«ТРЕХЛИТРОВАЯ» ЖЕНА

«ТРЕХЛИТРОВАЯ» ЖЕНА

— Да больно же, ирод проклятый! Пусти, отпусти! Люди добрые, спасите, помогите! А-а-а! — прорезали октябрьским воскресным утром захламленный станичный двор отчаянные женские крики.

Они-то и разбудили сладко посапывавшего — по случаю выходного — на старой металлической кровати с никелированными шариками, венчавшими высокие спинки, лейтенанта Алексея Нартова. Он вот уже третий месяц снимал флигелек у молодой супружеской пары.

«Опять Борька уже с утра нажрался и жену гоняет, — понял молодой офицер. — У-у, алкаш чертов…»

Рывком отбросил одеяло, сел на кровати. Натянул трико, нащупал тапочки… А со двора меж тем продолжало истошно нестись:

— Помогите же, хоть кто-нибудь! Ой-е-ей, б-о-ольно!

Тут мольбу перекрыл мужской рев:

— Заткнись, сука! А то вообще убью! Бу-удешь у меня знать, как гулять и концы в воду прятать!

Алексей накинул рубашку, не застегивая ее; толкнул входную дверь флигелька, выскочил наружу. Так и есть: во дворе пьяненький Борька, намотав на руку богатую косу жены Марины, с наслаждением таскал согбенную нареченную по сложной траектории. А поскольку действо сие время от времени повторялось с завидным постоянством, Нартов не стал попусту тратиться на слова, а подскочил к распоясавшемуся мужику и разом завернул ему левую, свободную руку за спину.

— А ну, отпустил ее, быстро! — скомандовал Алексей.

Борька вынужденно подчинился. Освободив волосы, Марина сразу замолчала и на всякий случай отбежала поближе к двери флигелька.

Зато плененный муж ее возмущенно возопил:

— Ты-ы-ы! Ты кто такой — мне руки крутить? Она моя законная! А ты сей же секунд вещи собрал! Проваливай! К энтой матери! Да больно же, падло!

Поскольку «проваливанием» с занимаемой жилплощади хозяин пугал квартиранта чуть ли не еженедельно, очередную угрозу Нартов всерьез не воспринял. Но Борьку таки удерживать перестал. Чем, как ни странно, распалил того вдвойне.

— Все! Хана! Уходи! Убирайся! — возбужденно орал он, отшагнув на всякий случай подальше от квартиранта, и даже неловко подпрыгнул, тыча рукой ему в сторону ворот. — Ты мне праздник испоганил! — Секунду подумал и добавил, разделяя слоги: — Про-фес-си-ональный! — Затем перевел указующий перст на жену. — А ты, с-сука, живо в дом! Ну! Я т-те там покажу… небо в алмазах!

— Никуда я с тобой не пойду! — со слезами запротестовала Марина. — Опять драться будешь! Проспись сначала!

— Как это? — изумился Борька. — Ты мужнина жена! Быстро марш в дом, голодранка хренова! А ты, гад, — из дома! — снова перенес он словесный огонь на квартиранта. — Собирай манатки!

— Слышь, буянить-то прекращай! — прикрикнул Алексей. — И обзываться! Тоже, герой: залил зенки спозаранку — и жену ни про что колошматить! А вот если она сейчас куда надо заявление отнесет? Про пятнадцать суток забыл уже? Повторно-то не на полмесяца — на все полгода законопатить могут!

— С-сука… — сразу сбавил обороты хозяин дома. — Я ее не за просто так! Гуляет она, сволочь! Гуляет!

— С кем? — не выдержав, с отчаянием выкрикнула Марина. — Где, когда? Ты меня хоть раз ловил?

— Еще пойма-аю… — буркнул Борька. — А тебе, — и он еще на шажок отступил от офицера, — повторять не буду: уматывай с хаты сегодня же!

— По закону ты за месяц меня предупредить должен, — не согласился тот. — Вот через тридцать дней и поговорим. А сейчас — шагай, проспись. Иначе ведь действительно участковому стукануть придется.

— Законник какой, смотри, выискался… Защитничек хренов… Праздник испортил… — уже не столь агрессивно протянул флигелевладелец, даже и по сильной пьяни понимая, что стучать на него в милицию никто не пойдет.

Это ведь когда он месяца полтора назад вот так же, на дворе, жену уму-разуму учил, мимо как раз участковый инспектор капитан Богатырев на «уазике» проезжал. Фамилии внешность соответствовала. Услышал истошные крики, споро отреагировал на них, как по должности и полагалось. Вот угораздило же его именно в тот момент поблизости оказаться! Блин горелый! А Марина своего благоверного тогда еще всяко защитить пыталась, даже заявление в ментуру наотрез отказалась писать. Только толку с того, если Борька, по нетрезвости сразу не разобравшись, правоохранителю с разворота по мордасам двинул. Тот-то, понятно, даже и не поморщился, а вот для драчуна последствия оказались печальные: лишь при помощи дядьки, одного из местных руководителей, удачно со статьи соскочил.

— Хрен с вами; пойду действительно отдохну, — подытожил баталию горе-хозяин. — А ты, Маринка, лучше добром сознавайся, а то ведь ежели докопаюсь… И вообще: проснусь — окрошки с разварной картошкой хочу…

И гордо удалился в дом, почесывая бок и демонстративно хлопнув дверью веранды. Куда она, жена, на фиг, денется? Придет, голубушка. На коленях приползет, детдомовская голь перекатная…

На кухне прикинул на глазок остаток самогона в бутылке — с полстакана, маловато будет. Но что поделать, зато остатки всегда сладки — и со смаком выхлебал мутную жидкость прямо из горла. Крякнул. Вух, хорошо пошла! Да прямо в трико и линялой футболке плюхнулся на расшатанную кровать-двуспалку: день утра мудренее станет…

— Ну, Марина, что делать-то дальше будем? — обратился Нартов к женщине, затравленно уставившейся вслед удалившемуся мужу.

