать расположение неприятеля. Маскировка составляла особенно больной пункт в мышлении офицеров, особенно в штабах полка и батальонов; они уже получили ряд тяжелых уроков. Меня поразила художественная маскировка штаба II батальона. Он был расположен в землянке, в лощине; об избе Чернышенко не хотел и думать; уже на второй день были устроены прекрасно замаскированные от аэропланов навесы для лошадей и патронных двуколок и создавались основательные блиндажи для людей. Другие командиры батальонов также в общем следовали примеру Чернышенко и отказывались размещаться в деревнях. Я поступил наоборот; за необдуманность и дерзость в других условиях я мог быть жестоко наказан; но расположившись раз в избе, я решил удерживать свою позицию; с целью маскировки был лишь выставлен пост в деревне, который останавливал н спешивал всех конных за три двора не доезжая до штаба полка, чтобы немцы не могли точно ориентироваться по движению в деревне. Немцы стреляли почему-то перелетами, по южной части деревни, за пригорком; они ее непосредственно наблюдать не могли и рассчитывали вероятно, что там группируется наш резерв.

В штаб полка я вытребовал офицерское собрание, на ночь раздевался, и подчеркнуто уверенным поведением стремился изгнать в полку всякую мысль о непрочности нашего положения здесь, в одном переходе впереди Вильны. Но в общем мой преемник по командованию левым участком Мейшагольской позиции, командир бригады пограничной дивизии Кренке, сделал правильно, что не остался в Шавлишках, а ушел в Левиданы. Правда и его фронт по прочности не мог сравниться с моим.

По другую сторону Вилии, к которой примыкал мой участок, начиналась позиция 65-й дивизии V армейского корпуса. Вилия представляла границу между группой Олохова (V Кавказский и гвардейский корпуса) и V армейским корпусом. Взаимное недоверие было таково, что V армейский корпус выставил по берегу, фронтом на восток, глубоко в тыл, охранение в составе 40-го казачьего полка. А в мое распоряжение был дан 54-й казачий полк с специальной целью организовать наблюдение за V армейским корпусом, по реке Вилии, от самой Вильны вплоть до фронта. Мой 54-й казачий полк стоял фронтом на запад, как раз лицом к лицу с охранением 40-го казачьего полка; по иронии судьбы 40-й и 54-й казачьи полки, распределенные по двум соседним корпусам, представляли полки одной и той же казачьей бригады; командиру бригады, генералу Шишкину, при таком употреблении его полков оставалось очевидно играть роль лишь посредника. Результатом наблюдения моих казаков являлись донесения о передвижении обозов и резервов V армейского корпуса. Более того, из состава 124-й дивизии был выделен 495-й пехотный полк, которому было приказано дублировать работу 54-го казачьего полка на участке от с. Шиланы до фронта. Вилия представляла уже не границу между корпусами, а какой-то оперативный отсек.

Меня по неопытности поражал вид двух русских линий охранения, поставленных одна против другой. Я тщетно доносил в штаб 2-й Финляндской дивизии об этой чепухе; поднятый мною вопрос штаб дивизии перенес в штаб V Кавказского корпуса, последний разъяснил, что все это правильно и делается по приказанию высших начальников — Олохова и Балуева. В основе ясно лежала не тактическая безграмотность, а нежелание дать себя подсидеть, полное отсутствие доверия, вызванное многими месяцами постоянных неустоек.

При расположении полка на позиции основная моя работа заключалась в том, чтобы ежедневно обойти все мои роты и сотни пограничников, поздороваться, побеседовать. Я продолжал изучать главным образом людей, а не позицию, и стремился познакомить с собой поближе роты. Расположение в Шавлишках было для меня особенно удобным тем, что все свои функции я мог выполнять пешком. Верхом я тогда ездил очень охотно; но приехав издали, я не мог захватывать с собой пеших стрелков своей связи, гулять с которыми по позиции было очень удобно. При мне под командой пожилого, но надежного унтер-офицера состояла команда пешей связи, около 10 человек. Команда охраняла знамя и штаб, занимала и приводила в порядок для него помещение; в спокойное время она выделяла пару стрелков при моих ежедневных обходах для охраны и передачи распоряжений командира полка; в дни боя командира полка, если он шел пешком, сопровождало до 6 стрелков связи, и когда я уезжал от них верхом, управление сильно страдало, и я ощущал известное чувство беспомощности. При расположении на позиции связные обязательно устраивали на холмике, вблизи штаба, пост для наблюдения за неприятелем, причем пользовались оборудованием захваченного немецкого батарейного наблюдательного пункта; в нужных случаях им же полагалось строить для командира полка блиндаж, если бы таковой понадобился; они заботились о маскировке штаба полка. Это были очень полезные люди в организации управления полком. Независимо от писарей, телефонистов, денщиков такие же команды, поменьше, имелись и при батальонных и ротных командирах; они представляли совершенно необходимый, хотя и нештатный, орган управления и комплектовались на выбор исключительно надежными, хотя бы и не особенно крепкого здоровья людьми.

