24. Они украли ее улыбку

24. Они украли ее улыбку

В день, когда мои родители прилетели в Бирмингем, меня перевели из отделения интенсивной терапии в обычную палату. Здесь были окна, и я впервые в жизни увидела Англию.

– Где же горы? – первым делом спросила я.

День стоял дождливый, туманный, и я решила, что горы скрыты в дымке и появятся завтра. Тогда я еще не знала, как редко в этой стране светит солнце. Из окна я видела только дома и улицы. Дома из красного кирпича казались одинаковыми. Все вокруг дышало покоем и порядком. Странно было видеть, что люди продолжают вести свою размеренную, хорошо организованную жизнь, словно ничего не произошло.

Доктор Джавид сообщил, что родители вот-вот придут. Я сидела в постели, не сводя глаз с двери. Сердце мое колотилось от волнения. Прошло шестнадцать дней с того утра, как я, торопясь в школу, выбежала из нашего дома в Мингоре. За это время я побывала в четырех госпиталях и преодолела расстояние в тысячи километров. Казалось, прошло не шестнадцать дней, а шестнадцать лет. Наконец дверь распахнулась, и я услышала слова «джани» и «пишо», произнесенные родными голосами. Родители бросились ко мне и, толкая друг друга, принялись целовать мои руки.

Я, не пытаясь сдерживаться, заревела в голос. Все эти дни, проведенные в госпитале в одиночестве, я ни разу не заплакала, даже когда мне снимали с головы скобы или делали уколы в шею. Но теперь я рыдала и никак не могла остановиться. Отец и мать тоже плакали. Я ощущала, как вместе со слезами из моего сердца уходит тяжесть. Теперь все будет замечательно, в этом я не сомневалась. Вместе с родителями ко мне пришли братья, и я была счастлива их увидеть, даже Хушаля, с которым мы постоянно ссорились и дрались.

– Мы скучали по тебе, Малала, – сказали братья, и я поняла, что тоже скучала по ним.

Впрочем, вскоре все их внимание поглотили присланные мне подарки и игрушки. Хушаль схватил мой ноутбук, и пришлось дать ему тумака.

Приглядевшись к родителям, я заметила, что они очень плохо выглядят. Длительный перелет из Пакистана утомил их, но дело было не только в этом. Отец и мама постарели, у обоих появились седые волосы. Они, похоже, тоже были расстроены тем, как выгляжу я, хотя и пытались это скрыть. Прежде чем они вошли в мою палату, доктор Джавид предупредил их:

– Девочка, которую вы увидите, поправилась только на 10 процентов. Предстоит еще 90.

Но все равно родители не были готовы к тому, что половина моего лица оказалась парализована и я не могла улыбаться. Волосы мои были коротко острижены, левый глаз выпучен, рот перекошен, и вместо улыбки у меня получалась гримаса. Создавалось впечатление, что мой мозг забыл про левую сторону лица. Я плохо слышала левым ухом и лепетала, как младенец.

Моих родителей поселили в университетском общежитии среди студентов. Руководство госпиталя решило, что, если разместить их в госпитальной гостинице, журналисты не дадут им покоя. У родителей почти не было багажа – только одежда, которая была на них, и те немногие вещи, которые принесла им Сонья, мать Шизы. Покидая Мингору 9 октября, они понятия не имели, что разлука с домом продлится так долго. Придя в свою комнату в общежитии, они залились слезам, словно дети. Я всегда была таким светлым и жизнерадостным ребенком. Отец хвастался перед друзьями моей «ангельской улыбкой и ангельским смехом». Теперь он говорил сквозь слезы:

– Как больно видеть ее милое личико перекошенным. Как больно видеть, что она утратила свой чудный смех и свою лучезарную улыбку. Эти проклятые талибы украли их. Можно отдать любимому человеку почку или глазное яблоко, но улыбку ему нельзя подарить, – с грустью добавил он.