Употреби тогда лейтенант единственное число глагола, спроси у нее: «Что делать будешь», — глядишь, на той временной развилке жизнь выбрала бы для них, двоих, разные дороги. Но, угадав нотки сопереживания в голосе квартиранта, спасенная жалобно попросила его:

— Алексей, можно я у тебя сколько-нибудь побуду? Домой идти страшно: он раз от раза, как выпьет, так все зверинее.

— А ты у тетки Дуни-то временно пересиди, — присоветовал было Нартов.

— Нельзя мне к ней сейчас, — грустно пояснила Марина. — Борька ей в последний раз напрямую пообещал: учтите, Евдокия Спиридоновна, будете от меня, супруга законного, родственницу прятать — а там и родства-то у нас седьмая вода на киселе — так вот, грозит, вам крест: разведусь — и кормите тогда эту нищенку сами! У тетки же, извини, двое школьников на руках. Ну-тка, без мужика подыми! А так — глядишь, еще и чем сама им подсуроплю. Нет, не деньгами, конечно. Откуда? На огороде или хоть постираться-прибраться. Да и жить там, в одной комнатухе, в тесноте… Набедовались, на раскладушке на кухне спала. Спасибо еще, когда я после детдома ей на голову свалилась, приняла и чуть не полгода терпела, пока я замуж вышла. Опять и с работой какой-никакой подсобила… Уж лучше как-то здесь перемогусь. Должен же он когда образумиться?

— Это вряд ли… — помимо воли вырвалось у Алексея.

— Горбатого могила исправит. — И сразу пожалел о сказанном, увидев, какая глубокая тоска обреченности разом омрачила красивое женское лицо. — Ладно, чего там, пошли, — грубовато пригласил он напросившуюся гостью во флигелек. — Только учти: у меня и угостить-то тебя особо нечем.

— Это ничего, — уже с бодрой ноткой ответила Марина.

— Слушай, а чего он про какой-то праздник профессиональный толковал, я не понял, — поинтересовался Нартов.

— Для блезиру, что ли?

— Как раз нет, — грустно улыбнулась Марина, входя во флигелек. — Сегодня День работника сельского хозяйства и еще какой-то промышленности. Во второе воскресенье октября отмечать положено. Борька загодя про это чуть не неделю долдонил.

— Вот даже как… — хмыкнул молодой офицер. — Выходит, обидел я его кровно…

— Да уж… — со вздохом согласилась Марина. Подошла к небольшому настенному зеркалу и стала приводить в порядок толстую косу.

Алексей сунулся в холодильник, добыл тушенку, шпроты, сгущенное молоко, сыр и колбасу. Поставил на двухкомфорочную газовую плиту чайник, полез в пакет за хлебом.

— Не надо, зачем? — запротестовала женщина. — Давай просто посидим.

— Никак нет, — не согласился Нартов. — Раз уж оно так вышло, имеем полное право… Тем более, я еще не завтракал, да и ты, наверное, тоже. Так?

— Ну, так. Может, тогда в погреб во дворе сбегаю? За огурцами-помидорами солеными. Сальца опять же — там оставалось еще в кастрюле…

— А вдруг он в окно следит? Только на дополнительные неприятности нарвемся…

И вновь лейтенант употребил множественное число глагола..

Мужчина и женщина позавтракали, и, на удивление, даже с аппетитом. А что? Алексею — двадцать три, Марине — двадцать один. Молодые организмы витаминов требуют. Ну а пока наши герои заканчивают трапезу — кто чаем с лимоном, кто кофе со сгущенным молоком, познакомим читателей с ними поближе.

Начнем с сильного пола. Лейтенант авиации Нартов Алексей Александрович. Уроженец одного из райцентров Липецкой области. Там же окончил десятилетку и за компанию с лучшим школьным другом Виталиком Есауловым поехал штурмовать Ульяновское высшее военно-техническое училище: как раз в том две тысячи пятом оно вновь обрело самостоятельность, распрощавшись со статусом Ульяновского филиала военной академии тыла и транспорта. Конкурс в УВВТУ друзья выдержали без особых проблем и в июне две тысячи десятого в числе середнячков окончили вуз, овладев специальностью «обеспечение и применение ракетного топлива и горючего».

Дальше пути их разошлись: после отпуска — первого, отгулянного уже в офицерских погонах, — Есаулова направили под Екатеринбург. Нартову же по распределению выпала глубинка Ростовской области, летный полк, базирующийся в степи, откуда до близлежащей станицы было километров десять, а до райцентра — так все тридцать с гаком. Назначенный помощником начальника службы снабжения горючим, он с ходу принял на себя все «тяготы и лишения» повседневной службы. Как на грех, в полку неоправданно затянули с капремонтом офицерского общежития, так что Алексею сразу пришлось искать себе временное жилье в станице, а потом оттуда на службу — порой ранней ранью — добираться на стареньком мотоцикле.

Зеленый «Восход-3М» еще девяносто пятого года выпуска, но вполне исправный и даже ухоженный, Нартов всего лишь за три тысячи рублей приобрел у начальника вещевой службы полка, увольнявшегося на пенсион и переезжавшего в город своего детства. Тем паче, на бензинчик для мотоконя, учитывая занимаемую должность, и тратиться не приходилось. Нет, в перспективе зимой на двух колесах, конечно, особо не поездишь, но зам командира полка по тылу клялся и божился, что ремонт общежития завершат еще до декабря.