Настроение в полку было еще не блестящим. За трое суток расположения на Мейшагольской позиции в полку, в различных ротах, было отмечено 5 самострелов, отстреливших себе умышленно по пальцу. Я сразу не раскачался принять крутых мер. Самострелы не были эвакуированы в тыл, а оставлены в ротах, хотя временно потеряли работоспособность; по традиции, три раза в день, их заставляли становиться во весь рост на бруствер передовых окопов, и прикладывать руки к глазам, как будто они наблюдают в бинокль. Немцы, принимая их за наблюдателей, давали из своих окопов, удаленных на 700 — 800 шагов, несколько выстрелов по ним, после чего им разрешалось спуститься в окоп. Наказание, не предусмотренное дисциплинарным уставом, но бросавшее в пот самострельщиков. На третий день немцы, к сожалению, сообразили, что их заставляют играть странную роль, и перестали стрелять по выставляемым на бруствер самострельщикам. По соседству же борьба с самострелами совершенно отсутствовала, и они сотнями и тысячами эвакуировались в тыл{50}.

Немцы начинали подготовлять Свенцянскую операцию. В план ее подготовки входило производство сильного нажима в направлении на Вильну, чтобы оттянуть сюда внимание русских и разрядить их силы на свенцянском направлении.

Против Мейшагольской позиции, между Вилькомирским большаком и р. Вилией, собиралась масса германской конницы и довольно неуклюжий по своей маневренной подготовке, но стойкий во фронтальном бою ландвер.

Уже 25 августа ген. Литцман, командир XL германского резервного корпуса, пришел к заключению, что дальнейшее наступление его корпуса по левому берегу Вилии не обещает никаких успехов, и предложил перенести центр тяжести его действий на правый берег

Вилии для непосредственной атаки города Вильны с севера. Командующий 10-й германской армией ген. Эйхгорн с ним не согласился, однако также пришел к заключению, что необходимо усилить конный корпус — левое крыло армии. С этого момента положение в 10-й германской армии характеризовалось тем, что подкрепления направлялись исключительно на левое крыло (виленское направление), но продвигаться удавалось только на правом крыле армии (III резервный корпус — гродненское направление) и в центре (XXI корпус — оранское направление).

Невысокая тактическая подготовка немецкого ландвера [выявилась] в демонстрациях, предпринятых против участка 6-го Финляндского полка. Немцы как будто взялись показать нам свое бессилие. После слабого шрапнельного обстрела окопов двух или трех рот, совершенно безвредного при наличии в наших окопах прочных козырьков, ландверная рота вечером 28 и утром 29 августа выходила из своих окопов, находившихся на удалении 700 шагов, проходила вперед редкой цепью на 200 шагов и ложилась под нашим пулеметным и ружейным огнем. Через 2 3 часа прикрываясь огнем 2 — 3 плохоньких батарей, ландверная рота, несомненно понесшая значительные потери, уползала в свои окопы.

