Глава 5 Собака по кличке Собака

Глава 5

Собака по кличке Собака

– УРА-УРА! ПРИВЕТ ВАМ, AMIGOS! КАК НАЧИНАЕТСЯ ВАШ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ СОЧЕЛЬНИК? ДА, ВЫ СЛУШАЕТЕ РАДИО 101,6 FМ ИЗ СТУДИИ «ANTENNA TRES» ПРЯМО ЗДЕСЬ, ПОСРЕДИ СТАРОЙ ДОБРОЙ ПАЛЬМЫ. ДДДДА-А-А-А, СЭР, ДОБРОГО, ДОБРОГО УТРА ЖЕЛАЕТ ВАМ ПЕРВЫЙ И ЛУЧШИЙ В ИСПАНИИ АНГЛОЯЗЫЧНЫЙ РАДИОКАНАЛ, КОТОРЫЙ ВЕЩАЕТ ИЗ САМОЙ СОЛНЕЧНОЙ СТОЛИЦЫ МИРА – ПРЕ-Е-Е-ЕКРРРРАСНЕЙШЕЙ ПАЛЬМЫ-ДЕ-МАЛЬОРКИ А-А-А! ЭЙ, ЛУЧШЕ БЫ ВАМ…

Элли заглянула в дверь.

– Слушай, извини, но мне пришлось выключить этот бедлам. Я пытаюсь дозвониться в аэропорт, узнать, не задерживается ли рейс мальчиков.

– О, это ты меня извини, я как-то не подумал. Просто после новостей там начнется передача «Старые, но славные», и… Батюшки, чем это так воняет?

– Что? А, это еда для собак, которую принесла мне сеньора Феррер на днях. Я вынула ее несколько минут назад из холодильника и бросила все в старую кастрюлю – вариться для ее драгоценных Робина и Мэриан.

– Но что это за еда? Она же воняет, как барсучья задница.

– Ну, там примерно с килограмм дробленого риса. Здесь его используют вместо печений и муки в собачьей еде, ну и… всякое такое.

– Элли, это зловоние исходит не от риса, дробленого или нет, если только он не пролежал пару лет в навозной куче.

– Э… ну, этот запах… необычный запах, очевидно, исходит от других ингредиентов, которые дала мне Франсиска. С ними все в порядке, вообще-то, они свежие и все такое. Она сказала, что тут используют… э-э… эти ингредиенты постоянно для кормления домашних животных.

– Хватит, Элли, просто скажи мне, что это за другие ингредиенты, хорошо? А хотя – нет, не надо. Я пойду и сам посмотрю.

Тошнотворный смрад усилился, когда я вошел в кухню. Зажимая одной рукой нос, другой я опасливо приподнял с кастрюли крышку и тут же уронил ее на пол. Никогда раньше я не встречался взглядом с курицей, смотрящей на меня из кипящей похлебки.

– Боже святый, Элли! Что за варево ты здесь готовишь? Там плавает курица. Нет, две! Черт, их там три!

– Да не волнуйся ты так. Все нормально. Это не куры. Нет-нет, это всего лишь… ну, это всего лишь куриные головы и лапы… плавают в рисе, не более того.

– «Всего лишь» головы и лапы! Элли, ты, должно быть, сошла с ума. У тебя там ведьмино зелье готовится, которое ну прямо на шабаше можно подавать, а уж вонь стоит такая, что слона свалит на расстоянии сотни ярдов. И ты говоришь, что это «всего лишь» головы и лапы!

– Не надо меня обвинять. Это то, что дала мне сеньора Феррер – в том пакете, помнишь? Я тогда даже не глянула, что там внутри. Просто сунула все в холодильник, а сегодня утром вынула и…

– Но ты только посмотри! – Я схватил жену за руку и подтащил к булькающему котлу. – Эти чертовы головы все еще покрыты перьями… у них в целости и гребни, и бородки, и клювы, и глаза – все. А лапы – нет, ты посмотри на эту лапу, которая как раз всплыла. На ней еще сохранилось пластиковое кольцо! Как тебе в голову пришло готовить такое прямо в доме?

Элли смотрела в пол и удрученно кивала.

– Да знаю я всё, Питер. Согласна, выглядит и пахнет все это немножко непривычно, в смысле… ужасно, но если здесь принято так кормить собак. И вообще, что мне было делать? Не могу же я отнести все назад и сказать Франсиске, что мне это не нравится, правда?

– Именно так ты и должна была поступить.

– Нет. Мне жаль, но так поступить я не могу, – убежденно сказала Элли.

– И почему же, позволь спросить?

– Потому что… потому что сеньору Феррер это оскорбит, вот почему. Честно говоря, я боюсь, что и так была несколько груба с ней, когда сказала, что больше не разрешу ее собакам спать здесь, и… и она ведь дала нам собачью еду, так как искренне считает, что это ее обязанность. Франсиска не хочет, чтобы мы тратили свои деньги на ее животных. И потом, она же не могла знать, что нам не понравится запах еды.

– Не знала, что нам не понравится запах? Но, Элли, ведь именно из-за дурного запаха старые фермеры у нас в Шотландии держали в сарае плитку, чтобы варить похлебку для свиней. Потому что ни одному идиоту не придет в голову пропитать весь дом вонью от варки всякой дряни прямо на своей собственной кухне.

– Может быть, и так, мистер Всезнайка, но здесь у нас нет сарая с плиткой, так что мне пришлось делать это прямо на своей собственной кухне. Понятно?

– Понятно, Элли. Ладно, я вижу, что твои действия продиктованы лучшими намерениями. Но чтобы это был первый и последний раз. Достаточно того, что проклятые псы еженощно гадили на кухне, но даже тогда пахло не так чудовищно, как сейчас.

– Допустим. Но пожалуйста, не надо думать, будто мне все это нравится больше, чем тебе. И мне кажется, ты забываешь об одной очень важной детали. – Элли посмотрела в окно на casita Ферреров. – Они приехали сюда на все рождественские каникулы, и держу пари, что Франсиска скоро снова появится здесь все с той же собачьей едой.

– Ладно, я всё понял. Есть только один способ положить этому конец, не так ли?

