СИЛЬНЫЙ ГДЕ, ХРАБРЫЙ, БЫСТРЫЙ СУВОРОВ?
СИЛЬНЫЙ ГДЕ, ХРАБРЫЙ, БЫСТРЫЙ СУВОРОВ?
В январе 1798 года генерал Бонапарт захватил часть Италии и провозгласил там Римскую республику, в июне французские войска отправились в Египетский поход освобождать Африку от англичан. По пути они захватили остров Мальта, не встретив ни малейшего сопротивления. Русскому посланнику было предписано покинуть остров в три часа. Император Павел разгневался. Против Франции образовалась коалиция, в которую кроме России вошли Австрия, Англия и Турция. Австрийский император Франц II отчаянно желал победы и попросил Павла прислать на войну великого Суворова.
Суворов меж тем скучал в деревне. Дважды Павел пытался найти с эксцентричным фельдмаршалом общий язык — безуспешно. После первой попытки Суворов был сослан в Кончанское под полицейский надзор. Потом нежданно получил прощение, был приглашен в Петербург, однако на вахтпарадах явно томился и выделывал штуки — то никак не мог поймать и все время ронял свою треугольную шляпу к ногам императора, недвусмысленно намекая — неудобна, ох, как неудобна глупая треуголка для русских солдат. То начинал вдруг суетиться, бегал перед войсками, что-то приборматывая, а когда поинтересовались, что он шепчет, фельдмаршал отвечал — молитву «Да будет воля Твоя». Словом, прусские порядки Суворову не нравились, и скрывать того он не желал. Он бы и скрыл, найдись ему настоящее дело, случись война. Но Россия тогда не воевала, и Суворов, к их взаимному с императором удовольствию, снова отправился в свою деревню. В Кончанском он ежедневно ходил на обедню, дома на вытертом от молитвенного усердия коврике клал поклоны, читал святых отцов, не расставался с четками и в конце концов отправил государю просьбу отпустить его в новгородскую Нилову пустынь на иноческое житие{146}.
Не тут-то было, явился Бонапарт. Европа заулыбалась фельдмаршалу очаровательнейшей из своих улыбок, всё громче рукоплескала ему одному, генералы поерзывали от нетерпения, отовсюду слышались шепот и щебет: «Просим, просим!» Английская дипломатия давила на австрийцев, и император Франц всё настойчивее рекомендовал Павлу вызвать Суворова на сцену.
Словом, как позднее и несколько по другому поводу выразился Державин:
Сильный где, храбрый, быстрый Суворов?{147}
Русский император отправил в Кончанское флигель-адъютанта с письмом: «Сейчас получил я, граф Александр Васильевич, известие о настоятельном желании венского двора, чтобы вы предводительствовали армиями его в Италии, куда и мои корпусы Розенберга и Германа идут. Итак посему и при теперешних обстоятельствах долгом почитаю не от своего только лица, но от лица и других, предложить вам взять дело и команду на себя и прибыть сюда для отъезда в Вену»{148}.
Александр Васильевич прибыл в Петербург через три дня, 9 февраля 1799 года, — полдня ушло на сборы, два дня на дорогу. Он упал императору в ноги, император его поднял, похлопал по плечу. Через несколько дней произошла новая трогательная сцена. Павел возложил на Суворова старейший мальтийский орден — орден Святого Иоанна Иерусалимского Большого креста.
«Фельдмаршал поклонился об руку государю и сказал:
— Спаси, Господи, царя.
Император Павел, подняв его, обнял и отвечал:
— Тебе царей спасать»{149}.
При несомненной чувствительности сцены Павел, очевидно, воспринимал все эти суворовские поклоны сквозь зубы, но и сквозь зубы можно улыбаться. Император не забыл дать генералу Герману распоряжение приглядывать за престарелым чудаковатым фельдмаршалом. «Итак, хотя он и стар, чтобы быть Телемаком, — писал Павел в своем рескрипте Герману, — но не менее того вы будете Ментором, коего советы и мнения должны умерять порывы и отвагу воина, поседевшего под Лаврами»{150}.