Мы недоумевали, чего собственно хотят немцы. Только когда вечером 29 августа началась атака на моего соседа, 5-й Финляндский полк, я понял, что против моего полка немцы демонстрировали. Но у немцев такие демонстрации, разлагающие свои войска и ободряющие противника, являлись редким исключением, проявлением случайного тактического убожества ответственного командира, а у нас они являлись широко распространенным явлением; многие части настолько вошли во вкус такой лающей, но не кусающей атаки, что действовали совершенно аналогично даже и тогда, когда они получали задачу вести самое решительное наступление. Командующий 10-й армией генерал Радкевич 1 сентября писал, что наступаем мы много, но войска, в известном отдалении от немцев — кто в 200 шагах, а кто даже в 50 — непременно останавливаются. Но если русские войска осенью 1915 г. готовы были изображать из себя в бою только жертву, то во многом вина лежала на высшем командовании, на том же Радкевиче, который швырялся приказами о переходе в наступление, совершенно не считаясь ни с тактическими условиями, ни с состоянием войск, ни с возможностью организовать достаточную подготовку атаки. Начальники, неосмотрительно расходующие силы войск обречены командовать частями, утратившими всякую ударность.

Около 16 час. артиллерийский огонь по ближайшей ко мне половине участка 5-го полка значительно усилился. Немцы направляли главные усилия своей артиллерии против с. Кемели. Однако с удаления в 3 — 4 км, в Шавлишках, откуда я наблюдал события, сидя у окна избы за стаканом чая, впечатления урагана не получалось. Со стороны немцев стреляли 5 — 6 полевых батарей; разрывов тяжелых "чемоданов" не наблюдалось. Артиллерийская подготовка имела вполне будничный вид. У нас особенно острого снарядного голода не было; тем не менее, наша артиллерия, разбитая побатарейно между полками, почти не отвечала. Снаряды имелись, но наш II Финляндский дивизион был совершенно деморализован неудачными боями на Днестре в июне 1915 г.; артиллеристы не верили в стойкость своей пехоты и на атакованных участках, как только события принимали серьезный оборот, сейчас же начинали укладываться.

Плохонький немецкий артиллерийский огонь по-видимому все же оказывал свое действие на стрелков 5-го полка. Им надоело оставаться в окопах; под разрывами гранат и шрапнелей окопы стали неуютными. Лишенные энергичного руководства, стрелки начали использовать моменты затишья, чтобы ускользнуть в тыл. Основная линия окопов на угрожаемых участках постепенно пустела. Командир полка Шиллинг собирался на другой день уехать в отпуск и видел в начавшемся на его участке бое прежде всего досадную помеху для своего отдыха, о котором он мечтал уже в течение целого года войны; отпуск был так близок и грозил теперь ускользнуть.

В восемнадцатом часу немцы заметили шатание на участке 5-го полка; немедленно показалась немецкая пехота. В бинокль из моего окна было видно, как на опушке леса, левее с. Кемели, разъезжал верхом какой-то немецкий офицер, по-видимому командир полка. Он проезжал по фронту выходивших на опушку рот, напутствовал их и бросал в атаку на с. Кемели и окопы левого участка 5-го полка. Подчиненная мне горная батарея, расположенная юго-западнее Шавлишек, заметила движение немецкой пехоты и открыла оживленный огонь. Командиром этой батареи был подполковник Горбаконь, неплохой стрелок, стоявший во главе батареи с начала войны, георгиевский кавалер. Весной в Галиции его на наблюдательном пункте немного опалил разрыв австрийского снаряда; в ближайшие дни ожидалось повышение его на должность командира дивизиона; он готовился сдавать свою батарею.

Другие батареи почти не стреляли по немецкой атаке; может быть они ее не замечали или собирались переезжать в тыл. Я обратил внимание на странный характер стрельбы горной батареи. То клевок в стороне, то разрыв высоко в небе; громадные недолеты, перелеты, шатание в направлении, длительные перерывы перед внесением каждой поправки — так мог стрелять только совершенно неопытный артиллерист. Я вызвал по телефону наблюдательный пункт горной батареи, мне ответил молоденький подпоручик, только что выпущенный из артиллерийского училища и два дня тому назад прибывший в батарею. Из горных пушек он стрелял впервые; по-видимому и в стрельбе из полевых пушек он также был не тверд; командир батареи направил его на наблюдательный пункт попрактиковаться в стрельбе, а сам мирно спал в своей землянке. Почтенному украинцу война по-видимому уже надоела погорло, и он был совершенно равнодушен к горю соседнего полка. Я принял меры к скорейшему его пробуждению. Через десять минут шрапнели стали ложиться нормально; очевидно Горбаконь прибыл на наблюдательный пункт и вступил в командование. Немецкий командир полка скрылся в лес, наступление на Кемели потеряло свой парадный характер; но было уже поздно, многие окопы 5-го полка находились уже во владении немцев; просачивание их замедлилось, но продолжалось.

