43
43
25 июля 1992 года. Суббота. 23.15
Именно в этот момент я узнала, что моя жизнь кончена. Мне слишком тяжело вспоминать об этих днях, поэтому я просто приведу здесь несколько страниц из своего дневника:
Я не спала уже больше сорока двух часов. Желудок будто стянут тугим узлом, мозг просит о передышке, руки непрерывно трясутся, и сегодня я заметила, что волосы начали выпадать целыми прядями. Господи, я готова душу продать тому, кто вернет мне моих детей! Бледный как смерть Ян несколько минут назад задремал в кресле. Вокруг нас сидят и стоят, устало прислонившись к стене, наши друзья – все они тоже не спали уже более полутора суток, все они боролись за возвращение наших детей. Джон только что уехал и увез с собой едва живых от усталости Надин и Джошуа. Лилиан уехала час назад и вернется завтра утром. А я пока попытаюсь проанализировать, что случилось за последние двадцать четыре часа.
Вчера ночью, в четверть двенадцатого, чиновник Министерства иностранных дел Дэвид Руттер позвонил Лилиан домой, чтобы сказать ей, что «дети в данный момент находятся в Индонезии и направляются в Малайзию». Он наотрез отказался сообщить какие-либо подробности. Лилиан немедленно позвонила Джону и договорилась встретиться с ним у нас дома. Когда около полуночи они вдвоем неожиданно приехали к нам, я поняла, что сейчас услышу плохие новости. Через несколько минут к ним присоединился и Дэвид Абрахам, управляющий юридической фирмы, и одного взгляда на лица этих троих людей мне хватило, для того чтобы окончательно свалиться в бездну отчаяния и бессильного гнева.
Немного позже той же ночью я сама поговорила с Дэвидом Руттером, но он не сказал мне ничего нового и только продолжал как заведенный повторять, что «дети в данный момент находятся в Индонезии и направляются в Малайзию». Я пыталась выяснить, кто именно видел их, на каком из островов и в каком они были состоянии, но мистер Руттер очень холодно отказался отвечать на мои вопросы. Это явное нежелание властей делиться информацией со мной, матерью Аддина и Шахиры, привело меня в такую ярость, что я тут же сообщила Дэвиду Руттеру все, что думаю о нем и его министерстве. Как могу я защитить своих детей, если собственное правительство отказывается предоставить мне необходимые сведения? Дэвид Абрахам забрал у меня трубку и продолжил разговор с чиновником. Тот рассказал ему, что в настоящее время сенатор Гарет Эванс, министр иностранных дел, находится в Маниле, где принимает участие в конференции стран-участниц АСЕАН. Несколько часов назад его проинформировали о ситуации, и он уже разговаривал по этому поводу с господином Али Алатасом, министром иностранных дел Индонезии, а сейчас пытается встретиться с министром иностранных дел Малайзии, тоже присутствующим на конференции.
Услышав об этом, я вырвала трубку у Дэвида Абрахама и очень решительно заявила Руттеру, что ни при каких условиях сенатор Эванс не должен соглашаться, если правительство Малайзии попытается навязать ему какую-нибудь сделку: например, отдать одного ребенка в обмен на обещание не препятствовать выезду другого. Хорошо зная Бахрина и то, насколько сын для него важнее, чем дочь, я не сомневалась, что в крайнем случае он попытается выдвинуть такие условия. «Не смейте ни на что соглашаться, не спросив у меня! Не смейте! – кричала я в трубку. – Ради бога, скажите мне, где мои дети!»
Когда разговор был закончен, мы несколько минут молчали, ошеломленно глядя друг на друга и пытаясь понять, что нам теперь предстоит. Случилось то, что ни в коем случае не должно было случиться – детей увезли из Австралии, несмотря на то что Федеральная полиция так упорно заверяла меня в обратном.
Ясно, что в первую очередь нам надо добиваться, чтобы индонезийский суд вынес постановление, запрещающее Бахрину покидать страну, но для этого необходимо знать, где именно он находится: Индонезия располагается на сотнях островов. Без содействия нашего правительства найти их будет так же трудно, как иголку в стоге сена. Судя по всему, в Министерстве иностранных дел знают гораздо больше, чем сообщают нам, и я совершенно не могу понять, почему они так упорно не желают нам помочь. Разве главная обязанность государства – это не защита его граждан? Я горжусь тем, что могу назвать себя австралийкой, но ведь патриотизм – это не только возможность демонстрировать паспорт с гербом своей страны. Патриотизм – это уверенность, что государство сделает все возможное для того, чтобы защитить своих граждан, особенно если эти граждане – беспомощные дети. А сейчас мне кажется, что моих детей просто продают в рабство в обмен на подпись на торговом договоре.
Остаток ночи прошел в бесконечных телефонных переговорах. В начале второго к нам приехал Роб Гелл с еще одним мобильным телефоном, и мы тотчас же начали звонить во все концы Австралии, надеясь найти какие-нибудь способы надавить на правительство и заставить его поделиться с нами необходимой информацией. Мы с Яном будили политиков, профсоюзных деятелей, дипломатов и журналистов, Лилиан и Джон набрасывали черновики юридических документов, а Джордж и Дебби снабжали их именами и фактами.
Я разыскала Малколма Фрэйзера, бывшего премьер-министра Австралии, в его загородном доме. Несмотря на то что мой звонок поднял его с постели, он внимательно выслушал меня и пообещал, что нажмет на все рычаги и постарается раздобыть для меня нужные сведения. Потом нам удалось дозвониться бывшему министру иностранных дел, и тот сказал, что не одобряет позицию правительства по данному вопросу и тоже сделает все, чтобы нам помочь. Я рассказала о сложившейся ситуации известному профсоюзному лидеру Джону Хафпенни, и он, как и остальные, проявил сочувствие и обещал нам свою помощь. Лидера сенатской оппозиции и министра иностранных дел теневого кабинета мы нашли в его собственном доме в Аделаиде, на юге Австралии, и он сказал, что поговорит с несколькими знающими людьми и потом перезвонит нам. Ни один из деятелей лейбористского правительства, с которыми мне удалось связаться, не выразил желания помочь, возможно, потому, что я слишком откровенно высказывалась о нерасторопности и равнодушии властей. Брайан Бурдекин, уполномоченный представитель ООН по правам человека, сказал, что пока не знает, чем сможет помочь в нашей ситуации, но займется этим вопросом немедленно. Уже под утро мы с Яном позвонили домой руководителям службы новостей Десятого и Седьмого телеканалов Нейлу Миллеру и Дэвиду Бродбенту. Может, хотя бы давление прессы заставит правительство шевелиться.