Проблема состояла в том, что у меня был поврежден лицевой нерв. В то время доктора не могли сказать с уверенностью, сможет ли нерв восстановиться или же так и останется полностью атрофирован. Я утешала родителей, утверждая, что мне не важно, перекошено мое лицо или нет. Они не верили мне, так как знали, что я всегда переживала из-за собственной внешности и без конца возилась с волосами. Но после того, как посмотришь в глаза смерти, многое меняется.

– Какая разница, смогу ли я улыбаться или подмигивать или не смогу, – говорила я маме. – Я все равно ваша Малала. Бог сохранил мне жизнь, и это единственное, что имеет значение.

И все же каждый раз, когда я пыталась улыбнуться или засмеяться, на мамино лицо набегала тень. Это походило на злое волшебное зеркало – счастливое выражение моего лица, отражаясь на мамином, становилось несчастным.

Оставаясь наедине с отцом, мама устремляла на него вопросительный взгляд. «Почему Малала стала такой? Девочка, которую я родила, улыбалась все пятнадцать лет своей жизни», – словно говорили ее глаза.

Как-то раз отец спросил ее напрямик:

– Пекай, скажи мне откровенно, ты винишь меня за то, что произошло с Малалой?

– Нет, хайста, – ответила мама. – Ты не учил нашу дочь дурному, не посылал ее воровать и убивать. Она пострадала за правду.

И все же отец очень переживал, что моя перекошенная улыбка постоянно будет напоминать о покушении. Он заметил, что изменилась не только моя внешность, но и характер. Дома я была очень эмоциональной и впечатлительной девочкой, готовой по любому пустяку залиться слезами. Здесь, в Бирмингеме, я не плакала и не жаловалась, даже когда испытывала сильнейшую боль.

Никаких других посетителей, кроме отца и мамы, ко мне не пускали, несмотря на потоки просьб. Врачи полагали, что визиты посторонних людей могут помешать процессу реабилитации. Через четыре дня после приезда родителей в госпиталь прибыла группа политиков – представителей трех стран, оказавших мне помощь: Рехман Малик, пакистанский министр внутренних дел, Уильям Хейг, британский министр иностранных дел, и шейх Абдулла бен Заед, министр иностранных дел ОАЭ. Увидеться со мной им не разрешили, но они встретились с врачами и моим отцом. Разговор этот очень расстроил отца. Дело в том, что Рехман Малик сказал ему:

– Передайте Малале, что вся нация мечтает увидеть ее улыбку.

Он не знал, что с улыбкой у меня возникли серьезные проблемы.

Рехман Малик сообщил, что в меня стрелял талибский боевик по имени Атаулла Хан. В 2009 году во время военной операции в долине Сват он был арестован, но через три месяца выпущен на свободу. Согласно сведениям, сообщенным прессой, он являлся выпускником колледжа Джаханзеб. Малик утверждал, что план моего убийства был разработан в Афганистане. Он сообщил также, что за голову Атауллы назначена награда в миллион долларов, и пообещал, что в самом скором времени преступник будет схвачен. У нас имелись веские основания сомневаться в этом. Никакой кары за содеянное не понесли ни убийцы Беназир Бхутто, ни убийцы нашего первого премьер-министра Лиаката Али Хана, ни террористы, организовавшие авиакатастрофу, в которой погиб генерал Зия-уль-Хак. Все они так и не были арестованы.

После покушения на меня были арестованы два человека – школьный шофер Усман Бхай Джан и школьный бухгалтер, которому Усман Бхай Джан позвонил сразу после покушения и рассказал о случившемся. Бухгалтера выпустили через несколько дней, но бедный Усман Бхай Джан по-прежнему оставался в заключении. Армейское руководство утверждало, что он необходим следствию как свидетель, могущий опознать преступников. Мы были очень расстроены этим обстоятельством. Всем нам хотелось, чтобы за решеткой оказался Атаулла, а не наш милый балагур Бхай Джан.

Организация Объединенных Наций сообщила, что объявляет 10 ноября – дату, когда с момента покушения прошел один месяц и один день, – Днем Малалы. Я не придала этому факту особого значения, так как готовилась к серьезной операции, которая должна была восстановить функции лицевого нерва. Нерв не реагировал на электрические импульсы, и врачи пришли к выводу, что он перебит пулей. Избавить меня от лицевого паралича могла только срочная операция. В госпитальном пресс-центре журналистам постоянно сообщали о ходе моего лечения, но готовящуюся операцию держали в секрете, чтобы не поднимать вокруг нее лишнего шума.

