Попытка создания коалиционного кабинета

Попытка создания коалиционного кабинета

Закономерно возникает вопрос: почему Столыпин был выбран Николаем II для назначения на пост главы правительства? Кстати, для психологической характеристики премьера характерно то, что он сам стремился, скорее, преуменьшить свое значение как государственного деятеля. Например, считал вполне нормальным в частном письме охарактеризовать свое государственное и политическое значение, по меньшей мере, излишне скромно: «Никогда я себя не переоценивал, государственного опыта никакого не имел, помимо воли выдвинут событиями и не имею даже достаточно умения, чтобы объединить своих товарищей и сглаживать создающиеся меж ними шероховатости».

С одной стороны, ответ как будто очевиден — как министр внутренних дел он проявил импонировавшую Николаю II решительность в борьбе с революцией и террором. Однако не все было так просто — его роль во главе Совета министров не должна была, по царскому мнению, ограничиваться только сугубо силовыми, карательными функциями. В принципе, эта логика была совершенно идентичной той, которой руководствовался самодержец, когда Столыпин назначался руководить МВД.

Хотя царь и пошел на роспуск Думы, но он не согласился с мнением ряда правых, считавших, что следует полностью отказаться от парламентаризма и вернуть ситуацию, существовавшую до Манифеста 17 октября 1905 года. Заявленной им еще при открытии I Думы позиции, несмотря на все неприятие деятельности думских революционеров, Николай II придерживался и далее: «…я буду неуклонно покровительствовать учреждениям, которые я даровал, будучи заранее уверенным в том, что вы приложите все силы, чтобы служить родине, удовлетворить нужды столь близких моему сердцу крестьян и обеспечить народу развитие его благосостояния, всегда памятуя, что действительное благосостояние государства заключается не только в свободе, но также и в порядке, основанном на принципах конституции».

Подобной же позиции придерживался и министр внутренних дел, считавший, что возвращение к самодержавному прошлому уже невозможно. Показательно, что Витте принадлежит и такая неожиданная характеристика Столыпина: «Галантный, обмазанный с головы до ног русским либерализмом, оратор школы русских губернских и земских собраний». Даже Милюков был вынужден сделать некое полупризнание: «Столыпин выступал в двойном обличье — либерала и крайнего националиста (возникает закономерный вопрос: если Столыпин действительно был «крайним националистом», то почему его так люто ненавидели черносотенцы? — Авт.)».

Для подобных характеристик были все основания. Столыпин прекрасно понимал всё значение парламентаризма и гражданского общества для строительства новой России и стремился обеспечить для всех политических партий, независимо от исповедоваемой ими идеологии, нормальные условия для деятельности. Так, он отправил губернаторам и градоначальникам секретный циркуляр, призванный положить конец межпартийному насилию: «В последнее время стали учащаться случаи террористических посягательств на членов некоторых легализированных политических обществ на почве партийной вражды, каковое обстоятельство может повлечь за собою массовые выступления междоусобного характера и потому на означенное явление должно быть обращено особое внимание местной администрации. В видах предупреждения описанных преступных посягательств надлежит усилить негласное наблюдение со стороны розыскных органов и, кроме того, принять меры к тому, чтобы об упомянутых террористических актах назначались со стороны полиции и судебной власти самые энергические расследования для обнаружения виновных и быстрого предания суду с применением к обвиняемым высшей меры пресечения во время дознания и следствия.

Об изложенном имею честь сообщить для надлежащих с Вашей стороны распоряжений».

Понятно, что подобная позиция Столыпина была выгодна всем политическим партиям. Конечно, за исключением ультралевых и ультраправых экстремистов, для которых политика и насилие были неразделимы. Последним было четко указано, что власть больше не будет терпеть насилия в политической борьбе.