Звонки, звонки и снова звонки. Я не собираюсь сдаваться. Я буду звонить, умолять, просить, требовать, клянчить и шантажировать до тех пор, пока не добьюсь того, что мне необходимо для спасения Шах и Аддина. Интересно, чего ожидает лейбористское правительство? Что я забьюсь в угол и поспешу признать свое поражение? Аддин и Шахира – мои дети, вся моя жизнь. Я люблю их гораздо больше, чем себя. Я не успокоюсь, пока не заставлю власти признать, что член королевской семьи из соседнего государства похитил двух маленьких граждан Австралии, грубо нарушив австралийские законы и наплевав на постановление австралийского суда. Я привыкла считать, что главная обязанность членов правительства – защищать своих граждан и заботиться о соблюдении законов. Сенатор Гарет Эванс еще не знает, что его ждет. Он сто раз пожалеет о том, что связался с матерью, детям которой угрожает опасность.
В одной из сегодняшних газет появился комментарий известного аналитика и специалиста по Юго-Восточной Азии: «Эта проблема может быть решена только путем дипломатических переговоров между двумя правительствами. Но, даже если малазийское правительство придет к соглашению с австралийским, его решение не будет обязательным для королевской семьи, потому что, согласно конституции, в Малайзии члены правящей династии стоят над гражданским законом». Другая газета процитировала ресторанную певичку Элми, заявившую: «Надеюсь, Жаклин скоро забеременеет от своего нового мужа и у нее родятся новые дети», – весьма выразительная иллюстрация того, что эта женщина понимает в узах, связывающих мать и ребенка. Не говоря уже о том, что из-за эндометриоза и миомы я, возможно, уже никогда не смогу иметь детей. Да и в любом случае ребенок – это не предмет обстановки, который можно легко сменить, если старый пришел в негодность, а совершенно особенное, живое, дышащее человеческое существо.
В середине дня в нашем доме состоялась большая пресс-конференция для всех средств массовой информации. Микрофоны, непрерывные вспышки, вопросы, вопросы, вопросы… Слава богу, что у нас есть друзья. В них вся моя сила. Рик Уиллис делает все, чтобы хоть немного облегчить нам жизнь. Он взял на себя подготовку нашей еженедельной радиопрограммы, чтобы мы могли все свое время посвящать только поискам детей. Не знаю, как я смогу отблагодарить его.
Факсом отправила письмо в Комитет ООН по правам ребенка. Надеюсь, они не задержатся с ответом.
Сейчас самое главное – не дать Бахрину переправиться из Индонезии в Малайзию. Это наш последний шанс спасти детей. Эти две страны находятся так близко друг к другу, что все зависит только от быстроты наших действий. Как только Аддин и Шахира окажутся в Малайзии, наши шансы вернуть их в Австралию составят от силы один процент. Я разложила на полу все школьные атласы и карты Скай. Не знаю, какая от этого польза. Смотрю на изображения Индонезии и Малайзии и при помощи телепатии пытаюсь определить, где мои дети. На карте расстояние между этими странами не больше двух сантиметров – пара сотен миль, для самолета совсем ерунда.
Несколько часов подряд я звонила в Индонезию, чтобы найти юриста, который станет представлять там наши интересы. В конце концов через друга друзей моей кузины мне удалось связаться с ведущим адвокатом, занимающимся там семейным правом. Он немедленно согласился взяться за наше дело, но сказал, что не сможет подать заявление в суд, пока не будет знать, где именно в Индонезии находятся Бахрин и дети. Даже названия острова – Бали, Ява, Суматра, Сулавеси или одного из сотни других – было бы достаточно для начала. Он добавил, что не понимает, как может австралийское правительство с таким равнодушием относиться к делу, касающемуся двух маленьких детей. Мы договорились, что он будет ждать дальнейших инструкций, а я тем временем стану переворачивать землю, чтобы добыть нужную информацию.
Лучшие друзья Аддина, Марк и Джек, сегодня обходили с петицией все крупные торговые центры и супермаркеты. Они принесли нам сотни подписей. Мальчики твердо решили сделать что-нибудь для Аддина и Шахиры. Они тоже не могут понять отношения правительства и очень сердятся. Гай, бывшая жена Яна и мать Тайсона и Дрю, вместе со всей своей семьей тоже собирает подписи в защиту моих детей. Я очень благодарна ей за эту помощь. Сегодня мне рассказали, что факсы в офисах сенатора Эванса в Канберре и Мельбурне забиты тысячами посланий от людей, требующих возвращения Аддина и Шах. Это хорошо.
Ник и Бен Макартуры заявили, что вместе с Джеком и Марком хотят рассказать журналистам о своих друзьях Аддине и Шах. Я сказала, что подумаю, но на самом деле это должны решать их родители.
Наш дом весь день находится точно под осадой. Журналисты чувствуют, что наступил критический момент, и звонят нам каждую минуту. Некоторые из них стали нам настоящими друзьями и теперь следят за ходом дела, даже если не пишут о нем.
Господи, да неужели никто не скажет мне, где мои дети?!
Ян говорит, что мне надо немного поспать, а я не знаю, как заснуть и вообще смогу ли я заснуть хоть когда-нибудь.
