16

16

— Какой тяжелый день, — вздыхает Рут, выглядывая в окно, по которому стекают крупные серые капли дождя. Идет проливной дождь, и из нашего магазина совсем не видно лавки Карла.

— Такой сонный день, — зеваю я, всем сердцем желая забраться обратно в постель. Идея о том, чтобы свернуться калачиком под одеялом, кажется невероятно привлекательной.

— Никто в жизни не отправится в магазин в такую погоду, — говорит Рут. — Сегодня будет очень тихо.

Не успевает она закончить фразу, как двери открываются, громко завывает ветер, и на пороге лавки появляется фигура, скрывающаяся от потоков воды под зонтиком.

— Анна! — восклицаю я, когда она заходит внутрь. — Входи, ты же насквозь промокла.

Кажется, зонтик не сумел спасти ее от этого буйства стихии: она промокла до нитки.

— Я в порядке, — отмахивается она. На полу под ее ногами уже растекается огромная лужа.

Рут оказывается по другую сторону прилавка за считаные секунды и помогает сестре снять промокшее пальто.

— С ума сошла? — спрашивает она. — Так и заболеть недолго! Отец Пэт не стоит гриппа, Анна.

— На самом деле я вышла на улицу не из-за него, — отвечает та, позволяя Рут помочь ей управиться с рукавами. — Я пришла увидеться с вами двумя.

Мы с Рут изумленно переглядываемся, в то время как Анна скидывает мокрые туфли и надевает кардиган, который бабушка сняла с себя и накинула ей на плечи.

— Правда? — взволнованно спрашивает Рут.

— Да, — бабушкина сестра тяжело вздыхает. — Я все хорошенько обдумала и решила, что должна перед вами извиниться. Простите меня.

Мы так потрясены, что не знаем, что и ответить. Не думали мы, что услышим когда-нибудь такие слова от Анны.

— Нет, ты не должна… — начинает Рут, но Анна жестом просит ее помолчать.

— Дай мне договорить, Рут, — просит она. — Ты всего лишь пыталась помочь, понимаю, но столь неожиданная новость выбила меня из колеи. Потому я так и отреагировала.

— Мы все прекрасно понимаем, — отзываюсь я, подхожу к ней ближе и беру ее за руку. На первый взгляд Анна — довольно жесткая и суровая женщина, но на самом деле она совсем не такая.

Она улыбается мне:

— Уверена, тебя эта история тоже потрясла до глубины души, Коко. В конце концов, ты думала, что мой муж мертв.

— Да, так и есть, — признаю я. — Было немного странно — не такую историю я ожидала услышать.

— Ты, должно быть, считаешь меня старой дурой, — сетует она, — особенно после всего, что я наговорила о Томе…

— Нет, ни в коем случае не считаю, — мягко отвечаю я. — Ведь я понимаю, что ты лишь заботилась о моем благе. А что касается Колина, то, думаю, ты просто сделала то, что тебе казалось в то время правильным. Такое могло случиться с каждой из нас.

— Мне казалось, будет легче, если все сочтут, что он погиб, — начинает она. — Такое простое объяснение не могло не подействовать — никто даже не подумал усомниться в моих словах. Именно этого я и добивалась — чтобы меня оставили в покое. Мне было так стыдно, если бы ты только знала!

На ее глазах выступают слезы, и она часто моргает, пытаясь их скрыть.

Никогда я еще не видела Анну такой уязвимой и… человечной.

Рут молчит, она все еще пытается подыскать нужные слова, когда Анна сама обращается к ней:

— Ты, конечно, считала, что я была неправа все эти годы, — печально говорит она.

— Я не думала, что ты совершила что-то постыдное, — нежно утешает ее Рут. — Браки распадаются на каждом шагу. В этом не было твоей вины.

— Может, не было, а может, и была, — шепчет Анна. — У каждой медали есть оборотная сторона.

— Нет уж, — горячо возмущаюсь я. — Ведь он изменил тебе!

Анна вздрагивает, когда с моих губ слетают эти слова.