О действительном положении, создавшемся на участке 5-го полка вечером 29 августа, можно судить по следующему: из штаба дивизии, когда уже темнело, я получил по телефону приказ немедленно двинуть батальон в распоряжение командира 5-го полка; на границе наших участков батальон должен был получить проводников от левофлангового батальона 5-го полка. Я должен сознаться, что отправленные мною роты не принадлежали к числу лучших рот, находившихся в моем распоряжении. Я выторговал в штабе дивизии разрешение послать сводный батальон — из двух моих стрелковых рот и двух пограничных, находившихся в полковом резерве у Шавлишек. В число своих рот я включил слабую 5-то роту прапорщика Галиофа, составлявшую мой арьергард 26 августа и внесшую тогда и наше отступление такую нервность. Она составляла батальонный резерв моего правого батальонного участка. Я счел за благо увести Галиофа от Чернышенко, в котором Галиоф развивал слишком пессимистическое настроение. Такой подбор войск, выделяемых в распоряжение попавшего в критическое положение соседа, вечно составлял жестокую немощь русской армии — так грешили и все высшие начальники, до командующих фронтом включительно, которые умышленно держали на позиции лучшие корпуса, а полуразложенные — в резерве, у железнодорожных узлов, предвидя возможность, что Ставка их отберет. Однако бороться с собственным эгоистическим чувством, когда начальство начинает раздергивать полк, крайне трудно. Много значит и недоверие к соседу, к обстановке дезорганизации, которая имеет у него место, и в которую жаль бросать свои лучшие части, так как трудно рассчитывать, что их жертвы принесут какой-либо толк. Особенную остроту эгоистические соображения приобретают в такие периоды общего упадка, в котором находилась русская армия в августе 1915 г. Общие моральные условия были таковы, что поступить иначе можно было бы, только поднявшись на высшую ступень геройства.

В данном случае начальник дивизии поступил бы лучше, передав, ввиду прорыва 5-го полка, его левофлаговый батальон в мое распоряжение и обязав меня восстановить здесь положение; такой распорядок обеспечил бы несравненно более энергичную помощь центру дивизии всеми силами, находившимися в моем распоряжении. Но Шиллинг пользовался в штабе дивизии большим кредитом, изменение границ полковых участков могло быть для него обидным, я был моложе Шиллинга, и штаб дивизии захотел оставить за ним руководство боем на атакованном участке.

Когда мой сводный батальон подошел и в темноте развернулся, вышедшие из окопов роты 5-го полка еще держались и вели бой; но прежде чем мои и пограничные роты успели приблизиться к цепям 5-го полка, последние обратились в бегство, налетели и смяли мой сводный батальон. Что творилось в темноте, установить нельзя. Но к рассвету одна полурота 5-й роты с прапорщиком Галиофом, значительным количеством стрелков 5-го полка и пограничников находилась в 25 км позади, считал по прямой линии, в Вильне, и только поздно вечером 30 августа вернулась в полк. Это был последний дебют Галиофа в строю 6-го полка… Остальные мои полторы роты и небольшая кучка пограничников, в сильном расстройстве, еще до полуночи отошли на правый фланг моего полка, куда я успел уже стянуть две хороших роты; вместе с ними они образовали загиб фронтом на север, против Кемели протяжением около 1 км. Главная масса двух пограничных рот собралась у своего обоза и штаба полка, находившегося не у дел, недалеко от нашего штаба дивизии.

Что же касается положения 5-го полка по официальным данным; то в ночь на 30 августа оно рисовалось так: первые данные гласили, что 5-й полк осадил на 2 км на фронт Утеха — Видавчишки, но по следующим донесениям отход определялся в 3 — 3,5 км на фронт Сангуйнишки — Гени. Но эти официальные данные были верны только по отношению к правому участку 5-го полка, почти остававшемуся вне района немецкой атаки и имевшему опору в 7-м Финляндском полку, который спокойно оставался в своих окопах. Этот правый участок держался на пространстве между участком 7-го полка и районом с. Сангуйнишки. Южнее же никого вообще не было — все разбрелось. В центре дивизии образовался разрыв около 3 км, и в нем распространялись немцы, занявшие с. Гени, в 3 км в тылу окопов моего правого фланга{51}.