Петербург при виде обожаемого военачальника неистовствовал. Две с лишним недели, проведенные в столице, прошли для светлейшего князя триумфально — каждый считал за честь засвидетельствовать ему свое почтение. Даже тюремщик Суворова по Кончанскому, коллежский советник Николаев, почтил бывшего подопечного визитом. Александр Васильевич велел посадить «благодетеля» на самое «высокое» место; слуга поставил на диван стул, Николаева туда немедленно усадили, после чего Суворов при всех кланялся ему непринужденно…
В конце февраля фельдмаршал отправился в Вену, чтобы в начале апреля прибыть в армию и сделать Итальянскую кампанию победоносной. Просьба Константина Павловича принять в кампании участие была удовлетворена, Павел отпустил его волонтером. Обязанности великого князя были не определены, однако присутствие его в армии подчеркивало значение, придаваемое русским императором этой войне. Цель которой — спасение Европы. Константин выехал из Петербурга вслед за Суворовым. Накануне, 11 марта 1799 года, Измайловский полк провожал своего шефа со слезами, вмиг простив ему и строгости, и вспыльчивость. Константина сопровождала небольшая свита — генерал от инфантерии Дерфельден с адъютантом, давно ставший генерал-майором «дядька» великого князя Павел Сафонов, адъютанты Комаровский и Ланг, офицер лейб-гвардии Измайловского полка Озеров, два пажа, личный доктор, хирург и берейтор.
В Вене его высочество обедал с австрийским императором, русский посланник Андрей Кириллович Разумовский давал в честь великого князя роскошные обеды и балы, австрийцы по случаю войны балов не устраивали, зато устраивали парады и смотры — Константин Павлович был на них желанным и почетным гостем. Когда сын российского императора появился в ложе венского оперного театра, раздались рукоплескания — так высоко ценили австрийцы участие российских войск в Итальянской кампании. Между тем Суворов уже прибыл в армию, и победы посыпались на союзные войска как из рога изобилия.
— Надобно просить великого князя ехать скорее к армии, а то мы ничего не застанем; я знаю Суворова, теперь уже он не остановится, — сказал граф Дерфельден Комаровскому.
И Константин, щедро одарив венских сановников, поторопился. Вскоре он был уже в расположении русских войск. При встрече фельдмаршал пал пред ним на колени, хотя, по другим воспоминаниям, просто отвесил низкий поклон с неизбежным шутовским выкриком: «Помилуй Бог! Сын моего природного государя!»{151} Эксцентрик повстречался с эксцентриком, вместе они должны были задать французам взбучку.
Роль и пределы полномочий Константина Павловича были туманны, и оттого великого князя сопровождала тень легкого, хотя и почтительного недоумения — посланник ли он государя и исполнитель его воли? сторонний ли наблюдатель? смиренный ли подчиненный Суворова?
Всё решило сражение при деревне Бассиньяно. Константину пригрезилось, что давно пора вступать в бой, но генерал Розенберг отчего-то медлит. Генерал просто ждал подкрепления, силы армий были слишком неравны, но великого князя терзало нетерпение, он закипел и поторопил Розенберга, как водится, не церемонясь:
— Вы привыкли служить в Крыму, там были покойны и неприятеля в глаза не видели.
Розенберг и правда служил в Крыму, служил совсем неплохо и неприятеля в глаза, в отличие от великого князя, конечно же видел. Но безумные слова породили безумные действия. Заслуженного генерала обвиняли в трусости! И кто? Сын природного государя. Обида лишила Розенберга трезвости, схватив шпагу, он повел войска вперед, вброд, через реку По, не дожидаясь подкрепления, и вступил в бой с явно превосходящими силами противника. Французы сразу же потеснили нападавших, предусмотрительно испортив паром — русские отступали, но переправиться через По оказалось не на чем, солдаты тонули, два орудия пришлось оставить противнику, гремели выстрелы, раздавались страшные крики тонувших, кровь мешалась с водой. Испугавшись сумятицы и неразберихи, лошадь великого князя понесла и помчалась прямо в реку. Дюжий казак вовремя заметил непорядок и спас царственного волонтера, схватив лошадь под уздцы и выведя ее на берег.
Для французов поведение русских не поддавалось никакому разумному объяснению — наступление было начато напротив укрепленных французских позиций, и только недоумение неприятеля спасло русские войска от окончательного разгрома. Генерал Моро решил, что сражение было просто демонстрацией, что в глубине французов ожидает засада, и остановил солдат.
