«Короли» и карлики

«Короли» и карлики

Шумел раскинувшийся на окраине города Яссы базар. Сутолока, разноголосица, мелькают пестрые одежды местных жителей.

После осенних дождей установилась сухая, теплая погода. Под нещедрыми, но еще теплыми и столь желанными лучами солнца на возах громоздились огромные тыквы, дыни, горы румынских яблок и черных слив, множество овощей — помидоров, лука, стручкового перца. Больше всего было, конечно, винограда в высоких круглых корзинах. Это самый дешевый товар. На арбах, запряженных волами, стояли бочки с вином — им торговали в розлив. Тут же неподалеку продавались лошади, волы, птица, козы, бараны. Еще дальше цыгане-лудильщики гремели посудой. В небольших сарайчиках черноволосые, грязные, полуголые люди с серьгами в ушах раздували мехами горцы и лудили сверкающую на солнце медную утварь. Чуть дальше разместилась барахолка, там с рук можно было купить все, что угодно: и ношеное белье, и новое, и краденое, и перекупленное, и лампы, и различные инструменты. В этой толкучке сновала и бойкая солдатня. Немцы продавали сигареты, зажигалки, губные гармошки и даже французский коньяк «Мартель».

Патрули следили, чтобы крестьяне, в отличие от горожан, одевались на базар в национальное платье: они оживляли толкучку своей колоритной одеждой — вышитыми рубахами, цветными поясами. Пестрые юбки крестьянок, расшитые рукава и наплечники, яркие косынки и сверкающие бусы молодых женщин придавали этому базарному сборищу особую праздничность.

Я привел гнедую кобылу. Фельдфебелю срочно понадобились румынские деньги, и он послал меня на базар.

— Эй, цик коста калу? (Сколько стоит лошадь?) — Приземистый румын-крестьянин хлопал кобылу по крупу. Она, бедняга, ни на что не реагировала: ей уже сколько раз осматривали зубы, ощупывали ноги, хлопали по бокам…

— Ноу мии ди лей! — ответил я по-румынски, что означало: девять тысяч леев.

Крестьянин принялся торговаться и предложил пять тысяч. Возможно, он был ограничен в деньгах и в придачу предложил мне еще старый серебряный портсигар. Но тут вдруг, откуда ни возьмись, вынырнул бойкий цыган в черных шароварах и хромовых сапогах. Он просто взял у меня из рук повод и сказал:

— Шесть тысяч, и по рукам!

Пока я считал бумажные купюры, цыгана с гнедой и след простыл. Озадаченный крестьянин покачал головой и скорбно поцокал языком. Спрятав портсигар, он ушел. К счастью, цыган меня не обманул, и я, получив шесть тысяч леев, стал протискиваться к выходу. Базар подходил к концу. Какие-то подвыпившие парни уже запевали и приплясывали. Возле пустой арбы несколько девушек в пестрых юбках водили хоровод, мальчишка играл на дудочке, а маленькая румынская девчушка под смех старух пела по-румынски тоненьким звонким голоском:

— Ты куда, кума, идешь?

— Это я лишь знаю!

— Ты чего, кума, несешь?

— Пирожок Михаю.

Я поглядел на танцующих, потом выпил стакан молодого вина и понес выручку фельдфебелю.

Капитан Бёрш с денщиком и фельдфебелем заняли церковный домик за оградой собора. Они жили отдельно от всей роты, разместившейся в центре города в отведенной для нее казарме. Священник уступил капитану свою квартирку, а сам перебрался в ризницу.

От базара до дома Бёрша было довольно далеко, и я в хорошем настроении шагал по городу, не забывая приветствовать немецкое начальство. Больше всего удивляло то, что в городе рядом с нарядными улицами, где жили богачи, были нищенские кварталы бедноты. Люди ютились в хибарках, сколоченных кое-как из фанерных листов. В окна вместо стекол были вставлены кусочки разноцветной слюды. Входы были завешены пестрыми тряпками, всюду валялся мусор. Над ящиками с помоями возле жилищ гудели рои мух. И тут же копошилось множество босых и полуголых чумазых ребятишек. Вдоль всей улицы сидели старики и старухи — они продавали с лотков какие-то подозрительные ириски и маковки.