– Питер, так нельзя! – испуганно воскликнула Элли. – Ты не должен обижать Франсиску. Ты же сам говорил: «Когда ты в Риме…» и все такое! Что ж, они привыкли кормить своих собак и кошек такой пищей, и если мы дадим им понять, что не одобряем это или…

– Я знаю, Элли, не нужно ничего говорить. Твои рассуждения достойны похвалы, но бывают такие моменты, когда необходимо занять твердую позицию, когда нужно быть жестким, даже если это может задеть чьи-то чувства. И сейчас как раз один из таких моментов.

– Но ты же не можешь прямо ворваться к ним и демонстративно нанести им обиду?

– Могу, и именно так я и сделаю. Сначала нам пришлось мириться с дерьмом ее собак на кухне, а теперь сеньора хочет, чтобы наш дом провонял запахом этой отвратительной стряпни. Это недопустимо, Элли. Просто недопустимо. Давай иди звони в аэропорт. А я отправляюсь к Феррерам, чтобы сказать им в лицо все, что о них думаю.

В канун Рождества хаос в аэропорту Пальмы вполне предсказуемо достиг апогея. Французские авиадиспетчеры объявили очередную забастовку, как это у них заведено делать в пик сезона, и потому огромные залы прибытия и отправления были набиты невинными жертвами – тысячами возвращающихся из отпусков семей. Ноющие дети и отчаявшиеся родители все вместе ютились на своем багаже, как беспомощные беженцы. Bon voyage[228], как говорят во Франции.

Мы с Элли прокляли всю французскую нацию и направились в кафе в зале отправления местных рейсов. Это кафе, конечно же, не предназначалось для встречающих международные рейсы, но, будучи единственным убежищем во всем сошедшем с ума аэропорту, оно стало спасением для тех счастливчиков, кто знал о его существовании и мог скрыться там от толчеи.

Мы устроились в тихом уголке с кофе и ensaimadas.

– Ну и как прошла твоя встреча с Феррерами? – спросила меня Элли. – Ты так и не рассказал мне, как они отреагировали, услышав, сколь невысокого ты мнения об их отвратительном корме для животных.

– Ну, особо рассказывать нечего. Как я и говорил, главное – занять твердую позицию. Разумные люди всегда будут реагировать на такой подход адекватно – конечно, если только ты сам ведешь себя при этом разумно и справедливо.

– Вот как?

– Да-да, именно так. И не бойся – сеньора Феррер больше не будет снабжать тебя куриными головами и лапами или какими-либо иными сомнительными частями птичьего тела. С этого дня ты будешь получать только дробленый рис.

– Только дробленый рис! Но кто же будет покупать остальную еду для ее питомцев, позволь узнать?

– О, смотри! Это же Джок Бернс – тот самый человек, с которым мне так нужно поговорить.

– Подожди, Питер. Всего одну секунду. Скажи, неужели Франсиска Феррер рассчитывает, что это мы будем…

– Эй, Джок! Сюда! У тебя есть минутка?

Родом Джок Бернс был из той же части Шотландии, что и мы, но он жил на Майорке уже много лет: днем вел тихую, достойную жизнь учителя в одной из местных международных школ, а вечерами зарабатывал средства на свои хобби (Джок увлекался едой, питьем и всем тем, что остров мог предложить для увеселения) в качестве аниматора в одном из отелей. Джок во многих смыслах был необыкновенным персонажем, но сердце у него было доброе, и он не раз оказывал нам помощь – как словом, так и делом.

Я наклонился к жене:

– Извини, что мы не договорили, но не забывай, Чарли через десять дней надо будет приступать к занятиям в здешней школе, и в связи с этим я хотел уточнить у Джока пару-тройку деталей.

Появление Джока в баре, как всегда, переходило всякие границы общепринятого.

– Здор?ово, Педро! – заорал он, плывя к нам между столами, накинув на одно плечо кричащий пиджак в желто-красную клетку и по пути с наигранным тягучим акцентом выкрикивая приветствия совершенно незнакомым и абсолютно ничего не понимавшим людям. Он остановился перед Элли и распахнул объятия.

– О-о-о, й-йес-с-с, малышка Элли! – завопил он. – Что за женщина! Эй, если ты когда-нибудь решишь бросить этого лоботряса, я – твой парень!

Элли съежилась, и потому Джок обернулся ко мне и сжал мои щеки ладонями.

– Педро, золотце мое! – провозгласил он, повышая голос еще на несколько децибел. – Как дела в Голливуде, старик? Скажи, Клинт передал тебе мое сообщение?

Тот факт, что я даже никогда не был в одном с Голливудом полушарии, не имел для Джока никакого значения. Он театрально плюхнулся на сиденье рядом со мной, забросил руки на спинку стула и небрежно оглянулся вокруг в поисках направленных на него восхищенных взглядов. Таковых не обнаружилось.

– Чертов плебс не знает, что такое стиль, – пробормотал он, сбиваясь на свой родной шотландский говор.

Я прочистил горло:

– Я как раз собирался позвонить тебе, Джок. Хотел кое-что обсудить перед тем, как Чарли пойдет в вашу школу.

– Да не переживай, сынок. Я обо всем позабочусь. Ты, главное, проявись со своим отпрыском в первый день нового семестра, чтобы заплатить за обучение. Ах да, я устроил тебе неплохую скидку, чудесную такую скидочку. – Он медленно подмигнул. – Сэкономил тебе капельку денег – сечешь, о чем речь?

– Что ж, премного благодарен, Джок, – ухмыльнулся я и хлопнул его по спине. – Пойдем, угощу тебя.

– Не, сынок, времени нет. Но все равно спасибо. Совершенно нет времени. Должен встретить лондонский рейс. Прилетает один приятель с новеньким синтезатором для меня. Последняя модель. Творит чудеса. Полцены, и никаких вопросов – понимаешь, о чем я? – Нагнувшись к нам, Джок поднял брови и понизил голос: – И никакого чека, само собой, так что мне нужно присмотреть за тем, чтобы испанская таможня повернулась к синтезатору спиной.

– И нам тоже уже пора идти, – заторопилась Элли, с тревогой поглядев на табло прибывающих самолетов. – Смотри – их рейс! Уже сели!

– Да вы, я смотрю, разволновались не на шутку, а? – поддел нас Джок. – Небось соскучились по своим малюткам?

– Вряд ли их можно назвать малютками, – заметил я, когда мы все встали из-за стола. – Сэнди скоро будет девятнадцать, да и Чарли уже пошел тринадцатый год.

