Свидетель преступлений и славы отечества

Свидетель преступлений и славы отечества

Я напишу в этой главе о человеке, вошедшем в историю. Он в годы войны командовал Московским военным округом, обороной Москвы на ближних подступах. Легендарный парад в ноябре 1941, с которого бойцы шли защищать Москву, проходил под его командованием. Мне суждено было с ним породниться — это прадед моих детей. Мой младший сын назван в честь него, и стал полным его тезкой — Павел Артемьевич Артемьев.

Знакомство наше произошло почти сразу после нашей с Артемом свадьбы. Вернулись с Черного моря и поехали на улицу Горького, к дедушке и бабушке.

Началось знакомство. Один из первых вопросов — для затравки — о моей девичьей фамилии. Они, конечно, знали, но с чего-то же надо было начать.

Я ответила.

И тогда Павел Артемьевич принялся рассуждать. Он четко и вполне доброжелательно рассказал мне о том, что говорил о евреях товарищ Сталин. Я росла совсем в другой среде, в которой товарища Сталина не цитировали. Мне, собственно, прямо скажем, дела никакого не было до сталинских мыслей. Но что делать? Оказалось, Сталин делил евреев на ненадежных, непоследовательных космополитов и верных коммунистов.

— Например, Каганович, — сказал Павел Артемьевич, — верный и последовательный коммунист.

Я не понимала, почему при первом знакомстве с дедушкой мужа должна выслушивать странные рассуждения о хороших и плохих евреях. Кстати, в гитлеровских концлагерях тоже существовало такое понятие. Хорошим (полезным) евреям позволено было прожить несколько дольше, чем плохим.

Что дальше?

Потом я поняла, что, рассуждая со мной на тему евреев, Павел Артемьевич давал мне понять, что мне надо будет как-то себя проявить, чтобы последователи товарища Сталина могли причислить меня к хорошим.

— А русские, — спросила я, — они как? Делятся или нет? У меня мама русская.

— Иосиф Виссарионович очень любил и ценил русский народ.

Уже хорошо.

Потом эта тема развеялась, пошел обычный человеческий разговор. Ефросинья Никифоровна накрыла на стол, пили чай…

В общем, знакомство прошло в теплой дружеской атмосфере, как принято было тогда говорить. Потом мы часто встречались. Павел Артемьевич приезжал к нам, мы, естественно, ездили к нему. Когда на свет появилась Оленька, одно лето провели у него на даче в Химках… Замечательное лето… Там, в Химках, зародился наш второй ребенок — сын Захар.

Павел Артемьевич много рассказывал о себе и о Ефросинье Никифоровне, с которой прожил всю жизнь — от ранней молодости до глубокой старости. Жена его, в девичестве Нечипоренко, из рода знаменитых казаков Запорожской Сечи, обладала сильным характером и редкой преданностью.

Но — расскажу все по порядку. Кое-где мне придется сделать небольшие экскурсы в детали истории для тех читателей, кто еще не знает, что происходило в нашей стране больше века назад, например.

Волей судьбы прадед моих детей стал свидетелем и участником крупнейших (а часто и загадочнейших) событий истории нашей Родины.

Павел Артемьевич Артемьев родился в русской патриархальной многодетной крестьянской семье 29 декабря 1897 года в деревне Лисичкино (ныне Новгородской области). Здесь столетиями обитали его предки. Из поколения в поколение уклад жизни оставался практически незыблемым, пока не грянули судьбоносные перемены в жизни империи, пока крестьянство, обретшее долгожданную независимость, не принялось нищать и не подалось на заработки в города в поисках лучшей доли. А зачастую даже не доли, а просто — лишнего куска, чтобы прокормить голодные рты. Так поступил отец Павки (так его называли в семье) Артемий Артемьев, отправившийся в Петербург и поступивший рабочим на Путиловский завод. Его трудами кормились более десяти человек.

Когда Павке исполнилось семь лет, отец взял его из деревни к себе, на завод, чтобы приспосабливался к труду и не был лишним ртом в семействе. Тут, в Петербурге, и произошло то, решившее всю судьбу маленького пока еще человека, событие. Отнюдь не частное. Скорее — грандиозный исторический катаклизм, причины и детали которого до сих пор не ясны историкам. И вряд ли будут окончательно прояснены. Хотя в общих чертах все известно. И вполне хрестоматийно.

