Глава IV. Генерал с масонской отметиной

Глава IV. Генерал с масонской отметиной

С самого начала появления Распутина на петербургском небосклоне многие не сомневались, что «старец» — лишь эмблема, только титул неких закулисных сил, намеревавшихся погубить Власть и Россию. Такая точка зрения быстро возобладала в тех кругах, которые было принято называть «лояльными». Как ранее отмечалось, именно из этой среды и вышли самые шумные и наиболее видные «борцы с тьмой», на самом деле оказавшиеся распространителями антигосударственной пропаганды.

Если поведение Гучкова и Родзянко еще можно как-то объяснить патологической политической близорукостью, изобразить «жертвами» собственного неуемного, даже безумного честолюбия, то в случае с генералом В.Ф. Джунковским (1865–1938) дело обстояло не совсем так. Существуют серьезные основания предполагать, что здесь имелся и вполне определенный, целенаправленный умысел, наличествовала вполне реальная цель — сокрушить государственную систему.

Царский генерал в роли ниспровергателя Царского режима?.. Возможно ли такое? Да, вполне. Подобных примеров более чем достаточно. В этой связи можно вспомнить имена не только офицеров на Сенатской площади в 1825 году («декабристы»), но и сослаться на значительно более поздние примеры.

Немалое число высших военных чинов Империи в последний период ее существования разделяли не только «скептическое» отношение к власти. В их среде были и «либералы», и даже «республиканцы», которые отреклись от клятвенной верности Царю, изменили присяге задолго до того, как Монарх сложил с себя властные прерогативы. И потом соответствующим образом себя и зарекомендовали. Служили на командных должностях кто в Красной армии, а кто в иных органах «славной рабочекрестьянской власти».

Имя генерала М.А. Зайончковского ранее уже упоминалось. Вот еще несколько громких имен, носивших ранее «царские вензеля на погонах», но служивших потом красным. Генерал-лейтенант, генерал от кавалерии, Главнокомандующий (с марта 1916 года) армиями Юго-Западного фронта А.А. Брусилов (1853–1926). ПомощникначальникаштабаВерховного главнокомандующего генерал от инфантерии В.Н. Клембовский (1860–1921). Выпускник Пажеского корпуса и военный Министр Временного правительства генерал-майор А.И. Верховский (1886–1936). Генерал от инфантерии, военный Министр (10.09.1915—15.03.1916) и председатель Особого совещания по обороне государства A.A. Поливанов (1855–1920). Флигель-адъютант и генерал-майор Свиты Его Императорского ВеличестваП.А. Лечицкий (1856–1923). Генерал от инфантерии и военный Министр Царя (15.03.1916—03.01.1917) Д.С. Шуваев…

В числе таковых беспринципных «служак» оказался и бывший начальник Корпуса жандармов товарищ (заместитель) Министра внутренних дел флигель-адъютант и генерал-майор Владимир Федорович Джунковский, тесно сотрудничавший затем с ЧК-ГПУ-НКВД [17 — Интересные факты об этом приводятся в работах: Голицын С.М. Записки уцелевшего. М., 1990; Готье Ю.В. Мои заметки. М., 1997.]. В 1915 году Императрица Александра Федоровна назвала Джунковского «нечестным человеком». Таковым он был и тогда, и остался потом.

Хотя его служба у коммунистов и не изобилует подробностями, но сам факт не подлежит сомнению. Именно он разработал для большевистского руководства «законодательство о паспортах», ставшее одной из форм политико-административного закабаления людей в коммунистической России.

Пресмыкательство перед «народной властью», впрочем, не позволило бывшему блестящему офицеру Преображенского полкаумереть в тишине и покое. В феврале 1938 года по решению «тройки» НКВД его расстреляли на Бутовском полигоне под Москвой.

Прожив более полувека из своих семидесяти трех лет при «ужасном царском режиме», Джунковский успел сделать изумительную карьеру, которой могли позавидовать самые удачливые баловни судьбы. Владимир Федорович окончил Пажеский корпус, затем служил в Лейб-гвардии Преображенском полку, ас 1891 года выполнял обязанности адъютанта при Московском генерал-губернаторе Великом князе Сергее Александровиче. Близость к дяде Царя, аккуратность, воспитанность и распорядительность сделали имя Джунковского известным при Дворе.

Это был по-светски безукоризненный господин, украшение балов и приемов, великолепный бальный кавалер, да и вообще образованный, с широким кругозором человек, живо интересовавшийся не только салонными новостями, но имевший неподдельную тягу к театру и литературе. Вся театрально-богемная Москва знала и уважала «милого Владимира Федоровича». Эта известность однажды спасла ему жизнь.

Когда в 1918 году большевики развернули красный террор, то среди прочих был схвачен и подлежал расстрелу и Джунковский. Однако до этого в тот раз дело не дошло. В Совнарком поступило письмо в защиту Джунковского, под которым стояли имена, не нуждавшиеся ни в каких рекомендациях: A.B. Нежданова, М.Н. Ермолова, О.Л. Книппер-Чехова, В.И. Немирович-Данченко. «Подписанты» умоляли отпустить Джунковского, который «был лояльным советской власти». Голос был услышан; Джунковского отпустили.

Государственная карьера Джунковского началась в 1905 году, после убийства Великого князя Сергея Александровича. В июле того года он получает пост Московского вице-губернатора, а в ноябре становится Московским губернатором. В 1908 году Джунковский получает звание генерал-майора. В 1905 году Царь делает его флигель-адъютантом, то есть включает в состав Императорской Свиты. В январе 1913 года сорокавосьмилетний генерал принимает должность товарища Министра внутренних дел и командира Корпуса жандармов.