– Ну, а для меня они по-прежнему дети, – призналась Элли. – И ты прав, Джок, я скучала по ним и не стесняюсь заявить об этом во всеуслышание.

– Хорошо, что вам осталось совсем недолго ждать великого воссоединения семьи, – засмеялся Джок. – О, какая эта будет трогательная сцена! О, как взыграют неукротимые шотландские эмоции!

– Ой, чуть не забыл, – спохватился я, когда мы пробирались в зал международных прилетов через плотные массы неудачливых пассажиров, и взял приятеля за локоть. – Я ведь хотел задать тебе несколько вопросов относительно местных школьных правил. Во-первых, что Чарли следует надеть, во-вторых…

– Джинсы и кроссовки – ответ на твой первый вопрос, а что касается остального, то просто успокойся, и все само собой устаканится. Это Майорка, сынок. Не теряй голову, будь tranquilo – понимаешь, о чем я?

С этими словами Джок выкрикнул удлиненное американизированное приветствие, адресованное несуществующему «приятелю» на другом конце зала. Затем, удовлетворенный тем, что на него обернулось достаточное количество людей, он пошел прочь, размахивая желто-красными клетками.

Мы с Элли как можно незаметнее влились в толпу встречающих.

– Привет, мама. Привет, папа, – раздались знакомые голоса у нас за спиной. – Мы уж решили, что вы забыли нас встретить.

– Сэнди! Чарли! – взвизгнула Элли и постаралась обнять обоих мальчиков одновременно, однако ее потуги были встречены поднятыми локтями и смущенным увиливанием. – Вы не представляете, как мы по вам соскучились!

– Да-да, – покивал Сэнди равнодушно, – но я абсолютно без гроша в кармане.

– Я тоже, – поддакнул его младший брат, хлопая себя по карманам.

– Да, но ты был без гроша еще до того, как сел в самолет, оболтус ты мелкий. А я ведь говорил тебе: не подходи к игровым автоматам в аэропорту, но…

– Хватит – хватит, парни, – перебил я сыновей. – Предполагается, что в Рождество люди проявляют добросердечие и все такое, так что…

– Эй, привет! Расслабьтесь. Я говорю, расслабьтесь, дети мои. – Это опять был Джок Бернс, по-прежнему в роли американца, но теперь с подозрительно длинной сумкой. – Вы что, юноши, прибыли с какой-то группой шотландских дипломатов или как?

– Привет, Джок, – дружно отозвались мальчики, как по мановению волшебной палочки расплываясь в улыбках, и протянули руки, чтобы поздороваться с самым старым из подростков Майорки.

– Ты почти угадал, Джок! – подхватил Сэнди. – Мы прибыли на слет – на корриде.

– Браво! Но вы уж смотрите не перепугайте местных матадоров, детвора. – Джок наслаждался тем, что его игру оценили.

– Хм, я рад видеть, что ты протащил свой новый синтезатор через таможню, – сказал я, указывая на длинную узкую сумку.

– Да нет проблем, сынок. Надо просто знать, кого подмазать. Между прочим, только так и можно выжить на этом острове, – разоткровенничался Джок. Он вновь обрел свой родной шотландский диалект, как только мы вышли через автоматические двери к автобусным остановкам. – Но никогда не забывай, что мы здесь иностранцы, и сильно не высовывайся. – Он подмигнул мне с почти масонской многозначительностью. – Понимаешь, о чем я, сынок?

– Конечно. Я запомню это, Джок. Надеюсь, мы увидимся с тобой и Мег во время праздничной недели. Нам будет очень приятно пообщаться с вами.

– Не переживай, приятель. Мы наверняка пересечемся с вами где-нибудь, что-нибудь съедим и выпьем. Не переживай.

Последовали перекрестные рукопожатия, объятия и пожелания веселого Рождества, после чего Джок удалился в своей манере, эксцентрично салютуя и крича во весь рот: «Ну пока, увидимся, дорогой!» озадаченным незнакомцам, которые стояли на остановке и наблюдали за его неспешным театральным уходом.

Мальчики еще ни разу не видели свое новое жилище. Когда мы въехали в ворота «Кас-Майорал», свет послеполуденного солнца, падающий сквозь развесистые листья пальмы в углу двора, бросал экзотические тени на беленые стены дома. Долина была спокойна и тиха, если не считать бойкой песни жаворонка, который недавно поселился в нашем саду и теперь заявлял о своих территориальных притязаниях с верхнего листа гигантского каучуконоса. Элли называла этого жаворонка нашим собственным предвестником Рождества.

Сэнди и Чарли захлопнули за собой дверцы машины и встали молча, глядя на окружающий их пейзаж. Я вспомнил, как поражен был, впервые увидев эти величественные горы и ощутив исходящее от них чувство покоя и бесконечности. Я дал сыновьям несколько минут проникнуться всем этим, вкусить, так сказать, первый глоток идиллической атмосферы, а потом спросил:

– Ну, парни, как впечатления? Это просто нечто, да?

Чарли нахмурился, посмотрел вверх и, описывая рукой невнятную дугу над головой, ответил:

– Пап, вот все эти горы. Наверняка телевизор из-за них плохо работает. И трава… Я не вижу здесь травы. Где же мы будем играть в футбол?

– Как это типично для тебя. Всегда думаешь только о себе, – отчитал его старший брат. Маленький эгоист, вот кто ты такой. – Затем он обернулся ко мне с ободряющей улыбкой. – Не волнуйся, папа. Тут супер. Просто шикарно. Но кое-что меня все же беспокоит. Как мы будем работать на этих крошечных полях? Приличных размеров трактору здесь попросту негде даже развернуться. И как трактор заедет под все эти деревья с низкими ветвями?

– Да, это отдельная большая тема, Сэнди, – вздохнул я.

Оба сына стояли и смотрели на меня, склонив головы на одну и ту же сторону и под одинаковым углом. Они ждали приемлемых ответов на свои вопросы. Я понятия не имел, как их подготовить к новостям: о том, что телевизора у нас вообще не будет до тех пор, пока наши застрявшие где-то на полпути из Шотландии вещи не прибудут наконец на Майорку; о том, что на местных фермах вообще нет травы, кроме сорняков; а также о том, что приличных размеров трактора у нас нет и не будет никогда.

