Глава 9 Выпивки с КГБ

Глава 9

Выпивки с КГБ

Страшен не лед, а то, что под ним.

Алексей Сунцов — Мервину, 1961 год.

Мервину быстро наскучило составление отчетов о советской системе высшего образования. Вадим открыл ему ту Россию, куда он стремился, волнующую, романтическую страну, о которой он мечтал, прилежно овладевая русским языком, и необузданность, ее непредсказуемость и восторженность проникали в его кровь. С ними появилась беспечность и ощущение некоторой свободы.

Один оксфордский друг прислал Мервину письмо с просьбой о небольшой услуге. Он готовил к изданию сборник стихов Бориса Пастернака и просил прислать кое-какие его ранние сочинения, которые можно было найти только в Библиотеке им. Ленина. Но тут возникало одно осложнение. Несколькими месяцами раньше за роман «Доктор Живаго» Пастернаку была присуждена Нобелевская премия. Правда, под давлением Союза писателей, который в полном единении с партией посчитал роман вредным восхвалением дореволюционной России, Пастернак вынужден был отказаться от премии. Фактически его спасла от ГУЛАГа только всемирная известность. Вывоз произведений писателя из Советского Союза был делом опасным, возможно, противозаконным и определенно пагубным для карьеры. Однако Мервин сразу согласился.

Получив в Ленинке фотокопии, он упаковал их в два конверта и незаметно сунул в пакет с дипломатической почтой, чтобы их не конфисковали на советской таможне.

Через неделю Мервина вызвали к начальнику канцелярии, и он направился в великолепно обставленный кабинет Хилари Кинга, не сомневаясь в том, что его ожидает серьезная головомойка. Действительно, тщательно досматривающие дипломатическую почту сотрудники Форин-офиса уже известили начальника, что ими обнаружены незарегистрированные вложения. Посольство очень щепетильно относится к жалобам советской стороны, с убийственной вежливостью заявил Кинг молодому сотруднику посольства.

Могу себе представить выражение лица моего отца, когда он, возмущенный, вышел из канцелярии. Мне часто приходилось видеть эту подавляемую злость, находящую выход во вспышках гнева, обычно после того, как она тлеет под внешней ледяной вежливостью несколько минут или даже часов. Правда, Мервин благоразумно попросил Кинга извинить его, но в душе продолжал злиться на Форин-офис за потворство мелочным требованиям Советов. Его глубоко оскорбило то, что он получил выговор за поступок, который любому человеку, находившемуся за пределами этого ограниченного мирка дипломатической бюрократии, представлялся совершенно нормальным. Кипя от возмущения, Мервин отправился по застеленному толстым ковром коридору в свой крошечный кабинет.

Вскоре посольство нашло тонкий способ выразить Мервину свое недовольство. В его квартиру подселили молодого работника, а Мартину Дьюхерсту предоставили отдельную квартиру. Затем Мервину перестали выплачивать деньги на содержание прислуги.

Нужно было уходить, но куда? И тут в «Таймс» появилось объявление о программе обмена студентами между Советским Союзом и Британией — впервые в современной истории! Мервину эта программа показалась спасательным тросом, по которому он выберется из посольства с его атмосферой холодной любезности и окажется в обществе беспечных студентов, а заодно — быть может — избавится от вездесущих гунов. Но появилась проблема. Мервин был аккредитованным дипломатом, правда, в списке работающих в Москве дипломатов в 1958 году его имя стояло последним. К тому же вряд ли советское Министерство иностранных дел поверит его внезапному решению изменить столь важный статус на положение скромного студента. Первым делом Мервин подал заявление, чтобы его исключили из узкого круга сотрудников, допущенных к секретным документам, и отказался от проверки своей благонадежности. Похоже, посольство только радо было избавить его и от первого, и от второго, а затем направило его документы в Министерство иностранных дел СССР. И после соответствующего рассмотрения ему было отказано.

Мервин на экскурсии в Кусково весной 1959 года.

Сидя с Вадимом в ресторане «Баку» за кебабом и водкой, Мервин поведал ему о своих проблемах, возмущаясь отказом министерства. Русский друг сочувственно кивал, не забывая наполнять рюмки.