И правда — ну кто не помнит о событиях 9 января 1905 года? Кровавое воскресенье — спроси у любого, скажет сразу. И чье юное сердце не откликнулось на рассказ школьного учителя о рабочих, шедших с иконами, хоругвями и портретами царя подавать главе самодержавной России прошение об улучшении их ужасной участи, но жестоко, в упор расстрелянных казаками?

Это возмутительное событие, ставшее началом Первой русской революции и — шире — началом конца императорской России поражает своей бессмысленностью.

Лично меня, даже ребенком, даже воспитанным в духе полного неприятия царизма и всего нашего с вами прошлого, в первую очередь взволновали очевидные вопросы: почему царь не вышел к народу, почему открыли огонь по безоружным, почему все это неясно называлось провокацией и против кого, собственно, эта провокация затевалась. Именно потому, что вопросы остались загадкой, эти события не вычеркнуты сознанием, как многие другие исторические факты, а продолжают будоражить и волновать.

К началу 1905 года положение в стране было предельно обострено. Русско-японская война. Потери и унижение армии. Накануне под натиском японцев на Дальнем Востоке пала крепость Порт-Артур. Ослабления и поражения России жаждали не только внешние враги России, но и внутренние «бесы»-разрушители, уже многие годы подтачивавшие основы государственного строя страны. Среди рабочих крупных заводов (не забудем, что рабочие эти были в массе своей вчерашними доверчивыми и основательными крестьянами, плохо сориентированными в новой для них обстановке) велась разрушительная агитация со стороны целого ряда группировок: большевиков, меньшевиков, эсеров-террористов, анархистов и проч., и проч. Положение же рабочих и впрямь было таково, что молчать становилось невозможно: рабский труд, мизерная заработная плата, чудовищные условия труда и быта побуждали к действию даже самых терпеливых и молчаливых.

Январь 1905-го ознаменовался стачкой рабочих Путиловского завода, которая перекинулась на другие промышленные предприятия города. Требования рабочих удовлетворены не были. Надеяться оставалось лишь на царя, который один, по наивной народной вере, мог заступиться и подсобить.

Из петиции рабочих царю: «Мы обнищали, нас угнетают, обременяют непосильным трудом, над нами надругаются, в нас не признают людей, к нам относятся, как к рабам, которые должны терпеть свою горькую участь и молчать. Мы и терпели, но нас толкают все дальше в омут нищеты, бесправия и невежества, нас душит деспотизм и произвол, и мы задыхаемся…

Нас поработили, и поработили под покровительством твоих чиновников, с их помощью, при их содействии. Всякого из нас, кто осмеливался поднять голос в интересах рабочего класса и народа, бросают в тюрьмы, отправляют в ссылку. Карают, как за преступление, за доброе сердце, за отзывчивую душу…

Государь! Разве это согласно с божескими законами, милостью которых ты царствуешь? И разве можно жить при таких законах? Не лучше ли умереть — умереть всем нам, трудящимся людям России?»

Сейчас, более чем век спустя, можно дать однозначную стилистическую характеристику воззвания: оно носит явно провокационный характер. Темпераментная риторика, отсутствие конкретных фактов и призыв к смерти — все это характерные черты революционной пропаганды, оказавшейся впоследствии весьма действенной.

Однако надо подчеркнуть, что подавляющее большинство рабочего люда, собравшегося в то январское воскресенье на мирное шествие к императору, с текстом петиции знакомы не были и умирать не собирались. Ими двигала вера в доброго царя, не знающего о масштабах произвола и безобразиях, царящих в стране.

Рано утром в часовне Путиловского завода отслужили молебен о здравии царя. Со всех концов Петербурга двинулись люди к Зимнему дворцу. В целом историки называют колоссальное количество участников мирного шествия — около 140 тысяч человек. Шли с иконами, хоругвями, портретами царя, пели молитвы и «Боже, Царя храни». Большинство собралось как на праздничное гуляние: с женами, ребятишками.

Однако в город заранее были стянуты войска и приведена в боевую готовность полиция. Такие же православные русские люди, как и те, кто шли к царю с челобитной.

И произошло непоправимое: свои расстреляли своих — братьев по вере, языку, крови. Великий провидец поэт Максимилиан Волошин писал в 1905 году:

О, камни мостовых, которых лишь однажды

Коснулась кровь! Я ведаю вам счет!

Я камни закляну заклятьем вечной жажды,

И кровь за кровь без меры потечет.

