Глава III. Торквемада, мавры и евреи

Глава III. Торквемада, мавры и евреи

Торквемада – объединитель Испании. – Мавры и их культура. – Влияние их на испанцев. – Начало освобождения испанцев и нетерпимость. – Торквемада как представитель своей эпохи. – Евреи в Испании. – Начало преследований евреев. – Мараносы. – Нетерпимость и объединение Испании. – Начало борьбы с Гренадой. – Хлопоты Торквемады и опасения Рима. – Падение Гренады. – Условия капитуляции. – Недовольство Торквемады. – Мнимое святотатство евреев. – Декрет об их изгнании. – Заступничество Абарбанела. – Вмешательство Торквемады. – Исполнение декрета. – Распродажа евреями имущества. – Попытки обойти декрет. – Отъезд и гибель эмигрантов. – Радость Торквемады и заботы о трибунале. – Съезд инквизиторов в Вальдоялиде. – Инквизиционный террор. – Торквемада и книги. – Преследование епископов. – Недовольство Рима. – Охрана Торквемады. – Смерть великого инквизитора

В глазах патриотов Испании жестокость Торквемады несколько умаляется сознанием, что он был одним из объединителей этой страны.

После битвы при Хересе де-ла Фронтера, 26 июля 711 года, Пиринейский полуостров, как известно, оказался во власти арабов, и только в горах Астурии, Бискайи и Кастилии сохранились тогда остатки самостоятельности Испании. Это были зерна, из которых опять развилось ее могущество. В 1212 году мавры были уже оттеснены на юг полуострова, где за ними осталось лишь халифатство Гренада. Таково было положение Кастилии и Аррагонии при их соединении под властью Изабеллы и Фердинанда V. Этим правителям предстояло закончить собирание испанской земли, и Торквемада несомненно был их деятельным помощником. В лице первого великого инквизитора и его преемников испанское духовенство выделяет с этого времени из своей среды ряд политиков, сторонников идеи: Испания – для испанцев, и все испанцы – католики, но в применении этой идеи они доходили почти до безумия и в конце концов разрушили то, к чему так ревностно стремились. Первой пробой этой политики было покорение мавров.

Мавры не были варварами вроде татар – завоевателей Руси. Как ни горьки были их победы для испанцев VIII века, это были победы цивилизации. Разбивая противников и вступая в их города, арабы находили какие-то жалкие лачуги, приюты дикарей, невежественных и суеверных. Когда же настала их очередь отступать и сдавать свои крепости, они оставляли победителю культурные страны с трудолюбивым и сведущим населением, богатые города с сокровищами знания и искусства. В Кордове было более миллиона жителей и более 20 тысяч домов. Ее улицы освещались фонарями – неслыханное дело в христианских городах после падения мавров. Почти то же благоустройство царило в Гренаде, Севилье и Толедо. Роскошные дворцы окружены были там садами, где каждая пядь земли говорила о культуре, университеты являлись средоточением науки, которая долго не снилась европейским схоластам, а потом потянула их на костры инквизиции. Араб Альгазен, живший в VII веке, детально опроверг учение греков, что лучи зрения идут из глаза к предмету, и первый трактовал о волосности, тяжести воздуха, высоте атмосферы и ее плотности в зависимости от высоты. Ибн-Джунис изобрел маятник и ввел так называемую арабскую нумерацию. Авероэс комментировал Аристотеля и, полагают, первый пришел к открытию солнечных пятен. В арабских университетах преподавали риторику, математику – как известно, арабам принадлежит основание алгебры – и медицину. Про кордовского врача Альбуказиса сохранились известия, что не было операции, которую он не решился бы сделать. У арабов же впервые зацвела та поэзия, которою восхищались провансальские трубадуры и от которой сходили с ума даже монахи, распевавшие по кельям на языке Горация:

Умереть мне в кабаке

Решено судьбою,

Пусть же с чашею в руке

Встречу смерть с косою...

Вероятно, именно это нечестие возмущало душу благочестивого приора из Сеговии. В соседстве с арабами испанцы мало-помалу усваивали культуру неверных, но, как всегда бывает в этих случаях, это усвоение распространялось главным образом на худшие стороны арабской цивилизации, на то, что подтачивало уже могущество и значение “учителей”. В этом сказалось печальное влияние арабов на испанское общество, они же были косвенными виновниками религиозной нетерпимости последнего.