Несмотря на всю свою беспощадность к революционным выступлениям и террору, Столыпин мог эффективнее любого другого деятеля из царского окружения контактировать с либеральной оппозицией, и недаром именно он перед роспуском Думы вел переговоры с Шиповым, Милюковым и графом Гейденом. Причем дело было далеко не только в способностях Петра Аркадьевича как переговорщика (хотя они, несомненно, присутствовали). Столыпин не скрывал, что при любом развитии событий он считает введение парламентаризма в России необратимым, более того — необходимым для ее дальнейшего развития. Для него дискуссионен был вопрос не существования Государственной думы, а лишь ее объема полномочий, в том числе отношений с Советом министров. Столыпин даже во время наибольшего конфликта с либеральной оппозицией стремился не к бездумному реваншу, как ультраправые и многие правые (которые, подобно Бурбонам периода Реставрации, ничего не забыли и ничему не научились), а налаживанию сотрудничества. Чрезвычайно показательно, что условием (немедленно принятым Николаем II) согласия на назначение премьером Столыпин поставил разрешение предлагать к вхождению в правительство избранных им общественных деятелей.

Еще один показательный пример… Столыпин не только не прибегал к репрессиям против кадетской партии (неизменно выступавшей в авангарде борьбы против его политического курса), но и вынужден был постоянно одергивать чересчур ретивые местные власти. Например, в циркулярном письме губернаторам от 27 июня 1906 года министр внутренних дел указывал на недопустимость ограничения прав политических партий и общественных организаций, причем он подчеркнуто не проводил разницы между ними в зависимости от отношения к власти: «По имеющимся в Министерстве внутренних дел сведениям, местная губернская администрация препятствует проявлению свободной деятельности отделений некоторых обществ, возникших до 4 марта сего года и представивших, во исполнение отдела VII Временных правил об обществах и союзах 4 марта, своевременно свои уставы, с правом открытия отделений, С.-Петербургскому градоначальнику для регистрации. Так, в некоторых местностях губернаторы запрещают деятельность отделений Конституционно-демократической партии (Партия народной свободы), в других Союза Русского народа и Лиги образования.

Вследствие сего и во избежание дальнейших недоразумений считаю долгом указать Вашему Превосходительству, что С.-Петербургское городское по делам об обществах присутствие еще не открыло своих действий ввиду встреченных С.-Петербургским градоначальником сомнений при его образовании и что вопрос этот находится в настоящее время на рассмотрении Правительствующего Сената.

Принимая во внимание, что названные общества в точности выполнили требования закона 4 марта и что задержка регистрации их уставов происходит не по их вине, эти общества, с отделениями, должны считаться законно существующими и имеющими право действовать на тонном основании уставов, представленных С.-Петербургскому градоначальнику, если при регистрации не произойдет каких-либо изменений этих уставов или они будут признаны не подлежащими регистрации.

Об этом уведомляю Ваше Превосходительство для сведения и руководства как в отношении указанных обществ, так и в отношении других, возникших ранее 4 марта, регистрация которых в С.-Петербурге задерживается по тем же основаниям».

А вот его телеграмма от 14 июля 1906 года в Феодосию временному военному генерал-губернатору, также доказывающая, что Столыпин принципиально не желал применять репрессий по отношению к кадетам, а напротив, делал всё необходимое для защиты их прав в соответствии с Манифестом 17 октября: «К открытию отделения Партии народной свободы ввиду циркуляра моего 27 июня № 24, разъясняющего законность существования партии, препятствий нет. Собрания можно разрешить лишь не вызывающие опасения для общественного спокойствия».

