Есенин Сергей Александрович

Есенин Сергей Александрович

(род. в 1895 г. — ум. в 1925 г.)

Русский поэт. В его жизни было много любовных историй и мало счастья.

У русского читателя к Сергею Есенину всегда было особое отношение. Мало кто из поэтов после Пушкина обладал такой естественной напевностью, стихотворной интонацией и силой простых человеческих чувств. К этому Есенин добавил щемящую печаль, тихую радость и немного наивный, но искренний восторг перед красотой природы. В то же время ему были присущи и некоторая манерность, и мания величия, откровенная игра на публику, доходящая до эпатажа, и буйство, особенно тогда, когда он предавался пьяному разгулу. Да и с женщинами отношения у Есенина складывались далеко не просто, хотя любим он был всегда и многими. А если иметь в виду еще и трагическую гибель поэта, то получится, что подлинное счастье он находил только в творчестве. Там, в стихах, вероятно, и следует искать настоящего Есенина с его неуемной любовью к жизни, к славе, к женщинам, веселой удалью и грустью об уходящем времени.

Сергей Есенин родился в крестьянской семье в одном из красивейших уголков России — селе Константиново Рязанской губернии, расположенном на высоком берегу реки Оки. Мать поэта, красавицу Татьяну Титову, в 16 лет выдали замуж за нелюбимого ею Александра Никитича Есенина: такова была воля ее своенравного отца. Двое первых детей у Есениных умерли в младенчестве, а третий сын, Сергей, родился 3 октября 1895 г.

Неприязнь к мужу, которого она видела очень редко из-за его частых отлучек в Москву на заработки, и постоянные ссоры с властной свекровью заставили Татьяну вернуться с трехлетним сыном в родительский дом. Дед с бабкой взяли внука на воспитание, а дочь отослали в Рязань зарабатывать на жизнь себе и сыну. И хотя в конце своей жизни Сергей Есенин создал почти общенародный культ матери, ждущей сына и страдающей о нем, но, по сути, в детстве он почти не знал ни материнской любви, ни материнской ласки. Как вспоминала сестра поэта Екатерина: «Сергей, не видя матери и отца, привык считать себя сиротою, а подчас ему было обидней и больнее, чем настоящему сироте. Бабушка часто кормила его потихоньку от снох, на всякий случай, чтобы не вызвать неприятности».

Отсутствие родительской любви сказалось на характере и душевном состоянии юного Есенина. Впечатлительность, чувство одиночества, незащищенность, преодолеваемые напускной дерзостью, — все это позже выявилось в буйном нраве и гордой самоуверенности. Но в детстве Сергей рос не забиякой и сорванцом, а, скорее, деревенским мечтателем. И не к простому крестьянскому труду его тянуло, а к стихам, которые он начал писать еще в отрочестве. Тогда же пришла к нему и первая любовь в лице Лидии Кашиной — красивой молодой женщины, жены генерала, владелицы большого поместья в Константиново. Она была на десять лет старше Есенина и имела двоих детей. В свое поместье Лидия приезжала без мужа, чтобы отдохнуть и развлечься. Среди ее развлечений — прогулки на породистой лошади по окрестным полям в костюме амазонки, а также любительские спектакли, которые ставились в богатом кашинском доме. На одном из таких представлений и познакомился шестнадцатилетний поэт с Лидией Кашиной.

Матери Есенина не очень нравились визиты сына к «барыне». Она прекрасно понимала, что привлекает Лидию в ее юном, красивом сыне. Татьяна Федоровна ничего не имела против флирта сына с местными учительницами, но богатая помещица, да намного старше его, да с двумя детьми… «Не пара она тебе, нечего ходить к ней. Ишь, нашла с кем играть!» — ворчала мать.

Но Есенин ревниво оберегал свои отношения с Кашиной от посягательств и насмешек домашних. К самой Лидии он, несомненно, испытывал чувства более глубокие, нежели почтительные или уважительные.

По-видимому, кульминацией этого таинственного романа была встреча Есенина с Кашиной летом 1917 г. К тому времени Лидия, продав свой дом в Константиново, переехала жить в другую усадьбу — Белый Яр, находящуюся в нескольких верстах от Константиново. Однажды утром Сергей сказал домашним, что уезжает в Яр с барыней. В тот день разразилась сильная буря, и Татьяна Федоровна очень переживала за сына, поскольку на разбушевавшейся Оке оборвался паромный канат, и паром унесло к шлюзам. Но Сергея на пароме не было, и вернулся он лишь поздно ночью, так никому ничего и не рассказав. Возможно, тогда были написаны эти строки: «Не напрасно дули ветры, Не напрасно шла гроза. Кто-то тайный тихим светом Напоил мои глаза».