Назначение на пост заместителя Министра внутренних дел потребовало от Джунковского переезда в Петербург, где он и обосновывается в начале 1913 года. С этого времени и начинается его борьба «с темными силами».

В своих обширных воспоминаниях, написанных уже после обвала 1917 года, Джунковский немало места уделяет Распутину и своей борьбе с ним. «До назначения моего товарищем Министра я никакого отношения до Распутина и его поведения не имел, но в душе у меня, благодаря доходившим до меня слухам, которые, к сожалению, оказались хотя и преувеличенными, но верными, составилось о Распутине совершенно определенное мнение, и относительно него у меня составилась такая же определенная тактика моего поведения без всяких компромиссов, если бы он решил когда-нибудь явиться ко мне».

Итак, слухи сформировали образ, и хотя они, «слухи», оказались «преувеличенными», но почему-то «верными». Что происходило на самом деле в душе Джунковского, мы уже никогда не узнаем.

Директор Департамента полиции С.П. Белецкий свидетельствовал, что Джунковский с самого начала своей петербургской карьеры относился к Распутину «резко отрицательно». Никогда лично с Григорием Распутиным не встречавшись, ничего доподлинно о нем не зная, генерал уже был «готов к битве». Наверное, Софи Тютчева «просветила», она много лет была его задушевной подругой.

Можно уверенно говорить о том, что этот генерал Царской Свиты состоял в одной из масонских лож. Русская писательница и публицистка Нина Берберова, которой в эмиграции стали доступны закрытые архивы масонских лож, называет его в числе наиболее видных деятелей русских «вольных каменщиков» [18 — Берберова H.H. Люди и ложи. Харьков — Москва, 1997.]. Эту же точку зрения разделяют и многие другие. Сам этот факт полностью опровергает все заверения Джунковского о его «преданности Государю» и монархическому строю, которые он делал много раз. Подобный симбиоз «симпатий» просто был невозможен.

Неизвестно, получал ли Джунковский какие-либо «рекомендации» от своих «братьев» по тактике борьбы с «распутинской кликой», а проще говоря — с Царской властью, но не подлежит никакому сомнению, что его деятельность нанесла огромный вред престижу Монархии.

Стараниями генерала общественные деятели и столичная публика получили целый ворох «улик» и «фактов», которые при ближайшем рассмотрении — всего только фальшивки. Свитский генерал действительно являлся не только, как бы теперь сказали, «промоутером» увлекательного распутинского детектива, но и одним из создателей его «фабулы».

Понадобились многие годы, прежде чем «шедевры Джунковского» начали вызывать сначала скептическое, а затем и критическое отношение. В период же его «бескомпромиссной борьбы» в атмосфере общественного психоза о критическом восприятии таких поделок речи вообще не возникало. Все это воспринималось как «непреложные истины». Остановимся на двух главных «документах», до сих пор остающихся «краеугольными камнями» «Распутиниады».

Во-первых, это так называемые «полицейские донесения» о жизнедеятельности Распутина. Они охватывают несколько лет, и об их происхождении и характере подробно речь пойдет дальше. Второй документ относился к частному эпизоду жизни Распутина, но его воздействие на современников и всю последующую историографию оказалось просто каким-то демоническим. Речь идет о случае в ресторане 26 марта 1915 года. На этом «эпохальном событии» пока и остановимся.

Вечером того дня в известный московский ресторан «Яр» прибыла небольшая компания, которая сняла отдельный кабинет, заказала себе ужин и после некоторого времени отбыла восвояси. Об этом событии никто никогда бы не узнал, если бы не два обстоятельства. Первое — среди ужинавших в ресторане находился Григорий Распутин. Второе, еще более важное, — эту историю решил лично расследовать всесильный тогда шеф Корпуса жандармов.

Здесь самое время пояснить один момент: в это время к Распутину были приставлены полицейские чины, которым вменялось в обязанность две функции: охранять подопечного и регулярно сообщать начальству о его встречах, поездках и вообще о его времяпрепровождении. Эта информация напрямую поступала к Джунковскому, и он ее внимательно анализировал. По прошествии нескольких недель после того ужина у шефа жандармов при чтении этих сводок «вдруг возникло» желание подробно разобраться в ресторанном событии.

Есть основания предполагать, что в этот период Джунковский готовил досье с компроматом на Друга Царской Семьи. С этой целью еще 11 апреля 1915 года полиция совершила налет на квартиру издателя и публициста А.Ф. Филиппова, входившего в число близких знакомых Григория Распутина. Эта акция была санкционирована командиром Корпуса жандармов, получившим «неофициальную информацию» о том, что у названного лица имеется дома грампластинка (!) с записью разговора Распутина о посещениях Царской Семьи. Полицейский налет результатов не принес, и вот тогда-то обескураженный Джунковский и решил разыграть «ресторанную карту».

Он потребовал от Московского градоначальника (шефа полиции) A.A. Адрианова сделать ему подробное донесение. Тот прибыл в Петроград и предстал перед заместителем Министра лично, так как, по словам Джунковского, ресторанную историю не решился «изложить письменно». Однако именно такое требование он и получил.

Прошло еще некоторое время, но донесения не поступало. Тогда Джунковский послал в Москву «особое лицо с письмом, с тем, чтобы градоначальник препроводил мне свой ответ с этим лицом». Подобное рвение просто восхитительно! В стране столько всего происходило, а глава жандармов обеспокоен лишь одним: получить подробности о поведении Распутина в ресторане через два месяца после события! Нераспорядительность подчиненных Джунковский объяснял тем, что все боялись «возбудить против себя неудовольствие этого проходимца и шарлатана».