Спасла меня Элли, которая бросила весело:

– Ну, пошли, мальчики. Хватайте свои чемоданы и идите за мной. Вам, должно быть, не терпится поскорее увидеть свои новые спальни.

– Да, правильно, Элли, – быстро подхватил я. – Ты покажи ребятам, как тут со всем управляться. Когда мы подъезжали к дому, я заметил, что старый Пеп как раз сейчас работает на своей finca. Думаю, мне стоит сходить к нему и представиться. Нам ведь нужно будет пригласить его овец попастись на наших сорняках.

Пеп стоял, прислонившись к одному из больших деревянных колес телеги, когда я вошел в его захламленный двор. Он только что закончил скатывать куцую папироску, сунул ее в рот и поджег с фонтаном искр и языками пламени, словно это была и не самокрутка вовсе, а отсыревшая петарда.

Я впервые видел Пепа вблизи, и мне показалось, что он на самом деле гораздо старше, чем я изначально решил, разглядывая издали его худощавую, жилистую фигуру. Маленький черный берет был натянут почти на самые глаза – темные бусинки на худом загорелом лице – и, таким образом, служил защитой от солнца. Когда Пеп заметил меня, его черты смялись в морщинистую улыбку, которая обнажила небольшое кладбище редких зубов густо-коричневого цвета – должно быть, окрашенных дымом той сушеной субстанции, что так неохотно горела в его самокрутках. Кстати, запах от его курева пробудил во мне воспоминания о давно ушедших днях моего детства: точно так же воняло от самовозгоревшейся навозной кучи на ферме у ныне покойного дедушки.

Хотя ботинки Пепа были стоптаны до дыр, а на старых серых штанах пестрели заплатки, выглядел он неожиданно молодцевато – благодаря американской кожаной куртке, пусть и изрядно потертой, и красному шейному платку, который был завязан на горле аккуратным узлом. Я догадался, что старый Пеп не так прост, как среднестатистический майорканский campesino.

– Buenos, – протянул он басом – хриплым и сиплым от многолетней ингаляции дымом, не иначе. – C?mo va su vida?

Какое прекрасное приветствие, восхитился я про себя. C?mo va su vida? Как идет твоя жизнь? Надо будет запомнить. Я поздоровался, а затем объяснил, кто я такой и откуда взялся, но у меня сложилось впечатление, что Пеп уже знал все существенные детали. Пока я говорил, он так и стоял у колеса своей телеги, засунув большие пальцы за ремень штанов и щурясь на меня одним глазом, так как второй глаз, под которым дымилась папироса, был плотно закрыт. Несмотря на расслабленную позу Пепа, я понимал, что старик-сосед придирчиво оценивал меня.

После того как я изложил ему сокращенный вариант автобиографии, последовала интерлюдия в форме неловкого молчания, во время которого Пеп продолжил свою монокулярную инспекцию моей личности. Напряжение спало, только когда он поперхнулся дымом папиросы и выкашлял каскад искр прямо на кожанку. Но это небольшое недоразумение ничуть не смутило хозяина.

– Va b?, va b?, – брюзгливо прохрипел он на mallorqu?n эквивалент «хорошо», переменил опорную ногу и возобновил изучение моего лица, только теперь обоими глазами.

Я заподозрил, что произвести положительное впечатление на этого старого чудака будет непросто.

– Какая симпатичная у вас собачка, – сказал я с натужным энтузиазмом и кивнул на неподвижную черную массу, лежащую на солнце перед дверью ветхого коттеджа.

Глаза Пепа вспыхнули. Очевидно, я поднял тему, дорогую его сердцу. Он с обожанием посмотрел на огромное спящее животное и начал на все лады воспевать его. Этот пес, он может заявить с полной уверенностью, является первоклассным образчиком известной местной породы ca de bestiar, исключительно умный зверь, многогранно одаренный perro. Но самыми удивительными свойствами пса были присущие его породе бдительность и несравненная храбрость, это была ну просто бесподобная сторожевая собака. S?, абсолютно бесстрашная, эта порода, ca de bestiar. Molt valent![229]

– Вот погодите, увидите, какого он размера, – сказал Пеп, не в силах сдержать гордость. – Qu? energ?a![230] – Он прочистил горло и крикнул: – Перро! Эй, Перро!

У пса не дрогнул ни единый мускул.

– Перро – довольно необычная кличка для perro, – заметил я, желая отвлечь незадачливого собаковода. – Я ведь правильно понял – вашу собаку зовут Собака?

– Необычная кличка? С чего вы взяли? У меня было много perros, и всех их я звал Перро. Так проще. Необычная? Mierda! Перро! – заорал он снова и даже вынул изо рта папиросу, чтобы та не мешала его прокопченным голосовым связкам произвести звук максимальной громкости. – ПЕ-Е-ЕРРРРРРО-О-О!

Пеп нагнулся, подобрал крепкую палку и швырнул ее со всей мочи в коматозного пса. С гулким звуком снаряд приземлился животному прямо на макушку. Лично я испугался за жизнь пса, но valent[231] Перро только дернул ухом, словно отмахиваясь от мухи, несколько раз довольно причмокнул языком и продолжил свою siesta.

Его perro еще совсем юный, объяснил Пеп. Ему всего восемь месяцев, по сути – щенок, так что он еще не всему научился. Но пусть меня не введет в заблуждение его нынешняя летаргия. Причина такой вялости в том, что на обед Перро съел целых трех голубей.

– Сломал, черт его побери, клетку, – пробормотал Пеп едва слышно. – Hijo de puta![232]

– Это, несомненно, прекрасный пес, – сказал я, пытаясь замаскировать своими банальными высказываниями смущение, которое мог испытывать Пеп из-за полного равнодушия своего питомца к хозяину.

Но самоуверенный старик не нуждался ни в чьей помощи.

– Главное – помните, что я сказал, – строго наставлял он меня. – Эти perros подозрительно относятся к чужакам. Крайне непредсказуемы, потенциально смертельно опасны, ca de bestiar. Таковы свойства породы, вы понимаете. Cuidado![233]

– Gracias, сеньор Пеп. Спасибо за предупреждение. Я буду помнить об этом.

Настал наконец момент, когда у меня появилась возможность повернуть беседу к истинной причине моего визита, но и тут старый Пеп меня опередил.