В память о том лете и о каком-то прощании, ведомом только ему одному, Есенин через год написал стихотворение «Зеленая береза», посвященное Лидии Кашиной. Вполне вероятно, что и разговоры, которые он вел с Лидией в тот летний день, отразились впоследствии в одной из его самых лиричных поэм «Анна Снегина».

Но не только на Лидию Кашину заглядывался шестнадцатилетний Есенин, часто, хотя и не надолго влюбляясь в других девушек — то в Анюту Сардановскую, сестру своего друга, то в юную Машу Бальзамову. Читал им стихи, писал искренние, мелодраматические, немного пафосные письма, как бы желая вызвать сочувствие к своей судьбе. «Я не знаю, что делать с собой. Подавить все чувства? Убить тоску в распутном веселии?… Или — жить, или не жить?… Не фальшивы ли во мне чувства, можно ли их огонь погасить?» — писал он Бальзамовой в июле 1912 г.

Такое пессимистическое настроение объясняется тем, что в 1912 г. у Есенина произошел разлад с отцом: Александр Никитич был против того, чтобы сын зарабатывал на жизнь стихами. Он настаивал на том, чтобы Сергей пошел по его стезе и поступил в торговую лавку. На что сын заявил, что будет самостоятельно искать свое место в жизни.

В 1913 г. Есенин отправился в Москву на поиски работы. Устроился в типографии «Товарищества И. Д. Сытина», где работал сначала грузчиком, а затем корректором. Здесь он познакомился с Анной Изрядновой, которая тоже работала корректором. Она сама зарабатывала себе на жизнь, увлекалась модными поэтами Бальмонтом, Северяниным, Ахматовой, ходила на лекции и митинги. Есенин сразу же приглянулся Анне. В своих воспоминаниях она писала: «С золотыми кудрями он был кукольно красив, окружающие по первому впечатлению окрестили его вербочным херувимом». Правда, Анна отмечала, что не все любили Есенина из-за его самолюбия и некоторой заносчивости.

Молодая самостоятельная девушка, да к тому же и влюбленная, быстро привлекла внимание Есенина. Можно только гадать, любил ли он ее по-настоящему или ему недоставало заботы и ласки в Москве, где он оказался без друзей и знакомых. Но как бы там ни было, молодые сняли комнатку возле Серпуховской заставы и начали семейную жизнь. Однако очень скоро Анна поняла, что «вербочный херувим» вовсе не создан для семейной жизни, поскольку все его устремления связаны с поэзией. Домом он не занимался, деньги, если они имелись, тратил на книги и журналы. Да и с Анной обращался сурово, чуть ли не деспотично.

В конце 1914 г. Анна родила сына, Юрия. Почти сразу после рождения своего первенца Есенин переехал к друзьям, поскольку мужем он оказался, надо сказать, никудышным. Не нужны ему были ни семейный очаг, ни налаженный быт. Единственное, чем он мог заниматься, так это писать стихи. Уже тогда он смутно понимал, что поэзия станет для него всем в этой жизни. Семьи, детей, уюта, покоя — другими словами, всего того, о чем мечтает каждый обычный человек, у него не будет. Женщины, романы, увлечения — другое дело, как же поэту без них?

И все же, несмотря на то что семейная жизнь с Изрядновой длилась всего около года, Есенин сохранил к ней добрые чувства. С большим уважением вспоминали Анну Романовну и дети Есенина, Татьяна и Константин. Татьяна

Сергеевна писала: «Анна Романовна принадлежала к числу женщин, на чьей самоотверженности держится белый свет. Все, связанное с Есениным, было для нее свято, его поступков она никогда не осуждала и не обсуждала. Долг окружающих по отношению к нему был ей совершенно ясен — оберегать…»

С начала сентября 1913 г. Есенин начал посещать народный университет, который организовал Альфонс Львович Шанявский, заработавший огромный капитал на золотых сибирских рудниках. Это заведение так и называлось — «университет имени Шанявского». Полтора года учебы дали Есенину ту основу образования, которой ему так не хватало до сих пор. Вместе с товарищами по учебе молодой поэт наслаждался культурной жизнью Москвы, бродил по Третьяковской галерее, бывал в театрах. Но с кем бы ни встречался, какие бы разговоры ни вел, к концу 1914 г. он все чаще и чаще повторял: «Поеду в Питер, пойду к Блоку. Он меня поймет!»

В столице Есенин появился весной 1915 г. К этому времени он навсегда расстался с мыслью о работе, о службе, о постоянном заработке. Его будущая жизнь виделась ему только как жизнь поэта, свободного художника. Вероятно, именно поэтому был так важен для него отзыв о его стихах самого знаменитого поэта России, каким в те годы был Блок. И Есенин не ошибся в выборе авторитетного критика. Блок прослушал несколько стихотворений, одобрил их, охарактеризовав Есенина как «талантливого крестьянского поэта-самородка».