В конце концов 27 мая шеф жандармов получил от Московского градоначальника… рапорт пристава 2-го участка Сущевской части подполковника Семенова, содержащий описание события. Этот рапорт, вопреки всем нормам делопроизводства, не имел даты, но такие мелочи обеспокоенного товарища Министра не смутили. Его интересовало лишь пикантное содержание.

«Его превосходительству Московскому градоначальнику. Рапорт. В ночь с 26 на 27 марта сего года в ресторан “Яр” приехал Распутин в компании с Соедовым, Решетниковой и еще какой-то молодой женщиной и вызвали в ресторан Кугульского. Распутин приехал уже выпивши. Вся компания заняла отдельный кабинет, пригласили русский хор и заказали себе ужин. Распутин требовал, чтобы хор пел, заставлял плясать циничные танцы, сам плясал русскую, подсаживал к себе певиц и говорил с ними всякие двусмысленности, приглашал к себе на квартиру. Распутин позволял себе непочтительно упоминать имя Императрицы, говоря: «Воображаю, как на меня злилась бы, если бы увидела меня сейчас». Затем, показывая на свой кафтан, хвастал певицам, говоря, что кафтан ему шила Сама Императрица. Распутин вообще вел себя крайне цинично с самого начала, как только пришли певицы, он. (далее в тексте было зачеркнуто полторы строчки, что просто немыслимо в официальной бумаге. — А.Б.) говоря, что он всегда так знакомится с женщинами. За все платила бывшая с Распутиным молодая женщина, которую он заставлял платить и певицам. Распутин дал нескольким певицам записки, написанные им. В записках были различные изречения, например, «Люби бескорыстно» и т. д. Вся компания пробыла в кабинете около двух часов и уехала. Распутин всем объявлял, кто он такой. Подполковник Семенов».

Итак, заместитель главы самого мощного ведомства России получил вышеозначенный текст, оформленный с грубейшими нарушениями делопроизводства. Однако это Джунковского не возмутило. Его захватило содержание. На Распутина получена наконец-то «неопровержимая улика». Во-первых, теперь можно документально утверждать, что «Царев Друг» ведет разгульный образ жизни. Во-вторых, что самое главное, позволяет себе непочтительно и даже пренебрежительно отзываться о Высочайших Особах.

«Мастера полицейского сыска» не удивило, что в своем рапорте, описывая происшедшее, Семенов обязан был сослаться на показания конкретных лиц, на основании которых и восстанавливалась картина. Ведь не сам же подполковник пировал в кабинете с Распутиным, ему ведь кто-то об этом рассказал. Кто?

Однако в данном случае обычная технология составления донесения была непостижимым образом нарушена. Все это прошло мимо внимания Джунковского и нареканий с его стороны не вызвало, хотя в иных случаях он был щепетильным до невозможности. «Паркетный генерал» вышел на старт и устремился к намеченной цели — фабрикации компрометирующего досье. В этом он проявил массу усердия и изобретательности, достойных лучшего применения. Если бы с такой же энергией боролись с подлинными врагами Империи…

Находясь на посту Московского губернатора ряд лет, шеф жандармов прекрасно был осведомлен о кадровом составе службы полицейского сыска и охраны в первопрестольной столице. Он знал, к кому надо обращаться. Перво-наперво он сразу же послал личный приказ начальнику Охранного отделения в Москве полковнику А.П. Мартынову, поручив тому, помимо градоначальника, подвергнуть «донесение о кутеже» дальнейшей разработке.

В отличие от градоначальника Адрианова полковник Мартынов оказался куда более покладистым и «тотчас исполнил данное ему поручение». В своих воспоминаниях Джунковский приводит обширный текст донесения Мартынова, из которого следует, что указанная компания во главе с Распутиным не только была пьяна, а главный герой заставлял исполнять «циничные танцы», ной в оскорбительном тоне отзывался о Царской Семье.

В этом донесении появились новые акценты и детали. Оказывается, «собутыльники» обсуждали важную коммерческую сделку, которую задумали журналисты H.H. Соедов и С.Л. Кугульский: получить от казны многомиллионный контракт на поставку белья для армии. Когда они изложили свой план Распутину в кабинете ресторана, тот пообещал проекту полную поддержку и «указывал на несомненное покровительство ему в этом деле, которое он рассчитывал встретить в лице высоких особ».

Небольшое отступление. Полковнику А.П. Мартынову удалось после революции эмигрировать, и там он написал воспоминания «Моя служба в Отдельном Корпусе жандармов», ныне изданные и у нас в стране [19 — См. «Охранка». Воспоминания руководителей политического сыска. М., 2004.]. Обо всей этой истории там нет ни звука, хотя о своих отношениях с Джунковским Мартынов написал подробно. Его восприятие Джунковского не просто критическое, но резко негативное. По его словам, «это был, в общем, если можно выразиться кратко, но выразительно, круглый и полированный дурень, но дурень чванливый, падкий на лесть и абсолютно бездарный человек».

Молчание Мартынова о Распутине не было случайным. По прошествии лет вся эта история выглядела бы совсем непристойно. Ведь Корпус жандармов должен был заниматься охраной политического порядка в стране, а не инспирацией угодных начальству бумаг. Трудно было не понимать, что «событие в Яре» никакого политического значения не имеет, а потому Мартынов и промолчал.

Джунковский же считал совершенно иначе, но совсем не потому, что «не осознавал». Тут была далеко идущая цель. Кто ее сформулировал и обозначил, не имеет значения, но не подлежит сомнении, что она существовала: дискредитация Императора Николая II и Его Семьи. Начал он заниматься этим недостойным делом сразу же, как только обосновался в петербургских апартаментах.