Если бы немцы располагали здесь достаточными силами, а главное — своей энергичной, предприимчивой, первоклассной пехотой, положение 6-го полка между Вилией и районом прорыва могло бы стать критическим. Но немцы получили успех много больший, чем рассчитывали, и не имели возможности его эксплоатировать. Мы этого однако не знали; никакой общей ориентировки я не получал. Предполагаю, что обстановка в армейском масштабе представляла до утра 30 августа тайну и для штаба дивизии. Начальник дивизии около полуночи принял решение — вывести дивизию из критического положения путем ночного отхода. Мне указывалось к утру 30 августа отойти на неукрепленный рубеж Медведзишки Левиданы — ф. Юркишки — Антокольцы — р. Вилия и задержаться здесь до дальнейших распоряжений. Дивизия передавала в мое распоряжение полубатарею XXX мортирного дивизиона — 3 гаубицы. До этого момента гаубичная батарея находилась в непосредственном распоряжении штаба дивизии и являлась символом централизованного управления боем штабом дивизии. Теперь, в начавшейся передряге, гаубицы подвергались опасности попасть в руки немцев, и штаб дивизии спешил перенести ответственность за них на командиров полков{52}.

При изучении этого боя в архиве меня поразило одно обстоятельство: память моя отчетливо сохраняет воспоминание о полученных для отхода распоряжениях; дела штаба полка в архиве исчезли; в делах же штаба дивизии не сохранилось ни одного письменного намека на отданные по инициативе штаба дивизии распоряжения для отхода. Всякий приказ наступательного порядка или отступательного, но отданного по распоряжению свыше, переданный по телефону, фиксировался затем штабом дивизии посредством отпечатанных на шапирографе приказов по дивизии и заносился сверх того очень аккуратно в журнал военных действий. В данном случае — ни слова. Распоряжение для отхода на 4 км назад встретило полное неодобрение сверху, и от телефонных манипуляций не осталось в штабе дивизии ни малейшего следа. Нигде нет упрека 6-му Финляндскому полку за отход, но нигде нет и объяснения, по чьей инициативе он произошел — просто констатируется факт его отхода и развертывания на новом рубеже{53}.

Спать в ночь на 30 августа в 6-м полку никому не пришлось; русские войска имели в это время огромный навык к ночным отступлениям. Весь отход был организован командирами батальонов идеально; правда немцы не делали ни малейшей попытки помешать нам; мне оставалось только наблюдать и восторгаться высокой техникой отступления. Все позиционное имущество было навьючено на стрелков; находившиеся в окопах цинковые ящики с запасом патронов были бережно унесены; пограничники запряглись в свои тяжелые, колесные пулеметы. Оба батальонных участка, оставив в окопах разведчиков, стянулись к Шавлишкам, прошли в д. Левиданы; когда осталась только одна арьергардная рота (от правого участка) и одна арьергардная сотня пограничников (от левого участка), я переехал из Шавлишек в Левиданы.

В девятом часу утра мои части развертывались на новом рубеже: Медведзишки — Левиданы — Антокольцы. Приходилось расползаться на фронт до 7 км, не представлявший особых удобств для обороны. Хлопот было много; надо было устроить всех на определенном месте, установить точно границы батальонных участков, развернуть телефонную сеть, распределить пулеметы, наблюсти за горной батареей и 3 гаубицами; я не успел лично осмотреть левого участка полка, не успел выбрать места под штаб полка, что сделал бы с самого начала, если бы работал более организованно. Центральная телефонная станция полка расположилась пока в ф. Юркишки.

Я большей частью провел это утро в районе д. Левиданы, на стыке своих II и III батальонов. Меня тревожили: отсутствие связи моего правого фланга с 5-м полком и присутствие немцев в районе Гени; разрыв в центре дивизии, несмотря на растяжку 6-го полка, утром еще не был заполнен. К этой тактической работе нужно прибавить еще: объезд всех рот и краткое подбадривание тех после ночного отхода, заботу о том, чтобы обед был роздан стрелкам пораньше, связь с 65-й дивизией, оставшейся на другом берегу Вилии в своих окопах и опасавшейся за свой правый фланг, оказавшийся навесу, разговоры с пограничниками, сношения с штабом дивизии, распоряжения подходящим подкреплениям — нагрузка была очень велика. Разведка выяснила, что утром 30 августа немцы осторожно заняли оставленные нами окопы; около 5 рот наступали на оставленные нами деревни Шавлишки и Адамишки. Чем немцы располагают в районе Гени — оставалось вопросом.