Спасаясь в горах от арабского владычества, испанцы захватывали с собою церковные святыни, мощи угодников и в самом факте своего спасения уже видели покровительство неба. Первые победы над маврами еще более укрепили это воззрение. Мало-помалу сложились легенды, что сами святые принимали участие в битвах испанцев с неверными. В 844 году апостол Иаков предводительствовал христианским войском, сидя на белом коне и со знаменем с красным крестом на середине. В 1236 году то же сделал св. Георгий: он явился среди сражавшихся и своим мечом даровал испанцам победу... Борьба с арабами велась, таким образом, в союзе с небом, а это говорило о том, что враги испанцев были в то же время и врагами Бога. Целые поколения воспитывались на таких легендах, и даже дети принимали участие в кровавых мечтах об истреблении мавров. Лавалле жестоко ошибается поэтому, когда приписывает нетерпимость Торквемады любовной неудаче в Кордове. Эту нетерпимость Торквемада всосал с молоком матери, ее навевали ему каждое семейное предание, каждая церковная проповедь, каждая песня народа. Отсюда эта воинственная складка в характере сурового аскета и политика кровожадных завоевателей – или вырезать, или изгнать покоренное население. Духовная карьера лишь усилила это настроение Торквемады.

Испанское духовенство еще до нашествия арабов влияло на дела государства и едва ли не раньше римских первосвященников претендовало на раздачу корон. Король Эжика в 633-м году во время толедского собора припадал к ногам епископов и просил у них совета. Епископы следили в то время за судьями и даже требовали, чтобы ни один король не вступал на престол, не дав обещания блюсти святую веру. Победоносное нашествие арабов надолго лишало их этого влияния, и понятно, в их среде не меньше, чем в среде королей в изгнании, таилась глубокая ненависть к завоевателям Испании. Они стремились вернуть себе заманчивое прошлое, отсюда этот тип епископа-воина и политика, ярким представителем которого был Торквемада и затем Хименес. Народные массы, естественно, разделяли симпатии и антипатии своих руководителей.

“Нашествие магометан, – говорит Бокль, – сделало христиан бедными, бедность породила невежество, невежество породило легковерие, лишая людей как способности, так и желания самим что-либо исследовать, усиливало дух подобострастия и поддерживало привычку к покорности и слепое повиновение духовенству”.

Борьба за независимость еще более усилила умственное рабство народа, а это рабство подготовило торжество инквизиции. В борьбе с арабами христианская религия, естественно, являлась общепонятным лозунгом, созывавшим верных под знамена католических государей. Враги их получали поэтому не столько политический, сколько антирелигиозный характер. Это воззрение мало-помалу распространилось и на внутреннюю жизнь народа: все, кто не были христианами, становились врагами этой лучшей из религий, их культы – объектами презрения, их последователи – объектами преследований. В этом отношении инквизицию нельзя рассматривать как нечто, навязанное Испании извне. Как семя, посеянное сеятелем, она упадала на разные почвы, среди различных условий гражданской жизни и не везде всходила и приносила плоды.

Лишь в Испании суждено ей было расцвести пышным цветом и оттуда уже заражать другие страны. И здесь она встретила и встречала сопротивление, но эта оппозиция коренилась в интеллигентной среде Испании, где успели уже отрешиться от духа нетерпимости, – и чем дальше от границы Гренады и ближе к северу, тем больше, – и где зрели уже новые силы и новые начинания... Вот почему инквизиция с особенною яростью преследовала лучших представителей испанской нации. Она опиралась при этом на невежественные массы и неумолимо уничтожала все проявления свободной мысли и независимости. В то время, как Фердинанд и Изабелла, следуя примеру своих предшественников, сковывали Испанию в одно крепкое целое, Торквемада и его преемники по видимости преследуя ту же задачу, – духовное объединение страны – на самом деле лишили ее живого духа и мало-помалу омертвили. Счастливая Испания представлялась им не иначе как единоверной от Пиринеев до Гибралтара, и они вели ее к этому золотому веку, освещая ей путь кострами, наполняя темницы и изгоняя целые народы. Таковы были, между прочим, отношения Торквемады к евреям и мараносам, а его преемников – к маврам, морискам и лютеранам.