— Это так, — признает она, — но иногда я думаю, что сама его к этому подтолкнула.

— Это безумие, — перебивает ее бабушка.

— Нет, послушай. Ведь так и есть, Рут, ты сама это прекрасно знаешь. Все наши проблемы с детьми — в конце концов, они ему надоели.

Рут молчит, ничего не отвечая.

— Какие проблемы с детьми? — смущенно поглядываю я на сестер. О чем она говорит?

Анна поворачивается ко мне и снова делает глубокий вдох.

— Я была беременна, пока мы с Колином еще были женаты, Коко. И не раз… — На ее глаза теперь по-настоящему наворачиваются слезы, и Анна быстро вытирает их тыльной стороной ладони.

— И что случилось? — шепчу я.

— Я потеряла всех детей. Ни разу не удалось выносить их дольше шестнадцати недель. Доктора только разводили руками. На то не было никаких медицинских причин, — беспомощно говорит она пустым, равнодушным голосом.

— Анна, прости, — снова беру ее за руку я.

— Это глупо, правда, столько времени уже прошло, но боль так и не исчезла.

Рут тоже подходит к ней и крепко сжимает пальцы сестры. Анна тяжело вздыхает, но все же берет себя в руки:

— В любом случае, я сильно давила на Колина, чтобы мы пытались снова и снова. Слишком сильно давила. И в конце концов его чаша терпения переполнилась.

— Думаешь, он поэтому ушел? — в ужасе спрашиваю я. Как же он мог бросить ее в такой момент? Ведь он должен был утешать ее, разделить с ней это горе, а он уехал в чужую страну к другой женщине. Какая-то часть меня мечтает высказать этому человеку все, что я о нем думаю, — о его безрассудстве и бесчувственности. Он разбил ей сердце, это же очевидно.

Анна кивает, пытаясь найти нужные слова для того, чтобы рассказать, что у нее на душе.

— Такие испытания либо укрепляют семьи, либо разбивают их, — говорит она в конце концов. — Мы не смогли этого пережить.

— А былого уже не вернуть, — грустно добавляет Рут.

— Не вернуть. Я никогда не прощу его за то, что он сделал. Его поступок до сих пор причиняет мне боль. Время не повернуть вспять, я не прощу его, — поясняет она. По лицу Анны видно, какие страшные муки ей довелось испытать. Разумеется, она всегда была более холодной, более строгой по сравнению с сестрой. Но на ее долю выпало столько боли и страданий, в то время как Рут всегда окружали любящие ее люди, пока, разумеется, не умерли мама и дедушка. Анна боролась с невзгодами иначе. Она закрылась от всего мира, возвела вокруг себя стену, чтобы никто не смог больше ей навредить.

— Лучше бы я не откликалась на его письмо, — бормочет Рут, — и не встречалась с Колином.

— Я понимаю, почему ты сделала это, Рут, — говорит Анна, — но простить его тоже не могу. Знаю, это не по-христиански, и, возможно, теперь вы сочтете меня лицемеркой.

— Я не могу судить тебя, Анна, и не собираюсь ни в чем убеждать, — отвечает ей Рут. — Но вот что я тебе скажу: может, стоит простить его хотя бы в душе? Знаю, разум велит тебе поступить иначе, но какой смысл носить эту боль в своем сердце? Отпусти его — если не ради него, то ради себя.

— Может, и так, — неуверенно говорит ей сестра. — Я подумаю.

Мы все ненадолго умолкаем, но потом Анна снова подает голос:

— Так вот зачем вы ездили в Лондон на самом деле? Увидеться с моим «усопшим» мужем? — Она грустно улыбается.

— Честно говоря, у нас и правда там были дела, — запинаясь, рассказываю я. Не уверена, что сейчас подходящее время — после того, как она поведала мне обо всех постигших ее невзгодах, — но я очень хочу поделиться с ней историей Тэтти. Мне хочется быть честной с Анной, открыться ей так же, как она открылась нам. Надеюсь, мой рассказ ее не расстроит и не напомнит о былых утратах.