Утром в районе Левиданы я свиделся с приехавшим командиром бригады Нагаевым. Последний мне сообщил, что 5-й полк находится в очень плохом состоянии, но что общая обстановка исключает всякую возможность дальнейшего отхода. За правым флангом нашего V Кавказского корпуса в глубокой тайне, по крайней мере от нас, сосредоточился гвардейский корпус и вчера, 29 августа, вышел на продолжение нашего правого фланга{54}, а сегодня с раннего утра ведет решительную атаку в глубокий охват немецкого расположения. Отход 5-го и 6-го полков идет совершенно вразрез с намерениями высшего командования. От дивизии требуются активные действия, а чем их предпринять, когда нечем заполнить занимаемого фронта? На поддержку нам спешно двинута 124-я дивизия, более чем сомнительного качества. Тем не менее нео6ходимо что-нибудь предпринять. Было бы очень не плохо, если бы 6-й полк предпринял активные действия против д. Гени. Это облегчило бы положение 5-го полка, уменьшило бы разрыв с ним и позволило бы рассчитывать на его скорейшее заполнение. Я обещал выдвинуть в направлении на Гени не меньше 2 рот и отдал соответственное приказание командиру своего правофлангового III батальона.

Армейскому командованию обстановка утром 30 августа рисовалась так: на правом берегу Вилии немцы развернули только слабую и второклассную пехоту 21-ю ландверную дивизию и бригаду Эзебека и 1-ю кавалерийскую дивизию, поддержанную II егерским батальоном, всего не более 15 батальонов пехоты и 1 кавалерийской дивизии. Мы располагали в группе Олохова, помимо 27 батальонов V Кавказского корпуса (2-я Финляндская сводная пограничная, 124-я дивизия), и 40 батальонами гвардейского корпуса (1-я и 2-я гвардейские дивизии, гвардейская стрелковая бригада), двумя десятками кавалерийских полков (конница Тюлина, часть Казнакова, гвардейская казачья бригада, Донская казачья б6ригада). Численное превосходство наше оценивалось в четыре раза по меньшей мере.

Не менее существенно было превосходство нашего оперативного положения. Противник ввязывался в бой за Мейшагольскую позицию на участке между р. Вилией и большаком, а наш гвардейский корпус, собранный к востоку от этого большака, за участком Мейшагольской позиции, против которого немцев не было, нацеливался для охвата немцев на переход в глубину{55} и нанесения удара на всем пространстве между Мейшагольской позицией и рекой Ширвинтой; правый обходящий фланг гвардейской пехоты нацеливался на д. Тоувчули, в 5 км к северо-востоку от м. Мусники, и этот фланг охранялся гвардейской казачьей бригадой. А еще севернее, на протяжении одного перехода, преимущественно по правому берегу Ширвинт, на тылы немцев нацеливались кавалерийские массы Тюлина, бригада Крымова и подкрепления, которые мог выделить Казнаков. Обстановка казалось была многообещающей. С 5 ч. 30 м. утра 30 августа 1-я гвардейская дивизия уже ввязалась в бой; перед ней были явно только спешенные кавалерийские части, которые постепенно оттеснялись к большаку на участке до Явнюны включительно; а 2-я гвардейская дивизия еще маневрировала, беспрепятственно продвигаясь позади фронта 1-й гвардейской дивизии на север; Тюлин и Крымов находились в нескольких километрах восточнее Вилейки. Небольшой нажим — и левый фланг немцев могла постигнуть основательная катастрофа.