На квартиру к Борьке Алексей попал отнюдь не случайно: адрес ему по прибытии в полк в штабе дали.

Когда лейтенант открыл калитку, прятавшуюся посреди давно не крашенного забора, хозяин домовладения, одетый лишь в синее трико, сидел на ступеньках крыльца и ожесточенно смолил «Приму». На пальцах левой руки читалось некачественно татуированное «Боря».

— Вечер добрый, — поздоровался офицер.

— Ночь покажет, добрый он или хрена с два, — отрезал курящий.

— Что так пессимистично? — поинтересовался Нартов.

— А чему радоваться? Конец света на горизонте. И если, к примеру, Земля изнутри вулканами не взорвется, так инопланетяне в рабство возьмут. По ящику уже сообщили — три огромнейших корабля к нам летят: два круглых и цилиндром, — пояснил хозяин, затянулся и продолжил: — Или этот… астероид с Эльбрус величиной на полном скаку по Америке долбанет, а нам до самой ж… тоже аукнется. Третья термоядерная опять-таки возможна. Да мало ли…

— Хм-м… Это у вас в станице что, все так информационно продвинуты? И глобальными проблемами человечества озабочены? — удивился Алексей.

— А то! — довольно осклабился Боря. — Мы здесь, понимаешь, отнюдь не лаптем щи хлебаем…

— Понял. Только вот с эдакими воззрениями впору веревку с мылом прикупить. Да подходящий крюк высмотреть, потолщее, — едко сыронизировал лейтенант.

— Вот это уж ты шалишь. Это ты давай сам… шею намыливай, — загоготал собеседник, затянулся и щелчком отправил незагашенный окурок в клумбу под окном веранды. — Пущай цветики тоже подышат, я не жадный… Ну что, поди на квартиру устраиваться пришел?

— Да. А как вы догадались?

— Я здесь родился и вырос, — со значением пояснил хозяин, лениво поднялся на ноги и сладко, с хрустом потянулся. — А полк летный рядышком испокон веков разбит. Так что уж как-нибудь служивого и по «гражданке» отличу. Опять же срочную недавно оттарабанил…

— Ясно. А что насчет жилья-то? Имеется?

— Какой ты быстрый, однако. Спешка нужна только при ловле блох. Или когда чужую жену трахаешь, а муж в дверь ломится, — озвучил хозяин избитую поговорку. — Колись: ты офицер или прапор?

— Существенная разница? — усмехнулся Нартов.

— Имеется. Не терплю «кусков». Из личного опыта, понял? Так что ежели ты — он, то давай, дергай сразу.

— Ну, лейтенант я, — нехотя признался Алексей, хотя почувствовал уже неприязнь к собеседнику. — Помощник начальника службы снабжения горючим.

— Нос в мазуте, зад в тавоте, но служу в воздушном флоте! — неожиданно продекламировал хозяин и вновь загоготал.

— Это вы еще откуда… наслышаны? — удивился офицер.

— Да все оттуда же! Я срочную служил именно на гесеэме. Только, конечно, за тысячу кеме, в Сибири. Понял, зад в тавоте? Да ладно, ладно, не куксись. Давай, проходи. Вон он, флигель-то. С газом, с отоплением и даже с раритетной мебелью. Койка там дедовская еще. Он ее после войны на трофейные камни для зажигалок выменял. Целый вещмешок из Берлина приволок! По тем временам — состояние! Да, кстати. Меня Борисом зовут.

— Уже прочел, — кивнул Нартов на татуированные пальцы собеседника. — Алексей.

— Значит, будем знакомы, — протянул хозяин загрубелую ладонь.

Мужчины крепко поручкались, проверяя друг друга на силу. И пошли смотреть сдаваемое жилье…

Столковались быстро — Борис цену не заламывал. Но задаток попросил: хотел быть уверенным в квартиранте.

— Можешь хоть сию минуту располагаться, — радушно пригласил он. — Попервости Маринка, супружница моя, бельем обеспечит, а потом простынки-наволочки с полка возить будешь. У нас все так делают, кто жилье снимает.

— Это я понял, — согласился Алексей. — Только как же мне завтра к восьми утра на службу попасть? Автобус рейсовый до полка вряд ли ходит…

— Я тебе велосипед напрокат дам, — расщедрился Борис.

— Машина заслуженная, на внешность не гляди. По сезону даже в райцентр на ней мотался. Давненько, правда, еще до армии.

— А теперь? Совсем велосипед не нужен?

— Теперь у меня завсегда железный конь под задницей.

— В смысле?

— Э-э, да у тебя мозговые подшипники туго проворачиваются. Трактор, понял? «Беларусь». Почти танк! В СПК «Кавказ» на нем впиливаю. Слыхал? А-а, откуда — ты ж только приехавши. Между прочим, дядька мой, младший материн брат — царство ей небесное, — председателем там, и вообще: кооператив этот с нуля и создал. Ладно, сейчас пошли, пошамаем. За счет фирмы. Маринка должна уже картошки нажарить. Да по стопарику свойской — чего на магазинную тратиться: самогончик вдвое дешевле, места только знать надо.

— Да оно как-то не хотелось бы с утра, с перегаром, на построение…

— Не боись, сто раз выветрится! Ты закуси поплотнее: картошечка, огурчики, сальцо, грибки… А может, борщичка со сметаной хочешь?

В общем, остограмиться по солидному поводу новоселья пришлось.

За ужином, сервированным прямо на дворе, в беседке, Нартов впервые увидел жену Бориса — Марину.