— Не спеши огорчаться, Мервин, — успокоил его Вадим. — Я узнаю, не сможет ли помочь мой дядя.

Мервин воспрял духом. Таинственный родственник Вадима, высокопоставленный босс с «ЗИЛом» и роскошной дачей наверняка сумеет убедить министерство изменить свое решение. Вадим не сказал ни слова о том, чего он ждет от Мервина за эту услугу. И в заключение вечера они выпили за Мервина — будущего аспиранта МГУ и друга советского народа.

— Итак, вы поступаете в МГУ. — Когда Мервин пришел попрощаться, посол сэр Патрик Рейли держался с ним дружелюбно, несмотря на промахи, допущенные молодым человеком за короткий срок дипломатической службы. — Весьма странно и неожиданно. Удивительно, как это министерство дало вам разрешение?

Последовала долгая пауза. Не место и не время было Мервину рассказывать про Вадима и его дядю, о вечерах, проведенных в городе с новыми друзьями, о необъяснимом решении министерства в последнюю минуту сменить отказ на согласие. Он промолчал. Не получив ответа, посол протянул ему руку:

— Что ж, желаю вам удачи.

Несколько дней, оставшихся от отпуска, Мервин решил использовать для поездки в Среднюю Азию. Одна сотрудница канцелярии посольства, чьей обязанностью было сжигать секретные документы, настоятельно порекомендовала ему побывать в Бухаре. Мервин оживленно рассказывал о своих планах Вадиму, которого нисколько не заразил горячий интерес его английского друга к историческим местам. Мервин добирался туда с пересадками, на небольших, но надежных самолетах Аэрофлота. Посетив Ташкент и Самарканд, он прибыл в Бухару.

Расположенный в пустыне город встретил его неожиданным холодом. Вдоль дороги из аэропорта тянулись глинобитные домики, которые ближе к центру уступали место новым, но уже каким-то облезлым домам из бетонных блоков. Водитель такси, бухарский еврей, всю дорогу расхваливал достоинства недавно открытой гостиницы «Интурист» и, доставив клиента, стал жаловаться на слишком тяжелый чемодан, чем и выцыганил у Мервина лишние чаевые, дополнительно к высокой оплате за проезд. Отель действительно был новым, однако, войдя в вестибюль, Мервин обнаружил, что внутри еще холоднее, чем снаружи. Чтобы согреться, регистратор гостиницы даже переставила свою стойку поближе к выходу.

Мервин поинтересовался, скоро ли включат отопление.

— Гостиница только что сдана, — сухо ответила регистратор, задетая придирчивостью иностранца. — И лифты еще не работают. Вам придется подниматься по лестнице.

И дала Мервину номер на верхнем этаже.

Мервин с трудом тащил свой чемодан наверх, когда увидел ноги спускающегося ему навстречу человека в знакомых брюках. Оказалось, что, по чистой случайности, Вадима направили сюда в командировку. Более того, выяснилось, что в этот день Вадим был совершенно свободен и мог поездить с Мервином по Бухаре на служебном автомобиле, а вечером один русский друг Вадима устраивал маленькую вечеринку у себя дома на окраине города. Вадим с гордостью сообщил, что там будут и девушки.

Первый «друг» Мервина из КГБ Вадим Попов ест кебаб на базаре в Бухаре. Узбекистан. 1959 год.

После осмотра города, слишком беглого и поверхностного, как показалось Мервину, они выехали на немощеные улочки городской окраины. Друг Вадима жил в старом русском квартале с традиционными деревянными усадьбами, сильно отличающимися от каменных построек узбеков. Хозяин дома Володя тепло встретил их и стал усиленно угощать водкой и жареной индейкой — такой огромной, каких в России видеть Мервину не приходилось; потом они танцевали под старые американские пластинки. Выяснилось, что одна из девушек, Нина, остановилась в той же гостинице, что и Вадим с Мервином, и они все вместе при лунном свете вернулись туда и распрощались в фойе.

— Заглянете ко мне попозже? — спросил Мервин, когда Вадим уже поднимался по лестнице. Девушка ответила теплым пожатием руки.