Наверняка я хочу, чтобы он привел своих овец попастись на моих полях, выдвинул он предположение без каких-либо намеков с моей стороны. Va b?, va b?, это не problema. Некоторые из его ovejas[234] только что окотились, так что ему понадобятся новые пастбища недалеко от дома, и в любом случае не хотелось бы уводить их далеко, потому что приближалась плохая погода. S?, s?, пастбище рядом с его finca было бы весьма кстати.

– Muchas gracias, Пеп. Тогда я оставлю ворота на поле открытыми.

Но есть одна крохотная problema, остановил он меня. То поле около torrente, на котором стоит колодец: мне придется вспахивать его прямо с сорняками, овцы там не смогут пастись – слишком много травы под названием maria. Она очень вредна для овец. Их раздувает от нее. В качестве иллюстрации Пеп громко пустил ветры.

– Comprende?

Я не мог не улыбнуться. Этот старый крестьянин – непростой тип, но было в нем нечто неуловимо привлекательное.

– Смейтесь, смейтесь, – проворчал он хрипло, ошибочно приняв мою улыбку за насмешку. – Но на месте овцы вам было бы не до смеха. Пожевал maria, и… БА-БАХ! – Он подбросил берет в воздух. – Una bomba!

Я извинился за то, что невольно расстроил его. У меня не было таких намерений, подчеркнул я и также упомянул, что сеньора Бауса уже предупреждала меня об опасности выпаса овец на траве под названием «maria». Правда, их образовательные методики несколько отличались друг от друга, но суть объяснений оказалась идентична.

Пеп предпочел закрыть на этом тему овец. Он сплюнул прогоревший окурок на землю и выудил из внутреннего кармана комплектующие для сворачивания новой папиросы.

– Cigarrillo? – спросил он, протягивая мне плоскую жестянку, содержащую пачку папиросной бумаги и зловещую черную кашицу из обрезков растений, которая выглядела так, будто ее достали из-под компостной кучи.

– Нет… нет, gracias, – твердо отказался я и добавил, что бросил курить много лет назад.

Пепа мое признание озадачило. Ну и что? Даже если я бросил курить много лет назад, рассуждал он с театрально вскинутыми плечами, как мне в голову пришло отказаться от такого табака, как этот?

При помощи большого и указательного пальцев он подцепил из банки комок вредоносной махорки и сунул его мне под нос:

– Понюхайте это, hombre. Понюхайте-ка.

Я послушался и не солгал, когда сказал старику, что табак пахнет хорошо: сладко, крепко, даже едко – но хорошо. Тем более загадочной мне показалась метаморфоза приятного запаха в столь резкую вонь после того, как табак завернули в бумагу и подожгли. Я практически не сомневался, что Пепу приходилось каждое утро съедать горсть свежего чеснока, чтобы освежить дыхание. Так что, пожалуй, я все-таки откажусь от папиросы, но все равно большое спасибо.

Явно обиженный тем, что я отверг его щедрый дар, Пеп вновь принял расслабленную позу у колеса и стал мастерить себе новую cigarrillo.

Имел ли я хоть какое-то представление о том, от чего отказался, вопросил старик, не поднимая глаз от трудоемкого процесса сворачивания папиросы. Разве я не понял по аромату, что это был настоящий гаванский tabaco?

Он лизнул край бумаги, аккуратно провел пальцем вдоль линии соединения, свернул один конец комковатого цилиндра в фитиль, обильно смочил слюной второй конец, чтобы бумага не прилипала к губам, а потом пристроил девственную cigarrillo в угол рта и снисходительно поинтересовался, в курсе ли я, где находится Гавана.

– Как же, знаю, на Кубе, – ответил я смущенно. – И еще я знаю, что в Гаване делают лучшие сигареты в…

– S?, и я тоже бывал там, – не дал мне договорить Пеп, запаливая спичку о ноготь большого пальца и немигающим взглядом глядя на меня сквозь пиротехническое шоу, развернувшееся в трех дюймах от его лица после того, как он зажег cigarrillo. Едва старик втянул в легкие густой дым, как где-то в глубине его носа раздался сдавленный, почти неслышный всхрап, и хотя Пеп, скорее всего, был убежден, что успешно скрыл возникшее желание закашляться, мгновенно покрасневшие глаза и вспучившиеся, как синие змеи, вены на лбу выдали его с головой. Легкие Пепа явно считали, что пресловутый настоящий гаванский табак был сделан из гнилых капустных листьев.

– Когда-то, – выдавил он просевшим от напряжения голосом, – многие мужчины у нас в Андраче уезжали на Кубу, чтобы добывать там морскую губку. Ехали, чтобы заработать денег, всего на несколько лет. – Он хватанул ртом свежего воздуха и быстро проглотил его. – Но некоторые из них так и не вернулись на Майорку. Оставили здесь своих жен, а сами не вернулись. Me entiende?

– Да, я слежу за вашей мыслью. Но почему же они не вернулись? Им не разрешили вернуться домой, когда власть на Кубе захватил Фидель Кастро?

– Фидель Кастро? При чем здесь Кастро? Hombre, они просто не захотели возвращаться к своим женам. – Пеп вынул папиросу изо рта и мечтательно посмотрел на нее. – Но я вернулся. Ах, s?. Я вернулся через три года, чтобы жениться на своей novia[235] здесь, в Андраче. – Он глубоко вздохнул. – И что у меня осталось в результате? Мой tabaco… только мой tabaco.

– О, мне очень жаль слышать это. Я не знал, что вы потеряли жену, так что прошу вас…

– Это настоящий tabaco de Havana, – не слушая меня, продолжал Пеп. – Я не трачу на него денег, и он год за годом доставляет мне удовольствие. Покажите мне жену, которая обладала бы такими качествами. S?, покажите мне такую жену. – Он вставил папиросу обратно в угол рта и опять уставился на меня пронизывающим взглядом.

– Ну, если ставить так вопрос, то конечно, – вынужден был согласиться я. – Но гаванский табак… как вы можете не тратить на него денег? Не понимаю, каким образом…

– Caramba![236] – Табак ничего не стоит, объяснил мне Пеп нетерпеливо, потому что он сам его выращивает. Вот почему. Он провез тайком несколько кустов табака на Майорку еще тогда, когда возвращался с Кубы. Очень рискованное дело. Франко бросил бы его в тюрьму, если бы об этой контрабанде пронюхали. В общем, Пеп посадил эти кусты, однако, несмотря на всю его заботу и неустанный уход, выжило только два растения. Но даже из двух кустов Пеп вырастил целую плантацию из пятидесяти кустов, которые и по сей день прекрасно себя чувствуют на поле за его домом. Gracias a Dios.