…Невзрачно одетая девушка с роскошной темно-русой косой в станице появилась три года с небольшим назад. Она приходилась троюродной племянницей Евдокии Спиридоновне Хохлаткиной, вдовствующей уже несколько лет (муж на Пасху опился самогоном) — болящей предпенсионерке, обзаведшейся детьми нежданно-негаданно только в возрасте под сорок. В станице болтали, что нагулянные они: не могло у законного супружника Спиридоновны потомства быть вообще, но ведь со свечкой в ногах никто не стоял. Да и походили наследники на покойного ныне отца явно. Теперь старшенькая, отличница, училась уже в одиннадцатом классе, куда ездила в райцентр. Младший, сынок-сорвиголова, кое-как обозначал учебу в девятом. А тогда, летом две тысячи седьмого, Маринка, угодившая в детдом в трехлетнем возрасте (родители не выжили после автомобильной аварии), сама только окончила школу. И приехала к единственной известной ей родственнице. Они своеобразно переписывались: на ежемесячные послания Маринки Евдокия Спиридоновна отвечала скупыми текстами открыток — на наиболее значимые праздники, — но навестить племянницу так и не сподобилась ни разу.

Соответственно, не очень-то обрадовалась и ее приезду. Однако, быстро углядев, что та — девка работящая, безотказная и скромная, приняла-таки в дом и не прогадала. С работой тоже разрешилось как нельзя проще: заведующая единственным детским садом в станице была школьной подругой Хохлаткиной. А тут в садике как раз освободилось место нянечки, ну, Маринку на него и пристроили. Да как славно! Заведующая нахвалиться не могла.

И все бы хорошо, однако на девушку быстро положил похотливый глаз начинающий тракторист местного СПК Борис Провоторов. Он молоко в детский сад по утрам привозил — вот и углядел симпатичный объект. Не раз и не два пытался Марине свидания назначать, на танцульки в клуб приглашал, ну и прочее… А поскольку избранница бурных чувств ухажера никак не разделяла, все больше после работы поспешая домой, крепко озлился. И однажды, употребив для храбрости, отследил недавнюю детдомовку вечером на краю станицы, у озера, куда та прибегала ополоснуться в укромном местечке, да и взял ее там насилком.

На крики о помощи прибежали двое местных рыбаков, проплывавших поблизости на лодке. Они буквально стащили озверевшего Провоторова с потерпевшей. В итоге на Бориса завели уголовное дело. И единственное, чем смог тогда ему помочь почти всемогущий, по сельским меркам, дядька, — посоветовал попытаться загладить вину, предложив потерпевшей руку и сердце. Согласиться на замужество Марине жестко указали тетка и завдетсадом.

— Ну, посадят его, ирода, так тебе что с того толку? — втолковывала Евдокия Спиридоновна. — С клеймом порченой век ходить будешь? А так стерпится — слюбится. Не век же тебе у меня в приживалках ютиться. Вон, свои как на дрожжах подрастают.

— У Провоторовых дом хороший, хозяйство крепкое, — вторила завдетсадом. — Матери Борьки, конечно, палец в рот не клади, человек она скандальный, тяжелый; ну да уж зубы стиснешь, потерпишь. Глядишь — и она к тебе попривыкнет. Опять же и брат ее в станице если не первый, так второй после главы администрации человек. Не упусти свой шанс в жизни, девка!

…Свадьбы как таковой не было. Расписались молодые в ЗАГСе, в райцентре, а потом тесным семейным кругом за столом в доме жениха посидели. Дядька его, правда, там объявился, японский обеденный сервиз «Yamasen» на двенадцать персон подарил. С элементами декоративного искусства Страны восходящего солнца. Пятьдесят пять предметов, стоимость — почти сорок тысяч «деревянных». Не то что Евдокия Спиридоновна — постельное белье да простенький отрез на платье. Ну, с затрапезницы какой спрос?

Отметим сразу: невестку свекровь яро невзлюбила. Не о такой паре для сына мечтала. Борис ее ведь поначалу после школы — при помощи дядьки, конечно, — в РИНХ, Ростовский институт народного хозяйства, поступил. Только быстро вылетел оттуда пробкой, на корню первую же сессию завалив. Лодырничал много, занятия пропускал. Это при том еще, что в учебе дубоват-туповат. Побездельничал дома полгода — от армии его, разумеется, «отмазали», — вторую попытку получить «верхнее» образование сделал. Тут уж он до конца первого курса продержался — и опять на экзаменах «не повезло». Один «хвост» за студентом с зимы числился, да два новых, да еще сильно нетрезвым на глаза декану уже в самом конце сессии попасться угораздило… В общем, вузовское начальство стало в позу, и даже приезд влиятельного родственника не помог: из РИНХа Провоторова вторично отчислили.

Сильно тогда на безбашенного племянника дядька наехал.

— Пустоцвет ты, Борька, — заявил он ему при его матери. — Все на меня надеешься, что по-родственному твою жизнь так и буду устраивать. Баста, хватит! — и крепко саданул ладонью по обеденному столу, застланному чистой клеенкой. — Осенью в армию пойдешь; она тебя, мать родимая, хоть чуток, а жизни научит. А там поглядим, стоишь ли третьего захода на «вышку» вообще. Пока же хватит у матери на шее сидеть и гулевать чуть не до утра, а потом до обеда дрыхнуть. Тебя в школе на тракториста готовили? Вот и пойдешь ко мне общественно полезный труд осваивать — я как раз еще «Беларусь» навороченный прикупил, буквально вчера пригнали. И смотри у меня! — погрозил дядька нерадивому племяшу литым кулаком. — Не приведи, загробишь миллионную технику — так не семь, все семнадцать шкур спущу! Ты, сестра, лучше молчи и слез понапрасну не лей: дожалелась ужо, хватит!

…А буквально через несколько дней, после того как Борьку оформили водителем новенького МТЗ, в станицу приехала Марина.