Я завернул за угол, вышел на центральную улицу и оказался среди уютных красивых особняков, окруженных высокими оградами. В садах можно было разглядеть живописные беседки, фонтаны, статуи, дорожки, усыпанные золотистым песком. Из особняков доносилась веселая музыка, на газонах господа и дамы играли в теннис, крокет. Из ворот то и дело выезжали элегантные экипажи, в них под ажурными зонтиками сидели расфуфыренные румынские дамочки. Завидев немецких офицеров, они кокетливо помахивали белыми платочками и перчатками; офицеры отвечали приветствиями, расшаркивались, козыряли, слащаво улыбались и посылали воздушные поцелуи.

По каменным плитам дорожки, обсаженной буксом, я прошел в склад при церкви, где фельдфебель устроил себе спальню, передал ему выручку и получил от него, как мы договорились, ровно половину. Теперь я был при солидных деньгах и мог купить себе гражданский костюм. К тому же у меня еще оставались румынские деньги и от разбазаренного бензина. В магазин решил отправиться немедля и вышел в церковный двор. И тут я услышал далекий гул самолета. Высоко, в холодной синеве, двигалась серебряная точка. По-видимому, это была американская «Летающая крепость». Она шла по направлению к Бухаресту на высоте не менее десяти тысяч метров.

Услышав знакомый зловещий свист падающей бомбы, я метнулся под выступ церковной стены. Колоссальной силы взрыв потряс землю. Посыпались стекла, смолк церковный колокол, высоко над постройками взметнулись в небо камни, доски, куски штукатурки, ветки деревьев.

Когда все стихло, я поднялся на ноги, весь осыпанный белой пылью. Вышел из ворот собора и, обогнув его, стал спускаться под горку к месту взрыва. Навстречу бежали обезумевшие люди, тащили раненых, слышались дикие вопли, крики. Бомба угодила как раз в центр поселка, населенного цыганами и находившегося за церковными огородами. Поселок разметало в разные стороны. В глубоком овраге, неподалеку от построек, лежали лицом к земле перепуганные насмерть цыгане…

Я впервые видел такую огромную воронку. Она была диаметром в добрых двадцать метров, и ее дно уже заполнила грунтовая вода. Невдалеке протекала река, через которую был переброшен мост. Американец, видимо, рассчитывал разбомбить его, но промахнулся.

Я поднялся к собору и пошел в город.

Кругом еще хрустело под йогами стекло, но хозяева уже хлопотали у разбитых витрин, и мальчишки-зазывалы, завидев немецких офицеров, наперебой хвалили товар и кричали по-немецки:

— Пожалуйста! Будьте любезны! Заходите, господа! — и добавляли по-румынски: — Чулки, носки, галстуки! Все, что угодно, — в нашем магазине!

Я зашел в один из магазинов, примерил синий костюм. Он пришелся мне по росту, и я тут же купил его. Вслед за костюмом я приобрел рубашку, галстук, носки, полуботинки, шляпу и плащ. Все это мне услужливо упаковали в пакеты, и я вышел из магазина довольный своей новой экипировкой.

Гражданскую одежду я приобрел не случайно. Во-первых, румынские патрули проверяли тех, кто в румынской военной форме, немецкие — тех, кто в немецкой. Гражданских никто не проверял. Во-вторых, если мне неожиданно пришлось бы скрываться, в гражданской одежде, возможно, было бы легче замести следы… Во всяком случае, в обычном костюме я чувствовал себя спокойнее. Конечно же с первых дней пребывания на румынской земле я активно изучал румынский язык.