– Пятьдесят кустов, вот как? Этого, конечно, предостаточно, чтобы дымить с утра до ночи. Но как же сушка и ферментация листьев – неужели вы сами умеете все это делать? – спросил я, изображая вежливый интерес.

Гортанный смех вырвался из хрипящих недр груди Пепа. Он медленно помахал перед моим лицом указательным пальцем. Неужели я ожидал, будто он раскроет мне столь ценную информацию, прищурился на меня рассказчик. Это же страшный секрет, который ему, Пепу, повезло узнать от старого кубинского негра перед тем, как тот умер. От туберкулеза легких, как ему сказали. Что ж, очень жаль. Но бог с ним, с этим негром, а за технологию Пепу предлагали огромные суммы, только он никому ее не продал. И не продаст ни за какие деньги. Этот секрет уйдет вместе с ним в могилу.

Да, и, возможно, этот день не за горами, думал я, глядя на очередное синее облако едкого дыма, выползшее из ноздрей старика. То, что Пеп никому не раскрыл секретную формулу, вполне могло бы приравниваться к самоотверженному и ценному вкладу в здоровье бесчисленных будущих поколений жителей Майорки.

Пеп склонился ко мне и понизил голос до сиплого шепота:

– У нас на острове есть люди, которые очень хотели бы стащить несколько моих кустов, чтобы завести собственные плантации tabaco de Havana. Hombre, они уже делали такие попытки, и не раз. Вот почему я всегда держу на ферме хорошую сторожевую собаку. – Он влюбленно посмотрел на Перро, который продолжал мирно посапывать. Во сне пес подергивал лапами, – должно быть, ему снилась охота на ужасных табачных воров.

Внезапно по долине промчался холодный бриз. Он разбудил сосны на высоких горных склонах и взбил стайку мини-смерчей, отправив их зигзагом через маленький двор в крошечных завихрениях пыли и соломы. Порыв длился всего несколько секунд, после чего вновь стало тихо.

Пеп посмотрел на северный небосклон и объявил:

– S?, ah s? – надвигается плохая погода. Этой ночью будет холодно. S?, mal tiempo viene[237]. – Он сдул невероятной длины столбик пепла со своей cigarrillo и направил невозмутимый взор на «Кас-Майорал». – А у вас нет дров, так ведь?

– Хм, ну, несколько поленьев найдется, – сказал я, опешив от неожиданного вопроса. – Кажется, сеньор Феррер оставил нам небольшой запас дров.

– Кхм! Неужели этот скряга дал маху? Я видел, как Феррер вывозил на тачке бревна с вашей фермы к своей casita за день до вашего прибытия. От него вы ничего не получите. Nada[238]. Свет не видывал такого жадюги. Да этот Феррер бесплатно не помочится на вас, даже если вы будете гореть в огне.

Да уж, с каждым днем мне становилось все яснее: сколь ни высоко было социальное положение Ферреров в Андраче и за его пределами, здесь, среди своих ближайших соседей в долине, эта семья ценилась ниже некуда.

– Тогда… тогда мне надо поскорее прикупить дровишек, – сказал я по возможности бесстрастно, не желая принимать ничью сторону в очевидном противостоянии Пепа и Томаса Феррера.

– Прикупить дровишек? – Пеп затряс головой. – No es posible. Лесопилка закрыта на las vacaciones[239]. Там вы ничего не купите до следующей недели. – Кончик его cigarrillo сердито затрещал и вспыхнул ярким красным огоньком, когда Пеп всосал еще одну порцию настоящего гаванского дыма. – Hombre, у вас будет холодное-прехолодное Рождество.

Что можно было на это ответить? Я снова стал ощущать себя жалким loco extranjero.

– Bueno, – сказал Пеп и кивнул в направлении клонящегося к закату солнца. – Пойду-ка я домой, растоплю камин перед тем, как начнет падать температура. Дом должен быть теплым – особенно в Рождество, нет?

Он даже не счел нужным попрощаться со мной.

Вот мерзкий старикашка, думал я, глядя ему вслед. Пепу было мало того, что я под Рождество оказался без дров, нужно было еще и поиздеваться надо мной… Но вдруг плечи удаляющегося Пепа затряслись, и я услышал нечто, поразительно похожее на смешок – пробивающийся сквозь залежи слизи, но тем не менее смешок, вне всяких сомнений. Да, старый мерзавец потешался от всей души – и над чем, над моим несчастьем!

Он обернулся, утирая слезы.

– Ха! Ну и рожа! – загоготал он с новой силой. Одной рукой Пеп держался за сердце, а второй указывал на меня. – Ну и видок! Madre m?a!

У меня не было слов. Мне оставалось только стоять там, чувствуя себя дураком и выглядя полным идиотом, пока Пеп не отсмеялся. Я не знал достаточно испанских ругательств, чтобы высказать ему все то, что хотелось.

– Эй, вы что, и вправду поверили, что я такая сволочь? – наконец выдавил он, вытирая глаза рукавом и откашливаясь. – Не забывайте, amigo, это не меня зовут Томас Феррер, нет! – Он подошел поближе и, взяв меня за плечи, развернул лицом к воротам. – Посмотрите-ка вон туда, на дорогу. Я сложил там несколько бревен для вас – этого хватит, чтоб дождаться, когда лесопилка снова заработает. Как я посмотрю, у вас два сына, так что присылайте их сюда, пусть они перенесут бревна в дом, пока светло. Поверьте, нынче ночью будет очень холодно – так холодно, что даже деревянная статуя сиськи отморозит!

Я был так тронут, что не нашелся, что сказать. Мои попытки поблагодарить Пепа за этот неожиданный акт предумышленной доброты были пресечены на корню.

– Hombre, на что же тогда соседи? – ухмыльнулся он. – Пусть я не богат, но то немногое, что у меня есть, – все ваше, если понадобится. На этой finca у меня припасено дров больше чем достаточно, так что no problemas. Va b?.