На срочную службу Провоторов был призван двумя месяцами позднее принудительного бракосочетания и свой священный долг Родине отдавал под Челябинском. В письмах же сыну изначально недовольная невесткой мать его усиленно муссировала тему: «А жена твоя, хоть я ее за руку так и не поймала, но сердцем точно чую: верности тебе не блюдет, гуляет напропалую…»

Так и не изменив своего мнения по поводу «неблагонадежности» снохи, родительница Бориса скоропостижно скончалась почти сразу после его увольнения в запас: обширный инфаркт. Теперь молодые обитали в большом четырехкомнатном доме вдвоем — детей у них пока не намечалось, и глава семейства уже неоднократно высказывал по сему поводу свое мужское недовольство. Причем пытался связать эту тему с подозрениями о «гулевании» жены: мол, потому от меня и беременеть не желаешь…

И еще. В армии, особенно по второму году, учитывая специфику службы на складе ГСМ, Провоторов усугубил свое предрасположение к алкоголю. Дома же, за неимением спирта, в предостаточном количестве хлебал самогон. Правда, пока еще на работе держался, а вот после нее… Особенно раскрепостился, похоронив мать: ведь теперь появился железный повод к употреблению горячительного — все поминал ее чуть ли не ежевечерне. Ну а поскольку самогон хотя и дешевле магазинной очищенной обходился, однако в семейном бюджете дыру тоже пробивал немалую, Борис пораскинул мозгами и скатал на своем МТЗ в летный полк, объявив в штабе, что подыскивает квартиранта…

Итак, пока хозяин дома и флигелька отсыпался после утреннего возлияния, хозяйка и квартирант, завершив завтрак, продолжили общение. И не будучи по природе сильно красноречивым с женским полом, Нартов по ходу беседы неожиданно для себя рискнул почитать Марине собственные стихи.

К сочинительству Алексей пришел на втором курсе. Можно сказать, совсем случайно. Тогда в военном вузе объявили конкурс на создание гимна училища, «наиболее ярко и правдиво отражающего специфику и героику профессии офицера, традиции Вооруженных Сил России, а также преемственность поколений защитников нашей необъятной Родины»… В общем, что-то в духе заслуженно подзабытого метода социалистического реализма. Нартов и за перо-то взялся разве что за компанию с лидерами своей группы, и в итоге у него родились следующие четверостишья:

Мы, гесеэмщики, воины тоже,

Армии нашей частица родной.

Служба у нас на другие не похожа,

Но по-любому главнее любой.

Мы мирный труд Отчизны охраняем,

Страны огромной мы — надежный щит,

И хоть мы сами, признаем, не летаем,

Без нас самолет не полетит.

Далее автор соглашался с тем, что, опять-таки «мы не танкисты, не артиллеристы». Зато констатировал: «Без нас ни танк, ни бэтер не помчится», а в отношении пушки утверждал — она «в тылу глубоком останется стоять».

Были еще в этой конкурсной работе строки, касающиеся ракетных войск, военно-морского флота, связистов, саперов, военных медиков и еще почему-то войск химзащиты — на чем соискатель, вняв знаменитому изречению Козьмы Пруткова: «Нельзя объять необъятное», вовремя остановился. И подытожил:

Масла с горючим — как кровь для человека,

Для всяких войск всегда они важны,

И пусть пройдет не меньше чем три века,

Мы снова будем всем-всем в армии нужны!

Варианту Алексея сослуживцы прочили первое место. Нет, компетентное жюри (начальник училища, генерал плюс четыре полковника, в число которых входил и имеющий филологическое образование) решило-таки отдать его поэту-профессионалу, которого подрядили для подстраховки: а вдруг из курсантов никто ничего путного не родит? Мэтр свой гонорар честно отработал, хотя предъявленный им текст оказался пусть и правилен со всех сторон, но написан без той душевной теплоты, что легко угадывалась в сочинении Нартова. Однако тому попеняли на неточность рифм, сбой ритма, сомнительное сравнение и «некоторую наивность» да еще придрались к словосочетанию «три века»: «А почему не два или, скажем, не пять? Где логика?» Впрочем, вторую премию присудили единогласно. Что и подтолкнуло будущего офицера пополнить ряды служителей музы Евтерпы, поскольку и в дальнейшем он сочинял стихи единственно военно-патриотической тематики.

Итак, добыв с полки заветную общую тетрадь, куда переписывались беловые варианты новых произведений, Алексей смущенно прокашлялся и, сначала робко, а потом все больше воодушевляясь, стал декламировать их гостье, которая восторженно прослушала содержимое тетради от верхней крышки и до последних, пока чистых листов. Еще бы: лично ей никто никогда в жизни не читал собственных стихов! А классическую поэзию она уважала. Особенно Есенина и отдельные вещи Бунина (скажем, то же «Слово»): в детдоме преподавательница русского языка и литературы свой предмет и знала и с неослабевающим интересом преподнести умела…

Нет, конечно, так или иначе прославляющие армию и пропагандирующие военную профессию стихи Нартова всякий изощренный литератор забраковал бы на корню, обвинив в неумеренном пафосе, беспомощности стиля, менторстве, обилии штампов, а уж по части теории стихосложения вообще бы разгромил. Но Марина уловила в услышанном в первую очередь сильные, а порой даже поразительные по искренности чувства.

— И это все ты сам? — задала она риторический вопрос, когда Алексей наконец бережно закрыл толстую тетрадь в ярко-красном переплете.

— Разумеется.

— Ой, какой же ты, однако, молодец!