Предполагают, что евреи поселились в Испании еще во времена царя Соломона, вероятно, вместе с финикийцами. Другие относят начало этой иммиграции к первому веку христианской эры. Во всяком случае, это пришлое население скоро заняло в Испании видное место не только по количеству, но и по влиянию среди христиан. Причина этого влияния, конечно, коренилась в предприимчивости евреев. Люди, добравшиеся из Палестины до далекого Пиринейского полуострова, не могли не отличаться сильной волей, чувством солидарности между собою, упорством в труде, наконец, умственным превосходством над большинством туземцев. Дворяне Кастилии, Аррагонии и других местностей Испании занимались, главным образом, военными подвигами и веселою жизнью. Торговля, служба в правительственных и частных учреждениях и связанное с ними образование оставались на долю духовных, людей простых и в том числе евреев. У евреев были свои школы и даже академии. Питомцы этих заведений становились докторами, аптекарями, финансистами и даже учеными и между прочим славились своими астрологическими познаниями. Они широко воспользовались в этом отношении цивилизацией арабов, тем более, что завоеватели Испании отличались веротерпимостью и покровительством знанию. Высшие правительственные должности также часто занимались евреями, между ними насчитывают министров и ближайших придворных испанских королей. Все это не могло не возбудить ненависти и зависти к удачливым пришельцам, а народной массе они казались единственными виновниками ее темноты и несчастия. За евреями, конечно, водились грехи, общие всем богатым и влиятельным классам: притеснение бедных, обход и прямое нарушение законов – особенно когда начались преследования Израиля, – но испанские патриоты только у них видели и хотели видеть эти недостатки и даже коллеги евреев по притеснению народа привлекали к ним внимание законодателей и просили защиты простолюдина. Законодатели не оставались глухи к этим воззваниям, и тем более, чем более влияло на них духовенство. Уже в IV веке эльвирским собором были запрещены браки между христианами и последователями Моисеева закона. В некоторых городах евреям отводились особые кварталы, куда они должны были возвращаться с наступлением ночи и выходить оттуда в платье с установленными знаками голубого или зеленого цвета. Эти меры только увеличили рознь между обоими народами; обособленность же евреев как следствие ограничительных законов породила легенды об их враждебности к христианам и о том, что они убивают христианских детей, чтобы воспользоваться их кровью для приготовления опресноков. В невежественной среде испанцев эти толки встречали полную веру, и само духовенство поощряло чувство ненависти к евреям. Так поступил архиепископ Севильи Ниэбла в 1391 году. Под влиянием его проповедей исступленная чернь убила тогда около 7 тысяч еврейских семейств, а других принудила отказаться от своей религии. Во время владычества мавров эта ненависть к евреям в христианском населении только усилилась, потому что у завоевателей Испании евреи пользовались как религиозною, так и гражданскою свободою, и вследствие этого сливались в глазах испанца-католика с общею массою врагов христианства.

При таких обстоятельствах евреи не могли, конечно, особенно сочувственно относиться к возрождению Испании, так как опыт прошлого говорил им, что падение мавров будет началом их собственного падения и таких погромов, как севильский, на отвоеванной испанцами территории. Чтобы избавиться от этих преследований, евреи часто добровольно принимали христианство и вместе с обращенными силою составили особую группу населения Испании – мараносов, которые были первыми жертвами испанской инквизиции. Обстоятельства, предшествовавшие крещению и тех, и других, не могли, конечно, способствовать их твердости в христианской религии, а отсутствие руководства со стороны невежественного католического духовенства вызывало даже у искренних последователей этой религии невольные уклонения в область еврейских обрядов. Эти уклонения и послужили поводом к преследованию мараносов инквизицией. В 1481 году севильский трибунал издал особую инструкцию, в которой указывалось 36 способов отличия истинных христиан от мнимых сторонников католичества из среды мараносов. Достаточно было, например, мараносу, надеть в субботу чистое платье, чтобы навлечь на себя подозрение в тайном иудействе. То же могло случиться, если он пил вино, приготовленное евреем, ел мясо убитого им же животного, читая псалмы, не говорил “Слава Отцу и Сыну и Святому Духу”, если он в день рождения ребенка обращался к гороскопу и даже если устраивал прощальный обед, уезжая из города. Система доносов, которою пользовалась святая инквизиция, могла доставить во всякое время обвинительный материал на погибель мараноса, и 36 параграфов севильской инструкции были только канвою для этих доносов.