Первая такая публичная демонстрация состоялась в мае 1913 года в Костроме, где проходили торжества по случаю Трехсотлетия Дома Романовых. В своих воспоминаниях В.Ф. Джунковский писал: «Эти два дня в Костроме никогда не изгладятся из моей памяти, я был счастлив, что Господь сподобил меня быть свидетелем этого ни с чем не сравнимого патриотического подъема в народе. Одно только, что оставило во мне осадок, — это присутствие Распутина».

Командир Корпуса жандармов ведал в Костроме охраной порядка. Почему же появление Григория Распутина так взволновало генерала и «оставило осадок»? Неужели возникала «угроза безопасности»? Конечно же нет. Никто без него и не узнал бы, что Распутин в числе многих и многих тысяч в те дни посетил Кострому и молился в храме. Достоянием публики этот факт сделал Джунковский. Именно он раструбил о пребывании Распутина в Костроме, уверяя всех и каждого, что это было сделано «по личному распоряжению Императрицы».

Дворцовый комендант В.Н. Воейков по этому поводу писал, что на него «такое вмешательство в личную жизнь Царской Четы произвело удручающее впечатление». По его словам, такие люди, как Джунковский, «вероятно», не понимали, «что их вредная болтовня вносит расстройство в неустойчивые умы». Да все они понимали. Это не какая-то «высшая математика», это же азбука монархизма.

Надо было действительно быть полным «дурнем», чтобы не осознавать, что раздувание антираспутинской кампании на руку лишь врагам Коронной Власти. Но Джунковский, при всей его очевидной нравственной ущербности, умственной отсталостью все-таки не страдал.

В 1915 году Джунковский уже одержим «идеей борьбы». «Факты» из донесения полковника Мартынова показались шефу жандармов столь «важными», что он счел необходимым «составить на основании их докладную записку и представить ее Государю, так как не высказать своему Монарху правду о Распутине я считал для себя нарушением присяги». Итак, правоверный подданный решил «исполнить свой долг» и «раскрыть глаза» правителю при первой же возможности. Случай не заставил себя долго ждать.

В мае 1915 года в Москве произошли беспорядки, вызванные слухами о «немецком засилье» и принявшие форму погромов многих магазинов, контор и промышленных предприятий, которые якобы принадлежали немцам. Эти события очень обеспокоили Царя, и Он потребовал от Министерства внутренних дел немедленного их прекращения, проведения расследования и предоставления Ему полного отчета.

Эта миссия и была возложена на Джунковского, который на два дня выезжал в Москву для «личного ознакомления» с событиями на месте. Первое, что было сделано высоким ревизором из столицы для «наведения порядка и наказания виновных», — снятие с должности «несмышленого» градоначальника А.А. Адрианова, хотя его вина в «бездействии» во время погромных событий и не была очевидной.

Московские беспорядки генерал расследовал, одновременно ведя и параллельное дознание о мартовской пирушке в «Яре». Джунковский не сомневался, что одной из причин беспорядков, вызванных слухами о предательской деятельности русских немцев, являлось «наглое поведение Распутина, имевшее место в Москве еще так недавно», которое, по мнению «честного верноподданного», «бросило тень на Царскую Семью». Это просто абсурдное умозаключение бывший генерал не постеснялся включить в мемуары!

Упомянутая выше «тень» показалась «верноподданному» недостаточно выразительной, и вся его деятельность была направлена к тому, чтобы, во-первых, краски были гуще и мрачней, а во-вторых, чтобы об этой «ужасной истории» узнало как можно большее число людей.

… Вечером 1 июня 1915 года шеф Корпуса жандармов делал доклад Царю о расследовании причин беспорядков. В дневнике Николай II записал: «В 10 часов принял Джунковского по возвращении его из командировки в Москву по случаю беспорядков и погромов».

В тот вечер Царь услышал не только об этом. Дальнейшее известно лишь со слов Джунковского. По окончании официальной части, докладчик попросил у Монарха разрешения «высказать то, что давно меня как верноподданного волнует». Николай I «несколько изменился в лице» и сказал: «Пожалуйста, говорите». Прозвучал монолог Джунковского о времяпрепровождении Распутина, о его «кутежах», «пьяных дебошах», «связях с сомнительными личностями». Закончив обвинительную речь, заместитель Министра внутренних дел достал из портфеля свою записку и передал ее Монарху. При этом он особо подчеркнул, что записка существует лишь «в единственном экземпляре».

Далее, если верить Джунковскому, а верить ему можно лишь с большой осторожностью, Николай II убрал сей документ в ящик письменного стола, сказав: «Благодарю вас». Перед расставанием Он якобы попросил подданного и в дальнейшем так же верно исполнять свой долг и все Ему сообщать «непосредственно».

Окрыленный успехом, генерал, что называется, выпорхнул из Царского кабинета и вернулся домой «в большом волнении». Закончив описание этого своего «патриотического» поступка, Джунковский резюмировал: «после этого в течение двух месяцев Государь не пускал к себе Распутина, а ко мне все время был более милостив, чем когда-либо, очевидно, моя записка произвела впечатление».

Произвела, несомненно, но не на Царя, а на столичную публику, к которой она попала с подачи Джунковского уже вскоре после приема у Венценосца. Однако только этим подлогом дело не ограничивается. Вся эта ресторанная история, в том виде, как ее изобразил генерал и каковой она стала достоянием публики и газет, вся она не просто тенденциозна, но и лжива.

Начнем с конца. Доклад состоялся 1 июня, а уже 9 июня Царь занес в дневник: «Вечером посидели с Григорием». Ясно, что разговор о «двух месяцах» отлучения Григория от Царского Дома не имеет под собой никаких оснований. Теперь, что называется, углубимся в существо вопроса и поговорим более подробно о пресловутом ресторанном кутеже.