11 ноября меня повезли в операционную. Хирург по имени Ричард Ирвинг объяснил мне, что перебитый нерв управлял движениями левой части моего лица. Благодаря этому нерву я могла открывать и закрывать левый глаз, морщить нос, поднимать бровь, улыбаться. Восстановление нерва – это чрезвычайно сложная и тонкая работа. Операция длилась восемь с половиной часов. Прежде всего хирург прочистил ушной канал от осколков кости и кровяных сгустков и выяснил, что у меня повреждена левая барабанная перепонка. Потом доктор обнажил лицевой нерв, который тянется от височной до челюстной кости, и удалил многочисленные осколки кости, которые мешали мне двигать челюстью. Выяснилось, что фрагмент лицевого нерва длиной два сантиметра полностью разрушен. Для того чтобы компенсировать утраченный участок, хирург изменил расположение нерва, который проходит за ухом, и поместил его перед ухом.

Операция прошла удачно, но пришлось ждать три месяца, прежде чем левая часть моего лица начала понемногу оживать. Каждый день я делала перед маленьким зеркальцем специальные упражнения для лица. Доктор Ирвинг объяснил мне, что нерв восстановит свои функции через полгода, но мое лицо никогда не будет таким подвижным, как раньше.

Тем не менее, к своей великой радости и радости родителей, вскоре я смогла улыбаться и подмигивать. День ото дня моя мимика становилась все более разнообразной. Злое волшебное зеркало исчезло – теперь, когда я улыбалась, лица родителей светлели. Наблюдая, как прежнее мое лицо возвращается ко мне, они чувствовали себя даже более счастливыми, чем я. Впоследствии доктор Ирвинг признался, что не рассчитывал на такой замечательный результат. За двадцать лет работы в лицевой хирургии он ни разу не видел, чтобы работа лицевого нерва восстановилась так полно, как у меня.

Операция способствовала также тому, что головные боли пошли на убыль и я наконец смогла читать. Начала я с «Волшебника страны Оз», одной из многочисленных книг, присланных мне Гордоном Брауном. Мне очень понравилась история девочки Дороти, которая, несмотря на свое горячее желание попасть домой, не побоялась потратить время на помощь тем, кто в ней нуждается. Дороти преодолела множество препятствий и добилась своего. Думаю, если человек действительно стремится к избранной цели, он способен свернуть горы на своем пути. Книга так меня увлекла, что я мигом проглотила ее от корки до корки и пересказала отцу. Он очень обрадовался, что я запомнила даже мельчайшие детали прочитанного. Это было убедительным доказательством того, что моя память восстанавливается.

Я знала, родители очень переживали из-за моих проблем с памятью: я ничего не помнила о покушении, забыла имена своих подруг. Отец не мог удержаться от того, чтобы не подвергать мою память постоянным проверкам. Как-то раз он спросил:

– Малала, а ты можешь спеть какую-нибудь пуштунскую тапу?

Я пропела куплет, который мы с отцом особенно любили:

Если ты начинаешь путь со змеиного хвоста,

Ты закончишь у ее головы, полной яду.

Мы вкладывали в эти строки особый смысл, подразумевая власти Пакистана, которые поначалу использовали боевиков, а потом оказались перед лицом неуправляемой жестокой стихии.

Спев, я сказала отцу:

– Знаешь, есть одна тапа, которую мне хотелось бы немного изменить.

Отец взглянул на меня с удивлением.

Тапы – это коллективная мудрость, которая накапливалась веками, и изменять их – по меньшей мере самонадеянно.

– Какую же? – спросил отец.

– Вот эту, – ответила я.

Если мужчины не могут выиграть битву, о, моя страна,

Женщины выступят вперед и принесут тебе славу.

Мне казалось, будет правильнее читать эти строки так:

Независимо от того, побеждают мужчины в битвах

или проигрывают, о, моя страна,

Женщины выступают вперед и приносят тебе славу.