Столыпин, в отличие от многих правых деятелей, четко различал революционеров-разрушителей и либеральную оппозицию. Если первых он считал необходимым подавлять любыми средствами, то со второй хотел договариваться. При этом Петр Аркадьевич считал главной бедой либеральной оппозиции, мешавшей ей конструктивно взаимодействовать с властью во благо страны, то, что она не могла (да и не хотела) провести для себя непереступимую грань с разрушителями, желавшими не реформирования общественного строя, а полного разрушения государства. Не менее негативным фактором, по мнению Столыпина, было и то, что оппозиционеры не понимали огромной важности исторической преемственности власти, в связи с чем видели свою цель не в реформах, а в разрушении складывавшегося веками государственного устройства. Показательно, что в этом с ним были согласны и наиболее прозорливые оппозиционеры (хотя большинство и признало столыпинскую правоту спустя годы, многие уже в эмиграции). Чрезвычайно созвучными убеждению Столыпина в этом вопросе звучат размышления Маклакова, считавшегося в кадетском ЦК наиболее склонным к диалогу с правительством: «Слабость Освободительного Движения была в том, что под одним словом "долой" оно объединяло направления между собой несогласные не только в конечных целях своих, но, главное, в средствах, которыми нужно было достигать ближайших к этим целям этапов. Разномыслия в конечных целях (конституционная монархия, республика, социализм) были менее важны; до них было еще далеко, а пока можно было видеть друг в друге "попутчиков". Опаснее было разномыслие в средствах, которыми сейчас нужно было идти, чтобы лишить власть самодержца ее надзаконности и разделить ее с представительством. Освободительное Движение оказалось слишком равнодушно к той грани, которая должна была отделять эволюцию государства от бедствий всякой революции… Такое отношение к основному вопросу объяснялось и отсутствием опыта у нашей общественности. Она недостаточно сознавала, что жизнь на месте всё равно не может стоять, что при сопротивлении населения власть непременно будет меняться, хотя бы и слишком медленно по настроению современников, что поэтому всегда целесообразнее содействовать таким ее изменениям, чем добиваться ее падения. Ведь даже при реставрациях многое из нового сохраняется потому, что уже сделалось фактом (так и Столыпин считал введение парламентаризма необратимым, в первую очередь потому, что оно «сделалось фактом». — Авт.). В этом заключается неистребимое преимущество существующей исторической власти. Поэтому при самых радикальных реформах разумнее прежнюю власть реформировать, но сохранять, не увлекаясь мечтой начать всё строить на "расчищенном месте"; привычка населения к существующей власти составляет ее главную силу».

Известно, что еще при премьерстве Горемыкина Столыпин вел активные переговоры с Советом объединенного дворянства, выступавшего за сворачивание реформ. Тогда ими была согласована общая позиция, базировавшаяся на следующих пунктах: роспуск Государственной думы, введение «скорорешительных судов», прекращение переговоров с либеральными деятелями о вхождении их в Совет министров, изменение избирательного закона. Перед роспуском I Думы Столыпину было крайне важно заручиться поддержкой влиятельных правых организаций, а среди последних близкий к самому Николаю II Совет объединенного дворянства занимал ведущее место. Однако требование прекратить переговоры с лидерами либеральной оппозиции он изначально выполнять не собирался, понимая, что так или иначе для стабилизации ситуации в империи договариваться придется.

Переговоры возобновились практически сразу же после назначения Столыпина премьером, и показательно, что лидеры либеральной оппозиции, несмотря на их возмущение произошедшим роспуском парламента, без малейших колебаний пошли на новые негласные контакты. Глава правительства встречался с Милюковым, графом Гейденом, Шиповым, князем Георгием Евгеньевичем Львовым и некоторыми другими ведущими оппозиционными деятелями. Премьер вновь поднял вопрос о их вхождении в правительство, но в ответ получил заведомо неприемлемые условия: предоставление общественным деятелям половины мест в кабинете (в том числе пост министра внутренних дел) и немедленная приостановка смертных казней (и это в разгар революционного террора!).

О том, как проходили переговоры, свидетельствует Извольский, который, как и ранее, играл роль главного помощника премьера в контактах с либеральной оппозицией: «В согласии с планом, изложенным ранее в докладной записке императору, он имел в виду образование коалиционного кабинета, в котором были бы представлены главные партии, исключая те группы, которые были явно революционно настроены.

Несмотря на позицию, занятую кадетами, Столыпин не оставил мысли пригласить в состав кабинета Милюкова, который не был пойман в выборгской ловушке (подписавшие воззвание были осуждены на трехмесячное тюремное заключение, что лишало их права на избрание в Государственную думу. Милюков был одним из авторов Выборгского воззвания, но так как не был депутатом, то его не подписал и благодаря этому получил возможность продолжать политическую деятельность. — Авт.).