Для Торквемады это были все паллиативы, не способные залечить разъедающую Испанию язву нечестия. По мнению Торквемады, отступничество мараносов могло прекратиться только с изгнанием евреев из Испании, а так как евреи находили приют и покровительство в Гренаде, то завоевание последнего оплота мавров тесно связывалось в глазах великого инквизитора с очищением родины от сомнительных религиозных элементов. Дело нетерпимости присоединялось, таким образом, к историческому движению испанцев, которое ставило своей целью возвратить прежнее положение на Пиринейском полуострове. Фердинанд V вполне разделял в этом случае общенародные стремления и стремления Торквемады. Он давно собирался разнести по зерну “житницу”, как называл Гренаду, а религиозная Изабелла видела в этом деле угодное Богу предприятие. Оставалось лишь найти предлог к началу военных действий, и мавры сами дали этот предлог, напав в мирное время на испанский город Замору. Весть об этом насилии пробудила энтузиазм испанцев. К Фердинанду и Изабелле отовсюду спешили воины, готовые сразиться с неверными, а Торквемада почти не покидал в это время короля и королеву. Он не переставал побуждать их к продолжению начатого дела, эпилогом которого считал Гренаду. Но Фердинанду нужны были деньги, и тут его выручил великий инквизитор, получив от папы разрешение продавать индульгенции. В Риме даже испугались энергии, с какою повел это дело Торквемада, там опасались за доходы святого престола, и сам папа – доказательство могущества Торквемады – обращался к советнику “их высочеств” с просьбой не забыть интересов святителя.

В ноябре 1491 года испанцы были уже под стенами Гренады. Два месяца тянулась осада, наконец мавры увидели бесполезность сопротивления. Начались переговоры. Мавры требовали свободного выхода для себя и для халифа Альбухалема, денежного вознаграждения для него же и полной религиозной и гражданской свободы для желающих остаться в Гренаде и в том числе для евреев. Эти требования побежденных казались испанцам чрезмерными, но так как они были изнурены не меньше арабов, то пришлось согласиться. 2 января 1492 года испанские войска вступили в Гренаду. Во главе передового отряда ехал архиепископ Мендоца, примас Испании, за ним в отдалении, отчасти из опасения засады, двигались Фердинанд и Изабелла с остальною массою войска и при них – Торквемада.

Для великого инквизитора это торжество омрачалось мыслью о праве евреев оставаться в Гренаде. Правда, это право было дано лишь на три года, но великий инквизитор не мирился и с этой отсрочкой изгнания. Весьма вероятно, что евреи не подозревали, какие планы создавались в уме Торквемады. Их представители вступали в Гренаду вместе с победоносным воинством в качестве интендантов, оружейников и казначеев, и существует даже предположение, что они же дали деньги, которые уплатила Испания Альбухалему. И вдруг, едва прошли мирные торжества завоевателей, по Гренаде распространилась весть, что жиды хотят отравить инквизиторов. Доказательство было налицо. В одной из синагог в священной книге евреев была найдена облатка. Жиды собирались отравить святое причастие. Старый призрак еврейской ненависти к христианам опять восстал в воображении испанцев, древние саги о еврейском святотатстве находили явное подтверждение и взывали к правосудию... 31 марта 1492 г. правосудие свершилось: евреям повелевалось креститься или оставить Испанию.

Стон и плач наполнили еврейские жилища... Старый раввин Абарбанел, когда-то управляющий денежными делами Фердинанда и Изабеллы и лично известный правителям, бросился в Гренаду умолять их о пощаде Израиля. Три раза падал Абарбанел на колени перед королем и королевой. “Возьмите, – говорил он им в страстной мольбе о соплеменниках, – возьмите все наше золото и серебро, возьмите все имущество Израиля, но оставьте нам нашу родину!”... Он тут же предлагал им 600 тысяч золотых дукатов, но ни деньги, ни мольбы не могли умилостивить королевского гнева. Абарбанел обратился тогда к советникам правителей и просил их о заступничестве. Корыстолюбие начало было побеждать Фердинанда, он готов был уже отменить исполнение указа, но Торквемада сумел остановить его. Величественный, как ветхозаветный пророк, он пришел к королю и королеве с крестом в руках и сказал:

– Иуда продал Сына Божия за тридцать сребреников, ваши высочества, быть может, хотят продать его за триста тысяч. Он здесь. Вот Он, возьмите и, если хотите, продайте...

С этими словами Торквемада положил распятие перед Фердинандом и Изабеллой и затем удалился... Не одно воззвание к чувству правоверных католиков звучало в краткой речи инквизитора. Она могла напомнить Фердинанду и Изабелле о том времени, когда Торквемада принимал участие в свержении “нечестивого” Генриха IV, и даже о судилище инквизиции. Грозная сила, стоявшая за Торквемадой, давила их, оставалось” исполнить указ о евреях, и он был исполнен.