Выслушав меня, отец рассмеялся. После он, по своему обыкновению, рассказывал об этом всем и каждому.

Я каждый день занималась на тренажерах и проходила сеансы физиотерапии. Мои ноги и руки работали все лучше, и 6 декабря мне в первый раз позволили покинуть госпиталь. Я много рассказывала Име о своей любви к природе, и она устроила нам с мамой прогулку в Бирмингемском ботаническом саду, который находился неподалеку от госпиталя. Нас сопровождали двое сотрудников. Отцу не разрешили пойти с нами – вокруг госпиталя крутилось множество журналистов и его могли узнать. Несмотря на это, я была на седьмом небе от счастья. Впервые у меня появилась возможность увидеть неведомую заграницу не из окна больничной палаты.

К моей величайшей досаде, в машине меня посадили не у окна, а между двумя сотрудниками госпиталя. Я не понимала, что это делается для того, чтобы защитить мою голову от толчков и тряски. Когда мы вошли в оранжерею и я увидела зеленые растения, то сразу вспомнила о доме.

– Вот этот куст растет в нашей долине, – без конца повторяла я. – И такие цветы у нас тоже есть.

Странно было видеть в оранжерее других посетителей, для которых посещение Ботанического сада было самым обычным делом. Я же ощущала себя девочкой Дороти, вернувшейся наконец домой после долгого путешествия. Мама была так взволнована, что позвонила отцу.

– Впервые за два месяца я счастлива, – сказала она.

День был пронзительно-холодный, и мы зашли в кафе, где я с наслаждением выпила чая со сливками и съела очень вкусное пирожное.

Два дня спустя ко мне впервые допустили гостя – им был президент Пакистана Асиф Зардари. Руководство госпиталя было против этого визита, неизбежно связанного с журналистской суматохой, но мой отец не мог отказать президенту. Зардари не просто был главой нашего государства, он обещал, что правительство оплатит мои медицинские счета, которые к тому времени составляли уже 200 000 фунтов. По распоряжению Зардари для моих родителей арендовали квартиру в центре Бирмингема, и они смогли переехать из студенческого общежития. Визит президента был назначен на субботу, 8 декабря.

Все происходило как в фильме про Джеймса Бонда. С утра вокруг госпиталя толпились журналисты, ожидающие прибытия президента. Но президент не приехал. Вместо этого я, закутанная в парку с капюшоном, выскользнула из госпиталя через служебный вход. Меня посадили в машину и отвезли в управление госпиталя. Выезжая из ворот, мы видели толпу журналистов, нетерпеливо переминавшихся с ноги на ногу у главного входа. Некоторые из них даже залезли на деревья, чтобы ничего не пропустить. Никто не обратил внимания на машину, в которой сидела я. В офисе мне пришлось довольно долго ждать. Я коротала время, играя с братом Аталом в компьютерную игру под названием «Эльф Боулинг». В эту игру я играла впервые, но все же постоянно обыгрывала Атала. Наконец прибыл президент и сопровождающие его лица. В комнату вместе с президентом вошли десять человек. Тут были и военный секретарь Зардари, и начальник его охраны, и посол Пакистана в Лондоне, который до прибытия моих родителей считался моим официальным опекуном, получив эти полномочия от доктора Фионы. С президентом приехала также его младшая дочь Асифа, которая была на несколько лет старше меня.

Доктора предупредили посетителей, что в разговоре не следует говорить о моем лице. Асифа преподнесла мне букет цветов. Президент, согласно традиции, положил руку мне на голову. Этот жест вызвал беспокойство моего отца – ведь у меня отсутствовал значительный участок черепа, и под платком, покрывающим мою голову, можно было нащупать вмятину. Президент с отцом долго беседовали. Нам очень повезло, что меня отправили в Англию.

– Возможно, она выжила бы и в Пакистане, – сказал отец. – Но там она не получила бы должного ухода, и ее лицо на всю жизнь осталось бы перекошенным. А здесь ей вернули улыбку.