Розенберг прямо указал главнокомандующему на виновника неудачи. На следующий день его высочество отправился к Суворову на беседу. Их разговор продолжался долго. О чем шла речь, неизвестно, но Константин вышел от фельдмаршала весь красный, со следами слез на щеках. «Суворов провожал его с низкими поклонами, касаясь рукою до пола; но войдя в ту комнату, где ожидала свита его высочества, сердито обратился к адъютантам великого князя: “А вы мальчишки! Вы будете мне отвечать за его высочество. Если вы пустите его делать то, что он теперь делал, то я вас отправлю государю”. Затем Суворов опять провожал великого князя до крыльца с самыми низкими поклонами»{152}.
После неудачи под Бассиньяно фельдмаршал велел усилить конвой для его высочества до ста человек (прежде было двадцать), чтобы с его высочеством, не дай бог, что не случилось. Но Константин Павлович и сам стал умницей. На цыпочках входил с разрешения Суворова в кабинет, молча внимал докладам, с благоговением слушал, какие фельдмаршал отдает распоряжения. Изредка, и только когда спрашивали, подавал неглупые советы. В донесениях императору Суворов то и дело великого князя похваливал. В сражении при Нови Константин и в самом деле отличился и вскоре был высочайше пожалован одним из самых почетных орденов — Святого Иоанна Иерусалимского. И 50 тысячами рублей в придачу.
Участники Итальянского похода называли эту кампанию прогулкой — грубость и грязь военной жизни смягчали теплое лето, спелые фрукты, приветливые итальянки. Проходя через итальянские города, офицеры обязательно посещали по вечерам оперу, хотя и при штабе находилась труппа актеров, развлекавшая войско на привалах. Очевидно, не из-за одних опер и фруктов поход по Италии задним числом многим показался приятной прогулкой — Итальянская кампания плавно перетекла в Швейцарскую, а после перехода через Альпы предобеденным променадом мог показаться и более суровый военный поход.
Выступив из Александрии и Ривальты, 4(15) сентября русские войска вошли в Таверно, за пять дней совершив переход в 150 километров. В Таверно их должны были ожидать подготовленные австрийским командованием полторы тысячи мулов для перевоза военного имущества через горы и продовольствие на 12 суток. Австрийцы не исполнили своих обязательств, и пять дней ушло на заготовку продовольствия. Впоследствии эта задержка оказалась роковой. 10 (21) сентября русская армия вышли из Таверно. Начался знаменитый Швейцарский поход.
Суворов повел войско в горы, туда, куда в осеннее время забредал лишь охотник за сернами. Фельдмаршал охотился за убегающими минутами, желая в назначенный срок соединиться с войсками Римского-Корсакова и Готце, окружить французскую армию и нанести ей удар с самой чувствительной для нее стороны, с тыла. А возможно, фельдмаршал заодно решил доказать всем и верность одной из своих поговорок в «Науке побеждать»: «Где проходит олень, там пройдет и солдат». И доказал обратное — там, где проходили его солдаты, не всегда мог пробраться даже альпийский олень.
«По мере подъема тропинка становилась уже и круче, а местами на голых скалах и вовсе пропадала. Приходилось двигаться большею частию в одиночку, гуськом, по голым каменьям, скользкой глине, рыхлому снегу; взбираться как бы по лестнице, на ступенях которой с трудом умещалась подошва ноги, или же по грудам мелких камешков, осыпавшихся от каждого шага. Со вчерашнего утра начался опять дождь, который и продолжал идти с перерывами, а когда и стихал, то люди, двигаясь на высоте облаков и туч, все равно были охватываемы густым туманом, и платье их промокало насквозь. Вдобавок дул по временам резкий ветер, становившийся при промокшем платье вдвойне чувствительным; от него дрожь прохватывала, казалось, до костей, ноги и руки коченели»{153}, — красочно вспоминал о невзгодах пути один из участников перехода.
«На каждом шаге в сем царстве ужаса зияющие пропасти представляли отверстые и поглотить готовые гробы смерти. Дремучие мрачные ночи, непрерывно ударяющие громы, лиющиеся дожди и густой туман облаков при шумных водопадах, с каменьями с вершин низвергавшихся, увеличивали сей трепет. Там является зрению нашему гора Сен-Готард, сей величающийся колосс гор, и ниже хребтов которого громоздкие тучи и облака плавают, и другая уподобляющаяся ей, Фогельсберг… Утопая в скользкой грязи, должно было подниматься против и посреди водопада, низвергавшегося с ревом и низрывавшего с яростию страшные камни и снежные и земляные глыбы, на которых много людей с лошадьми, с величайшим стремлением летели в преисподние пучины, где иные убивалися, а многие спасалися»{154}, — писал в донесении Павлу сам фельдмаршал.