Не желая беспокоить постояльцев, Мервин на цыпочках шел к своему номеру. К его удивлению, там горел свет и внутри явно кто-то был. Очевидно услышав шаги Мервина, человек распахнул дверь. Ослепленный падавшим из комнаты светом, Мервин не видел лица человека, но спросил, что он здесь делает.

— Чиним электричество, — спокойно объяснил тот. — Но мы уже закончили.

После ухода «электриков» Мервин тяжело опустился на кровать. Даже здесь, в Средней Азии, КГБ не оставлял его в покое. Потом он заметил на столе два пустых стакана. Очевидно, тайные агенты во время работы любили немного выпить.

Дрожа от холода, он разделся и забрался в постель. В дверь тихо постучали. Подумав, что это Вадим, Мервин встал и отпер ее. Но это была Нина. Она игриво втолкнула его в комнату. Он вытеснил ее в коридор. Не хватало ему скандала с изнасилованием! Он мгновенно представил себе, как ее нежные объятия превратятся в железную хватку, а сотрудники КГБ только и ждут в коридоре, когда она станет звать на помощь. В итоге он провел ночь в ледяной постели и в полном одиночестве.

Московский Государственный университет размещается в грандиозном, в тридцать шесть этажей, сталинском небоскребе — в то время самом высоком в Европе. На просторной площади перед зданием установлены гигантские статуи студентов и студенток, которые, подняв взгляд от своих учебников и инженерных инструментов, доверчиво смотрят в светлое будущее. По масштабам это невозможно даже сравнивать с разбросанными по всей территории Оксфорда зданиями колледжей из песчаника.

Руководство университета предоставило Мервину комнату в «гостиничном» крыле, собственно ничем не отличающуюся от остальных пяти тысяч комнат общежития, кроме того, что иностранцам полагалась такая роскошь, как горничная.

Узкие лацканы, вязаный галстук, сигареты «Голуаз» из посольского магазина. Мервин в Москве. 1959 год.

В маленькой комнате умещались лишь диван-кровать, письменный стол и встроенный шкаф. Огромное окно, соответствующее монументальности фасада, совершенно не отвечало размерам комнаты.

Тем не менее Мервина не оставляло приподнятое настроение. Университетский быт представлял собой полную противоположность его роскошной, но замкнутой жизни дипломата; все здесь было скромным и типично советским. А главное, Мервин чувствовал себя гораздо свободнее, чем в посольстве. Правда, снаружи постоянно дежурили оснащенные радиосвязью автомобили КГБ, готовые в любой момент последовать за выходящими иностранцами, но слежка велась от случая к случаю, и студенты, хотя и соблюдали осторожность, общались с Мервином куда непринужденнее, чем остальные русские.

Еще в посольстве он принял решение питаться непременно в столовой и, по возможности, пользоваться общественным транспортом. Теперь Мервин получал в студенческой столовой тонкие, как бумага, котлеты, жидкий суп и водянистое картофельное пюре. Ему приходилось ездить в битком набитых вагонах метро или автобусах, вдыхать крепкий запах пота и огуречного рассола, но ему это нравилось.

Старый друг и сокурсник Мервина по колледжу Св. Антония и по фестивалю француз Жорж Нива полностью разделял его стремление вживаться в советскую среду. Жорж жил на одном этаже с вьетнамскими студентами. По всему коридору разносился запах еды, которую они готовили: куриные ножки, обильно посыпанные острым перцем, и капустный суп с чесноком, от которого Жоржа постоянно тошнило.

— Это меня убивает! — жестикулируя с истинно галльской горячностью, жаловался он Мервину, когда заходил к нему отдохнуть в тишине и выпить чаю с бисквитами. — Я просто не могу так жить!