(«Ангел мщенья»)

Гремели залпы, падали один за другим убитые, падали простреленные иконы и портреты государя.

Рабочий Путиловского завода Артемий Артемьев нес на плечах семилетнего сынишку, как и многие рядом. Они надеялись, что детям удастся посмотреть на царя, когда тот выйдет к ним — к своим верноподданным.

Когда зазвучали выстрелы, отец мгновенно среагировал. Он схватил Павла в охапку, перебросил его через ближайшую ограду и приказал лежать, не поднимая головы, что бы ни происходило. Мальчик в точности исполнил приказ: лежал до наступления темноты среди мертвых и раненых. На холоде, свернувшись в клубок и боясь дышать, чтобы не увидели пар изо рта и не добили живого. Потом отец нашел его. Они остались целыми-невредимыми. Но это были уже совсем другие люди.

Мистическое значение этого события в жизни народа трудно переоценить. Произошло убийство веры и надежды. Чем заполняется душа народная и человеческая после подобного опустошения?

Возвращаясь к не решенным в детстве вопросам, приведу следующие факты и соображения. Как ныне известно, царь в тот день в Петербурге не был. Однако надежды рабочих на встречу с ним подогревались тем, что императорские штандарты, приспускавшиеся во время его отсутствия в столице, в тот день были подняты, недвусмысленно обозначая его присутствие. Именно эти предательски поднятые штандарты и отвратили народные массы от царя, не вышедшего к просителям, пренебрегшего страданиями подданных.

Существует также ряд свидетельств того, что не войска начали стрелять первые по безоружным, а, напротив, сначала раздались одиночные выстрелы со стороны толпы, на что и было отвечено огнем.

Кому же нужно было чудовищное кровопролитие? И против кого затевалась провокация, в ходе которой жизни людей были лишь мелкой разменной монетой?

Похоже, что именно государь и был объектом провокации. Он оставался в проигрыше в любом случае. Пребывал бы во дворце и вышел бы к народу, скорее всего был бы убит выстрелом из толпы (деда его, Александра Второго, царя-освободителя выбрали в качестве жертвы «народные заступники» и успешно осуществили задуманное).

В случае его отсутствия достаточно было спровоцировать стрельбу.

Все получилось по замыслам народных растлителей. Лучше нельзя было и представить, ибо штандарты, обозначавшие, что царь рядом и — пренебрег, делали его образ не просто непривлекательным, а отвратительно преступным.

Эти детали указывают, что провокация была, скажем так, двусторонней: как со стороны бунтовщиков, так и со стороны некоторых приближенных императора. Окруженный со всех сторон врагами режима и личными недоброжелателями, царь был обречен.

Но чтобы понять причины и следствия, надо отдалиться на значительный временной промежуток.

Жизненный путь ребенка (и далеко не его одного) был предрешен пережитым 9 января 1905 года кошмаром.

Из справки Министерства обороны Российской Федерации: Артемьев Павел Артемьевич, советский военачальник, генерал-полковник (1942). На военной службе с 1918. Окончил Высшую пограничную школу (1925), Военную академию им. М. В. Фрунзе (1938), курса при Высшей военной академии (1949). Участник Гражданской войны в России: минер-подрывник, затем политрук роты, военком батальона. С 1921-го проходил службу во внутренних и пограничных войсках: военком Екатеринославского кавалерийского полка, затем 91-й дивизии войск ОГПУ (с 1923). С 1926-го комендант пограничного участка, с августа 1931-го командир полка внутренних войск, с февраля 1938-го начальник Новопетергофского военно-политического училища пограничных и внутренних войск НКВД…

…Из всех видов войн самые страшные — войны гражданские. В них нет победителей. Они братоубийственны. Им нет и не может быть оправдания. После подобных войн у народа путь один: очередной виток вековечного рабства. Доказано многими историческими примерами. Но каждое поколение проживает свой путь без оглядки на историю.

На склоне лет, в конце семидесятых годов, Павел Артемьевич не раз рассказывал мне об одном эпизоде из его боевой молодости. По его словам, он долго охотился за главарем «белобандитов», устраивал засады в населенных пунктах, выслеживал и в конце концов поймал. Одолел, связал. И повез связанного врага на телеге через лес к своим.

Белый офицер, крупный человек, богатырского телосложения, которым тогда отличались русские люди, какое-то время молчал, а потом сказал:

— Знаешь, а ведь я давно мог тебя убить. Много раз на мушке держал. А рука не поднималась — ты же свой, русский, православный. Красивый парень. Тебе жить и жить. Вот я тебя и пожалел. А ведь ты меня не пожалеешь!