По распоряжению президента Зардари отцу была предоставлена должность атташе по вопросам образования. Это давало ему не только зарплату, на которую мы могли жить, но и дипломатический паспорт. Теперь для того, чтобы остаться в Англии, ему не нужно было просить политического убежища. Это стало для отца большим облегчением, ведь он понятия не имел, где найти средства к существованию. Специальный посланник ООН по вопросам образования Гордон Браун предложил отцу неоплачиваемую должность своего советника. Президент Зардари ничего не имел против и сказал, что отец может занимать оба поста. После этой встречи президент заявил журналистам, что я «замечательная девочка, которой гордится Пакистан». Но не все в Пакистане разделяли его восхищение. Тогда отец скрывал от меня, но потом я узнала, что в нашей стране были люди, распространявшие самые нелепые слухи. Они утверждали, что отец стрелял в меня сам. Находились и такие, кто считал, что покушение на меня – не более чем инсценировка, которую мы разыграли, чтобы переехать за границу.

Так или иначе, Новый, 2013 год мы встретили в прекрасном настроении. В начале января меня выписали из госпиталя, и я поселилась со своей семьей. Правительство Пакистана арендовало для нас просторную меблированную квартиру в центре Бирмингема. Квартира располагалась на десятом этаже современного здания. Для всех нас, конечно, это было очень непривычно и даже пугающе. Когда-то мы жили в трехэтажном доме, но после землетрясения мама заявила, что больше не желает жить в высоких многоквартирных зданиях. Теперь ей приходилось подниматься на десятый этаж на лифте, которого она ужасно боялась. Отец рассказывал, что мама долго не хотела заходить в лифт, повторяя:

– Я умру от страха!

Мы были счастливы снова жить всей семьей. Правда, мой брат Хушаль, как всегда, был невыносим. В Англии, вдали от друзей и школы, мальчишки скучали, хотя их, конечно, поражало обилие нового и необычного. Я быстро смекнула, что теперь могу командовать ими, как мне вздумается, дразнить, когда захочу, и родители ничего мне не скажут. Зима была снежная, и я часто стояла у окна, смотрела на заснеженную улицу и мечтала поиграть в снежки. Но пока об этом нечего было и думать. Иногда мы выходили на прогулку, но я очень быстро уставала.

В одном из домов на площади, где мы жили, находилось кафе «Коста коффе» со стеклянной стеной. Выходя на прогулку, я смотрела на мужчин и женщин, сидевших за столиками и непринужденно болтавших. Когда я жила в долине Сват, мне трудно было представить, что подобное возможно. Поблизости находилась Брод-стрит, знаменитая улица магазинов, ночных клубов и стриптиз-клубов. Иногда мы заходили в магазины, хотя я так и не стала любительницей шопинга. У нас глаза лезли на лоб при виде нарядов здешних женщин: посреди зимы они расхаживали в коротеньких шортиках, выставив на всеобщее обозрение обтянутые прозрачными колготками ноги. Поначалу маму это сильно шокировало.

– Видеть не могу этот срам! – жаловалась она и просила отца: – Переедем в Дубай! Я не хочу жить среди этих бесстыдниц!

Со временем она привыкла к английским модницам и даже стала над ними подшучивать:

– Наверное, ноги у них сделаны из железа, раз не чувствуют холода!

Нас предупредили, что вечерами выходных дней по Брод-стрит лучше не гулять, так как это может быть опасно. Нас подобное предупреждение только позабавило. Здешние опасности не шли ни в какое сравнение с теми, каким мы подвергались у себя на родине. Тот, кто жил бок о бок с талибами, отрубающими людям головы, вряд ли испугается стайки подвыпившей молодежи. Если я кого и побаивалась, так только людей с восточной внешностью. Всякий раз при встрече с таким человеком внутри у меня все сжималось. Мне казалось, он вот-вот выхватит пистолет.