Вначале о действующих лицах «веселой компании». Их, помимо Распутина, как помним, было четверо: двое упомянутых журналистов и две женщины: Решетникова и некая молодая незнакомка, «платившая за все», личность которой осведомителям Джунковского так установить и не удалось.

Никого из поименованных полиция почему-то не опросила. Никаких показаний ни от «певичек» из хора, «исполнявших циничные танцы», ни от официантов, ни от владельца заведения полиция не получила. Следы таких действий нигде в полицейских документах не отразились. А это уже, что называется, «полный нонсенс». Так русская полиция не работала, там было достаточно высоких профессионалов, но генерал Джунковский был не из числа таковых. Ему хватило и сплетен.

Теперь о Решетниковой. Звали ее Анисьей Ивановной, она была вдовой московского купца и ревностной христианкой. Именно в ее доме не раз останавливался Распутин, когда бывал проездом в Москве. Беспощадная молва зачисляла ее в разряд самых бесстыжих последователей «старца» и даже приписывала ей «половую разнузданность». А «развратнице» к моменту указанного события было без малого почти 80 лет! (Решетникова родилась в 1837 году.) Постановщики «Распутиниады» врали без оглядки, без всякой видимости правдоподобности.

Обосновывая свое желание донести до Монарха «правду», Джунковский писал: «Все эти факты (!!! — А.Б.), собранные о Распутине, показались мне вполне достаточными, чтобы составить на основании них докладную записку и представить ее Государю». Какие «факты»? Рапорт пристава? Но там ведь не было ничего такого, что могло бы заставить обеспокоиться шефа жандармов. Была лишь обмолвка о том, что Распутин якобы «непочтительно упоминал имя Императрицы». Кто это слышал? Кто был свидетелем? О том — ни звука.

«Докладная записка» Джунковского не сохранилась, но ничего подлинного она не могла содержать, так как такового материала в распоряжении шефа жандармов попросту не имелось. Были слухи, сплетни, предположения, но ведь этого мало для того, чтобы обращаться к повелителю Империи. Это для таких нервных деятелей, как Родзянко, это для возбужденной публики — «пуля». Кто там будет разбирать, рассматривать, устанавливать, «факты» ведь.

Здесь уместно сделать еще одно отступление. Хотя «записка» Джунковского не найдена, но существует другой «умопомрачительный» документ, относящийся, очевидно, к началу 1914 года. Он носит название: «Официальная справка о Распутине» и был опубликован сравнительно недавно [20 — Официальная справка о Распутине // Русское прошлое. № 6, СПб., 1996.]. Публикаторы предположили, что авторство принадлежит директору Департамента полиции С.П. Белецкому. Однако есть основания считать, что тут «руку приложил» именно В.Ф. Джунковский, так как некоторые тезисы «справки» текстуально совпадают с пассажами из его мемуаров. Приведем лишь два фрагмента, ясно демонстрирующие, какой образ «лепили» Григорию Распутину люди, подобные Джунковскому.

«Многим (!!! — А.Б.) приходилось слышать, что в доме Распутина очень часто происходит какое-то сектантское моление (!!! — А.Б.), причем после пения и скакания (!!! — А.Б.) до неистовства, участвующие идут попарно спать, иногда же бывает общая свалка.» Это о жизни в Покровском. Теперь о Петербурге. «В то время, когда Распутин остается один, его довольно часто (!!! — А.Б.) можно встретить (!!! — А.Б.) пристающим на Невском проспекте к проституткам, откуда, взяв одну из них, он отправляется в бани или гостиницу».

И этот шизофренический, иначе и не назовешь, текст назывался «официальной справкой». Хороши же были «официальные лица», составляющие подобные «документы», а потом преподносившие их как «факты» в своих мемуарах!

Однако вернемся в 1915 год, когда генерал Джунковский, выражаясь метафорически, «скакал до упаду», раскручивая «Распутиниаду».

«Эпохальный доклад» у Царя Джунковский имел 1 июня. Однако и после этого деятельность по сбору компрометирующих сведений о Распутине не прекратилась. Донесения к нему под грифом «Совершенно секретно. Лично» шли от Мартынова и после указанного числа.

Еще 31 мая 1915 года шеф жандармов отправил «смышленому полковнику» Мартынову телеграфный приказ: «подробно изложить» имевшую место 26 марта историю в ресторане «Яр» и «выяснить участие в этом кутеже всех лиц, окружавших Распутина».

Мартынов очень старался угодить. Высокий патрон в Петрограде оказал ему такое внимание, удостоил такой «чести»: лично составить и представить требуемую бумагу «государственной важности». 5 июня ответ был готов и на бланке Начальника отделения по охранению общественной безопасности и порядка в Москве за подписью Мартынова был препровожден в Петроград.

Надо думать, шеф жандармов был удовлетворен, «факты» носили куда более «сочный» характер, чем раньше. Подобного рода документы под грифом «Совершенно секретно. Лично» составлялись в одном экземпляре, и он сохранился в архиве. Изложение событий построено на пересказе рапорта подполковника Семенова, который был полностью воспроизведен выше. Однако «вариант № 2» во многом дает уже новую трактовку, рисует куда более неприглядную картину.

В «донесении» содержались некоторые туманные данные только о роде деятельности Соедова и Кугульского. Последний, как утверждал жандармский офицер, «дал известную денежную сумму на устройства кутежа». А как же «молодая дама», платившая «за все»? О ней больше речи не было, и, несмотря на «тщательную разработку», ее имя так и не установили. Это просто удивительно!

Теперь оказалось, что вся компания уже во время прихода в ресторан «была навеселе» (надо думать, что и старуха Решетникова тоже). Потом был приглашен хор, исполнивший несколько песен, а затем протанцевал (весь хор!) «матчиш» и «кэк-уок». Дальше — больше. Распутин, как утверждал Мартынов, «распоясался», начал откровенничать с певичками, затем отозвался с пренебрежением о Царице.