— Не пожалею, — ответил Павел Артемьевич.

Не пожалел.

Зачем старый генерал несколько раз повторял эту ужасавшую меня историю, всегда заканчивая словами: «Не пожалел»?

Сильный был человек, упрямый, не из тех, кто сомневается. А вот что-то к концу жизни не давало покоя, цепляло. Он словно бы опоры искал, поддержки. А как тут было поддержать, когда почему-то страшно становилось, не дай Бог как. Ведь не помешать, не вернуть, не изменить.

…Не пожалел…

А пока Павел Артемьевич охотился за врагами советской власти в лесах Белоруссии, Ефросинья Никифоровна вынашивала дитя. И вот в 17 октября 1926 года начались роды. Молодая женщина оставалась одна, муж находился на службе. Но он, зная, что жене может потребоваться помощь, послал к ней фельдшера. Фельдшер в дом войти не смог: Ефросинья Никифоровна заперла дверь. Не собиралась она рожать при мужчине. И вот пришлось фельшеру стоять под окнами и ждать — мало ли, вдруг все-таки позовет.

Наконец послышался крик младенца.

— Ефросинья Никифоровна, у вас все в порядке? — спросил фельдшер.

В ответ тишина.

Тогда фельдшер взмолился:

— Отзовитесь, скажите хотя бы, кто родился, я Павлу Артемьевичу сообщу.

— Мальчик, — услышал он ответ.

Так на свет появился их единственный сын, Октябрь Павлович Артемьев, ставший впоследствии генерал-лейтенантом.

«Преданный без лести»… Так характеризовал Пушкин Аракчеева в своей знаменитой эпиграмме. И мы, не вдумываясь, воспринимали эту черту царского приспешника Аракчеева как нечто отрицательное и достойное осмеяния.

А если объективно, то нет ничего ценней для царей, вождей и лидеров любых мастей, чем преданные им без лести (т. е. — без обмана и лукавства) соратники и подчиненные. Именно таким, преданным без лести раз и навсегда принятым идеалам и вождю оставался всю свою жизнь генерал Артемьев. Немногословный, основательный, надежный, крепкий, мужественно-красивый редкой сейчас русской красотой, он внушал безусловное уважение подчиненным и вызывал доверие начальства.

В 30-е годы карьеры делались стремительно: неумолимые репрессии, чистки руководящих кадров были тому причиной. Люди быстро взбирались на вершины власти и столь же стремительно падали с едва покоренных вершин, оказываясь в камерах смертников, в лагерях, ссылках.

И над все этим ползучим братоубийством сияла и искрилась народная любовь к Сталину.

Замечательная шведская писательница Сельма Лагерлёф (1858–1940) задумывалась о феномене народной любви к своему лидеру на примере кумира шведов короля Карла XII:

«Я думаю о короле Карле XII и пытаюсь представить себе, как люди любили его и как боялись. (…)

Он был солдатским королем и привык к тому, что солдаты охотно шли за него на смерть. Но здесь, в церкви, вокруг него были простые горожане и ремесленники, простые шведские мужчины и женщины (…). Однако стоило ему только показаться среди них, и они уже подпадали под его власть. Они пошли бы за ним в огонь и в воду, отдали бы ему все, чего он пожелает, они верили в него, боготворили его. (…)

Я пытаюсь вдуматься во все это, я пытаюсь понять, почему любовь к королю Карлу могла безраздельно завладеть человеческой душой и так глубоко укорениться даже в самом угрюмом и самом суровом старом сердце, что все люди думали — любовь эта будет сопутствовать ему и после смерти».

И мы задаем себе вопрос о природе любви нашего народа к Сталину. Хотя и понимаем, что не найдем ответа. Только догадки о некоем магнетизме и обаянии власти, которыми обладали единицы в истории человечества.