Анна с любопытством смотрит на меня, промокая платком глаза. Рут одобрительно кивает мне, давая понять, что ей тоже очень хочется это сделать.

— Недавно я нашла одно письмо в сумочке, купленной на аукционе, — начинаю объяснять я. — Вот в этой сумочке от «Шанель».

С этими словами я вынимаю шикарную вещицу из рюкзака и отдаю ее бабушкиной сестре.

— Мне пришлось хорошенько попотеть, но я все же узнала, что это письмо написала мать своему сыну, отданному на усыновление в 1956 году, — продолжаю я и умолкаю, ожидая ее реакции — Анна может принять эту историю слишком близко к сердцу.

— И что же дальше? — спрашивает она, внимательно рассматривая сумку. По ее лицу совершенно невозможно догадаться, о чем она думает.

— В общем, той женщине помешали отдать письмо ребенку, поэтому она не расставалась с ним до самой смерти. И теперь я пытаюсь разузнать о ее пропавшем сыне как можно больше.

— Так ты Нэнси Дрю^[17] заделалась? — улыбается она мне, и я вижу, как блестят слезы в уголках ее глаз. Знаю, она просто пытается сказать мне, что я не зря поведала ей эту историю. Рут с облегчением вздыхает — она беспокоилась о сестре так же, как и я, а потому сомневалась, стоит ли заводить разговор о чужой семейной драме. Но Анна отреагировала совершенно неожиданно.

— Да, она у нас такая! — говорит Рут, радостно заключая Анну в объятия.

— Ты так похожа на свою мать, — добавляет та, и у меня сердце сжимается оттого, что теперь у меня с ней действительно есть кое-что общее. Ответственным человеком маму, конечно, сложно назвать, но в любом случае она всегда была смелой и великодушной.

— В этом все дело, Анна, — соглашаюсь я. — Мне кажется, что я нашла эту сумочку не просто так.

— Ну конечно же. Ведь твоя мама всегда хотела подарить тебе такую, — говорит она. — Она даже откладывала на нее деньги, хотела сделать тебе подарок на совершеннолетие.

— Правда? — Я немного ошарашена, ведь слышу об этом впервые. То, что я нашла эту сумочку, значит теперь для меня еще больше, потому что на день рождения я должна была получить точно такую же, и это прибавило мне храбрости, какой я в себе еще никогда не ощущала.

— Да, она не раз об этом говорила, — вспоминает Анна. — Мы частенько мило беседовали с твоей мамой. Можно было догадаться, что она знает о Колине…

Я украдкой смотрю на Рут, и она едва заметно качает головой. Мы можем зайти слишком далеко, если скажем ей, что мама действительно знала всю правду о Колине, это может стать последней каплей для Анны.

— Так что теперь мы думаем, что же делать дальше, — пожимает плечами Рут.

— Вы что же, надеетесь найти сына этой женщины? Он ведь должен быть уже взрослым мужчиной! Хотите продолжить поиски? — удивляется она, и в ее глазах загорается огонек. Она наконец отвлеклась от воспоминаний о Колине, потому что история Тэтти захватила ее воображение так же, как и наше.

— Возможно. Не думаю, что из этого что-то получится, — говорю я.

— Что тебе известно о нем? — спрашивает она.

— Я знаю, что он родился в Доме матери и ребенка где-то в районе Уэстмита, — рассказываю я, затем достаю свой блокнот и зачитываю ей все, что записала о Дюке в Лондоне. — Приют работал при обители святого Иуды.

— Я знаю, где это! — восклицает Анна. — Одна моя старая знакомая, сестра Долорес, жила в этом монастыре.

— Что ты говоришь! Серьезно?

— Серьезно, она говорила, это прекрасная обитель, совсем не похожа на ужасные прачечные, — продолжает Анна. — Там творят настоящие добрые дела — помогают девушкам, попавшим в беду, и парам, которые хотят взять себе ребенка на воспитание. В какой-то момент я даже думала, что они могли бы помочь и… — тут ее голос срывается, и она откашливается, чтобы прочистить горло.