Теперь же внимание: сейчас будет воспроизведен фрагмент, который потом будут репродуцировать множество раз как особо «смачный» эпизод всей «Распутиниады». Это безусловно ярчайший образец грязного мастерства пиартехнологов начала XX века. Сразу отметим, что ни о чем подобном в первом донесении вообще не упоминалось.

«Далее поведение Распутина приняло совершенно безобразный характер какой-то половой психопатии: он будто бы обнажил свои половые органы и в таком виде продолжал вести беседу с певичками, раздавая некоторым из них собственноручные записки с надписями вроде: “люби бескорыстно”, - прочие наставления в памяти получивших их не сохранились. На замечание заведующей хором о непристойности такого поведения в присутствии женщин Распутин возразил, что он всегда так держит себя перед женщинами, и продолжал сидеть в том же виде».

Сцена просто омерзительная! Правда, полковник предвосхитил описание эксгибиционистского акта стыдливым «будто бы», но в общем потоке деталей эта мелочь проходит мимо внимания читателя, а при многочисленных цитированиях обмолвка обычно вообще пропадает.

Отложим в сторону на время все документы и свидетельства и попробуем поразмышлять над описанным. Пьяный мужик в ресторане совершает гнусное непотребство, и, кроме робкого «замечания заведующей хором», ни у кого никакой протестной реакции так и не возникло. Ни у спутников Распутина, ни у состава танцующих и поющих хористок, ни у официантов.

А куда подевались агенты Охранного отделения, обязанные неотступно находиться при персоне Царева Друга? Еще 25 марта 1915 года Охранное отделение Москвы получило из Охранного отделения в Петрограде за подписью его начальника полковника К.И. Глобачева секретную телеграмму, гласившую: «25 марта курьерским № 1 поездом выехал в Москву Григорий Распутин кличка наблюдения “Темный” установить неотступно совершенно секретное наблюдение случае выезда сопровождайте». Куда агенты-то подевались? Они что, тоже впали в состояние оцепенения при виде сего «эротического ревю»? И почему они потом не представили отчета?

Вопросы, вопросы, вопросы без конца, а документальный ответ на каждый из них требует сложных, трудоемких изысканий. Инспираторы исторических фальшивок во все времена именно на это и рассчитывают. Лживая «сенсационная весть» прогремит на весь свет, сыграет свою роль в требуемый момент, а о каких-то там поздних опровержениях узнают единицы. Так случилось и в данном случае. О выставленных напоказ в ресторане «распутинских гениталиях» можно прочесть в бессчетном множестве публикаций, а о лживости всей этой истории повествуют лишь отдельные авторы.

Надо отдать должное Джунковскому: сей шедевр усердия полицейского полковника — описание выставленных на всеобщее обозрение гениталий — он в свои мемуары не включил. Не рискнул. Уж слишком вульгарным все это выглядело. Генерал же был эстетом, меломаном, любителем «высокого искусства». Однако и оставлять без движения сей «сокрушительный материал» тоже сил не хватило.

Это «совершенно секретное и личное» донесение, составленное в «одном экземпляре», было тиражировано и пошло гулять по рукам. Толи «масонские братья» подсказали генералу такой «удачный ход» в деле формирования угодного общественного мнения, то ли «преданный Государю» товарищ Министра сам додумался. Того уж не узнать. Да и неважно это. Примечательно здесь другое: текст донесения очень скоро попал к Илиодору, который подробно, с новыми «красочными деталями», всю эту сцену и воспроизвел в своей книге «Святой черт».

Конечно, будучи достаточно хитрым и расчетливым человеком, Джунковский не мог не понимать, что для того, чтобы продолжить опасную для карьеры игру с компроматом, надо было соблюдать хотя бы видимость правдоподобности. Требовались «вещественные доказательства»; расторопный и услужливый полковник Мартынов скоро одно из «бесспорных» и предоставил.

Уже 7 июня 1915 года Джунковский получил новое послание от своего подопечного из Москвы. В нем говорилось: «В дополнение к донесению моему от 5-го июня сего года за № 291834, имею честь представить при сем Вашему Превосходительству одну из собственноручных записок Григория Распутина, из числа розданных им певичкам женского хора ресторана “Яр”, при посещении им этого увеселительного заведения 26-го марта сего года. Записка написана карандашом на обрывке листа писчей бумаги и крайне неразборчиво по малограмотности ее автора, но, по-видимому, читается так: “Твоя красота выше гор. Григорий”».

Не может не вызвать удивления, что начальнику Московского охранного отделения при всем старании удалось раздобыть лишь одну «улику», непонятно от кого полученную. Имя той «певички», которая якобы получила сей бесценный дар от Распутина, названо не было. Теперь о самом тексте. Указанный рапорт Мартынова, как и конверт с вложенным тестом, дошли до наших дней. В силу малограмотности автора все распутинские письменные тексты нуждаются в своеобразном переводе на понятный язык. Не является исключением и данная записка.

Выглядит она следующим образом: на листе писчей бумаги нацарапано пять слов, из которых легко различить можно лишь одно: подпись «Григорий». Остальные четыре прочесть невозможно, их можно восстанавливать лишь по догадке. Если даже Мартынов и правильно «перевел» их, то и тогда ничего «криминального», «дискредитирующего» записка Распутина не содержала.

«Твоя красота выше гор» — что в этой аллегории вызывает подозрение? Ну, допустим, что Распутин действительно в ресторане увидел красивую девушку и дал ей такую записку. Здесь, конечно, на первый план выпячивается не сама эта безобидная писулька, а атмосфера распутинского «разгула», подлинность которого и удостоверяется «бесспорным доказательством».