Но «спасалися» немногие. Суворов писал это больше для утешения государя и смягчения ужасающей картины гибели солдат. Помимо дождей и ветров людей мучил голод. Швейцарский сыр, которого было в избытке, солдаты называли гнилью и ели лишь при самой крайней нужде, а запас сухарей иссякал на глазах. Молодой генерал Михаил Андреевич Милорадович попробовал подгорелой солдатской лепешки, замешенной на воде, и похвалил ее так искренне, что изорванные, умирающие от голода и холода солдаты пожалели бедного генерала, тут же скинулись по сухарику, принесли ему в узелке свой дар, и тот принял…
Одного лишь человека во всей армии, казалось, не тяготили и самые суровые переходы, не пугали сырость, пронизывающий ветер, валящиеся в провалы люди, лошади и волы.
Кто Витязь сей багрянородный,
Соименитый и подобный
Владыке Византийских стран?
Еще Росс выше вознесется,
Когда и впредь не отречется
Быть полководцем Константин{155}.
Да здравствует Константин! Он шел в авангарде князя Багратиона пешком, твердо отказываясь от неоднократных попыток усадить его на лошадь, шагал возбужденный и бодрый, с пылающими от ветра щеками, глазами, блистающими пиитическим восторгом, — вокруг бушевала жизнь! Кончилось время потешных войск и дворцовых развлечений — настоящие горы высились вокруг, настоящий Суворов подшучивал рядом, смерть ухмылялась из каждой пропасти не шутя. Конечно, за великим князем хорошенько приглядывали — и адъютанты, и казаки из тех, что покрепче. Свалиться с тропы в бездну его высочеству всё равно бы не дали, от гибели бы уберегли, но от ветра, дождя и скудной пищи никакие казаки спасти великого князя были не в силах.
Войдя с авангардом в швейцарскую деревушку Муттен (после того, как оттуда был выбит французский отряд), Константин купил для пришедших с ним солдат две грядки картошки на собственные 40 червонцев — и воин, и избавленный от грабежа мирный селянин дружно благословили великого князя. Из Муттена до Швица, где Суворов предполагал соединиться с корпусом генерала Римского-Корсакова и союзников, оставался последний переход. Но вскоре в лагерь прибыли беглецы из Цюриха и сообщили: Корсаков разбит, австрийский генерал Готце убит, отряд его рассеян, все выходы из Муттенской долины заняты неприятелем. Вся эта безумная спешка с угробливанием людей в альпийских пропастях вмиг разбилась о равнодушие союзников. Выйди русские войска из Таверно пятью днями раньше, корпус Корсакова был бы спасен от разгрома. «Я покинул Италию раньше, чем было должно. Но я сообразовывался с общим планом… Я согласовываю свой марш в Швейцарию… перехожу Сен-Готард, преодолеваю все препятствия на своем пути; прибываю в назначенный день в назначенное место и вижу себя всеми оставленным… Что мне обещали, ничего не исполнили»{156}, — жаловался Суворов Павлу. Его армия оказалась одна перед лицом французов.
Оставалась единственная надежда — на русского Бога. 18 (29) сентября фельдмаршал собрал военный совет. Неудача придала ему красноречия, ужимки, прибаутки, игры в дурачка кончились; по воспоминаниям присутствовавших на совете, Суворов исполнился какого-то необычайного вдохновения, говорил красиво и умно, а в конце речи бросился великому князю в ноги:
— Спасите честь России и государя! Спасите сына нашего императора!
Без театра всё же не обошлось. Константин Павлович поднял старика, обнимал его и рыдал в ответ.