Спокойной ночи, мои дорогие, мои любимые малыши. Хороших вам снов. Храни вас Господь. Мама очень любит вас. Будьте храбрыми, и вы обязательно вернетесь домой.
26 июля 1992 года. Воскресенье
Я пытаюсь представить, о чем сейчас думает Аддин. Я хорошо его знаю – знаю, что он осторожен и предусмотрителен, не любит рисковать и никогда не начинает дела, если не уверен в успехе. Я немало сил потратила на то, чтобы мой сын стал уверенным в себе и мужественным человеком, и сейчас не сомневаюсь, что он пытается найти способ убежать, но не станет ничего предпринимать, если не будет уверен, что сможет увести с собой и Шах. Он ни за что не станет подвергать сестру опасности, в этом я уверена. Он будет смотреть, слушать и выжидать удачный момент. Я словно слышу его голос, спрашивающий у меня, что делать. Если бы только я могла ответить ему.
Сегодня я встала очень рано, сразу же по привычке побежала в ванную, и там меня долго тошнило. Сердце колотится так, что мне кажется, оно вот-вот выскочит из груди. Я очень беспокоюсь за здоровье детей. Они оба плохо переносят сильную жару. Наверное, в индонезийском влажном и жарком климате простуда на губе Шах воспалится еще сильнее. Когда же кто-нибудь точно скажет мне, где мои дети? Друзья тоже начали приходить рано утром. Мое нервное состояние передалось и им. Все знают, что сегодня решается судьба Аддина и Шах. Мне надо только знать точное место, и тогда наш адвокат в Индонезии немедленно начнет действовать.
Наш дом стал похож на военный штаб: карты, справочники, телефоны и непрерывная деятельность. Наверное, это и есть военный штаб, потому что отсюда мы ведем нашу войну.
«Санди эйдж» сегодня вышла с заголовком: «ЗАЯВЛЕНИЕ СУДЬИ: КАНБЕРРА ОБЯЗАНА ЗАЩИЩАТЬ ПРАВА ЮНЫХ АВСТРАЛИЙСКИХ ГРАЖДАН». Дальше в статье говорится: «Председательствующий судья Семейного суда Австралии его честь Алистер Николсон призвал федеральное правительство проявлять б?ольшую активность в деле о незаконном вывозе детей за границу. Судья Николсон подчеркнул, что, согласно австралийскому законодательству, государство обязано защищать права детей, даже если они окажутся за пределами страны. В таком случае сотрудники австралийского посольства должны принимать все возможные меры для того, чтобы разыскать и вернуть на родину похищенных детей. „В конце концов, именно для этого и существуют дипломатические представительства, – добавил судья. – Защита своих граждан – это их основная задача“».
Неужели даже к этим словам не прислушаются политики? Ради Шах и Аддина надеюсь, что это не так.
* * *
30 июля 1992 года. Четверг
Самое страшное случилось: Шах и Аддин в Малайзии. Несколько последних дней я была так раздавлена горем, что не могла ни писать, ни думать. Мне казалось, что тупым ножом меня режут на куски. И сейчас в середине груди у меня, вместо души, пустота – такая зияющая и безнадежная, что, наверное, уже никогда я не стану прежней. Господи, что же будет со всеми нами?
Первое предупреждение о катастрофе мы получили от Министерства иностранных дел около часу дня. Из нашего посольства в Куала-Лумпуре им сообщили, что Бахрин уже в Малайзии и на четыре часа по мельбурнскому времени назначил большую пресс-конференцию в одном из главных отелей города.
Все невыносимо долгие три часа, последовавшие за этим звонком, я из последних сил старалась сохранять самообладание и боролась с истерикой, подступающей к самому горлу. Я срывалась на окружающих, бросала друзьям и близким незаслуженные ими горькие упреки и одним взглядом заставляла замолчать тех, кто пытался меня успокоить. Меня трясло и тошнило, а я ходила и ходила по комнате, пока Ян не заставил меня сесть. В голове металось множество вопросов. Понимают ли дети, что происходит? Как объяснил им все Бахрин? Напуганы ли они? Как они спят? Что едят? Прошла ли простуда на губе у Шах? Позволят ли детям быть вместе, или их разделили? А главное, как без помощи правительства мы добьемся их возвращения?
В 16.30 журналисты подтвердили, что дети находятся в Куала-Лумпуре. На пресс-конференции Бахрин объявил, что похитил их во имя Аллаха. С этого момента жизнь потеряла для меня всякую ценность.
После официального подтверждения ужасной новости началась агония. Я плохо помню те несколько часов. От защищавшей меня все эти двадцать дней брони за несколько секунд не осталось и следа: я падала, тонула, умирала и все-таки продолжала жить. Слезы душили меня, и, когда стало ясно, что сама я не успокоюсь, кто-то вызвал доктора Майкла Джонса, моего врача. Я ослепла на левый глаз, и он, казалось, вот-вот выскочит из глазницы, а голова болела так, словно хотела разлететься на куски. Меня уложили в постель, но истерика не прекращалась. Я слышала какие-то крики – страшные, будто звериные, полные муки и первобытной боли; потом мне сказали, что это кричала я. Майкл сделал мне укол петидина, но я не почувствовала никакой разницы. Мою боль не мог облегчить ни один наркотик. Помню, как позже кто-то с трудом дотащил меня до туалета. К этому моменту я уже ничего не видела, но услышала, как вдруг смолк гул голосов, когда я зашла в гостиную. Я спросила, в чем дело, и мне объяснили, что дом полон представителями прессы и юристами. Чей-то голос прошептал мне в ухо, что мне не обязательно разговаривать с ними – все понимают, в каком я состоянии. Кажется, в конце концов я все-таки потеряла сознание. Не помню, да это меня и не интересует. Меня не интересует ничто и никто, кроме Шах и Аддина.