С легкой руки Блока, давшего Есенину рекомендательные письма к поэту Сергею Городецкому и влиятельному журналисту из «Биржевых ведомостей» Михаилу Мурашову, начался взлет есенинской известности. Вскоре он встретился с Зинаидой Гиппиус и Мережковским, навестил живших в Царском селе Гумилева и Ахматову, осенью побратался с Николаем Клюевым, приехавшим в Питер, чтобы познакомиться с рязанским самородком… «Литературная летопись не отмечала более быстрого и легкого вхождения в литературу. Всеобщее признание свершилось буквально за несколько недель. Я уже не говорю про литературную молодежь, но даже такие „мэтры“, как Вячеслав Иванов и Александр Блок, были очарованы и покорены есенинской музой», — вспоминал Рюрик Ивнев.

В литературных салонах Есенина окружили молодые поэты, представители не столько золотой, сколько «голубой» молодежи. Чаще всего они развлекались на вечеринках у Михаила Кузмина и Рюрика Ивнева. Ухаживали за поэтом-самородком и в богатых буржуазных салонах. Ему удивлялись, им восхищались, дамы угощали его, подавая еду на тарелках коллекционного фарфора, восторгались его стихами, красотой, васильковыми глазами и льняными кудрями.

По-крестьянски хитроватый Есенин сразу же почувствовал, что интерес к нему в этом обществе не всегда чист и бескорыстен. Он всем улыбался, позволял гладить себя по «бархатной шерсти», но уже тогда понимал, какими средствами достигаются успех и слава. И шел он к ним самым кратчайшим путем, ловко используя журналистов, издателей, хозяев салонов, встречающихся на его пути и неравнодушных к нему. Лишь к немногим из них он сохранил бескорыстные и дружеские чувства. Ивнев в связи с этим отмечал: «Конечно, он знал себе цену. И скромность его была лишь тонкой оболочкой, под которой билось жадное, ненасытное желание победить всех своими стихами, покорить, смять…»

Что касается женщин из литературной богемы, то к ним, по воспоминаниям В. Чернявского, Есенин относился «с вежливой опаской и часто потешал ближайших товарищей своими впечатлениями и сомнениями по этой части. С наивным юмором, немного негодуя, он рассказывал об учащающихся посягательствах на его любовь. Ему казалось, что в городе женщины непременно должны заразить его скверной болезнью. На первых порах ему пришлось со смущением и трудом избавляться от упорно к нему на колени садившейся с ласками маленькой поэтессы. Другая дама, сочувствующая адамизму, разгуливала перед ним в обнаженном виде, и он не мог понять, как к этому относиться, поскольку не знал, что в Питере такие шутки были в порядке вещей. Третья, наконец, оказавшись особенно решительной, послужила причиной его ссоры с одним из приятелей. Он ворчал шутливо: „Я и не знал, что у вас в Питере эдак целуются. Так присосалась, точно всего губами хочет вобрать“. Такова была среда, в которой вращался Есенин и к которой он инстинктивно относился настороженно».

1915 г. стал для Есенина в определенном смысле знаменательным. В октябре он познакомился с известным крестьянским поэтом Николаем Клюевым, оказавшим огромное влияние на молодого Есенина. Это знакомство и положило начало их легендарной дружбе-вражде, в глубинах и тонкостях которой до сих пор разбираются литературоведы и биографы.

Надо сказать, что любовь у Клюева к Есенину была не только любовью поэта к поэту. Выходец из старообрядческой семьи, прошедший послушание на Соловках и искус в хлыстовских и скопческих сектах, Клюев имел наклонность к чувству, которое сегодня называют нетрадиционной любовью. Естественно, что юный красавец Есенин сразу же стал объектом и поклонения Клюева, и его притязаний. По воспоминаниям современников, Николай часто публично демонстрировал свою якобы влюбленность в молодого поэта, например, садился рядом с ним, когда хвалили стихи Есенина, начинал гладить его по спине, приговаривая: «Сокол ты мой ясный, голубень-голубарь» и тому подобное.

Есенин, который сразу же признал в Клюеве своего учителя, оказался в глупейшем положении. Рвать с поэтом, стихи которого он ценил и без которого не мыслил своего дальнейшего пути к завоеванию читательских умов и сердец, ему конечно же не хотелось. Но и потакать Клюеву — он, молодой, красивый юноша со здоровыми мужскими инстинктами — конечно же не мог. Да и приставания друга иногда с трудом выносил. Об этом, в частности, свидетельствовал С. Городецкий: «У всех нас после припадков дружбы с Клюевым бывали приступы ненависти к нему. Бывали они и у Есенина. Помню, как он говорил мне: „Ей-богу, я его пырну ножом, Клюева“».