— А где сейчас эта сестра Долорес? — настойчиво спрашивает Рут.

— Она и сейчас там, — отвечает Анна. — Кстати, эта обитель — один из последних уцелевших монастырей. Почти все монахини теперь живут в собственных отдельных домах.

— Ты могла бы нанести ей визит, Коко, — советует Рут. — Вдруг она помнит что-нибудь об этой истории. Много времени это не займет.

— Неплохая идея! — расцветает от радости Анна. — Я уже сто лет не виделась с Долорес, можно мне съездить с тобой?

Я не устаю удивляться: Анна редко выезжает из города, разве только на похороны в соседний приход. Это так не похоже на нее — по собственной воле напрашиваться на поездку вот так сразу, без всяких раздумий. Точнее, это не похоже на ту Анну, которую я знала всю свою жизнь. Должно быть, под вдовьими одеждами скрывался все это время совсем другой человек.

— Великолепно! — Рут уже ищет свое пальто. — Поехали прямо сейчас. Лавку можем закрыть — погода такая плохая, что к нам все равно никто не зайдет. Отличный день для путешествия — что скажете?

— Прямо сейчас? Сию минуту? — У меня голова идет кругом.

— А что? — удивляется Рут. — Как думаешь, Анна, готова ты отправиться в путь?

— Я в игре, — соглашается та. — Если позволите сесть на переднее сиденье. И если Коко поведет — с тобой за рулем, Рут, я точно никуда не поеду.

— Это ты к чему? — подозрительно вопрошает Рут.

— Ни к чему. Просто ты — худший водитель во всей стране, — отвечает Анна.

Я улыбаюсь себе под нос, наблюдая за тем, как они выходят из лавки, пререкаясь на ходу. Если они снова ругаются, значит, все вернулось на круги своя. Насколько это возможно, конечно, учитывая то, что я снова отправляюсь на безумную охоту за призраком Тэтти в компании двух вечно ссорящихся пожилых дам. Я хватаю сумочку от «Шанель», прячу ее в рюкзак и вместе с сестрами выхожу на улицу. Если мы и в самом деле едем туда, где родился Дюк, то мне обязательно нужно взять с собой свой счастливый талисман.

Два с половиной часа спустя мы уже идем вслед за старинной подругой Анны, сестрой Долорес, по широкому коридору, выложенному черно-белой плиткой. Немолодая монахиня одета в скромные темно-синие юбку и свитер, ее короткие с проседью волосы непокрыты, а грудь украшает серебряный крест. Я замечаю, что она обута в такие же туфли, какие любит носить Анна. Сестра Долорес шагает быстро, легко и энергично, несмотря на свои преклонные годы.

На ходу я внимательно оглядываюсь по сторонам, стараясь как можно лучше рассмотреть, как тут все устроено.

Вокруг ни души — как Анна и объясняла, монахинь нынче осталось так мало, что этот род занятий практически изжил себя. Должно быть, когда Тэтти жила здесь, после того, как ее родители узнали, что их дочь беременна, в обители все было совсем иначе. Каково ей было, когда она точно так же шагала по этому коридору? Разумеется, она была напугана, одна-одинешенька. Я не забыла о трагедии, случившейся в этом месте, какими бы обманчивыми ни выглядели сейчас эти кремовые стены и библейские композиции. Это каменное сооружение в прошлом видело немало горя. У меня не выходит из головы, что мама — родись она в другое время — тоже могла бы очутиться здесь, со мной под сердцем. От этой мысли меня бросает в дрожь.

— Как же замечательно, что мы наконец встретились, спустя столько времени, — радуется сестра Долорес, приглашая нас сесть, когда мы входим в ее уютный кабинет. Дождь уже прекратился, и через витражи в окне пробиваются слабые солнечные лучи, рисуя чудесные цветные узоры на огромном бежевом ковре. Библейские сцены, уже виденные мною в коридорах, украшают простенькие кремовые стены и здесь. Посреди комнаты стоит большой деревянный стол, за ним — массивный буфет из розового дерева. Мы с Анной и Рут усаживаемся на кожаный диван локоть к локтю, а сама сестра Долорес занимает положенное ей место за столом.