В то время распутинских записок циркулировало довольно много. Он их писал, когда к нему обращались бесконечные просители; немало было и фальшивок изготовлено. Указанную выше записку можно квалифицировать как подлинную. Но признание этого факта тут же поднимает вопрос: писалась ли она в ресторане, или ретивые полицейские чины переслали в Петроград одну из тех, которые получали просители.

Ясное дело, что в том переводе, который дает Мартынов, записка могла быть адресована не просительнице, а некой красавице, пленившей воображение Распутина. Все бы так и выглядело, если бы не существовали и другие «переводы», которые при «визуальном анализе» представляются более адекватными. «Твое прошение вышли скорей. Григорий». При таком звучании становится понятно, что данная «улика» к делу о «разгуле в ресторане» не имеет никакого касательства.

Вся эта деятельность по инспирированию дела на Распутина, слухи и сплетни, которыми обрастала «ресторанная история», не прошли мимо внимания Царя и Царицы. Вскоре после получения «записки»

Джунковского Николай II поручил флигель-адъютанту Н.П. Саблину поехать в Москву и на месте выяснить подробности. Посланец миссию выполнил.

Уволенный градоначальник Адрианов показал, что «по проведенному им самим расследованию, Распутин не принимал участия ни в каких неприличиях и непристойностях в ресторане “Яр”. Перепуганные полицейские чины в один голос заявили, что все «документы переданы генерал-майору Джунковскому». Естественно, что, выполняя волю Монарха, Саблин к этому должностному лицу и обратился.

В своих обширных мемуарах с удивительной скрупулезностью Джунковский восстанавливал события давно ушедшего времени, воссоздавал, часто с мельчайшими подробностями, нюансы своей служебной деятельности на различных постах, свои разговоры, речи других. Однако в этой летописи времени и хроники жизни он ни звука не проронил по поводу вышеуказанного события. Думается, что это не случайная забывчивость. Может быть, стыдно стало? Маловероятно. Скорее, «добросовестный мемуарист» не хотел вспоминать то глупое положение, в котором оказался: Саблину ему представить было нечего.

Свои воспоминания Джунковский писал при советской власти, и одно издательство даже намеревалось издать их в серии «Литературные памятники». Думается, что их уместней бы было печатать под иным грифом, например в серии «Шедевры диффамации», но таковой серии изобретено не было. А жаль! Данное сочинение могло бы по праву занять там достойное место.

Точно неизвестно, как подобное непристойное поведение генерала воспринял Николай II. Исходя из того, что Император всегда не любил лжецов, можно быть уверенным, что к Джунковскому Он потерял расположение.

Царица же вполне обоснованно нашла поведение Джунковского «подлым». Ее больше всего возмутило, что свитский генерал не только составил тенденциозно-клеветническую «записку», но и показывал ее разным лицам, хотя обещал Государю, что у него лишь «один экземпляр».

Сам же «преданный и верный» рассказывал своим друзьям и знакомым, как всегда «по секрету», что его борьба с «негодяем Распутиным» вызвала «ярость распутинской клики», которая «интригует против него», а Императрица «беснуется», устраивает Супругу «истерики», требует «его отставки». Одним словом, «честный патриот» и «преданный монархист» страдал за правое дело.

Но и здесь «верноподданный» беззастенчиво лгал. Царица, считая Джунковского врагом, никаких «истерик» не устраивала и никаких «требований» по поводу его отставки не выдвигала. Это не исследовательская версия, а исторический факт, который подтверждает. Сама Царица. В письме Супругу от 22 июня 1915 года Она писала:

«Он (Джунковский. — А.Б) нечестный человек, он показал Дмитрию (Великому князю. — А.Б.) эту гадкую, грязную бумагу». Царицу возмущало, что генерал «перевирал» слова Царя, что он «Меня ненавидит». Это была сущая правда, и Александра Федоровна картину нарисовала точную.

Однако даже после признания столь недостойного поведения Она рекомендовала Супругу Самодержцу не «изгнать» ненавистника со службы, а провести с ним «серьезный разговор». «Если Джунковский с тобой (Царь находился в Ставке. — А.Б.), призови его к Себе, скажи ему, что Ты знаешь (не называя имен), что он показывал по городу эту бумагу и что Ты ему приказываешь разорвать ее и не сметь говорить о Григории. Так, как он это делает, он поступает как изменник, а не как верноподданный, который должен защищать Друга своего Государя, как это делается во всякой другой стране».

Чистая душа! Она думала, что какими-то «беседами» можно пробудить в таких людях, как Джунковский, чувство долга, которое те давно утеряли.

Документы не сохранили свидетельств того, имел ли Монарх объяснение со Своим подданным. Скорее всего, такой нравоучительной беседы не было. Николай II подобного рода занятий терпеть не мог, прекрасно понимая, что нельзя взрослых людей учить кодексу Монархизма. Долг ведь нельзя объяснить, его человек обязан чувствовать сердцем, это ведь фактически синоним понятия чести, а если у людей ее нет, то уже и не будет.

Стало бы вполне оправданным и заслуженным, если бы Царь с позором выгнал со службы этого «верноподданного» сразу же после доклада Саблина. Но Самодержец был слишком чистосердечным человеком, Ему были просто непредставимы темные глубины человеческой подлости. Это, так сказать, нравственная сторона дела.

Другая же состояла в том, что, выгнав одного, надо было призвать другого. А где его найти? Людей крепких монархических убеждений становилось все меньше и меньше. Эту горькую реальность Царь в полной мере осознавал. В результате Джунковский должности свои сохранял еще более двух месяцев. Он «вылетел со свистом» со своих постов лишь тогда, когда сомнений в его непристойном поведении у Царя уже не осталось никаких.

