Шальные мысли

Шальные мысли

Р.М. Горбачёва:

— Надежды Михаила Сергеевича здесь, «наверху», решить назревшие проблемы во многом не оправдывались. Беды всё больше загонялись внутрь, откладывались на будущее. Болел Леонид Ильич Брежнев. Это сказывалось на всём. В ноябре 82-го его не стало, умер. Пришёл Юрий Владимирович Андропов. Но всколыхнувшиеся было надежды оказались недолгими. Андропов был тяжело болен. Страшно вспоминать, но на его похоронах я видела и откровенно счастливые лица.

Наступило время Константина Устиновича Черненко, ещё более сложное. Страна жила предчувствием изменений. Необходимость их ощущалась кругом. Росло число людей, открыто поддерживающих, понимающих необходимость реформаторских идей и практических шагов. Но в жизни партии и страны всё оставалось по-прежнему. Часто после возвращения Михаила Сергеевича с работы мы подолгу беседовали с ним. Говорили о многом. О том же, о чём всё беспокойнее и настойчивее говорили в обществе.

Раиса Максимовна, как видим, разделяла амбиции своего супруга. О том, что честолюбивая пара видела только себя на кремлёвском троне, свидетельствуют многие очевидцы. Шансы Горбачёва были высоко оценены прежде всего «комитетчиками» с Лубянки. Вот точка зрения поднаторевшего в кремлёвских кругах бывшего главного брежневского охранника генерала КГБ В.Т. Медведева.

В.Т. Медведев:

— В конце лета 1984 года меня пригласил начальник отдела генерал Николай Павлович Рогов. Он сообщил, что в сентябре отправляется в Болгарию жена секретаря ЦК КПСС Михаила Сергеевича Горбачёва и мне предстоит сопровождать её. Удивило несоответствие уровней: с женой одного из секретарей отправляют — ни много ни мало — руководителя отделения! Личной просьбы Горбачёва быть не могло, он меня не знал.

Потом я понял, руководство КГБ всё просчитало. За три последних года подходила очередь четвёртого Генерального секретаря, кандидатура сомнений не вызывала. При разговоре начальник в лёгкой непринуждённой форме намекнул: эта поездка может повлиять на мою дальнейшую судьбу. В кулуарах тоже был разговор: на смотрины.

Я был наслышан о своенравности Раисы Максимовны, её самовлюблённости и даже вздорности. Теперь впрямую стал изучать её характер, привычки, всё, как всегда: кухня, соки, воды, шторы, температура комнаты, вид из окна. Выяснил круг интересов бывшего преподавателя ставропольского вуза — церкви, соборы, музеи, театр, литература.

Раису Максимовну сопроводили в аэропорт комендант и один из руководителей отдела. Здесь, прямо у самолёта, меня представили: «Медведев Владимир Тимофеевич. Будет сопровождать вас в поездке». В Софии нас встречала дочь Тодора Живкова — Генерального секретаря Болгарской компартии, возглавлявшая Министерство культуры.

В резиденции — красивый особняк — состоялся обед. Обсудили программу, которая была тщательно составлена, расписана по дням, по часам, по объектам. Гостеприимные хозяева просили гостью высказать свои просьбы, пожелания. Раиса Максимовна скромно ответила:

— Что предложите, то и будем смотреть.

Выяснилось, что Раиса Максимовна тщательно изучила страну (к зарубежным поездкам она всегда готовилась усердно, это свойство у неё сохранилось).

Она мне понравилась. Обходительная, достаточно скромная. Одевалась со вкусом, туалеты меняла, но в меру, носила всё отечественное. Живая, любознательная. Я удивился тогда расхожему мнению о ней — порочная, злая, — видимо, завистливая молва.

Удивился и, откровенно говоря, порадовался как приятной неожиданности.

Первое лёгкое разочарование, словно слабый намёк: дыма без огня не бывает. Утром в назначенное время болгары ждали выхода Раисы Максимовны из резиденции. Я предупредил её: наши друзья прибыли. Прошло 20 минут. Полчаса. Её нет. Мне было неловко. Я снова постучался к ней: «Извините…» Она ответила, с трудом сдерживая гнев:

— А что вы так беспокоитесь за них? Ну приехали и подождут!

Она была недовольна мною.