Из дневников К. Чуковского (1936 год): «Вчера на съезде сидел в 6-м или 7 ряду. Оглянулся: Борис Пастернак. Я подошел к нему, взял его в передние ряды (рядом со мной было свободное место). Вдруг появляются Каганович, Ворошилов, Андреев, Жданов и Сталин. Что сделалось с залом! А ОН (так у Чуковского — ОН — заглавными буквами) стоял немного утомленный, задумчивый и величавый. Чувствовалась огромная привычка к власти, сила и в то же время что-то женственное, мягкое. Я оглянулся: у всех были влюбленные, нежные, одухотворенные и смеющиеся лица. Видеть его — просто видеть — для всех нас было счастьем. К нему все время обращалась с какими-то разговорами Демченко. И мы все ревновали, завидовали, — счастливая! Каждый его жест воспринимали с благоговением. Никогда я даже не считал себя способным на такие чувства. Когда ему аплодировали, он вынул часы (серебряные) и показал аудитории с прелестной улыбкой — все мы так и зашептали: „Часы, часы, он показал часы“ — и потом, расходясь, уже возле вешалок вновь вспоминали об этих часах.

Пастернак шептал мне все время о нем восторженные слова, а я ему, и оба мы в один голос сказали: „Ах, эта Демченко, заслоняет его!“ (на минуту).

Домой мы шли вместе с Пастернаком, и оба упивались нашей радостью…»

У кого-то позже открылись глаза, кто-то стряхнул с себя магическую пелену.

Генерал Артемьев до конца дней оставался верен своему вождю и своим идеалам. Он был прирожденный солдат. Его сердце не знало измены. Он был такой. И оставался собой до конца. Не ввязываясь в споры, диспуты. И не отступая.

В июне 1941 года Павел Артемьевич Артемьев был назначен командующим войсками Московского Военного округа. К войне с Германией страна оказалась трагически не подготовленной.

В мае 1941 года, традиционно выступая перед выпускниками военных академий, Сталин признал, что военные учебные заведения недостаточно оснащены современной техникой, указал на консерватизм преподавателей и плохую работу снабжающих органов. Главным в выступлении Сталина был вывод о необходимости превращения РККА в «самую нападающую армию в мире» и о перестройке в связи с этим всей воспитательной и боевой подготовки войск.

Германия деятельно стягивала войска у западных границ Советского Союза. Не заметить эту милитаристскую активность было невозможно, западная печать реагировала на поступавшие сведения о близкой войне Германии и СССР. Однако 14 июня 1941 года ТАСС обнародовал сообщение о беспочвенности слухов, касающихся подготовки Германии к войне против СССР, в котором заявлялось, что муссирование в иностранной печати подобных слухов является «неуклюже состряпанной пропагандой». Германия, как и СССР, «также неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении», — утверждалось в сообщении ТАСС.

Лишь в самый канун войны, а именно — 21 июня 1941 года на заседании Политбюро ЦК ВКП(б), проходившем при участии начальника Генштаба, наркомов обороны, Военно-морского флота и Госконтроля, обсуждался вопрос о возможном нападении Германии. В пограничные округа в 00 часов 20 минут от имени Наркомата обороны и Генерального штаба была направлена Директива № 1, предписывающая в ночь на 22 июня скрытно занять огневые точки укрепрайонов, рассредоточить и замаскировать на полевых аэродромах всю авиацию, все части привести в боевую готовность, но в то же время не поддаваться на провокации.

Слишком поздно. Директива эта выполнена не была за недостатком времени.

В своей книге воспоминаний об отце Мария Жукова, дочь прославленного полководца, приводит множество примеров, доказывающих внутреннюю религиозность маршала.

Павел Артемьевич Артемьев о вере, Боге, церкви не говорил никогда. И лишь вспоминая о защите Москвы, вдруг произнес: «Чудо. То, что немцы не взяли Москву в октябре 1941, — настоящее чудо».

Он рассказывал, как поехал инспектировать строительство укрепсооружений вблизи столицы. Большинство наших военачальников ездили в то время на немецких автомобилях: после подписания Пакта о ненападении между СССР и Германией шла активная торговля — мы им сырье, они нам машины, станки и проч. Как и немецкие генералы, наши носили черные кожаные пальто. Отъехав совсем недалеко от города и не встретив ни одного поста по дороге, генерал был обрадован, увидев наконец, что вдалеке суетятся солдаты, разворачивая орудия. Подъехали ближе. Вот уже и солдаты их заметили, вытянулись, отдавая честь (сообразили по внушительной машине и роскошной черной кожанке, что приближается большой начальник). И тут только Павел Артемьевич определил: их приветствуют немцы! Приняли за своих и торжественно построились!

— Разворачивайся и гони! — приказал генерал шоферу.