— Я тоже рада тебя видеть, — тепло улыбается Анна. — Ты нисколечко не изменилась.

— Это все здешние секреты ухода за кожей, — признается она. — Я совсем не бываю на солнце — редко доводится выходить на улицу.

Они вместе радостно смеются над этой шуткой.

— Ты всегда отлично выглядела, — говорит Анна.

— В нашей работе главное — чувство юмора, — отвечает ей сестра Долорес. — Хотя матушка-настоятельница со мной вряд ли согласилась бы.

— По-прежнему держит всех в ежовых рукавицах? — спрашивает Анна.

Сестра Долорес тяжело вздыхает:

— Можно сказать и так. Но все мы под Богом ходим. Это я себя так утешаю.

Они снова заливаются довольным смехом. Все это время я думала, что Анна — ревностная святоша, но теперь с удивлением замечаю, что она любит посмеяться над собственной религией. Бабушкина сестра открывается мне с совершенно новой стороны, которой я искренне симпатизирую. Зная всю правду о ее прошлом, я стала понимать ее намного лучше.

— Ну что ж, мы лучше сразу перейдем к делу. Знаю, у тебя ведь всегда куча дел, — говорит Анна, аккуратно ставя свою сумочку на пол и складывая руки на коленях.

— Так и знала, что это не визит вежливости, — отвечает сестра Долорес, с улыбкой опираясь локтями на стол. — Что случилось? Я вся внимание.

— Дело в том, что Коко пытается найти одного ребенка, который родился здесь, в вашей обители, в пятидесятых годах.

— Понятно. Это довольно щекотливая тема, не уверена, что смогу вам помочь, — печально качает головой сестра Долорес.

— Что же, совсем ничего нельзя сделать? — спрашивает Рут.

— Не совсем, бывает по-разному. Какие-то записи у нас сохранились, а какие-то… — хмурится монахиня, и на ее идеально гладком лбу появляются небольшие морщинки.

Именно об этом и говорила Бонни — детей отдавали тайно, не ведя никаких записей. Если Дюка отдали кому-то именно так, то вряд ли я когда-нибудь сумею его найти. И эта загадка так и останется неразгаданной.

— А что, если записи о его рождении все же уцелели? — интересуется Анна.

— Вся эта информация — строго конфиденциальна. — Сестра Долорес смотрит на старую подругу немигающим взглядом. — Я не могу ее разглашать.

— Понимаю, — кивает Анна. — Но, думаю, если мы просто проверим наличие таких записей, то никому не навредим.

Монахиня ничего не отвечает, в кабинете становится тихо. Эти две женщины будто ведут другой, непонятный нам разговор, но ясно одно: они явно пришли к согласию.

— Ты права, вреда от этого не будет, — любезно соглашается сестра Долорес. — Мы ведь только проверим. Как звали этого ребенка, Коко?

Сердце вот-вот выскочит у меня из груди.

— Мать назвала его Дюком, он родился десятого ноября 1956 года, — говорю я. — Имя матери — Мойнихан, Тэтти Мойнихан.

Сестра Долорес подходит к огромному буфету, стоящему позади нее, и отпирает висящий на нем замок маленьким ключиком. Дверца открывается, и монахиня достает оттуда стопку толстых гроссбухов в красных переплетах. Она выбирает из них пару нужных и, тяжело вздыхая, кладет их на стол. Один гроссбух она просматривает особенно тщательно. Я наблюдаю за ее движениями и вдруг понимаю, что забываю дышать: точно так же волнуются сидящие рядом со мной Анна и Рут. Минуты тянутся, будто часы, и вдруг она поднимает голову и смотрит прямо на Анну.

— Мне нужно отойти в дамскую комнату, — отчетливо говорит она. — Я вернусь буквально через минуту.

Не успевает она переступить порог, как Анна с Рут уже вскакивают на ноги.

— Что вы делаете? — изумленно выдыхаю я, видя, как они склонились над гроссбухом.