Опоздания стали повторяться каждый день. Уставала за день? Может быть. Но в её власти было назначить утренний выезд на более позднее время, на любой час. Я перестал ходить за ней, лишь сообщал, как говорили в старину: «Карета подана». То есть люди прибыли.

В соборах, церквах, музеях она задавала вопросы, на которые заранее знала ответ. Спрашивала, чтобы поправить гида, могла что-то дополнить или величественно с чем-то согласиться. Это были ещё только намёки — показать себя, даже перед гидом; ещё только зачатки будущего — наигранность, искусственность в глаза тогда особенно не бросались. Для каких-то неприятных выводов повода не было, в конце концов, женщина имеет право на слабости. Слухи о ней мне по-прежнему казались преувеличенными.

Но вести себя я стал осторожнее.

У неё была своя связь с Михаилом Сергеевичем, тем не менее она спрашивала меня каждое утро:

— Какая информация из Москвы?

Она старалась выяснить новости по моим каналам, как будто ждала чего-то. Чего? Можно было лишь догадываться: тогдашний Генеральный секретарь ЦК КПСС Константин Устинович Черненко был тяжело, неизлечимо болен…

— Всё в порядке, всё нормально. Ничего чрезвычайного, — отвечал я.

Поездка проходила увлекательно, мы колесили на машинах по самым заповедным уголкам страны, принимали нас всюду очень тепло. Мы с удовольствием обменивались впечатлениями о габровцах, о музеях. В один из замечательных вечеров для нас в ресторане пели и плясали цыгане. Однажды Раиса Максимовна сказала:

— Михаил Сергеевич прилетит в Болгарию, и наш дальнейший визит будет совместным.

Последнее солнечное утро застало нас в Варне, отсюда мы должны были лететь в Софию: прибывал Горбачёв. Снова, как всегда:

— Какая информация из Москвы?

Мои догадки подтвердились. В самолёте в этот последний совместный наш с ней перелёт Раиса Максимовна интересовалась подробностями моей службы у Брежнева, расспрашивала, как была организована охрана, кто подбирал обслугу, каков был состав обслуживающего персонала — повара, официанты, уборщицы, парковые рабочие… кто ещё? Расспрашивала о структуре и взаимоотношениях охраны и обслуги.

— Возможно, к этому разговору мы ещё вернёмся, — сказала она и подвела итог поездки: — Всё у нас прошло вроде нормально, всё хорошо.

Тайное стало явным. Черненко был ещё жив, и жить ему оставалось ещё полгода, а Раиса Максимовна уже готовилась стать «первой леди» страны.

В. Прибытков:

— Да, готовилась! Готовилась столь интенсивно, что хочешь не хочешь, а подозрения усиливаются. В одну цепочку выстраиваются: копчёная скумбрия «а ля Федорчук» (попробовав которую, Черненко слёг и уже больше не оклемался. — Н.3.), рекомендация высокогорного курорта «а ля Чазов и Горбачёв» (что было противопоказано больному астмой Черненко. — Н.3.), нетерпеливые ожидания чего-то «а ля Раиса Максимовна» и непонятная, необъяснимая, скоропалительная, быстротечная смерть маршала Устинова!

В. Болдин:

— Положение М.С. Горбачёва оставалось неопределённым и неустойчивым. Окружение Черненко страшно боялось возвышения Михаила Сергеевича и делало всё возможное, чтобы принизить его роль в партии. Во время болезни Черненко вести Политбюро Горбачёву по-прежнему не доверялось, хотя руководитель, возглавляющий Секретариат ЦК, мог председательствовать и на заседаниях Политбюро. В традициях партии это правило существовало многие годы. Теперь же заседания Политбюро откладывались, и лишь тогда, когда перерыв становился очень большим, Черненко в последнюю минуту звонил Горбачёву и просил провести заседание. Такая манера приводила в бешенство Горбачёва. Он не был готов к ведению Политбюро, не знал вопросов во всей их глубине и искренне полагал, что подобные фокусы проделываются специально, чтобы поставить его в сложное положение, показать его некомпетентность. Не согласиться с ним в этом было трудно. Но Горбачёв остывал и в конце концов был доволен, что может возглавить заседание и сесть на место председателя.