Тот мгновенно исполнил приказ. Ошарашенные немцы, через несколько мгновений сообразив, что от них удаляется противник, открыли по машине огонь, но, к счастью, эта инспекционная поездка закончилась благополучно.

И много лет спустя Павел Артемьевич повторял, что немецкая мотопехота в тот критический момент могла без проблем в считаные 25–30 минут добраться до стен Кремля. Они не сунулись, поскольку не могли и предположить такое. Именно тогда и прозвучали слова генерала о чуде. «Бог помог!»— так неожиданно закончил он тот рассказ.

Генерал Артемьев на заседании Ставки Верховного Главнокомандования доложил о положении дел и предложил Сталину ввести в Москве осадное положение.

Из Постановления Государственного комитета обороны о введении в Москве осадного положения от 19 октября 1941 г.:

Сим объявляется, что оборона столицы на рубежах, отстоящих на 100–120 километров западнее Москвы, поручена командующему Западным фронтом генералу армии т. Жукову, а на начальника гарнизона г. Москвы генерал-лейтенанта т. Артемьева возложена оборона Москвы на ее подступах.

В сложной обстановке генерал Артемьев умело руководил укреплением тыла Московской зоны обороны, подготовкой резервов для Западного фронта, строительством оборонительных рубежей и заграждений на ближних подступах к Москве и в городе.

Вошедший в историю парад на Красной площади в Москве 7 ноября 1941 года предложил провести Сталин. Артемьев выразил сомнение, считая это мероприятие опасным. Он опасался бомбежки и больших человеческих потерь. Однако Сталин отдал приказ о проведении парада, считая, что он необходим для поднятия духа советского народа в день Октябрьской революции.

Единственное отступление от традиции — парад начался не в 10 часов утра, как обычно, а в восемь. Средствам массовой информации было дано указание освещать парад как можно шире.

Сталин запретил прекращать парад в случае бомбежки. Были подготовлены носилки и санитарные машины, чтобы, если возникнет такая необходимость, быстро уносить от стен Кремля убитых и раненых.

Принимал парад С. М. Буденный, а командовал генерал П. А. Артемьев.

В этот день с Красной площади на всю охваченную войной страну прозвучали имена славных защитников Отечества, спасавших страну от захватчиков: Александра Невского, Дмитрия Донского, Минина, Пожарского, Суворова, Кутузова.

В начале декабря 1941 года началось контрнаступление Красной армии под Москвой, враг был отброшен более чем на 100 км от Москвы. А в общей сложности битва за Москву длилась около семи месяцев. С обеих противоборствующих сторон в ней участвовало более 3 млн. человек.

В 1945 году П. А. Артемьев был назначен ответственным за проведение другого славного парада — Парада Победы, состоявшегося 24 июня 1945 года. Принимал парад Г. К. Жуков.

Не было ни одной семьи в стране, которая бы не потеряла близких во время этой чудовищной войны. У генерала Павла Артемьевича фашисты повесили отца. Он был восьмидесятилетним стариком. Кто-то из местных донес оккупантам, что Артемий Артемьев — отец известного генерала. Этого было достаточно, чтобы приговорить казнить старика.

…Виновником массовых репрессий Павел Артемьевич убежденно называл Берию. Он говорил, что никогда не доверял ему и видел его дурные наклонности: жестокость и похотливость.

Нелестно отзывался он о Хрущеве, говоря, что при Сталине Никита был главным шутом и что никто так не пресмыкался перед вождем, как Никита.

Хрущев опасался всех фронтовиков, всех видных военачальников он отправил служить в дальние округа, а потом и отправил на пенсию.

Такая же участь постигла и Павла Артемьевича.

В преклонные годы он оставался верен своим идеалам. Жил очень скромно. Говорил, что главный пример для него Сталин, ходивший в солдатской шинели и укрывавшийся солдатским одеялом.

Верил Павел Артемьевич и в победу коммунизма. Тут даже спорить нельзя было, полагалось просто слушать. Он брал в руки карандаш и выписывал на лист бумаги промышленные показатели по данным очередного партийного доклада. Что-то подсчитывал, а потом объявлял, что все идет, как и планировалось. Коммунизму — быть.

Умер П. А. Артемьев 19 марта 1979 года. Похоронен на Новодевичьем кладбище.

Спустя два года после его смерти Ефросинья Никифоровна пришла на могилу мужа, прибралась на ней, села на мраморную лавочку у памятника и скончалась. Очень тосковала она по своему любимому мужу. Теперь они рядом.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.