— Она дала нам шанс, — поясняет бабушкина сестра.

— Вы уверены? — Я нервно оглядываюсь через плечо, опасаясь, что она вот-вот снова войдет в эту комнату и мы опозоримся. Ох уж эти мягкие туфли, настоящее проклятие.

— На все сто процентов, — отвечает Анна. — В душе сестра Долорес всегда была бунтаркой. Она хочет помочь нам, поверь. Ищи имя, скорей!

Анна быстро водит пальцем по странице, разыскивая имена Дюка или Тэтти среди написанных чьей-то небрежной рукою строк. Рут на всякий случай проговаривает адреса и имена вслух.

И вдруг я нахожу нужное — имя буквально бросается мне в глаза, как будто только и ждало, пока я присоединюсь к поискам. Мальчик, 10 ноября 1956 года, мать Тэтти Мойнихан. На другой странице я нахожу еще имена, там же указан и адрес: Люк и Айлин Флинн, Глэкен.

— Нашла, — едва не кричу от восхищения я. — Это он.

— Глэкен? — переспрашивает Рут. — Это же всего в часе езды от Дронмора! Поверить не могу, все это время он был так близко.

— Нет времени, Рут. — Анна быстро записывает необходимую нам информацию и, резко захлопнув блокнот, прячет его обратно в сумочку. — Скорее, садимся на диван — она возвращается!

Она подталкивает нас в другой угол комнаты, и только мы успеваем невинно усесться на диван, будто нашкодившие школьницы, как дверь открывается и входит сестра Долорес. Она становится напротив нас, торжественно сложив руки на груди, будто собирается прочесть молитву. По ее невыносимо честному лицу никто в жизни бы не догадался, что она вступила с нами в тайный сговор. Сама святая простота.

— Простите, но больше я ничем не могу вам помочь, леди, — грустно говорит она, поглядывая на гроссбух, лежащий на ее столе.

— Что ж, сестра, так тому и быть, — чинно отвечает ей Анна. — В любом случае, я была очень рада с вами повидаться.

— Я также была необычайно рада вашему визиту, Анна. Я буду молиться за вас каждый день, — после этих слов женщины заговорщицки улыбаются друг другу.

— Это было очень мило с вашей стороны, — говорит Рут, и я тоже бормочу невнятные слова благодарности. Благодаря этой монахине, обожающей нарушать правила обители, я получила следующую подсказку. Как же мне хочется ее обнять! Я бы подхватила ее на руки и закружила по этой самой комнате, будь у меня такая возможность. Однако я вынуждена взять себя в руки и обуздать охватившее меня нетерпение.

— Нам, пожалуй, пора, — невозмутимо продолжает Анна, и мы поднимаемся с дивана.

— Да, у меня тоже масса дел, — с сожалением отвечает сестра Долорес. — Церковные скамьи сами себя не натрут.

Мы все нервно смеемся и едва не бежим в сторону машины. Рут с Анной вопят от радости, не в силах больше сдерживать эмоции, когда мы трогаемся с места.

— Поверить не могу, — выдавливаю из себя я, поворачивая налево от ворот монастыря. — Мы сумели добыть его адрес! Я просто в шоке.

— А меня больше шокировало то, как ты, Анна, сумела выудить из нее нужную нам информацию. Какая же ты бесстыжая! — восхищается сестрой Рут. — Я бы в жизни не подумала, что ты на такое способна.

— Я очень сложная натура, — хохочет Анна. — Вопрос теперь в том, Коко, поедешь ли ты в Глэкен.

— Нужно ехать, прямо сейчас! — кричит Рут. — Сам Бог велел!

— Точно! — подытоживает Анна.

— Вы на меня дурно влияете, — смеюсь я в ответ. Они сегодня обе ведут себя словно большие дети — потрясающее ощущение.

— Да, и разве это не великолепно? — соглашается Рут. В зеркало заднего вида я вижу, как она крепко сжимает Анну в своих объятиях, и они обе заливаются счастливым смехом.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.