31 июля 1992 года. Пятница
Ян настоял на том, чтобы я несколько дней оставалась в постели, его поддержали все наши друзья, а у меня не было сил спорить: голова продолжала невыносимо болеть, и на какое-то время я совершенно ослепла. Но уже в пятницу 31 июля я снова встала и начала бороться. Сначала мне было страшно: я отвыкла от борьбы и боялась того, что мне предстоит, боялась вопросов, которые станут задавать журналисты. Целую неделю Ян, Лилиан, Джон и Дэвид Абрахам принимали весь огонь на себя, но сегодня мне самой предстояло вернуться в строй. На вечер была назначена пресс-конференция для представителей всех средств массовой информации, на которой планировалось обсудить юридические проблемы, а также действия правительства в сложившейся ситуации.
Кроме того, мне предстояло дать эксклюзивное интервью корреспонденту самого популярного в Австралии журнала и впервые рассказать широкой публике о подробностях моей жизни в Тренгану, что тоже заставляло меня сильно нервничать. Раньше я не считала нужным сотрудничать с журналами, но сейчас мне пришлось пойти на это по двум причинам: во-первых, я надеялась таким образом оказать дополнительное давление на правительство, а во-вторых, нам очень нужны были деньги на все возрастающие юридические расходы. Журнал не заплатит мне за интервью ни цента, но зато сделает взнос в «Фонд спасения детей Гиллеспи», недавно основанный нашими друзьями, в число которых входили бывший глава правительства штата Виктория сэр Руперт Хамер, Брайан Голдсмит, Брюс Макменамин и Роджер Эванс. Средства фонда будут расходоваться на покрытия наших юридических издержек и, возможно, на судебные расходы, если нам придется вести процесс в суде Малайзии. Все неизрасходованные суммы будут либо возвращены жертвователям, либо, если взнос был сделан анонимно, переданы в фонд ЮНИСЕФ «Помогите детям».
Ничего этого не понадобилось бы, если бы федеральное правительство проявило больше активности и желания помочь. Сенатор Гарет Эванс отказался встретиться или хотя бы поговорить со мной, продолжая утверждать, что похищение моих детей является «семейным и частным делом». Он отозвался об этом происшествии как о «весьма прискорбном». Мне очень хочется знать, какие эпитеты он употребил, если бы на месте Аддина и Шахиры оказались его собственные дети.
В предыдущий понедельник команда наших юристов, состоящая из Лилиан, Джона и Дэвида Абрахама, летала в Канберру, чтобы обсудить финансовую помощь, предложенную правительством, о чем сенатор Эванс, разумеется, поспешил сообщить прессе. В комнате, предназначенной для заседаний, вокруг круглого стола сидели десять чиновников, представлявших Министерство иностранных дел и Генеральную прокуратуру. Ни один из министров не счел нужным явиться на эту встречу. Сначала чиновники готовы были выделить на помощь нашей семье тысячу долларов (примерно четыреста фунтов), но после трех с половиной часов препирательств и бюрократических уверток расщедрились на две с половиной тысячи (то есть на тысячу фунтов). Эта сумма не покрывала даже стоимости билетов, купленных нашими юристами для этой похожей на фарс поездки в Канберру, не говоря уж о расходах на тяжбу с королевской семьей Тренгану. Поэтому «щедрое» предложение правительства было отвергнуто с презрением, которого оно и заслуживало.
В газетах в последние дни появлялись такие заголовки: «НАДЕЖДЫ БОЛЬШЕ НЕТ. СЕМЬЯ ГИЛЛЕСПИ В ТРАУРЕ», «ОТЕЦ БЛАГОДАРИТ АЛЛАХА ЗА СПАСЕНИЕ ДЕТЕЙ», «ПРОТЕСТЫ ПРОТИВ ПОХИЩЕНИЯ», «ДЕТИ В МАЛАЙЗИИ», «ПРИНЦ НАРУШАЕТ ЗАКОНЫ, ЧТОБЫ ВЕРНУТЬ ДЕТЕЙ», «СЛАВА АЛЛАХУ», «С РОДИНЫ НА РОДИНУ», «БОРЬБА ЗА ДЕТЕЙ – ПРОБНЫЙ КАМЕНЬ ДЛЯ АВСТРАЛИЙСКОГО ПРАВОСУДИЯ», «ФОТОГРАФИЯ, РАЗБИВШАЯ МАТЕРИНСКОЕ СЕРДЦЕ», «ДЕТИ НЕ УКРАДЕНЫ, А ПРОСТО ВЕРНУЛИСЬ ДОМОЙ, – ЗАЯВЛЯЕТ ПРИНЦ», МАТЬ НЕ ДОЛЖНА ОСТАВЛЯТЬ НАДЕЖДУ, УТВЕРЖДАЕТ СУДЬЯ», «МУСУЛЬМАНЕ ОБВИНЯЮТ ПРЕССУ В ПРЕДВЗЯТОСТИ», «НАРУШЕНЫ ПРАВА ДЕТЕЙ, – ГОВОРИТ АДВОКАТ», «БЕГСТВО ЧЕРЕЗ МОРЕ». Кроме газет похищение моих детей обсуждалось в открытых дебатах на телевидении, в интерактивных радиошоу, а кроме того, мы получали массу писем, не помещавшихся в наш почтовый ящик. Люди писали, чтобы выразить мне любовь, сочувствие и поддержку, и я бесконечно благодарна им за это. Мне очень хотелось лично ответить всем этим добрым людям, но я не знала, когда буду в состоянии сделать это.
Правда, с другой стороны, мысль о том, что наша частная жизнь отныне стала общественным достоянием, а наше личное горе обсуждается и оценивается в заводских цехах, в офисах, на улицах и в светских гостиных, стала для меня источником постоянных мучений. Публичность оказалась обоюдоострым мечом: с одной стороны, для спасения детей мне необходима была поддержка моих сограждан, но с другой – меня не могло не раздражать то, что они в какой-то степени стали считать нас своей собственностью. Разумеется, среди всего этого шума не могли не проснуться и уродливые расовые предрассудки. Ведущий одной из сиднейских радиостанций прямо в эфире назвал меня «косоглазой плаксой» и заявил, что меня следует выслать туда, где мое место. Нашлись и другие австралийцы, которые радостно подхватили подобное мнение. Думаю, я сама виновата в том, что оказалась не готовой к этому. Я была слишком наивна и, даже глядя в зеркало, забывала о том, что некоторые невежественные люди судят о человеке только по его внешности. Зато ведущие радиостанций «3 АВ» Маргарет Флетчер и «Радио Аделаиды» Мюррей Николь оказались настоящими друзьями и немедленно встали на мою защиту и заодно помогли мне, нещадно критикуя правительство.