На следующий день после своего назначения он начал приводить в исполнение свой проект, предложив мне оставить за собой портфель министра иностранных дел в новом кабинете и продолжать участвовать в переговорах, которые он намеревался вести с лицами, выбранными им для замещения различных министерских постов.

Столыпин занимал в то время дачу, расположенную на одном из островов Невы. Этот дом принадлежал государству и служил летней резиденцией для министра внутренних дел. Он был чрезвычайно скромен по виду, но имел прекрасный сад. Всякий, кто живет в Петербурге летом, может вспомнить особую прелесть островов на Неве с их виллами, которые отражаются в спокойной поверхности реки.

Я жил в это время во дворце Министерства иностранных дел и каждый день поздно вечером отправлялся на дачу Столыпина совещаться с ним и беседовать с различными политическими лидерами, которые там собирались. Эти собеседования затягивались иногда допоздна, и я живо вспоминаю мои поездки по островам в чудесные белые июльские ночи.

Милюков вспомнит, несомненно, как после одной из бесед, в которой он принимал участие, не имея своего экипажа, чтобы вернуться в город, он принял мое предложение поехать вместе со мной.

Был ранний час утра. Мы ехали в открытой коляске и по всей обратной дороге нас обгоняли многочисленные экипажи, возвращавшиеся из увеселительных мест. Я подумал о странном впечатлении, которое может производить появление министра иностранных дел в четыре часа утра в одном экипаже рядом с лидером кадетов, который только что вернулся из Выборга и которого все имели основание считать заключенным в тюрьму. Я поделился своими мыслями с моим спутником, который ответил, что он думает о том же самом и что мы оба подвергаемся риску быть серьезно скомпрометированными — он в глазах оппозиции, а я в глазах консерваторов. Но делать было нечего, и мы от души посмеялись над положением, которое, правда, не имело неприятных последствий. К счастью, никто из офицеров и молодых дипломатов, с которыми я обменялся приветствиями, не узнал Милюкова, и, таким образом, наша поездка не получила огласки.

Попытка создания коалиционного кабинета не имела успеха. После двухнедельных переговоров и вопреки усилиям Столыпина различные лица, к которым он обращался с предложением вступить в министерство, один за другим отклоняли это предложение…

Какова была причина неудачи Столыпина?

Нужно с самого начала отметить, что "ошибка" Столыпина, так же как и моя, заключалась в том, что мы оба пытались создать коалиционный кабинет вместо кабинета чисто кадетского…

Часто до последнего времени я задумывался над этим вопросом и всегда приходил к одному и тому же заключению, что я и Столыпин были правы. Не нужно забывать, что в этот период, который мы рассматривали, даже кабинет, возглавляемый Столыпиным, но с участием элементов, не являющихся строго бюрократическими, казался новшеством, опасным для императора, который согласился на это с большим неудовольствием.

Тем не менее, создание такого кабинета означало бы большой шаг вперед и открыло бы дорогу к дальнейшим мероприятиям для создания конституционного кабинета, в то время как немедленное создание кадетского кабинета, напротив, привело бы, несомненно, к конфликту между верховной властью и новым правительством, которое потребовало бы с самого начала проведения радикальных реформ, на что император никогда не дал бы согласия.

Отказывая в своем сотрудничестве Столыпину, умеренные либералы вроде князя Львова, графа Гейдена и других делали серьезную ошибку и показывали, насколько несовершенны еще политические партии в России, подчиняющиеся влиянию преходящих страстей. Действительной причиной их отказа было то, что роспуск Думы вызвал во всех либеральных кругах, даже в самых умеренных, чувство раздражения, и, следовательно, все приглашаемые лица боялись потерять свой престиж и свое влияние в стране в случае, если бы они вошли теперь же в правительство».

Столыпин конечно же прекрасно понимал перечисленные Извольским мотивы отказа лидеров либеральной оппозиции от сотрудничества с властью (не говоря уже о вхождении в коалиционное правительство), но это не заставило его оставить надежды на достижение соглашения, что он и попытался сделать вновь после избрания II Думы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.