— Скажешь тоже…

— Нет, правда! Вот никогда бы не подумала…

— Эй, шалава! Да ты точно совсем обнаглела! А ну, бегом в дом, к плите! Я жрать хочу! — заорал проспавшийся Борька, возникший на пороге флигелька, и с появлением в дверном проеме небритой оплывшей физиономии разом канула в небытие вся романтическая обстановка домашнего литературного утренника.

На какую-то секунду наступило напряженное молчание. Нарушил его опять-таки Борька:

— Ну, так… Если сейчас, с-сука, домой не пойдешь — вон Бог, а вон порог! Можешь к Спиридонихе уматывать, только с концами! Безвозвратно! В ногах потом будешь валяться — не приму! А ты, Лешка, начинай другое жилье подыскивать. Таких наглых квартирантов… да за любую цену не потерплю! Ишь, голубки какие, сидят друг против друга, воркуют! А сами, может, уже и переспали… Ну? Чего языки в ж… позасовывали? Нечего сказать?

— Дурак ты, Борька, — не нашел ничего лучшего возразить Нартов. — Я ее и пальцем не тронул. Лучше еще поспи — может, тогда окончательно протрезвеешь.

— Я никуда не пойду, — заявила побледневшая Марина. — Если хочешь — можешь на развод подавать. Довольно ты моей крови попил… — И обидчиво поджала губу.

— Ой-ей-ей, «крови»! — передразнил Борька. — Я что, вампир, или как?

— Энергетический, — уточнил Алексей. — Я тебе уже говорил и повторяю: до каких пор бабу мучить по-пустому будешь? Другой бы жил да радовался: ведь красавица в жены досталась! (При этих словах Марина потупила взор и моментально покраснела, невольно затеребив кончик косы.) А ты со своей идиотской ревностью — и на абсолютно пустом месте!

— Молод еще меня жизни учить! — рявкнул Борька. — Тоже, красавицу нашел! А внутри она, может, настоящая баба-яга. И вообще… — Провоторов вдруг осекся, потом шагнул вперед, плюхнулся на свободный табурет, побарабанил пальцами по краю стола… И неожиданно заявил-предложил: — И вообще: раз она тебе так понравилась, гони три литра спирта на кон — и можешь ее забирать. Совсем. Сегодня же. Один хрен, я с ней все равно разведусь — так с паршивой овцы хоть шерсти клок. Годится?

— Ты… Да как ты… такое? Вообще язык повернулся? — возмутился Нартов, и от гнева у него аж дыхание перехватило, а кулаки туго сжались.

Борька глупо ухмыльнулся:

— Слабо?

Марина же бессловесно сгорбилась на стуле, и краска стремительно отлила у нее с лица — словно женщину резко ударили ножом пониже груди…

На этот раз напряженное, ничем не нарушаемое молчание воцарилось во флигельке на несколько секунд. Теперь его прервал Алексей:

— Я согласен.

— А-атлична! — хлопнул ладонью по столу «продавец» живого товара. — Когда и где бартер осуществлять будем?

— Здесь же. Сейчас на мотоцикле на службу смотаюсь и спирт привезу.

— Только смотри, чтоб неразбавленный.

— Обижаешь…

— Вы-ы-ы! — громко воскликнула тут Марина. — Меня-то спросили? Или почему так? Торгуетесь? Да я вам что — вещь какая дешевая?

— Гы-ы-ы! — неприятно осклабился Борька. — Достоинство прорезалось? Позднова-ато…

— Успокойся, пожалуйста, — подскочил к Марине и сжал ее ладони в своих Нартов. — Ты мне на самом деле давно нравишься. С самого первого дня, как увидел. Пойдешь за меня замуж? Я серьезно! А с ним, — и Алексей кинул гневный взгляд на обалдевшего Борьку, который тупо, с раскрытым ртом слушал признание постороннего в любви своей жене, — пропадешь ведь!

— Ты… на самом деле? Не шутишь? — прошептала Марина.

— Да! То есть нет, конечно, какие шутки! Тьфу, сам себя запутал! — мотнул Алексей головой. — Повторяю: я тебя люблю, и выходи за меня!

— Я не против, — еле слышно произнесла Марина.

— Тогда вставай, со мной поедешь, — предложил Нартов. — Я тебя с ним наедине не оставлю: неизвестно, что спьяну выкинет.

— Э-э-э, так дело не пойдет! — как-то вяловато запротестовал Борька. — А вдруг вы на пару смоетесь?

— Куда? — искренне удивился Алексей. — У меня же тут все имущество.

— А кто тебя знает? На дурничку-то, говорят, и соль сладка…

Мужики попрепирались еще маленько и сошлись наконец на том, что сейчас Марина самостоятельно идет к тетке, а минут через десять Нартов на мотоцикле выезжает за спиртом.

Так и сделали. Офицер отсутствовал минут сорок, и куривший на ступенях веранды Борька уже начинал терять терпение. Но вот с улицы послышался усиливающийся стрекот мотоциклетного мотора. И — урра! — Алексей протягивает «купцу» две полуторалитровых пластиковых бутылки из-под минеральной воды, под пробки заполненные прозрачной жидкостью.

— Девяностовосьмипроцентной крепости, — счел нужным уточнить Нартов.

— Годится! — одобрил Провоторов товар, проинспектировав его на вкус. — Можешь забирать эту голодранку!

— Расписку напиши, — вдруг потребовал Алексей. — А то выхлестаешь все, а как протрезвеешь — начнешь орать, что ничего не помнишь.

— Га-га-га! — совсем развеселился Борька. — Тебе, может, и свидетелей еще позвать?

— Было бы неплохо, — тут же согласился офицер.

— А эвон как раз шагают… Парочка — кулик да гагарочка, — углядел Провоторов с высокого крыльца двух подвыпивших мужиков, обретавшихся по соседству, на Том же квартале. — Э-э! Рули сюда, магарычевое дело!