Один журналист вознамерился написать статью о моей национальности и происхождении, и я сообщила ему, что мои предки живут в Австралии с 1801 года и что они входили в число первых исследователей и государственных деятелей нашей страны. Честно говоря, намеки на то, что в Австралии я иностранка, больно ранили меня. Неужели Аддин и Шахира представляют собой меньшую ценность, потому что появились на свет в результате межнационального брака? Покажите мне человека, который это скажет, и я сама выцарапаю ему глаза. Как смеет кто-то оценивать моих детей по составу их крови?!
По дороге на пресс-конференцию произошло по-настоящему ужасное происшествие, снова выбившее меня из колеи. Мы ехали по одной из центральных улиц Мельбурна, а когда остановились на светофоре, какой-то человек в мотоциклетном шлеме вдруг просунул голову в открытое окно нашей машины и схватил сидящего за рулем Яна за горло, выкрикивая при этом невнятные ругательства. Насмерть перепуганная, я пыталась оторвать пальцы незнакомца от шеи мужа, а сидящие на заднем сиденье Сюзанна Дункан, редактор журнала «Женщины Австралии», и фотограф Тони буквально оцепенели от удивления и ужаса. В какой-то момент глаза нападавшего встретились с моими, и он выкрикнул: «Сука! Ты заслужила то, что случилось с твоими детьми!» Ян размахнулся и попытался ударить его, но, к сожалению, кулак угодил в шлем. Мужчина вскочил на свой мотоцикл и быстро уехал. На пресс-конференцию мы приехали, еще не оправившись от потрясения, а Ян к тому же и с окровавленными костяшками пальцев.
Сама встреча с прессой стала для меня тяжелым испытанием. От духоты сильно кружилась голова, и комната, полная людьми, плыла перед глазами. К горлу несколько раз подступали рыдания, и я усилием воли пыталась загнать их обратно. Со всех сторон в меня летели вопросы о детях, будущем, реакции правительства и о том, как я себя сейчас чувствую. Я старалась отвечать на все. Я сказала журналистам, что хочу, чтобы дети вернулись домой немедленно, но, если это пока невозможно, мне необходимо хотя бы раз поговорить с ними по телефону. Я должна ободрить Аддина и Шах, должна сказать, как я люблю их. Во время пресс-конференции у меня наконец-то появилась возможность опровергнуть появившиеся в последнее время в прессе слухи о том, что когда-то я сама обманом вывезла своих детей из Малайзии. Бахрин нанял профессиональную команду специалистов по связям с общественностью для того, чтобы через нее общаться со средствами массовой информации и распространять ложь обо мне.
Лилиан несколько дней безуспешно пыталась найти адвоката, который согласился бы представлять нас в Малайзии. Ни один юрист в этой стране не хотел связываться с богатой и могущественной королевской семьей, и я не могу винить их за это. Мы многократно обращались к поверенным Бахрина в Мельбурне с просьбой разрешить мне один-единственный раз поговорить с детьми, но к нашим мольбам остались глухи.
Как могло правительство не вмешаться даже теперь, когда стало известно, что детей вывезли морем из Квинсленда – штата на северо-востоке Австралии? Несмотря на все свои уверения, Федеральная полиция Австралии так и не проинформировала о поисках Береговую охрану и не привлекла ее к участию в них. Береговая охрана позже сообщила, что принимала сигналы бедствия с индонезийского рыбацкого судна под названием «Пеншеробох», которое с неисправным двигателем четыре дня дрейфовало в проливе Торреса, разделяющем Австралию и Индонезию. Более того, Береговая охрана знала об этом судне, когда то еще находилось в австралийских территориальных водах; они даже приступили к операции по спасению, но в последнюю минуту отменили ее. Поймав сигнал бедствия, в котором упоминалось, что на судне находятся двое детей, пограничники выслали ему на помощь свой самолет и катер ВМС «Дуббо», но, когда тот уже приблизился к неуправляемому судну, ему приказали развернуться и возвращаться на базу: «Пеншеробох» отказался от помощи австралийских властей и продолжал по радио на английском языке вызывать индонезийскую военно-морскую базу и лично военного коменданта территории Ириан-Джая (западной части острова Новая Гвинея, принадлежащей Индонезии). Немного позже судно с Бахрином и моими детьми на борту было отбуксировано индонезийским военным катером в порт Мерауке в Ириан-Джая.
Федеральной полиции в конце концов пришлось признаться прессе, что они «забыли» проинформировать о розыске детей Береговую охрану, а заодно и полицию Квинсленда – «досадное упущение», как они сами это назвали.
Как могло австралийское правительство, зная о таком грубом вмешательстве индонезийских военных, по-прежнему утверждать, что похищение Аддина и Шах – это «частное семейное дело»?
Когда я узнала, каким именно способом детей вывезли из страны, мне захотелось собственными руками кастрировать Бахрина. Одному богу известно, что пришлось испытать Аддину и Шах, пока крошечное рыбацкое судно несколько дней дрейфовало с испорченным двигателем в океане. Сам Бахрин не умеет плавать и боится воды – случись что, он не смог бы спасти детей. Аддин – довольно хороший пловец, я недаром постоянно водила его в бассейн, но Шах пугается, когда вода попадает ей в лицо, и поэтому даже не любит мыть волосы. Но Бахрин готов был пожертвовать их жизнями, ради того чтобы отомстить мне!