Скорее всего, Есенин отстоял себя от болезненных притязаний собрата, и именно это позволило ему позже с добродушным смехом относиться к клюевской патологической слабости, видеть в нем не драматические, а именно комические черты.

Современники поэта, касаясь темы его отношений с Клюевым, отмечая, что Есенин «буквально благоговел перед Клюевым как поэтом», сделали запретной тему их личных отношений. Так, В. Чернявский писал: «Эти сложные взаимоотношения двух индивидуально ярких поэтов, о которых опасно говорить в коротких словах, неизбежно станут большой и, вероятно, загадочной темой для будущего исследователя; она потребует тонкого и бережного анализа, которому не пришло еще время».

К сожалению, предостережения Чернявского не были учтены литературоведами. Связь Есенина с Клюевым не раз становилась предметом оживленных дискуссий, не всегда корректных и нередко принимающих однобокий характер. При этом часто упускалось из виду, что именно по инициативе Есенина произошел его разрыв с Клюевым, о чем последний горько сожалел и всячески сокрушался по поводу конца дружбы с «жавороночком». Примечательно, что, расставшись с Клюевым, Есенин тут же сбросил с себя опереточное одеяние (раньше на эстраде он появлялся не иначе как с завитыми в кольца кудряшками золотистых волос, в голубой шелковой рубахе с серебряным поясом, в бархатных навыпуск штанах и высоких сафьяновых сапожках, да еще и с балалайкой) и уже с 1917 г. одевался подчеркнуто аристократично. Кстати, бельгийский поэт Франц Элленс, переводивший на французский язык есенинского «Пугачева» и встречавшийся с Есениным в 1923 г. в Париже, отмечал: «Этот крестьянин был безукоризненным аристократом…»

Летом 1917 г. Есенин познакомился с молодой красивой секретаршей из эсеровской газеты «Дело народа» Зинаидой Райх. Любовь вспыхнула мгновенно, и в августе они обвенчались. Первое время молодожены жили врозь, как бы присматриваясь друг к другу. Но вскоре поселились вместе, и Есенин даже потребовал, чтобы Зинаида оставила работу. Жили без особого комфорта, но не бедствовали, и даже принимали гостей. С гордостью Есенин сообщал всем и каждому: «У меня есть жена». Даже Блок удивленно отметил в дневнике: «Есенин теперь женат. Привыкает к собственности».

Однако времена были трудные, голодные, о «собственности» не приходилось и мечтать. И посему семейная идиллия быстро закончилась. На некоторое время молодые супруги расстались. Есенин отправился в Константиново, Зинаида Николаевна была беременна и уехала к своим родителям в Орел, где в мае 1918 г. родилась дочь Татьяна. Спустя почти два года родился их второй ребенок — сын Константин. Но семейного гнезда уже не было. Как писала дочь Есенина, Татьяна: «Насовсем родители разъехались где-то на рубеже 1919–1920 годов, после чего уже никогда вместе не жили».

Зинаида Райх прожила бурную, насыщенную жизнь, полную триумфов и драм. Трагичным оказался и ее конец. В одну из страшных ночей 1939 г., вскоре после ареста ее второго мужа режиссера Мейерхольда, она была найдена в квартире мертвой с многочисленными ножевыми ранениями. Убийц не нашли. Как водится, после этого по Москве пошли слухи, что она якобы обещала рассказать какую-то правду о смерти Есенина. Но сколько тогда ходило таких слухов!

Разрыв с Зинаидой Райх был для Есенина подлинной трагедией. Ни один свой разрыв с женщиной поэт не переживал так тяжело, как этот, ставший для него, да и для нее тоже, незаживающей раной. То, что он «свою жену легко отдал другому» и «Любимая! Меня вы не любили…» мучило Есенина до конца жизни.

Возможно, этот разрыв послужил одним из поводов к тому, что начиная где-то с 1921 г. Есенин пристрастился к вину. Все чаще и чаще, ссылаясь на скуку и усталость, он предлагал приятелям завернуть в тот или иной кабачок. Правда, он не столько пьянел от вина, сколько досадовал на чье-то не понравившееся ему в разговоре замечание, и тогда уже доводил себя до буйства и бешенства.

Именно в этот период в жизнь поэта вошла женщина поистине роковая. Айседора Дункан, знаменитая американская танцовщица, ирландка по происхождению, появилась в России 24 июля 1921 г. в сопровождении ученицы и приемной дочери Ирмы и камеристки Жанны. Приехала якобы по «приглашению Советского правительства», хотя есть версия, что это был не более чем рекламный трюк. Дело в том, что в Европе успех Дункан был чрезвычайно кратковременным. Ее публичные выступления против «классического балета», ее «концепции танца будущего» вызывали не более чем тягу к необычному, шокирующему, провоцирующему спор или скандал зрелищу.