К концу июля 1492 года евреи обязывались покинуть Испанию, если не хотели креститься. Государи обязывались с своей стороны снабдить их паспортами и предоставить им корабли для отъезда. Во время отсрочки эмигранты должны были продать свое имущество, но отнюдь не вывозить из Испании ни золота, ни серебра. В то же время Торквемада приказал доминиканцам и другим духовным лицам употреблять все меры к обращению евреев в христианство, а всем верным католикам по истечении данной евреям отсрочки под страхом наказания избегать всякого общения с ними и не продавать им съестных припасов и ничего необходимого для жизни. Как ни тяжко было положение евреев, большинство их все-таки осталось верно своей религии и спешило с отъездом из Испании. Наскоро продавалось ими имущество, дома и поместья уступались за сотую долю стоимости, были даже случаи, что виноградник отдавался за кусок полотна, дом променивался на осла и тому подобное. Чтобы спасти хоть что-нибудь среди этого погрома, некоторые зашивали золото в одежду или в сбрую вьючных животных, другие глотали по тридцати червонцев, разрезав их на кусочки, третьи прятали их в места, куда заглянуть могла не позволить дозору стыдливость. Все эти расчеты, надо думать, не оправдывались, и золото не ускользало от любопытства королевской стражи, да иначе мы и не знали бы об этих проделках евреев... Сборными пунктами эмигрантов были назначены Картагена, Валенсия, Барселона, Кадикс и Гибралтар. И старый, и малый потянулись туда евреи, кто верхом, кто на повозках, кто пешком. Многие умирали, еще не достигнув места отправки, падавших духом ободряли раввины, заставляя женщин петь и бить в тамбурины... Дальше ждали Израиль еще большие испытания: голод и оспа на кораблях, грабежи и убийства на суше. В Генуе их встретила толпа фанатиков, предлагавших получить хлеб ценою крещения; в Неаполь они сами привезли оспу, опустошившую город; в Африке их убивали; женщин и девушек насиловали и продавали в рабство.

Как велико было число этих эмигрантов, различные авторы говорят об этом по-разному. Льоренте насчитывает их до 800 тысяч человек. Во всяком случае, эта вынужденная эмиграция, не говоря о ее жестокости и беззаконии, несомненно причинила ущерб испанской торговле и промышленности. Эта была первая причина падения Испании после непродолжительной эпохи могущества. Ослепленные торжеством над маврами и последовавшим открытием Америки, испанцы долго не замечали результатов политики нетерпимости, и только отпадение целых провинций послужило для них поздним указанием на всю пагубность влияния Торквемады и его преемников. Это косвенно признается даже безусловными поклонниками приора из Сеговии, когда они вознаграждают потери Испании тем золотом, которое, оставили в стране евреи. Если верить их словам, с эмигрантов брали еще по два дуката за право отъезда и конфисковали имущество у запоздавших.