Неторопливой походкой старик двинулся к своему коттеджу, потом на мгновение обернулся и послал мне кавалерийский салют:

– Adi?s, amigo! Пусть в вашей жизни все будет хорошо, и пусть ваши куры всегда несут яйца с двумя желтками. Adi?s, y Feliz Navidad![240]

– И вам веселого Рождества, Пеп. И огромное вам спасибо.

Исполненный смиренного восхищения перед проявленной соседом щедростью, я зашагал домой. Но не успел я сделать и десятка шагов, как до меня донесся отчаянный вопль:

– ПЕ-Е-ЕРРРРРРО-О-О! ПЕРРО-О-О!

Затем я услышал топот галопирующих ко мне лап и развернулся в тот самый миг, когда массивная черная собака оторвалась от земли и полетела по воздуху ко мне. Мое восприятие с этого момента замедлилось, и я стал видеть происходящее отдельными кадрами: пес разинул огромную пасть; с красного языка капнула слюна; мощные челюсти, вооруженные рядами смертельно острых белых зубов, придвинулись вплотную, нацеливаясь прямо на мое горло.

У меня перехватило дыхание, когда тяжелые передние лапы чудовища опустились на мою грудь. Спиной вперед я полетел через сложенные Пепом бревна и приземлился, беспомощно болтая ногами в воздухе. Собака вскочила на меня и придавила мои плечи лапами, так что я не мог пошевелиться. Зловонное дыхание опалило мне лицо.

Я слышал, как где-то вдалеке орет на собаку Пеп, но толку от его криков не было никакого. Зверь вышел из-под контроля. Он мог делать со мной, что хотел, а мне оставалось только молиться о том, чтобы конец был скорым и, превыше всего, не слишком мучительным. Я почувствовал, как мокрый нос твари касается моего уха, и застыл, в ужасе ожидая, когда в мою яремную вену вонзятся клыки.

В течение нескольких секунд, показавшихся мне часами, ничего не происходило. Здоровенные лапы все так же вжимали меня в землю. Зверюга часто и жарко дышала. Однако меня не растерзали. Я был все еще жив.

С превеликой осторожностью я приоткрыл один глаз, на что псина издала оглушительное «ГАВ!». Но вместо того, чтобы разорвать меня на куски, она просто посмотрела на меня сверху вниз, вопросительно склонив огромную голову набок и вывалив из пасти язык.

– Перро? – неуверенно произнес я.

– ГАВ!

– Привет, Перро. Давай только не будем волноваться – вот хорошая собачка. Ну, отпусти меня теперь. Хорошая, хорошая собачка, – уговаривал я животное преувеличенно спокойным тоном. Но Перро больше не в силах был сдерживаться – а может, подумал я с некоторым запозданием, пес просто не понимал английского. Он наклонился ко мне и стал трепать меня за лицо… языком. Он лизал и слюнявил подряд все, что не было закрыто одеждой: мои глаза, волосы, нос, рот, шею. Двух мнений тут быть не могло: бесстрашная сторожевая собака Пепа оказалась ласковым котенком.

Когда паника схлынула, я начал хихикать. Перро так активно лизал меня, что я едва мог дышать, и было очень щекотно.

– Хватит, Перро, ну хватит, – говорил я, отдуваясь и отплевываясь и игриво теребя собаку за уши. – Ты до смерти меня залижешь, ты, большой плюшевый медвежонок.

Через несколько мгновений стало ясно, что поглаживание собачьих ушей было фатальной ошибкой. По моим ногам растеклось что-то теплое, и это ощущение перенесло меня в тот день, когда мы впервые открыли для себя долину и когда я поздоровался со шлангом сеньоры Феррер. На этот раз жидкость была теплой, но столь же мокрой. Боже, нет, молился я, это невозможно – или как? Я опустил взгляд вдоль оседлавшего меня собачьего тела, и мои худшие опасения получили подтверждение. Этот долговязый идиот-переросток описался от восторга – прямо на мои барахтающиеся ноги.

Увесистый кусок древесины просвистел мимо моего лица и со звучным «блям» встретился с черепом Перро. Потом в поле моего зрения появился пыльный ботинок Пепа, который стремительно двигался в направлении снизу вверх, а конечной целью его был откляченный зад ничего не подозревающего Перро.

Огромный пес завизжал сдавленно и хрипло, когда нога для пинка опустилась точно в цель. Он прыснул на меня последней струйкой боли и ужаса, а затем поскакал на трех ногах в сторону дома. Теперь его языку найдется более практичное применение.

– Я извиняюсь, amigo, – запричитал подавленный Пеп, помогая мне подняться на ноги. – Хорошо, что я согнал собаку с вас как раз вовремя – пока она не убила вас. – Он возложил мне на плечо дружескую ладонь. – Она не могла ничего с собой поделать, amigo. Это у нее в генах.

– Меня не слишком беспокоит, что там у нее в генах. Меня беспокоит то, что эта чокнутая псина налила на мои джинсы, – проворчал я по-английски.

– Correcto, – согласился Пеп, хотя не понял ни слова из того, что я сказал. – Она прирожденный победитель. Непредсказуемый, опасный, но победитель. El сa de bestiar… qu? perro tan magn?fico![241]

Элли резала на кухне овощи, когда я добрался до дома.

– Что случилось? – спросила она. – Ты такой грязный, как будто валялся в канаве.

– Не спрашивай меня.

– И, как я посмотрю, ты снова обмочил штаны. Кажется, это входит у тебя в привычку, не так ли?

– Просто переменим тему, Элли, хорошо?

– И от тебя так воняет. Фу! Запах довольно сильный. Что же это мне напоминает? А-а, так пахло из сточной трубы в конюшне.

– Ну хватит, Элли. Ты уже сказала все, что хотела. Теперь прояви понимание и помолчи, договорились?

– Знаешь, можно трактовать это как определенный знак. Может, пора тебе пересмотреть свои потребности в алкоголе? Ты ведь понимаешь, о чем я? Когда твоя моча по запаху напоминает лошадиную, наверняка в организме что-то не в порядке. Это просто… – Жена сделала паузу, поскольку ей попалась особенно крупная морковка. – Это просто ненормально.

– Алкоголь тут совершенно ни при чем, и вообще это не моя урина.

Элли чуть не уронила нож и осмотрела меня с ног до головы.

– То есть ты хочешь сказать, что лошадь подняла ногу и напрудила тебе на джинсы?