Безусловно, Айседора была талантливой актрисой, одержимой идеей обновления балета, но переворота в балетном искусстве ей все-таки совершить не удалось. Да и возраст уже не позволял. В 1921 г. ей исполнилось 43 года, хотя она все еще была на редкость хороша и обаятельна.

Женщина по сути своей богемная, Дункан чувствовала себя как рыба в воде в кругу московских писателей, художников, актеров. Именно в одном из самых известных мест артистической Москвы — в студии художника Георгия Якулова — произошла осенью 1921 г. ее встреча с Есениным. Дункан и Есенин сразу потянулись друг к другу. Они никого не замечали вокруг себя, разговаривали больше жестами и взглядами, при этом прекрасно понимая друг друга. Английского языка Есенин не знал, да и не собирался его учить. Айседора же едва владела русским языком. Под утро Дункан отправилась домой, Есенин уехал с ней. С этой ночи особняк на Пречистенке, где она обитала, стал есенинским пристанищем.

Это была встреча родственных душ. Оба — и Дункан, и Есенин — отличались редкой душевной щедростью и мотовством. Айседора бездумно проматывала состояния своих мужей и свои собственные гонорары. Есенин точно так же поступал со своими жалкими заработками. Еще один момент. Если Дункан увидела, помимо всего прочего, в Есенине сходство со своим трагически погибшим малолетним сыном, то для Есенина не меньшее значение имело ощущение не столько женской, сколько материнской ласки, которой ему не хватало в детстве. Да и женщины, которых он любил, все были старше его. Лидия Кашина — на десять лет, Анна Изряднова — на 4 года, Айседора Дункан — на 16 лет; старше была и Августа Миклашевская… Исключение составляла лишь Софья Толстая.

Очень скоро очарование Айседоры развеялось, и она стала надоедать Есенину. От ее ласк временами становилось тошно. Тогда он сбегал. Ночевал у друзей. Так проходил день, другой, третий, неделя. Но потом снова возвращался. «Любит меня… Чудная какая-то… Добрая… Славная… Да все у нее как-то не по-русски», — объяснял он свое возвращение.

В апреле 1922 г. Дункан решила отправиться в Европу, но не одна, а с Есениным. Для этого она обратилась к одному импресарио с просьбой организовать двухнедельные гастроли ее, Ирмы, «великого русского поэта Есенина» и двенадцати своих учениц. Для получения заграничных паспортов Есенину и Айседоре пришлось пойти в загс и зарегистрировать свой брак. При этом поэт решил взять себе двойную фамилию: «Есенин-Дункан».

В начале мая молодожены прибыли в Берлин и поселились в одном из лучших отелей города. Там они провели полтора месяца, периодически выезжая в другие города Германии. Есенин в Берлине вел достаточно деловой образ жизни. Он посещал редакции, оговаривал с издательствами планы издания своих книг. Вечером, как правило, его ожидали гости, встречи, выступления, неизбежная выпивка и, конечно, скандалы с женой. В конце концов Есенин сбежал от Дункан и спрятался в одном из семейных пансионов, где полностью расслабился, спокойно попивал водочку с друзьями и писал стихи.

Узнав о его побеге, Айседора села в машину и за три дня объездила все отели и пансионаты в городе. Наконец, нашла беглеца и ворвалась в тихий пансион ночью, когда хозяева и жильцы уже спали, а Есенин с друзьями спокойно играл в шашки. Разъяренная женщина перебила всю посуду, сорвала со стены огромные часы, разорвала кружевные гардины. Закончив разбой, Айседора увела с собой перепуганного Есенина.

Дункан пришлось уплатить огромный штраф за разгром, после чего она вместе с Есениным решила уехать во Францию. Но поскольку французские визы еще не были получены, решено было заехать в Кельн, Страсбург, побывать в Бельгии и Швейцарии.

Как в наркотическом сне, пролетели перед взором Есенина великие немецкие города. Не потому, что он очень часто бывал пьян, он и трезвый не очень интересовался их достопримечательностями, как, впрочем, и Францией, и Италией, где они пробыли почти три месяца.

В сентябре 1922 г. Есенин и Дункан прибыли в Нью-Йорк. И здесь не обошлось без скандала — представители иммиграционного ведомства долго не выдавали им разрешение на въезд в Америку, опасаясь пропаганды коммунистических идей.