Что касается Торквемады, то он ликовал. Еврейские синагоги обращались в церкви, в Гренаде воздвигались стены монастыря во имя святого Доминика, оставалось сохранять и укреплять инквизицию. Среди забот о торжестве испанцев над маврами Торквемада не забывал своего излюбленного детища. Время обнаружило в этом учреждении много недостатков и злоупотреблений, а между тем великий инквизитор хотел видеть его совершенным, достойною опорою религии. Он представлял себе инквизицию олицетворением справедливости, судом строгим для упорных в своих заблуждениях, милостивым для кающихся, священным средством создать наконец в Испании едино стадо с единым пастырем. В заботах об этом в 1488 году, в последних числах октября, Торквемада снова собрал в Вальядолиде генеральную юнту инквизиторов. Здесь были выработаны 15 новых законов в дополнение к изданным в 1484 году. Новые законы предлагали инквизиторам соблюдать в процессах одну общую для всех форму и не откладывать суда над заключенными под предлогом недостаточности улик. Келейный характер инквизиционных процессов законы оставляли в прежней силе. Они предлагали допрашивать свидетелей при возможно меньшем числе присутствующих и запрещали подсудимым видеться с кем-либо, исключая священника, и то возможно реже. Число этих узников инквизиции было громадно. Трибунал не знал наконец, куда поместить осужденных на вечное заточение, и потому генеральная юнта разрешила этим преступникам отбывать наказание на дому, но строго запретила выходить из этих импровизированных тюрем. Не меньше заботили юнту расходы на содержание многочисленных заключенных. Чтобы помочь этому горю, решено было ходатайствовать перед правительством об учреждении при трибуналах так называемых “домов покаяния”, где осужденные могли бы заниматься ремеслами и тем оплачивать свое содержание. Этот проект получил впоследствии осуществление, но зато потерпело фиаско другое постановление юнты – оплачивать расходы трибуналов и жалованье их членам за счет конфискаций прежде удовлетворения королевской казны. Фердинанд увидел в этом посягательство на свои доходы и отказал в утверждении этой меры. Взамен он предложил инквизиторам занять в епархиях по приходу и тем покрывать свои недочеты. Из других постановлений вальядолидской юнты заслуживает внимания распоряжение, запретившее примирение с церковью мужчин моложе четырнадцати лет и женщин моложе одиннадцати. Чтобы оценить по достоинству эту меру, необходимо припомнить, что вторично впавшие в ересь заранее осуждались на сожжение и конфискацию. Таким образом, устраняя малолетних от примирения, юнта, очевидно, хотела избавить их от обвинения в рецидиве, так как вопрос об этом мог возникнуть только после примирения с церковью. Но такова была судьба всех законов инквизиции, что они всегда применялись по усмотрению, и 15 новых постановлений юнты не смягчили суровой гегемонии этих блюстителей веры. Произвол и после 1488 года по-прежнему оставался характерною особенностью инквизиционных трибуналов, жертвы их по-прежнему подвергались жестоким истязаниям под покровом спасительной для свидетелей тайны, а эти свидетели по-прежнему безбоязненно клеветали на кого хотели.

Такие порядки не замедлили вызвать деморализацию испанского общества. Всякий стал думать о спасении своем и своих, и многие спешили записаться в число офицеров инквизиции, как назывались исполнители ее приказаний, в громадном большинстве шпионы. Посредством этих шпионов судилище зорко следило за всеми проявлениями свободомыслия, самого невинного, и между прочим уже при Торквемаде стало преследовать книги, это признанное несчастие для поборников нетерпимости. Усердие в уничтожении книг доходило до последних границ вандализма. На заре инквизиции роль цензоров исполняли епископы, но Торквемада упростил эту процедуру и жег книги, не подвергая их рассмотрению. В 1490 году он сжег таким образом в Саламанке множество экземпляров еврейских библий, затем 6 тысяч различных авторов как опасных для религии и наконец уничтожил всю библиотеку королевского принца Генриха Аррагонского. Железные руки инквизиторов простирались даже к высшим представителям католического духовенства. В этой среде не особенно благоволили к трибуналу, помня дни, когда церковный суд принадлежал епископам, и этого было достаточно, чтобы навлечь на них преследование инквизиции. Правда, инквизиция не имела права судить епископов, но она слишком чувствовала свою силу, чтобы останавливаться перед этим, и еще при Торквемаде добилась осуждения епископов Калагоры и Сеговии. Оба епископа были позваны в Рим и там оправданы и даже назначены посланниками: первый – в Венецию, а второй – в Неаполь; но раздраженный неудачей Торквемада доставил новые доказательства их еретичества, и посланники были лишены епископских санов и заключены в темницу. Это новое свидетельство усердия великого инквизитора подняло в Риме прежнее недовольство испанской инквизицией, и только опасение конфликта с Фердинандом и Изабеллой удержало папу Александра VI от низложения Торквемады. В Риме решились только на полумеру. Под видом заботы о здоровье инквизитора папа указом от 23 июня 1494 года признал необходимым дать Торквемаде четырех епископов в качестве генерал-инквизиторов с правом участвовать в заседаниях трибуналов. Эта мера не ограничила, однако, ни власти, ни жестокости Торквемады. Он до самой смерти продолжал очищать Испанию от ереси и возбудил такую ненависть среди современников, что ожидал себе участи Арбуэ. Он ездил с большими предосторожностями: 50 конных офицеров инквизиции и 200 пеших постоянно сопровождали великого инквизитора, а ночью его дорогу освещали, как будто для целого отряда войска. Даже дома он ожидал руки убийцы и постоянно держал на столе рог единорога, которому приписывали силу останавливать действие яда. Торквемада умер 16 сентября 1498 года и погребен в Авиле, но инквизиция продолжала угнетать Испанию вплоть до первого десятилетия девятнадцатого века.