– Что-то в этом духе. Но ты все равно не поверишь, даже если я расскажу тебе все, как было. Просто забудь об этом. Я пошел принимать душ.

В этот момент дверь распахнулась, и в кухню ввалились наши сыновья.

– Все-таки я уверен, что у Сэнди комната больше, чем у меня, – с порога стал жаловаться Чарли. – И кровать у него тоже больше.

– Прекрати ныть, малявка, – сказал старший брат и дернул младшего за ухо. – Тебе еще повезло, что у тебя вообще есть кровать. Ты ведь описаешь ее, как обычно. – Он принюхался и сморщил нос. – Что тут случилось, мама? Кто пустил сюда лошадь?

– О да! Ну и вонища! – подхватил Чарли, зажимая пальцами нос. Потом он заметил мои мокрые джинсы, и его глаза округлились не столько от удивления, сколько от восхищения. – Ого, пап, да это ты! Ты нассал себе в штаны! – Он изобразил приступ рвоты. – Какая гадость!

– Хватит паясничать, Чарли! – рявкнул я. – Если ты надеешься получить оплеуху, то движешься в верном направлении. – Я посмотрел вниз на свои изгаженные джинсы и добавил удрученно: – И чтоб вы знали, это сделал не я, а собака Пепа.

В кухне воцарилась тишина: домочадцы взирали на меня в немом шоке. Нарушил молчание Сэнди:

– Не огорчайся, папа. Я верю тебе, даже если мама и Чарли не верят. Но скажи мне только одну вещь…

– Да?

– С какой стати ты вообще разрешил собаке Пепа надеть твои джинсы?

Истерический смех наполнил кухню звонким эхом.

– Отлично. Веселитесь, сколько вам будет угодно, – сказал я любезно, решив, что в моем положении лучше всего изобразить скучающее равнодушие. – Я ничуть не возражаю быть предметом вашего смеха. Мои плечи достаточно широки, чтобы вынести любые насмешки. Но когда вы двое наконец придете в себя, займитесь перетаскиванием дров. Вы найдете их у ворот на ферму Пепа. А я все же пойду приму душ, как планировал.

– Э-э… дорогой, пока ты не ушел. Тут сеньора Феррер просила кое-что тебе передать, – небрежно окликнула меня Элли.

– Вот как?

– Да. Она принесла тебе рождественский подарок, пока ты был у Пепа. – Элли вручила мне упакованную в подарочную коробку бутылку коньяка.

– Ничего себе! Дорогой напиток!

– Угу. А вот что она подарила всем остальным. – Элли со стуком поставила на стол блюдо с ужасным «фирменным» миндальным пирогом Франсиски. – Сразу понятно, кто самая популярная персона в нашей семье, с точки зрения Ферреров.

Чарли фыркнул в ожидании продолжения, а Сэнди прятал глаза в пол и старался не улыбаться. Я предпочел промолчать, так как предчувствовал, что могу опять стать мишенью для всеобщих насмешек.

– И вот что она просила передать на словах… – Элли сделала паузу, чтобы я максимально «насладился» муками ожидания. – Сеньора Феррер просила передать, что они с Томасом были приятно удивлены и вообще просто очарованы рождественским подарком, который ты вручил им сегодня утром, – бутылкой шотландского виски и замечательным фруктовым тортом.

– А, это? Я… Я только… ну, словом, нужно было…

– Это еще не все. Она также благодарит тебя от всего сердца за любезное предложение.

– Э-э… за какое еще предложение?

– Ну как же. Ты ведь любезно предложил освободить ее от расходов на покупку куриных голов и лап для животных.

– Ах, то предложение?

– Хм. Да, то самое предложение. Франсиска говорит, что нам очень повезло найти в Пальма-Нове крайне дружелюбного англичанина-мясника, и мы абсолютно правильно сделали, что не стали огорчать его отказом, когда он предложил нам неограниченное количество мясных обрезков, чтобы кормить ее собак и кошек. Кажется, она сказала: «Muy generoso»[242].

– Видишь ли, мне такой вариант показался неплохим способом разрулить ситуацию.

– Согласна, но есть одна маленькая деталь: мы не знаем никакого англичанина-мясника – дружелюбного или нет – ни в Пальма-Нове, ни где-либо еще на этом острове. Не правда ли, дорогой? – Элли умела затянуть болты.

– Пока нет, но я уверен, что мы сможем найти его… – промямлил я, чувствуя себя совершенно пришибленным.

– Да, конечно же, мы обязательно найдем мясника, милый, – проворковала Элли с неприкрытым сарказмом. – Ты отлично справился со своей миссией, и я не должна была так жестоко издеваться над тобой. – Она погладила меня по голове и потом чмокнула в щеку.

Чарли изобразил новый приступ тошноты.

– Доиграешься, Чарли, – предупредил его я.

– Вот именно, – рьяно подхватила Элли. – На самом деле ты должен гордиться своим отцом. Одним решительным шагом он восстановил дружеские отношения с Феррерами и избавил нас на все времена от необходимости варить вонючие куски дохлых кур. Пусть это станет уроком для вас обоих, мальчики. Никогда не забывайте слова вашего отца: «…бывают такие моменты, когда необходимо занять твердую позицию, когда нужно быть жестким».

– И моменты, когда необходимо вручать врагу бутылки виски и фруктовые торты? – предположил Сэнди.

– Это называется дипломатия, сынок, дипломатия, – буркнул я.

– Но мама сказала, что этот торт она купила для нас, – заныл Чарли. – Специально на Рождество, и, между прочим, это мой любимый торт. А теперь он достанется этой старой мегере Феррер, а мы будем давиться ее дерьмовым миндальным сухарем. Это не дипломатия, а полный бред!

Верно сообразив, что дело идет к физической расправе, Сэнди схватил брата и потащил его за собой на улицу – чтобы заняться наконец переноской дров.

– Не обращай внимания, – утешила меня Элли. – Там, где я купила этот торт, осталось еще много таких же. А миндальный пирог мы опять скормим собакам и кошкам, чтобы они не умерли с голода, пока мы будем искать твоего мифического мясника-филантропа.

Я отправился принимать душ.

Прогноз Пепа оказался точным. Температура резко упала под вечер, и мы были очень рады тому, что сосед обеспечил нас дровами.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.