Опасения были не напрасными. Хотя Есенин и Дункан дали расписку о том, что они обязуются на представлениях не петь «Интернационал», этот революционный гимн звучал на всех выступлениях танцовщицы. Что на них творилось, можно судить по отзывам о концерте в симфоническом павильоне Бостона, где собралось 10 тысяч зрителей. Айседора кричала о своей любви к большевистской России. Публика на галерке, захлебываясь от восторга, ринулась в партер, требуя исполнения «Интернационала». Дело дошло до того, что в зал въехала конная полиция и стала разгонять толпу. А Есенин в это время, по-видимому, больше от отчаяния, чем от озорства, открыл окно туалетной комнаты, выставил красный флаг и стал размахивать им, крича: «Да здравствует Советская Россия! Да здравствует большевизм!»

После Америки у Айседоры были запланированы выступления в Париже. Есенин уехал в Берлин, вскоре Дункан приехала к нему. И опять началось: шампанское, русские песни, танцы, сцены ревности, битье посуды, изгнание из отелей, успокаивающие уколы. Закончилось все семейным советом, на котором Айседора решила, что они должны вернуться в Россию. Туда они благополучно и прибыли в августе 1923 г.

О Европе Есенин почти никогда не говорил. Только по приезде бросил фразу: «Европа — мразь». Америка была удостоена более пространных излияний. «Да, я скандалил, — откровенничал он со своим другом Л. Повицким, — мне это нужно было. Мне нужно было, чтобы они меня знали, чтобы они меня запомнили. Что… я им стихи читать буду? Американцам стихи? Я стал бы только смешон в их глазах. А вот скатерть с посудой стащить со стола, посвистеть в театре, нарушить порядок уличного движения — это им понятно. Если я это делаю, значит, я миллионер, мне, значит, можно. Вот и уважение готово, и слава, и честь! О, меня они теперь помнят лучше, чем Дункан!..»

Не прошло и двух недель после возвращения из-за границы, как Есенин разорвал брачные отношения с Дункан и съехал с Пречистенки. Почти два месяца он скитался по разным квартирам, пока, наконец, не обосновался у Галины Бениславской, сотрудницы газеты «Беднота». Уже несколько лет страстно влюбленная в Есенина, она предоставила ему угол в своей комнате в Брюсовском переулке.

«Галина Артуровна Бениславская, или просто Галя, как звали ее мы, была молодая, среднего роста, с густыми длинными черными косами и черными сросшимися бровями над большими зеленовато-серыми глазами… Отец у Гали был француз, мать — грузинка», — так описывала эту женщину сестра поэта, Александра.

Есенин был искренне благодарен этой женщине, приютившей его и взявшей в дальнейшем в свои руки все дела по устройству рукописей и книг. Но при этом не испытывал к ней никаких сердечных чувств, что конечно же травмировало и оскорбляло ее. Открытые свидания с крутящимися вокруг девицами вроде Риты Лившиц, Нади Вольпин или Агнессы Рубинчик доставляли ей немалые страдания, как и поездки Есенина на Пречистенку. Он долго еще не находил в себе сил окончательно порвать с Дункан и, уже оставив ее, испытывал обостренное желание видеться с ней хоть раз в неделю.

Двусмысленность отношений с Бениславской мучила и раздражала Есенина. Он жил в квартире у женщины фактически на правах мужа, здесь его ждали, заботились о нем, он полностью доверял ей свои деловые отношения — но и только! К Галине Есенин не испытывал ничего похожего на любовь. Хотелось чего-то высокого, чистого, постоянного.

Это «высокое» почудилось ему в актрисе Камерного театра Августе Миклашевской, с которой он встречался около месяца. Через много лет Миклашевская вспоминала, с какой удивительной нежностью и благородством относился к ней Есенин, как он повторял ей во время почти ежедневных встреч: «Я с вами, как гимназист». Писала с долей удивления, что не слышала от него ни одного не только грубого, но даже и резкого слова. Как будто во время встреч с ней отходило в сторону все, что мучило его, улетучивались тяжелые, невеселые думы, а сам он преображался на глазах.

Есенин посвятил Миклашевской семь стихотворений, составивших цикл с озорным названием «Любовь хулигана». Пожалуй, больше никому он не писал таких пронзительных строк:

Заметался пожар голубой,

Позабылись родимые дали.

В первый раз я запел про любовь,

В первый раз отрекаюсь скандалить.

Но встречи становились все реже и реже. И однажды, увидев Миклашевскую на улице, соскочив с извозчика, Есенин подбежал к ней и сказал: «Прожил я с вами всю нашу жизнь».

Здесь уместно заметить, что в своих любовных стихах Есенин никогда ничего не придумывал. Друг поэта И. Грузинов отмечал: «Всякая черточка, даже самая маленькая, в его стихах, если стихи касаются его собственной жизни, верна. Сам поэт неоднократно указывает на автобиографический характер его стихов…»

Это в какой-то степени может относиться и к знаменитому циклу «Персидские мотивы», написанному в Баку и Батуме, где Есенин жил несколько месяцев в 1924–1925 гг.