Перечень вопросов, выносимых в ту пору на заседания, определялся в значительной мере помощниками Черненко и К.М. Боголюбовым, возглавлявшим общий отдел ЦК. Учитывая болезненное состояние Константина Устиновича, повестки Политбюро готовились короткими, серьёзные проблемы не выносились на обсуждение либо по ним не разворачивались дискуссии. Заседания, как и во времена Брежнева, заканчивались за 30–40 минут принятием подготовленных резолюций. Во время своего председательствования на Политбюро Горбачёв пока не менял практику, хотя уже и тогда старался обозначить глубину поставленных проблем, сложность их решения.

Из дневника В.И. Воротникова:

«21 мая 1984 г. ЦК КПСС. У М.С. Горбачёва. Информировал его о результатах поездки в Ростовскую область, Краснодарский и Ставропольский края, в Калмыкию. Горбачёв поделился проблемами организации работы Секретариата ЦК и Политбюро. Некоторые секретари ЦК ведут себя пассивно. Сложные и острые вопросы на обсуждение не вносят. Руководство отделами ЦК работает формально — на бумагу, а не на дело. Есть и противостояние отделов ЦК с министерствами, а есть и наоборот — сращивание, поддерживание друг друга. Я высказал мнение, что не надо Секретариату брать на себя хозяйственные вопросы. Тем самым мы даём повод для критики со стороны Совмина. Он возразил: а что же делать, когда видишь недостатки, упущения в работе министерств, ведомств, а Совмин бездействует?

23 мая. Большой Кремлёвский Дворец (БКД). Вечером обед в честь Ким Ир Сена.

Состояние К.У. Черненко неважное. Видимо, нагрузка оказывается непосильной. Явно сдал ещё. Опять из комнаты Политбюро (в БКД) до Владимирского зала шли с перерывом (он сел и отдохнул). Беседу ведёт трудно. Быстро устаёт. Выручал М.С. Горбачёв (по-моему, с удовольствием встревая в беседу) и, в основном, А.А. Громыко. Несколько реплик подал Н.А. Тихонов.

Все видят состояние Черненко. Когда окончился ужин, возвратились в комнату Политбюро, посидели немного, он говорит: «Вот, устал. Втягиваете вы меня на всякие мероприятия. Надо как-то сокращать их» (?!). Несколько шагов до лифта — его поддерживали прикреплённые из охраны. После — Тихонов и Громыко, проявляя заботу, стали убеждать находившихся рядом членов Политбюро, что действительно надо беречь Константина Устиновича, ему нельзя давать такую нагрузку и т.п. Что было отвечать на это?! Такая ведь работа у Генерального секретаря. И так встречи и беседы сокращены до минимума. Он никуда не ездит, даже по стране, по Москве.

21 июня. В БКД обед в честь президента Франции Ф. Миттерана. Он находился с официальным визитом в СССР. Опять К.У. Черненко был в заторможенном состоянии. Явно не здоров. Почти не участвовал в беседе, только «да», «да». Всю нагрузку взял на себя М.С. Горбачёв. Был активным, успешно «занимал» Ф. Миттерана, а также министра иностранных дел Шейсона. Улыбаясь, вёл себя непринуждённо. Показывал эрудицию. Иногда в разговор вступали А.А. Громыко и Н.А. Тихонов.

19 июля. М.С. Горбачёв вёл первое в своей жизни заседание Политбюро.

На первых порах робко, как-то неуверенно. Всё обращается к «старикам» — их мнение. Явно подчёркивает свой демократизм, коллегиальность. Формулировки выводов, итогов расплывчатые, с оглядкой. Так начинал. Мало говорил, больше слушал. А потом…

30 июля. Политбюро. Вёл заседание М.С. Горбачёв.

Перед началом в «Ореховой» Горбачёв повёл разговор о приближающемся 73-летии К.У. Черненко и награждении его. Накануне, рассуждая, что дата не круглая, решили ограничиться орденом Ленина. Все согласились. Но встал вопрос, как отнесётся к этому сам Константин Устинович? Тогда поручили Горбачёву переговорить с именинником. И вот сейчас Горбачёв рассказал, что говорил, «подходил к этому вопросу издалека, прямо не назвал, что имеется в виду, попытался сделать так, чтобы Черненко сам понял. Но собеседник говорит: «Как вы решите — восприму с удовлетворением». Горбачёв сделал вывод, что тот имеет в виду третью звезду Героя Соцтруда. (Как было на самом деле — сказать трудно. Во всяком случае Михаил Сергеевич склонялся к тому, чтобы не обижать генсека — дать третью Звезду. Так и порешили.)»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.