Потерпев поражение в глазах Императора, генерал одновременно обрел популярность в столичных салонах, его чествовали как героя. Особенно в этот период его славословила влиятельная клика, группировавшаяся вокруг Великого князя Николая Николаевича. Когда летом 1914 года началась Первая мировая война, этот двоюродный дядя Царя был назначен на пост Верховного Главнокомандующего, который он и занимал до августа 1915 года. Затем его сменил Николай II.

Получив пост Главнокомандующего, Николай Николаевич вошел в «фавор», став по влиянию и значимости вторым человеком в Империи. Его верный неразлучный «альтэр эго» младший брат Петр Николаевич тоже вознесся. Но самое главное: получили огромное влияние их жены, те две «черные женщины», те урожденные черногорские Принцессы Милица и Анастасия (Стана), которые когда-то открыли Распутина, ввели его в Царский Дворец. Эти твердохарактерные дамы без труда и прочно подчинили своему влиянию своих великорослых, но довольно бесхребетных мужей.

Черногорки, как уже упоминалось, примерно с 1908 года находились в числе первых и самых непримиримых врагов Царицы и Распутина. Естественно, что на этой позиции «неколебимо» с того же времени стояли «Николаша» и «Петюша». Николай Николаевич, прекрасно зная, что Распутин бывает в Царском Доме, не стесняясь, публично называл того «мерзавцем», «проходимцем», «хлыстом».

Наверное, в силу своего кругозора он просто был не в состоянии понять, что такие оценки дискредитируют не столько Распутина, которого когда-то он сам чуть ли не боготворил, но в первую очередь Семью Монарха. Его же жена-интриганка «ненаглядная Стана» тоже могла мало что понять.

Но вот супруга «Петюши», Великая княгиня Милица Николаевна, при которой Стана исполняла лишь партию «второго голоса», понимала все значительно лучше. По сути дела, именно «глубокая интеллектуалка» Милица, «доктор алхимии»(!), и являлась мозговым центром всего этого «черного кружка». Грозный с виду Главнокомандующий Николай Николаевич озвучивал в обществе то, что подавала ему Стана с «кухни» Милицы.

Последнюю же просто сжигала ненависть к Царице, которая мало того что перестала слушать ее советы и даже отлучила их от Дома, но и «вредит» ее маленькой родине, любимой Черногории, настраивая «мягкотелого» Николая II против их отца-правителя. Оставим в стороне суть вопроса об отношениях России и Черногории, которой Царская Империя помогала чуть ли не двести лет. Ничего в этой политике не изменилось и при Последнем Самодержце. Интересен в данном случае не «изгиб мировоззрения» пресловутых «черных женщин», а тот факт, что Джунковский и его компромат оказались очень желанными в этой компании.

Черногорки принимали Джунковского, всегда были с ним любезны и «откровенны». Именно они поведали генералу грустную историю своего знакомства, а затем «полного разрыва» с Григорием Распутиным. В изложении Джунковского это случилось потому, что Григорий Распутин «распоясался и стал поносить покойного отца Иоанна Кронштадтского, которого они почитали как святого». Это же надо такое сочинить! Нет нужды опровергать злонамеренную ложь. Григорий Распутин неизменно и всегда высоко чтил отца Иоанна.

Да и вообще он никого «не поносил». Распутину была неведома злобная непримиримость, приобретавшая у таких людей, как Джунковский, характер истерии. Как справедливо свидетельствовал перед ЧСК Министр внутренних дел А.Д. Протопопов, Григорий Распутин «зло не говорил про людей». Он мог «не любить» какого-то человека, но он не умел ненавидеть.

Свои «конфиденциальные сведения» шеф Корпуса жандармов регулярно поставлял ко Двору Николая Николаевича, которому некоторые салонные «пифии» предсказывали роль «спасителя Отечества». Нетрудно догадаться, что влиятельного «спасителя» окружала многочисленная пестрая толпа прихлебателей, приспешников, клевретов, которая и распространяла по всем краям и весям «взгляды» и «мысли» своего кумира. Хозяин же «николаевского Двора» испытывал к «поставщику низкопробного товара» в лице Джунковского, как прилюдно заявлял, «давнюю, искреннюю симпатию».

При наличии такой мощной защиты, как симпатия Главнокомандующего Великого князя Николая Николаевича, Джунковский чувствовал себя уверенно. После бесславного провала «ресторанной истории» он не только не прекратил сбор инсинуаций, но и продолжал «шить дело» на Распутина, надеясь таким путем в очередной раз опорочить Царя и Царицу.

Проиграв в глазах Царя, Джунковский выиграл во мнении многих, обретя ореол «честного борца» и «страдальца». Восторг публики воодушевлял на новые «подвиги». После окончания разработки «оргии в ресторане» с подачи Джунковского на свет появилась новая история: о «пьяном дебоше на пароходе».

Сюжет, как обычно, был незатейливый; богатством фантазии мастера черного пиара явно не отличались. Но он удачно вписывался в общий контекст разухабистого образа Григория Распутина, который к тому времени прочно запечатлевался в сознании публики «с хорошей генеалогией». Его подробно изложил в своих воспоминаниях будущий «советский служащий» В.Ф. Джунковский. Суть дела вкратце такова.

В начале августа 1915 года Джунковский получил донесение, что Распутин, проходивший в полицейских сводках под кличкой Темный, ехал на пароходе «Товар-пар» из Тюмени в Покровское.

Как нетрудно предположить, он был «пьян». На палубе он встретил группу солдат, которых «заставил петь песни». Затем он дал им денег, повел в ресторан, но туда их не пустили.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.