Из писем 1924–1925 гг. можно подумать, что Есенин жил в Батуме замкнуто и одиноко. «…Увлечений нет, — писал он Бениславской. — Один. Один. Хоть за мной тут бабы гоняются. Как же? Поэт ведь. Да какой еще известный. Все это и смешно и глупо».

Хотя такие уверения не совсем соответствуют действительности. Были в Батуме и женщины, в их числе и Шаганэ Тертерян, и попытки драк, и другие всевозможные чудачества. Батумская знакомая Есенина Анна Лаппа-Старженецкая в своих воспоминаниях писала: «В те годы в Грузию, особенно в Батум, стекалось множество беженцев из России, женщин из богатых семей, перепуганных победоносным шествием большевиков. Многие выехали за границу, но многие осели в городе. Большинство женщин, не привычных ни к какому труду, хотя и образованных, предпочли „веселиться“ и вести легкую жизнь. Они были желанными гостями в доме княгини Тамары Михайловны Накашидзе, на нижнем этаже которого разместилось представительство англо-американской фирмы „Стандарт ойл“. Когда рассказывающая мне об этом Мария Михайловна Громова навестила свою знакомую Накашидзе с целью снять у нее комнату внизу, та ответила: „Что вам там нужно? Там бордель, конечно, негласная“. Вот в этой-то бордели встречался Сергей Есенин в бытность свою в Батуме со всеми женщинами, которые его осаждали, в том числе и с Ольгой Кобцовой, и с Есауловой, с Соколовской, с Шаганэ Тертерян. А не в „обществе педагогов“, как говорит Шаганэ, ибо в двухклассной армянской школе, где она временно работала групповодом „нулевки“, не было никаких педагогов, кроме ее сестры Катры».

Возможно, Анна Лаппа-Старженецкая полемизировала с Л. Повицким, который писал: «Сергей Александрович познакомился в Батуме с молодой интересной армянкой по имени Шаганэ…» Интересна была и ее младшая сестра Катя, тоже учительница. Она знала стихи Есенина и потянулась к нему всей душой. Есенин, однако, пленился ее сестрой, с лицом совершенно нетипичным для восточной женщины. Есенина пленило в ней и то, что:

Там, на севере девушка тоже,

На тебя она очень похожа…

Внешнее сходство с любимой девушкой и ее певучее уменьшительное имя вызывали у Есенина большое чувство нежности к Шаганэ. Свидетельство этому — стихи, посвященные ей в цикле «Персидские мотивы».

Сам же Есенин, кроме стихов, других биографических сведений на сей счет не оставил.

1 марта 1925 г. Есенин вернулся в Москву. И мартом этого года датируется его знаменитое стихотворение «Собаке Качалова». Там есть такие строки:

Мой милый Джим, среди твоих гостей

Так много всяких и не всяких было.

Но та, что всех безмолвней и грустней,

Сюда случайно вдруг не заходила?

Она придет, даю тебе поруку,

И без меня, в ее уставясь взгляд,

Ты за меня лизни ей нежно руку

За все, в чем был и не был виноват.

Скорее всего, эти строки обращены к Галине Бениславской, которой незадолго до этого Есенин написал жестокое и оскорбительное письмо: «Милая Галя! Вы мне близки как друг, но я Вас нисколько не люблю как женщину». Он сознательно шел на открытый разрыв с Бениславской, поскольку в его жизнь вошла другая женщина — Софья Толстая, внучка великого писателя. Неожиданно и легкомысленно он принял решение жениться на ней.

По иронии судьбы, их знакомство произошло по случаю дня рождения Бениславской. 5 марта 1924 г. Галина устроила вечеринку, на которую была приглашена и Софья Толстая с ее любовником писателем Борисом Пильняком. Как писала сама Толстая, эта встреча «решила мою судьбу… Через несколько месяцев, весной 1925 г. я вышла за него замуж, в декабре Сергея Александровича не стало. Что я тогда пережила… Страшно подумать!»

Но в то время Есенин, представляя Галину друзьям, иногда называл не только своим другом, но и женой. И она никак не могла ожидать такого предательства. Тем более что в декабре 1924 г. Есенин писал из Батума: «Может быть, в мире все мираж, и мы только кажемся друг другу. Ради бога, не будьте миражом Вы. Это моя последняя ставка, и самая глубокая…»

Оказалась, что последнюю ставку он сделал на Софью Толстую. Как женщине, отдавшей свою жизнь Есенину, Бениславской было еще больнее оттого, что Софья была заурядной и неинтересной, полностью проигрывала по сравнению с ней. В этой невысокого роста женщине, с небольшими пронзительными глазами и нависшими бровями, многие видели поразительное сходство со знаменитым дедом. Характер у нее был неровный — в гневе она бывала властна и резка, и ласкова в хорошем настроении.