В этом плане имелись существенные просчеты. Немцы успели значительно усилиться. В их составе несомненно находилась 14-я ландверная дивизия, которую разведывательное отделение штаба 10-й армии еще предполагало на левом берегу Вилии. Кроме того имелись или находились на пути на правый берег Вилии ландштурменная бригада Пфейля и 115-я дивизия. Кавалерия немцев была в действительности в три раза сильнее, чем мы предполагали. Вдоль большака, к югу от р. Ширвинты, располагались 1-я и 4-я кавалерийские дивизии корпуса Гарнье, а севернее р. Ширвинты, против Тюлина протягивалась 3-я кавалерийская дивизия — крайний правый флангНеманской армии. Превосходство русских в действительности было не в 4 раза, а в лучшем случае в 2 раза. Затем необходимо учесть истощение русских войск, малочисленность русских батальонов, бедность в пулеметах, слабость нашей артиллерии — и по количеству орудий и по наличию снарядов, а также устойчивость, которую получали немцы вследствие их непрерывного победного шествия. И надо иметь ввиду и то недоверие к своим войскам, которое воспиталось в высшем командовании длинным рядом неудач, особенно неотступно преследовавших 10-ю русскую армию, и которое препятствовало дружному введению всех сил в бой.

Группой из V Кавказского, гвардейского корпуса и конницы руководил ген. Олохов (командир гвардейского корпуса). Первоначальное его решение — оставить на фронтальном участке 27 батальонов V Кавказского корпуса на фронте в 12 км, а 40 батальонами гвардии нанести решительный удар в охват — надо признать соответственным. Однако отход 2-й Финляндской дивизии в ночь на 30 августа несколько растянул и расшатал фронт V Кавказского корпуса, лишил его опоры укрепленной позиций; с утра, после вступления в бой гвардии, получались сведения о движении немецких подкреплений. Эти подкрепления немцы могли брать только из состава своей же 10-й армии, с левого берега Вилии. Подкрепления эти могли быть обнаружены воздушной разведкой только в районе переправ через Вилию; далее их движение против нашего гвардейского корпуса маскировалось лесами. При недостаточно критическом отношении к данным разведки, обнаружение движения немцев в районе переправ через Вилию могло повести к ошибочному заключению, что немцы сосредоточивают свои силы против левого фланга V Кавказского корпуса, т. е. против 6-го Финляндского полка.

В весьма неполном Военно-историческом архиве{56} мне удалось найти только две точные разведывательные данные: одна из них — о движении в утренние часы 5 немецких рот против 6-го Финляндского полка, другая — от 15 час. дня, исходящая от 65-й дивизии: "Колонна противника силой до батальона около 15 час. дня двигается от Грабиалы на правый берег Вилии в направлении на Пустельники". Правда, штаб 2-й Финляндской дивизии в 9 час. утра еще доносил, что неприятель накапливается в районе восточнее д. Гени. Он мог в данном случае основываться на дошедшем к нему донесении командира мелкого подразделения 5-го Финляндского полка; последний вероятно имел ввиду накопление взвода, максимум роты; но такое донесение, правильное по существу, но составленное в общей форме, передаваясь буквально по инстанциям вверх, растет, и масштаб его, первоначально даже не тактический, а стрелковый, раздувается пессимизмом в оперативный.

Как бы то ни было, опираясь на это донесение, или на неизвестные мне данные воздушной разведки, штаб 10-й армии в 14 часов 30 августа пришел к ложному выводу: значительные силы немцев собираются в направлении левого фланга ген. Истомина. Отсюда последовало гибельное вмешательство штаба 10-й армии в деятельность группы Олохова: в течение 30 августа последнему неоднократно подтверждалось, что как ни важен успех решительной атаки гвардии, но Вильна представляет бесконечно важный центр, и надо иметь полную гарантию, что V Кавказский корпус Истомина удержится в занимаемом положении. 8 финляндских батальонов много сделать не могут, остальные части 124-й и пограничной дивизий не надежны, а потому штаб армии предъявил Олохову категорическое требование — взять из гвардейского корпуса стрелковую бригаду (4 полка) и направить ее в резерв в м. Судерва (4 км в тылу 6-го Финляндского полка). Около 17 час. голова гвардейских стрелков начала подходить к м. Судерва, хотя здесь в них никакой надобности не было.