Вечером, воспользовавшись тем, что Бёрш уехал на три дня в город Васлуй к командиру танкового полка с визитом, а фельдфебель пошел кутить на вырученные за кобылу деньги, я переоделся во все новое и пошел в парикмахерскую. Парикмахер, видимо знавший, что в немецкой армии гражданскую одежду имели право носить только гестаповцы и сотрудники секретной службы, услышав мою немецкую речь, очень любезно принял меня, подстриг, побрил, освежил, причесал и даже не хотел брать денег. Я вышел от него такой аккуратный и элегантный, что два солдата из охраны бёршевского обоза, встретившиеся мне на пути и хорошо меня знавшие, даже не узнали меня.

Проголодавшись, я зашел в небольшой уютный ресторанчик-кафе. Это был скромный зал, разгороженный надвое. Слева находились столики для гражданской публики и румынских военнослужащих, справа — для немцев. Я занял столик слева. За соседним столиком сидели два лилипута: муж и жена. Оба были франтоваты и подчеркнуто корректны.

Справа сидела компания немецких офицеров. Какой-то подвыпивший майор начал отпускать по адресу лилипутов плоские грубые шутки.

— Нет, вы только посмотрите на этих обезьян! — кричал он. — И откуда у них деньги? Смотрите, пьют коньяк! А мы, гордость немецкой армии, должны пить какое-то паршивое прокисшее румынское вино и заедать тухлыми вонючими сосисками… А эти ублюдки, черт их знает, откуда они тут взялись, из цирка, что ли, пьют коньяк и жрут бифштексы. Парадокс!

Лилипуты ели молча, словно вся эта болтовня не имела к ним ни малейшего отношения. Только у мужчины под желтоватой, как пергамент, сморщенной кожей заходили желваки. Покончив с жарким, мужчина заказал два кофе с ликером и закурил гаванскую сигару, чем полностью вывел майора из равновесия.

— Ишь ты, старая морковная пигалица! Скажите пожалуйста! Теперь задымил сигарой! И какой, а? Гаванскую курит, подлец, а мы должны только нюхать его дым. Паек для офицера — две сигареты в день! Умопомрачительно! Несправедливо! Сейчас я до него доберусь!

— Оставь, Герберт! — урезонивал майора полковник. — Ну чем они тебе мешают? Ну, курят, и пусть себе на здоровье.

Но остановить Герберта было уже невозможно.

— Бросьте, господин полковник! Мы же с вами рыцари-великаны! И мы воюем за их пигмейское счастье. Сколько раз я был ранен. А? Сколько? — И он стал тыкать пальцем в нашивки ранений на своем кителе. — Сколько раз я рисковал жизнью в этой трижды проклятой России! И вот теперь тот паршивец курит сигары, а я, кадровый немецкий офицер, так сказать, представитель великого рейха, должен… А что я должен? Да, должен только нюхать его дым? А вот я сейчас ему врежу по мозгам!

Тут бравый немецкий вояка вскочил и пошатываясь подошел к столу лилипута, схватил его за аккуратно прилаженный галстук-бабочку и приподнял со стула.

Никто не успел и ахнуть, как мужчина выхватил из кармана «Браунинг» и три раза выстрелил майору в живот. Немец рухнул на пол. А лилипут как ни в чем не бывало вынул носовой платок, протер «Браунинг» и спрятал его в карман, после чего тщательно вытер свои маленькие ручки и снова собирался занять свое место. Лицо его пожелтело еще сильнее прежнего и напоминало выжатый лимон.

После некоторого оцепенения началась страшная суматоха. Немцы повскакивали с мест. Двое офицеров с руганью вытащили из-за стола обоих лилипутов и потащили к выходу.

— А кто оплатит счет? Счет кто оплатит? — волновался официант, растерянно стоя возле опустевшего столика.

— Спишешь за счет войны, — ответил захмелевший полковник.

Во время этой трагической сцены я сидел за своим столиком. Несколько офицеров вынесли тело убитого «пса-рыцаря». В моих ушах еще гремели глухие выстрелы, перед глазами маячило желтое личико лилипута и крохотная женская фигурка в модной шляпке и меховой горжетке, которая барахталась под мышкой у рослого немца.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.