Приглашенные в свидетели — доходяга Венька Герасименко, по прозвищу Мумушка — сложное производное от изначального Герасима Муму, — и медвежковатый Иван Сыромясов, больше именуемый собутыльниками как Сыромяс — находясь в достаточной степени опьянения, поначалу не могли взять в толк, что за документ им предстоит завизировать. Потом все-таки поставили свои закорючки ниже подписи Борьки. Алексей внимательно прочел расписку.

«Я, Провоторов Борис Петрович, отдаю Нартову Алексею Александровичу свою жену Провоторову Марину за три литра спирта. Навечно. Обещаю своими претензиями обоих больше не тревожить».

— Ну, все? Доволен? — уточнил нетерпеливый «бартерщик». — Вот и ладушки. А то нам праздник спрыснуть давно пора. Про-фес-сиональный! Только ты, Сыромяс, поперед за кваском сгоняй: у твоей бабы самый классный, ей-ей. Уважаю! А мы тут пока с Мумушкой сальца подрежем да капустки изымем из погреба… А ты вали, вали, лейтенант, пользуйся… объедками с барского стола! На хрена она мне теперь сдалась — голодранка, пройденный этап! Вот выпью — и весь гардероб ее подпалю! И перину! А больше у нее и нет ничего! Уразумел? Развод и девичья фамилия!

Алексей сжал скулы, нервно сглотнул, но желание двинуть хозяину домовладения в рожу переборол. Выкатил мотоцикл со двора, завел. Уезжая, услышал в спину:

— Скатертью дорога!

Борька пил вусмерть четыре дня подряд. Сначала с приятелями, позже в одиночку. Весь спирт подчистую оприходовал. Про работу, понятно, напрочь забыл. Какое там — он и во двор-то выходить перестал уже на вторые сутки.

Главное — и дядька нашего запойного горе-героя еще в понедельник с утра в столицу подался: глобальные вопросы по СПК решать. А из Москвы, поразмыслив, уж заодно и в Санкт-Петербург махнул. Так что некому оказалось алкаша авторитетно к порядку призвать. Нет, конечно, бригадир домой к прогульщику дважды ездил. Полюбуется на изрыгающее матерные ругательства нетрезвое тело, плюнет — и отбывает несолоно хлебавши. А на пятый день Борька с чугунной головой выполз наконец на крыльцо дома и узрел новый забор сплошной набивки, ограждающий флигель и кусочек двора. Позвольте, это еще что за дурацкие шутки?

Походил, ничего не понимая, вдоль грубо оструганных сосновых досок с треугольным верхом. Выглянул на улицу — еще сюрприз: в старом фасадном заборе вторая калитка появилась. Прямо перед флигельком. Запертая.

«Ах они мерзавцы! Отделились, стало быть, без моего ведома! — сообразил наконец Провоторов. — Как же, значит, я и не услышал даже? Ну, ничего, это гадство мы сейчас живо поправим!»

Притащил из сарая стремянку, запасся топором и с натугой одолел деревянное препятствие, спустившись вниз по деревянным же лагам.

Флигель был закрыт, да оно и понятно: середина дня, квартирант и стерва гулящая на работе оба. Подрубить заборные столбы, а потом завалить доски — и вся недолга. Будут знать, как посягать на частную собственность!

Вот только топор в ослабевших похмельных руках вел себя по-предательски. В итоге Борька едва не оттяпал себе пальцы на ноге, взмок и плюнул на шикарный замысел «ломать — не строить». С третьей попытки перелез на «свою» территорию, уселся на любимом месте — верхней ступеньке крыльца, выкурил последнюю сигаретку из мятой пачки «Примы». Потом на кухне прямо из банки похлебал огуречного рассола. Есть не хотелось. Хотелось похмелиться, но не было ни денег, ни желания тащиться в магазин на свинцовых ногах. Оставалось ждать. И поневоле — думать…

Около половины седьмого на мотоцикле подъехали Алексей и Марина.

— Э-эй! — осипшим голосом закричал им Провоторов. — А ну, подождите! — И заковылял через две калитки к флигельку. — Побаловались — будя! — стараясь придать голосу твердость, заявил он. — Маринка, домой!

— Никуда она с тобой не пойдет! — отрезал Нартов. — Пропил ты ее! Променял! Или забыл уже? Вот она, копия расписочки-то! — достал он из нагрудного кармана форменной рубашки сложенный вчетверо стандартный лист.

— Ознакомься. Можешь даже порвать. Или съесть — я их пять штук наксерил, не жалко. Ну! Читай! Тут и подписи свидетелей имеются.

— Дак это… — Про «бартер» Борька, как ни удивительно, помнил. Поморщился, по складам разбирая текст расписки. — Шутейно же все было… Ты чего? Жена она мне!

— А кто развестись грозил? И все вещи ее спалить? Слава Богу, кое-чего из носильного забрали, пока ты невменяемый четверо суток валялся. Перину, кстати, тоже. И паспорт — знаешь, на всякий пожарный…

— Ну… Чего по пьяни да в горячке не ляпнешь… Постой-постой… Это ж какой день сегодня?

— Четверг, однако, — с усмешкой отозвался Алексей.

— Брешешь!

— Собаки брешут! — с металлом в голосе отрубил офицер.

— Ладно, ладно, вырвалось…. Маринка, ну хватит уже выпендриваться, пошли, а?

— Ни за что! — на резкой ноте вступила та в разговор. — Я от тебя только оскорбления да колотушки за все время имела! Да и взял-то ты меня как — помнишь? Только потом тюрьмы испугался — называется, «осчастливил»! А он — стихи свои читал! Знай: я уже заявление на развод подала! И согрешила, и не жалею, чтоб не зря меня изменами попрекал!