Примерно в то же время стал известен и еще один факт, который австралийское правительство предпочло не заметить: 20 или 21 июля, в тот самый день, когда индонезийский военный катер буксировал рыбацкое судно в порт Мерауке, в том же Мерауке целая группа государственных чиновников из Австралии была задержана военными, окружена вооруженной охраной и помещена под домашний арест. Совпадение? Австралийское правительство предпочитало считать так.
Постепенно выяснялись все новые факты. Пилот вертолета Колин Фергюсон, житель Мельбурна, временно работавший на той территории Индонезии, что примыкает к Папуа Новая Гвинея, только приехав в отпуск в Австралию, к собственному удивлению узнал, что несколько дней назад летел из Ириан-Джая на Сулавеси в одном самолете с Бахрином и моими детьми. Еще тогда ему показалось странным, что двое детей явно малайской наружности злили своего отца, играя в слова на английском языке с несомненным австралийским акцентом. Детям не разрешали выходить из самолета, когда он несколько раз садился на разных островах, и не разрешали сидеть рядом друг с другом. В кресле рядом с Аддином всю дорогу сидел телохранитель, а Шах занимала место рядом с отцом.
Когда эта новость появилась в прессе, Колин сам позвонил мне и не пожалел времени, чтобы рассказать о том полете со всеми подробностями. После разговора с ним мне стало немного легче: он рассказал, что дети играли в скороговорки, которые они без конца повторяли, пока их отец не рассердился. Эти скороговорки были словно посланием от них к нам. Во время велосипедных прогулок мы с Яном часто играли в эту игру – соревнуясь на скорость, произносили скороговорки все быстрее и быстрее, а дети подгоняли нас, а потом решали, кто победил. Теперь я знала, что они помнят, любят и думают о нас.
Главный комиссар полиции Малайзии публично объявил, что готов оказать Бахрину любое содействие, и уже обеспечил ему круглосуточную охрану. Это весьма очевидно свидетельствовало об его неуважении к Австралии и ее законам. Еще несколько министров правительства Малайзии заявили о полной и безоговорочной поддержке Бахрина. Мой бывший муж откровенно использовал детей как средство для того, чтобы выбиться в национальные герои. Свой подлый поступок, продиктованный эгоизмом и низкой мстительностью, он представлял подвигом во имя ислама. Религия никогда особенно не интересовала Бахрина, и, разумеется, не ради нее он украл Аддина и Шах, однако ему вполне удалось обмануть своих сограждан. Я почти не сомневалась, что в скором времени он выставит свою кандидатуру на какой-нибудь государственный пост – у моего бывшего мужа всегда имелись политические амбиции.
Каждый раз, взглянув на календарь, я невольно подсчитывала, сколько дней не видела и не обнимала Аддина и Шах. Единственным моим утешением оставались воспоминания. В ту пятницу я записала в своем дневнике:
Всю прошлую ночь я проплакала в постели Аддина, прижимая к груди Белянку. Я чувствую присутствие детей везде, ноздри жадно ловят их запах, а из коридора ко мне доносятся их голоса. Я вспоминаю, как целовала их обоих перед сном, как откидывала им со лба волосы, как укутывала одеялом. Я вспоминаю, как Шах упрашивала меня прочитать еще одну, самую последнюю сказку на ночь и как, подобно мне, она любила свои книжки. Помню, как в половине одиннадцатого вечера она вдруг запела итальянскую песню, а потом босиком спустилась к нам в гостиную и объявила:
– Мамочка, я не могу спать.
– Почему?
– Потому что мозг со мной все время разговаривает.
– Я ты вели ему замолчать, – посоветовала я, стараясь оставаться серьезной.
– Я пробовала, но он меня не слушается.
Я вспоминаю, каким сосредоточенным было лицо Аддина, когда он работал над последним школьным заданием – моделью Солнечной системы, и как он с досадой сказал: «Все, что я знаю о Венере, – это что у нее атмосфера состоит из угля!» Он так и не узнал, что получил за это задание свою первую отличную отметку. Я вспоминаю, вспоминаю, вспоминаю… Неужели Бахрину удастся стереть все это из их памяти? Неужели они забудут меня? Господи, помоги мне вернуть моих детей!
Я больше ни в чем не уверена. Единственное, что остается в моей жизни постоянным, – это непрекращающаяся боль и кошмары, которые мучают меня по ночам.
2 августа 1992 года. Воскресенье
В телевизионных новостях сообщили, что Бахрин с детьми на машине приехал в Куала-Тренгану. По дороге они останавливались в нескольких мечетях и возносили благодарственные молитвы за счастливое спасение детей. Аддин и Шахира в окружении вооруженной полицейской охраны прибыли в наш старый дом, который теперь окружала трехметровая ограда. Бахрин держит их в клетке, как зверей, и время от времени вывозит на публичные мероприятия и фотосессии. На фотографии, напечатанной в одной из газет, Шахира размахивает флагом Малайзии, а Аддин сидит рядом, отстраненный и мрачный. В интервью Бахрин заявил, что дети легко и с удовольствием привыкают к жизни на родине и нисколько не скучают по Австралии. А я хочу знать, что происходит, когда по ночам они плачут и просятся домой. Я хочу знать, что им говорят, когда они зовут меня. Может, он сказал им, что я умерла? Или отказалась от них? Знают ли они, что я продолжаю бороться?
Три детских психиатра и два судебных психолога рассказывали мне о том, как может отразиться подобная ситуация на психике детей: им неизбежно придется испытать посттравматический синдром, который принесет с собой бессонницу, чувство тревоги и эмоциональное истощение и, возможно, еще и стокгольмский синдром. Стокгольмский синдром – это защитная реакция организма, которая заставляет заложника отождествлять себя с захватчиком, верить, что только тот может спасти его, и даже испытывать к нему симпатию. Американка Пэтти Херст, похищенная террористами в целях выкупа, в итоге стала членом их преступной группы, правда, сделала она это только для того, чтобы сохранить себе жизнь. Все специалисты единодушно утверждали, что невозможно похитить двух детей из их единственного дома и разлучить их со всеми, кого они знают, не нанеся им при этом серьезной психологической травмы. Как же может правительство так легко жертвовать двумя маленькими людьми ради гладких торговых отношений? Бахрин заявил прессе, что мне ни при каких обстоятельствах не позволят поговорить с детьми. Выходит, основные права человека не распространяются на Шахиру и Аддина?