По плану Олохова гвардейские стрелки должны были представлять резерв гвардии при выполнении ею решительной атаки в обход немцев. Он предупреждал, что изъятие этого резерва заставит его ослабить боевую часть гвардии на два полка для образования нового резерва и сократит на 3 км размах охвата — правое крыло будет наступать уже не на д. Тоувчули, а на м. Мусники; из сообщений Олохова было ясно, что раздергивание гвардии произведет на последнюю отрицательное впечатление и значительно ослабит интенсивность ее натиска. Штаб 10-й армии однако предпочел получение полного обеспечения пассивного участка сохранению предпосылок успеха ударного. На пассивный участок назначалось 35 батальонов, на активный — только 32 батальона. В сущности, этим жестом штаб 10-й армии обрекал уже начатую операцию на конечный неуспех. Доверие высшего командования к своим войскам представляет столь же ценный элемент боеспособности армии, как и дисциплина войск. Если бы наша дивизия имела ориентировку в замыслах командования, отступательное движение 5-го и 6-го полков после боя 29 августа едва ли получило бы такой размах.

Около 13 час. дня меня вызвал к телефону командир бригады Нагаев. В мое распоряжение, сверх двух батальонов 4-го пограничного полка, поступал весь 494-й полк (1 батальон из 6 сводных рот, 1 160 штыков); этот полк хотя не слишком надежен, но лучший в 124-й дивизии; командир бригады сам его направляет от Паужели для развертывания на участке Козлишки — Медведзишки, в направлении на д. Гени; полк изготовится к 14 час. и будет наступать; кроме того, в мое распоряжение поступает часть 495-го полка{57}, которая стянулась с охранения р. Вилии. К нам подходят другие резервы, в том числе гвардейские стрелки. Гвардия глубоко охватила немцев и ведет в районе большака севернее Мейшаголы успешные бои. Высшее командование предъявило 2-й Финляндской дивизии категорическое требование — перейти в наступление. 5-й полк постарается сделать все, что можно при его расстройстве. Начальник дивизии и командир бригады главные свои упования возлагают на всегда являвшийся надежной опорой дивизии 6-й полк и просят меня — атаковать противника всем фронтом.

Я ответил Нагаеву, что целиком присоединяюсь к его оптимистической оценке положения, и 6-й Финляндский полк, как только изготовится, перейдет в подлинную атаку всеми силами. В 13 ч. 40 м. штаб 2-й Финляндской дивизии доносил в штаб корпуса, что 2 роты 6-го Финляндского полка уже начали продвигаться к д. Гени, и в скором времени все части левого участка перейдут в наступление. Высшее командование еще имело время повернуть гвардейских стрелков к своему корпусу, но оно изверилось уже в слова.

Я себе ясно представлял, что начатая с утра атака гвардии должна была притянуть к себе все германские резервы, и что если я встречу не 5 рот, а больше, то во всяком случае силы, уступающие в числе моим 8 батальонам. При этом немцы дезориентированы нашим отступлением, находятся в состоянии движения на местности, не дающей выгоды для обороны, занимают прерывчатый фронт, не успели укрепиться и создать организацию огня. Тактически немцы сидят в мешке; 65-я дивизия, занимая обращенную к Буйвидам петлю р. Вилии на фланге и отчасти в тылу немцев, чрезвычайно стесняет их маневрирование и оборону; немецкое руководство против меня не слишком искусное. Едва ли может представиться более удобный случай ударить по немцам. И если до сих пор я берег полк и проявлял максимальную скупость в расходовании сил полка, то теперь представлялась оказия пустить их в дело, и надо использовать ее с наибольшим посылом и жесткостью.

В недалеком расстоянии перед всем моим фронтом тянулась сплошная линия леса, на опушку которого немцы еще не вышли. Эта линия леса закрывала за собой весь горизонт; с лучшего наблюдательного пункта, занятого командиром гаубичной батареи, можно было увидеть только шпиц костела в Дукштах. Следовательно на артиллерию в предстоящем бою, значительная часть коего должна была развернуться в лесу и перелесках, рассчитывать не приходилось. Некоторую помощь мог бы оказать дивизион 65-й артиллерийской бригады, расположенный вдоль хорды излучины Вилии. Но одна его батарея (4-я батарея 7-й артиллерийской бригады, временно вошедшая в состав дивизиона) имела крайний обстрел вправо на Буйвиды, а две других (4-я и 5-я батареи 65-й артиллерийской бригады) имели крайний правый обстрел на Дукшты и не просматривали лесного пространства, лежавшего между мной и Дукштами, где должно было протекать наступление.