Чувствительная сцена закончилась решением отказаться от похода на Швиц, в котором обосновалась 50-тысячная армия Массены (русские войска насчитывали 15 тысяч), и начать движение навстречу союзникам и Корсакову, с тем чтобы после соединения «обновить кампанию». Решено было разделиться — семитысячный арьергард под командованием Розенберга должен был оставаться в Муттенской долине и сдерживать противника до тех пор, пока авангард Багратиона не выйдет через гору Брагель из окружения; затем Розенберг должен был последовать за Багратионом и соединиться с его корпусом в кантоне Гларис. После страшных лишений, французских атак и русских побед русская армия сосредоточилась в Гларисе, а спустя три дня вошла в Иланц, где впервые за последние недели солдаты нашли безопасный ночлег и сытную пищу
Тем временем отношения между венским и петербургским дворами испортились. О продолжении кампании не могло быть и речи. Павел пожаловал фельдмаршалу титул князя Италийского, наградил его званием генералиссимуса и велел возвращаться в родные пределы. Великий князь тоже не остался без высочайших милостей — Павел даровал Константину титул цесаревича. Собственной рукой его писанное в апреле 1797 года «Учреждение императорской фамилии», согласно которому титул цесаревича присваивался исключительно наследнику престола, император таким образом нарушал. Тяжкие сомнения относительно преданности Александра снедали государя, и он подстраховался теперь и официально — уравнял Константина и Александра в правах. Подписав манифест о пожаловании Константину Павловичу почетного титула, Павел написал сыну и лично: «Герой, приезжай назад… Вкуси с нами плоды дел твоих»[12].
В сущности, плоды были не такими уж сладкими — Швейцарская кампания завершилась ничем, до Парижа Суворов, несмотря на страстное свое желание, так и не дошел, невероятные лишения, пережитые в Альпах русской и австрийской армиями, смешались с горным туманом, растворились и потонули в холоде российско-австрийских отношений. Но геройства русских войск и великого князя Константина это не отменяло. 27 декабря по возвращении в Петербург Константин был встречен как триумфатор — в его честь давали балы, обеды и ужины, а в Эрмитаже поставили балет «Возвращение Релиоктета».
В Петербурге произошло и воссоединение семьи. Великая княгиня Анна Федоровна покинула столицу на следующий день после отъезда Константина Павловича. Она отправилась в Кобург, чтобы повидаться с родными, а заодно побывать на водах в Богемии и поправить здоровье. Анна Федоровна твердо знала, что в Россию не вернется, надеясь испросить у родителей позволение на развод и навсегда остаться на родине. Только Елизавета Алексеевна и Александр Павлович были посвящены в эту тайну{157}.
План не удался. Через полгода великую княгиню, по настоянию Павла, фактически насильно вернули в Россию — 11 октября 1799 года она была уже в Гатчине, а спустя полтора месяца встречала вернувшегося с войны Константина. Боль насильственного возвращения неожиданно была смягчена и почти исцелена: великий князь повзрослел и переменился к супруге, стал внимательнее, мягче, теплее. Анна Федоровна это оценила — чтобы угодить мужу и поощрить свершившиеся в нем перемены, начала даже ездить в Царскосельский манеж смотреть военные учения, проходившие под его руководством.
По приезде Константин купался в лучах всеобщей приветливости и дружелюбия. Павел трепал сына по щеке, обнимал, звал героем. Сын размяк. И когда отец спросил его, удобна ли была в походе солдатам новая, недавно введенная военная форма, Константин ответил, что башмаки и штиблеты не слишком подходят для войны. Ответ его высочества был крайне почтительным, он не стал рассказывать отцу, как в горах несчастные солдаты, истерев обувь до дыр, обертывали ноги звериными шкурами. Император ответил, что готов сделать в форме перемены, ведь «удобность познается опытом». Константин снова поверил и через несколько дней привел двух молодцев в образцах подходящей, на его взгляд, формы. Короткие куртки тотчас напомнили Павлу форму екатерининских времен. Император побагровел:
— Я вижу, ты хочешь ввести потемкинскую одежду в мою армию!{158}
И всё вошло в прежнюю колею, снова начались обиды, подозрения, беспричинный гнев, животный страх перед отцовским наказанием, всё стало так, будто Константин никогда и не воевал, по горным тропам не прыгал, опытности не приобрел, а Итальянской и Швейцарской кампаний не случалось вовсе. Тем более нелепо было воздавать почести Суворову — за что? За несуществующие войны? Фельдмаршал подвергся очередной опале, а Константин был отправлен в Царское Село муштровать непокорный, как представлялось Павлу, кавалергардский полк — великий князь был его шефом.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.