В газетах начали появляться новые заголовки: «РОДИТЕЛЬСКАЯ ЛЮБОВЬ СТАНОВИТСЯ ПРИЧИНОЙ ТРАГЕДИИ», «ПРИНЦ ЗАПРЕЩАЕТ МАТЕРИ РАЗГОВАРИВАТЬ С ДЕТЬМИ», «КОНФЛИКТ ИСЛАМА И ФЕМИНИЗМА». Первый из них показался мне даже забавным: «родительская любовь» не имела никакого отношения к причинам, заставившим Бахрина похитить детей. В своих интервью он и сам ни разу не упомянул о любви. Он рассуждал только о религии.
Однако в газетах появлялось и много писем в защиту нашей семьи. Одно из них, от Хитер Браун, даже заставило меня улыбнуться, и я с удовольствием представила, как сенатор Эванс будет читать его за завтраком. Хитер писала: «Раджа Бахрин Шах располагает неограниченной поддержкой правительства Малайзии, полиции Малайзии, Исламского суда, а также поддержкой некоторых облеченных властью индонезийцев, включая и военных. По сути, ему не особенно требовалась помощь сенатора Эванса и австралийской Береговой охраны, но тем не менее он ее получил и, наверное, очень благодарен».
В конце концов наше правительство все-таки решило что-то предпринять и потребовало, чтобы сотрудникам посольства Австралии предоставили возможность повидаться с Аддином и Шахирой, на что получило неопределенный и уклончивый ответ.
Я уже начала думать о том, чтобы самой поехать в Тренгану и попытаться увидеться с детьми, но сразу же выяснилось, что в Малайзии я стала персоной нон грата и визу мне никогда не получить. Более того, меня обвиняли там сразу в нескольких преступлениях и даже выписали ордер на мой арест. Если я все-таки рискну приехать в Малайзию, то в тот же день окажусь за решеткой. Бахрину удалось устроить так, что ордер был выписан якобы в марте 1984 года, то есть еще до моего отъезда в Австралию и за полтора года до нашего с ним развода. Тем же постановлением суда Бахрину предоставлялась право исключительной опеки над обоими детьми – пример поразительного предвидения, потому что Шахира в то время даже не была зачата; вероятно, суд имел в виду право опеки над моим левым яичником.
Примерно тогда же мы начали получать встревожившие нас письма от человека, предлагавшего выкрасть у Бахрина детей и вернуть их мне. В письмах он прозрачно намекал на свое умение обращаться со всеми видами огнестрельного и холодного оружия. Нам удалось выяснить, что этот человек хорошо известен полиции и обвинялся именно в связи с незаконным ношением оружия. Конечно же, я и на сотню миль не подпустила бы такого к своим детям – они были нужны мне живыми, а не мертвыми. Писали нам и другие новоявленные Рембо; все они предлагали свои услуги и, разумеется, не бесплатно.
Особенно неприятной была история с частным сыщиком из Квинсленда, который, по его словам, занимался как раз возвращением похищенных детей. Этот человек, давая интервью центральному каналу, заявил, что я являюсь его клиенткой и он якобы предложил мне отличный план спасения детей с применением силы, но мы с Яном отвергли его. Об этом же он рассказал и корреспондентке известного женского журнала. Я никогда в жизни не разговаривала с этим человеком и вряд ли когда-нибудь буду, учитывая способ, которым он заманивает к себе клиентов.
По-прежнему ни одной ночи мне не удавалось проспать без кошмаров; они преследовали меня неотвязно. Один из самых страшных я записала тогда в своем дневнике:
Я снова и снова бьюсь о стеклянную стену, отгораживающую от меня Аддина и Шах. Они сидят за ней, каждый в своей аккуратной комнатке, полной игрушек, но без окон и дверей. Они раскачиваются, плачут и зовут меня, но звуки их голоса почему-то не совпадают с движением губ. Я кричу, что мама идет к ним, что я люблю их, и колочу кулаками в стекло, но они не слышат меня. А потом раздается хохот – торжествующий и жестокий. Я оборачиваюсь и вижу Бахрина, который смеется, обнажая зубы, смеется, смеется… Его смех заглушает крики детей, заполняет все вокруг. А потом я вижу, как сверкает сталь, и чувствую страшную боль – огромным ножом он отсекает мне сначала правую, а потом левую руку выше локтя. Я сползаю на пол, но продолжаю колотить по стеклу окровавленными обрубками. Все стекло уже залито кровью, но я стучу, чтобы дети знали, что я не сдаюсь, а Бахрин хохочет все громче, и громче, и громче, и я больше не могу выносить этого звука и просыпаюсь, все еще выкрикивая имена Аддина и Шах.
Мне стало бы легче, если бы я смогла поговорить с кем-нибудь, кто прошел через то же, что я. Иногда мне казалось, что я схожу с ума. Наши друзья Тим Уотсон-Мунро и его жена Карла Лешнер, оба профессиональные психологи, уверяли меня, что это не так. Я почти не спала и похудела с пятидесяти двух до сорока килограммов. Мне было наплевать на это. Желудок отказывался принимать пищу, и она в нем не задерживалась. Несколько раз я пыталась взяться за хозяйство, но, едва войдя на кухню, начинала плакать, потому что вспоминала, как готовила карри в тот день, когда пропали дети. Ян и Скай питались тем, что приносили нам соседи, или едой, доставляемой из ресторанов. Волосы продолжали выпадать клочьями, и спереди их стало заметно меньше. Я без особого интереса прикидывала, как буду выглядеть лысая.