Раз в неделю я общалась по скайпу со своими подругами в Мингоре. Они говорили, что мое место за школьным столом по-прежнему ждет меня. Учитель сообщил, что за работу по истории Пакистана, которую я сдала в день покушения, я набрала 75 баллов из 75. Но другие экзамены я сдала хуже, и первой ученицей в классе стала Малка-и-Нур. Конечно, в госпитале я пыталась заниматься, но за время моей болезни одноклассницы, разумеется, ушли далеко вперед. Теперь главной соперницей Малки стала Мониба.

– Мне тебя очень не хватает, – говорила Малка-и-Нур. – Когда рядом нет главного конкурента, хорошо учиться не так интересно.

День ото дня я становилась сильнее и крепче. Но предстояла еще одна операция – нужно был вернуть на место фрагмент черепа, находившийся у меня в животе. Докторов также беспокоило ухудшение моего слуха. На улице, среди людей, я не могла разобрать, что говорили мне родители. В левом ухе у меня постоянно звенело. 2 февраля, в субботу, я вернулась в госпиталь. На этот раз операцию делала женщина, доктор Энвин Вайт. Прежде всего она извлекла из живота фрагмент моего черепа, но, взглянув на него, решила его не использовать. Кость сохранилась не лучшим образом, и доктор опасалась инфекции. Мне произвели так называемую титановую краниопластику (я теперь знаю множество медицинских терминов!). Проще говоря, в череп мне вживили титановую пластину и закрепили ее на восьми микроскопических болтах.

Пока я лежала на операционном столе, доктор Ирвинг, хирург, восстановивший мой лицевой нерв, решил проблему с поврежденной барабанной перепонкой. Он поместил внутри моего черепа поблизости от уха маленькое электронное устройство – «улитку». Через месяц, сказал он, еще одну часть этого устройства поместят мне за ухо, и левое ухо станет слышать. И действительно, когда через несколько недель за ухом у меня закрепили крохотный приемник, слух начал восстанавливаться. Поначалу все звуки казались мне искаженными, но постепенно все пришло в норму.

Мы, люди, не способны постичь все величие Господа. Он дарует нам пытливый ум и любящее сердце. Он дарует нам губы, чтобы мы могли говорить и выражать свои чувства, дарует нам глаза, чтобы мы могли наслаждаться красотой окружающего мира, нос, чтобы мы могли ощущать ароматы, и уши, чтобы мы могли слышать слова любви. Господь дарует нам ноги, чтобы мы могли идти путями, которыми ведет нас жизнь, и руки, чтобы мы могли работать. До тех пор, пока мы не потеряем какой-либо из этих органов, мы не в состоянии осознать, как он важен для нас. Я поняла это на собственном опыте, оглохнув на одно ухо.

Я благодарю Аллаха, пославшего мне умелых и опытных докторов. Благодарю за свое выздоровление и за то, что Он послал меня в этот мир, где всем нам приходится вести постоянную борьбу за выживание. В этом мире всем людям дается возможность выбрать свою дорогу. Кто-то идет путем добра, кто-то – путем зла. Один человек выпустил в меня пулю. За долю секунды эта пуля повредила мне мозг, перебила лицевой нерв и лишила слуха. После этого три миллиона людей молились за мое выздоровление, а замечательные доктора вернули меня к жизни.

Я всегда стремилась идти путем добра. В сердце моем неизменно живет стремление помогать людям. Я делаю это не ради наград или денег. Каждый день я молюсь Господу и прошу Его даровать мне сил на помощь всем, кто в этом нуждается.

Боевик Талибана с близкого расстояния стрелял в трех девочек, сидевших в школьном автобусе, и не убил ни одну из них. Это кажется невероятным. Мое выздоровление – это тоже чудо. Так или иначе, мы все живы. Моя подруга Шазия, которой досталась вторая пуля, зачислена в Атлантик-колледж в Уэльсе и скоро приедет в Англию. Надеюсь, и Кайнат тоже.

Я знаю, что выжила только по воле Аллаха. Мне дарована вторая жизнь. Господь услышал молитвы о моем выздоровлении и оставил меня в живых, чтобы я до конца своих дней помогала людям. Когда я слышу разговоры о том, что случилось, мне кажется, речь идет не обо мне. Это история Малалы – «девочки, которая была ранена талибами».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.