В душе у оскорбленной и униженной Бениславской бушевали настоящие страсти. Их она изливала в своем дневнике: «Погнался за именем Толстой — все его жалеют и презирают: не любит, а женится… даже она сама говорит, что будь она не Толстая, ее никто не заметил бы… Сергей говорит, что он жалеет ее. Но почему жалеет? Не пожалел же он меня. Не пожалел Вольпин, Риту и других, о которых я не знаю… Спать с женщиной, противной ему физически, из-за фамилии и квартиры — это не фунт изюму».

И правда, Есенин не выглядел счастливым женихом. То он трезвый, тихий приходил с невестой к друзьям, а то смертельно пьяный кричал: «Вчера сбежал от невесты! Свадьбы не будет!» Затем снова мирился с Софьей.

Еще один нюанс. В то время, когда полным ходом шло сватовство к Толстой, у поэта возникли весьма серьезные отношения с Ириной Шаляпиной — дочерью великого русского певца. Он полушутя говаривал приятелям: «Что лучше — Есенин и Шаляпина или Есенин и Толстая?» Отношения, как можно предположить, развивались бурно и весьма драматично. Никто уже не скажет, с чего они начались и что послужило толчком к разрыву. Достоверно известно, что Есенин написал более двух десятков писем, адресованных Ирине Шаляпиной, которая их уничтожила — все до одного.

Так или иначе, он сделал свой выбор, женившись на Софье. Возможно, рассчитывал обрести наконец свой угол и зажить нормальной семейной жизнью. Но надежды оказались напрасными. «…С новой семьей вряд ли что получится, — жаловался он Вержбицкому буквально в первый месяц после свадьбы, — слишком все здесь наполнено „великим старцем“, его так много везде, и на столах, и в столах, и на стенах, кажется, даже на потолках, что для живых людей места не остается. И это душит меня…»

Многие в то время говорили о беспробудном пьянстве поэта и даже строили планы помещения его в клинику для лечения. Но вот парадокс: именно два последних года своей жизни он работал как одержимый. Тогда было написано около сотни прекрасных стихотворений, не говоря о крупных поэмах. Друзья-собутыльники появлялись уже после работы — один-два стакана водки, и начиналось буйство. Но те, кто видел трезвого Есенина, отмечали, что он был деликатным и даже нежным человеком, сдержанным даже со своими врагами.

В ноябре 1925 г. Есенин все-таки решил подлечить нервы и лег в клинику, но пробыл в ней недолго. 21 декабря 1925 г. он прервал лечение и решил отправиться в Ленинград. Собирался основательно. В Госиздате написал заявление об отмене всех доверенностей на гонорары, снял все деньги со сберкнижки. Перед самым отъездом он появился в квартире брошенной им Софьи. Мрачный, насупившийся, Есенин кое-как сложил вещи в несколько чемоданов, буркнул: «До свидания» — и, не обращая ни на кого внимания, ушел. Оказалось, навсегда.

По прибытии в Ленинград Есенин сразу же отправился в гостиницу «Англетер». А через четыре дня, 25 декабря 1925 г. его не стало. По официальной версии, он покончил жизнь самоубийством, повесившись в своем номере.

Хоронили Сергея Александровича Есенина с большим размахом. Расходы по погребению взяло на себя государство. Было решено перевезти тело в Москву для захоронения на Ваганьковском кладбище. На Доме печати висел транспарант: «Тело великого русского национального поэта Есенина покоится здесь». На кладбище поэта провожали толпы людей. Под плач и крики «Прощай, Сережа!» гроб опустили в могилу. На насыпанном холме воздвигли простой деревянный крест…

Галина Бениславская почти год спустя, 3 ноября 1926 г., застрелилась на могиле Есенина. Ее похоронили рядом с ним.

Уже после смерти Есенина исследователи его творчества отмечали, что чистое счастье любви поэт испытывал лишь тогда, когда эта любовь была как бы неземной, идеальной. Именно такое ощущение рождало, возможно, самые светлые страницы есенинской лирики, и именно мечта о такой бестелесной, не плотской, вечно длящейся любви не оставляла его на протяжении всей жизни. Возможно, поэтому самые светлые воспоминания Есенина были о женщинах, которых он любил, но которые сказали ему «нет». Собственно, и к любви, и к жизни Есенин отнесся как к волшебной сказке. А когда сказка закончилась, то любовь и жизнь потеряли всякий смысл.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.