Лилиан и Джон очень много работали, надеясь найти какую-нибудь юридическую лазейку, которая позволила бы нам хоть что-то предпринять. Против Бахрина можно было возбудить уголовное дело, но для этого требовалась помощь правительства.
Вечером в среду, 5 августа, я впервые увидела Аддина и Шахиру по телевизору. Это было тщательно срежиссированное шоу. Аддин выглядел мрачным и сердитым, а Шах, конечно же, оставалась Шах – она постоянно крутилась и ни на минуту не забывала о камерах и журналистах. Дети, похоже, ссорились, но голос комментатора заглушал их слова. Позже, когда нам удалось убрать все закадровые звуки, стало слышно, как Аддин говорит Шах, чтобы та вела себя прилично, иначе им попадет. Чтобы создать непринужденную атмосферу, дети были окружены клетками с кроликами, мышами и морскими свинками. Они рассматривали животных, стараясь не замечать камеры, и поглядели в нее, только когда чей-то голос велел им улыбнуться. У Шах все ножки были искусаны насекомыми.
Я прокручивала запись этих кадров сотни раз. Ян очень расстроился, когда однажды, зайдя в гостиную, увидел, что я стою на коленях перед телевизором и рыдаю, прижавшись лицом к экрану. Но я ничего не могла с собой поделать – это было сильнее меня.
Спокойной ночи, мои дорогие, мои любимые малыши. Хороших вам снов. Храни вас Господь. Мама очень любит вас и всегда будет любить.
21 августа 1992 года. Пятница
Время шло, но мне не становилось легче, а наоборот, тяжелее. Невозможно было смириться с тем, что отныне нам придется жить без Аддина и Шахиры. Сначала я потеряла их, теперь теряла и себя. Все, что казалось важным и дорогим, было с хирургической точностью вырезано из моей жизни. Наша семья кое-как пыталась существовать по-прежнему, но притворяться становилось все труднее: она уменьшилась ровно наполовину, и образовавшуюся страшную пустоту невозможно было ни игнорировать, ни чем-нибудь заполнить. Огромным облегчением и счастьем было бы просто услышать голоса Аддина и Шах, но и эту надежду у меня отняли. Каждый день я подолгу сидела у телефона, пытаясь отыскать какой-то способ пробиться к ним. Я набирала и набирала все известные мне номера, принадлежавшие семье Бахрина, но без всякого толку – все телефоны поменялись. Я раз за разом звонила на коммутатор дворца Истана Бадария и умоляла соединить меня с Эндах, надеясь узнать какие-нибудь новости о детях. Мне либо сразу же грубо отказывали, либо, если на коммутаторе дежурил телефонист Касим, с которым когда-то мы были друзьями, тоже отказывали, но придумывая неубедительные отговорки. Я пыталась менять голос, говорить с разными акцентами, но ничего не помогало. Иногда мне удавалось немного поговорить с Касимом и вымолить у него обещание слово в слово передать мое послание Эндах. «Если она не желает или не может говорить со мной, пожалуйста, передайте ей, что я ни в коем случае не намерена причинять ей неприятности или неудобства, – заклинала его я, а потом на „высоком“ малайском языке, с соблюдением всех тончайших требований этикета, излагала свою просьбу: – С великой любовью и глубочайшим почтением я вспоминаю Ее Величество и смею надеяться, что она здорова. Я нижайше молю ее не отказать моим детям в своей заботе и покровительстве. Ни в коем случае не желая тревожить ее или нарушать мир, царящий в ее жизни, я осмеливаюсь обратиться к ней с покорнейшей просьбой подумать, не сочтет ли она возможным передать Их Высочествам Тенку Аддину и Тенку Шахире, что мама их очень любит. Я заранее благодарна Ее Величеству за милостивое внимание, уделенное моей просьбе».
Повесив трубку, я еще долго хватала ртом воздух, как после долгого бега, дрожала и судорожно всхлипывала. Я не сомневалась, что, если у Эндах будет такая возможность, она обязательно постарается присматривать за моими детьми на расстоянии. И еще я знала, что я никогда не смогу узнать, достигло ли ее мое послание. Эта дверь навсегда захлопнулась передо мной.
В других случаях, когда я звонила во дворец, трубку снимали незнакомые мне слуги. Они с удовольствием играли со мной в жестокие игры, уверяли, что вся королевская семья на неопределенное время переехала в Сингапур и что ни у кого из них больше нет телефона. Иногда они просто надолго клали трубку на стол, и тогда я могла слышать, как они со смехом планируют, какую еще гадость сказать мне и чья теперь очередь развлечься. Они называли меня кафир и слугой сатаны, но меня это уже не задевало. Важным было только одно – любой ценой пробиться к детям. Только борьба за них давала мне силы жить. Они должны знать, что их мама не сдалась и никогда не сдастся.
В прессе регулярно продолжали появляться статьи о нас, и вся наша история стала напоминать какой-то мелодраматический сериал. Поток мнений, точек зрения и публичных обсуждений не иссякал. Я стала врагом номер один для разведенных отцов, лишенных права общаться с детьми, и любимой мишенью для проживающих в Мельбурне студентов из Малайзии. У нашей машины несколько раз прокалывали шины. Однажды, когда я остановилась на светофоре, какой-то пожилой человек стал колотить палкой в стекло автомобиля.
Дэвид Хиршфельдер, наш хороший друг и композитор, который позже будет номинирован на «Оскар» за музыку к фильму «Блеск», организовал публичное выступление других музыкантов и исполнителей с требованием к правительству вернуть Шахиру и Аддина. Я была бесконечно благодарна ему и другим участникам акции.
Стало известно, что лидер оппозиции Роберт Хилл потребовал проведения сенатского расследования в связи с похищением детей. Оно уже не могло помочь Аддину и Шах, но, возможно устранив некоторые пробелы в законодательстве, помогло бы другим семьям, оказавшимся в такой же ситуации.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.