— Маринка-а-а! — вдруг в похмельной истерике взвыл Борька и бухнулся на колени. — Вернись, матерью покойной клянусь, и пальцем не трону!

— Нет! И вообще: скоро в полку общежитие офицерское откроют, так мы с Лешей сразу же туда уйдем! А ты хоть подавись своим особняком — мне он без надобности! В детдоме и малому радоваться приучили!

— В общем, уходи подобру-поздорову, — подытожил Нартов. — Нам еще ужин готовить да лечь надо пораньше, а то завтра на полеты в первую смену…

— Не имеешь права гна-а-ать! — запричитал Борька, с усилием подымаясь с колен. — Это моя земля-а-а! И флигель то-оже! Уходи са-ам! Сам уходи! А ее оставь!

— Алеша, поедем отсюда, — предложила Марина. — Ведь покоя не даст!

— Но куда?

— К тетке. Как-нибудь в сараюшке на старых одеялах перекантуемся. Ночи-то пока теплые — на удивление.

— Ладно. Только захватить с собой надо кое-чего.

— А как же я-а-а? — голосом обиженного ребенка вскричал Борька.

— А ты — сам по себе, — жестко ответила Марина и, брезгливо обойдя пока еще законного мужа, стала отпирать дверь флигелька.

Уезжали двое на мотоцикле под заунывно-угрожающие вопли третьего…

На следующий день в станицу вернулся дядька Бориса. Быстро вник в ситуацию и тут же помчался к руководству летного полка.

Дело лейтенанта Нартова скоропалительно вынесли на суд офицерской чести. Заместитель командира полка по воспитательной работе свою обвинительную речь построил главным образом на том утверждении, что помощник начальника службы снабжения горючим «украл со склада ГСМ три литра этилового спирта высшего сорта и использовал их для разрушения семейной ячейки общества».

Другие выступающие лейтенанту тоже пеняли, но все больше как-то несерьезно, пряча улыбку. Оживление сослуживцев вызвали лишь детали «бартерной сделки». Кто-то из зала высказался, что раз инициатором ее был именно Провоторов, значит, он-то и есть главный виновник конфликтной ситуации. Нартов же тут сбоку припека, пристяжная лошадка. Бориса в первую очередь судить следует! На что сразу получил из президиума отлуп — это, значит, не в нашей компетенции, и нечего съезжать с темы, а любой выкрик с места есть нарушение воинской дисциплины!

Впрочем, когда Алексей принародно и наотрез отказался порвать связь с Мариной, присутствующие неохотно согласились: да, наказать его, конечно, надо, но вот как? Зам по воспитательной озвучил мнение руководства: за поступки, дискредитирующие честь мундира российской армии, ходатайствовать об увольнении лейтенанта авиации Нартова А. А. из Вооруженных Сил. А стоимость похищенного спирта взыскать с виновного из расчета пятикратной. Несколько офицеров высказались мягче: за предупреждение о неполном служебном соответствии.

Главный воспитатель полка взял слово вторично, продолжив с трибуны настойчиво гнуть свою, «принципиальную» линию:

— Мы не вправе поощрять аморальность! Разбить молодую семью! Похитить военное имущество! А самое страшное и печальное — он ведь до сих пор так и не осознал и не признал тяжести своих проступков! О чем тогда дискутировать? Вдумайтесь: покрывая вора и разлучника, вы проявляете элементарную и непростительную политическую незрелость! Уволить! Однозначно! По негативу!

И так-таки настоял на своем, заявив, что по полной программе будет разбираться с лицами, защищающими «двойного» преступника.

Упомянутое ходатайство требовалось утвердить «на самом верху», а посему Алексей временно продолжал службу. Ночевали они с Мариной пока у Евдокии Спиридоновны.

Борис же на работу так и не вышел. Целыми днями валялся на диване, на удивление трезвый, тупо смотря мимо работающего телевизора или — со ступенек веранды — в на редкость безоблачное небо. А потом застрелился в огороде из двустволки, подаренной ему дядькой в честь окончания срочной службы. Курок нажал большим пальцем ноги.

В горлышках двух пластиковых бутылок из-под «бартерного» спирта сотрудники милиции позднее обнаружили аккуратно скрученные бумажные листы. На первом из них оказалось короткое завещание, заверенное главой сельской администрации и датированное днем накануне суицида. Второй — записка следующего содержания: «Прошу в смерти моей никого не винить. Я продал жену за три литра спирта. Нет мне прощения, я это полностью осознал. Дом и все имущество оставляю жене. Никто меня не преследовал, из жизни ухожу добровольно».

Дядька покойного самострельщика рьяно пытался найденное завещание опротестовать. Переселившимся из флигеля в добротное жилье сразу после похорон племянника его вдове и ее любовнику угрожал, требуя уматывать с чужой территории. «И пока по-хорошему, а не то…» Для лучшей понятливости было даже обещано подключить криминал. На защиту законной наследницы решительно встал капитан Богатырев. Завдетсадом тоже в стороне не осталась: районным функционерам на предпринимателя крепко нажаловалась. Словом, желание его противоправное не прокатило.

Спустя полгода счастливая супружеская пара — у Марины к тому времени явственно округлился животик — наследство удачно продала и из станицы уехала. Предположительно на родину Алексея, на тот момент уже уволенного из Вооруженных Сил. Где точно они теперь живут и кем трудятся, история умалчивает. Но хоронила Бориса и все поминки (после погребения, на девять дней и, соответственно, на сорок) организовывала именно его «трехлитровая» жена, как впоследствии окрестили Марину в станице.

2010