Жоржа привела в Москву страстная любовь к русской литературе. Вскоре после поступления в университет он стал завсегдатаем литературных вечеров у Ольги Всеволодовны Ивинской в Потаповском переулке. Ивинская — возлюбленная Бориса Пастернака и прообраз Лары в «Докторе Живаго» познакомилась с поэтом еще в 1946 году. За свою связь с Пастернаком она дорого заплатила. В 1949 году ее посадили на пять лет за отказ признать своего любимого британским шпионом. Тогда она была беременна от Пастернака, но в тюрьме потеряла ребенка. Только после смерти Сталина она смогла вернуться в Потаповский переулок, и ее связь с поэтом возобновилась. Но Пастернак всю жизнь мучил Ивинскую, отказываясь бросить жену и детей. Он жил на две семьи: завтракал и проводил день с Ольгой, затем вежливо раскланивался с ее гостями и уходил к жене и детям.

Ирина Емельянова, дочь Ольги от первого мужа, который покончил собой в 32 года, была очаровательной жизнерадостной девушкой, страстно увлекающейся литературой и балетом. Жорж влюбился в нее без памяти и спустя несколько месяцев после их знакомства сделал ей предложение. Пастернак поздравил молодую пару на своей даче в Переделкино, куда съехалось множество гостей. Жорж пригласил Мервина, собираясь познакомить его с Пастернаком, но Мервин отказался, объяснив тем, что он слишком застенчив. «Мне нечего было сказать Пастернаку», — как-то признался он мне.

Я часто размышлял об этом странном отказе, потому что он явно противоречил тогдашней склонности моего отца к риску и опасностям. Возможно, причина сего заключалась в том, что он легко и непринужденно чувствовал себя только в кругу друзей или людей, равных ему по социальному положению, и терпеть не мог светских мероприятий — черта, свойственная ему и по сей день. Крайне замкнутый от природы, он всегда поражал меня умением скрываться в своем мирке, не желая допускать в него посторонних. Его кабинет в Лондоне, скромные квартиры, которые он занимал во время своих разъездов с чтением лекций, — все сразу превращалось в маленькое мужское гнездышко, куда он мог уединиться с горами своих бумаг, заварным чайником и любимым Бахом. На общественные мероприятия он обычно надевал поношенные рубашки, приобретенные за два фунта в магазинах благотворительной распродажи, и твидовые пиджаки с отвисшими карманами; там он стоял где-нибудь в уголке, с вымученной улыбкой, выжидая момент, когда можно будет уйти. Из-за той же застенчивости он даже не дождался окончания моего свадебного ужина. Я попрощался с ним на лестнице отеля «Сплендид» на острове Буюкада, недалеко от Стамбула, а он, в своем старом смокинге и в бежевом плаще, тепло поблагодарил меня за хороший вечер под грохот вырывающейся из зала музыки, которую исполняли разгулявшиеся молодые цыгане.

— Вообще-то я не очень люблю большие сборища, — пояснил он и зашагал к нашему дому, одинокий в свете вечерних фонарей.

?

Вскоре после помолвки Жоржа Вадим пригласил Мервина отметить в ресторане «Прага» защиту своей кандидатской диссертации в Институте восточных языков. За столом собрались в основном пожилые ученые, научный руководитель Вадима и заведующий кафедрой. Напротив Мервина сидел изысканно одетый мужчина, старше его лет на пять, с резко выделяющейся седой прядью в черных волосах. Вадим шепнул Мервину, что это Алексей, «научный референт» его загадочного дядюшки, но не познакомил их. Алексей произнес длинный остроумный тост. Мервин беседовал со своими невозмутимыми соседями и слишком много выпил.

Через несколько дней к нему зашел Вадим и передал приглашение Алексея на балет в Большой театр. Мервин был удивлен и польщен. Он предположил, что Алексей хочет познакомиться с иностранцем, и принял приглашение.

Алексей в элегантном заграничном костюме держался солидно и уверенно, как типичный представитель послевоенной московской номенклатуры. В разговоре выяснилось, что он часто бывает за рубежом. На руке его высокой и стройной жены Инны Вадимовны Мервин заметил красивый золотой браслет с миниатюрными часиками. Алексей гордо заявил, что его жена — «типичная советская женщина». Мервину невольно вспомнилась его горничная Анна Павловна, которая втискивается в полный автобус с авоськой, где лежат пакеты с яйцами, купленными в университетской столовой. Она казалась Мервину более типичной советской женщиной.

Вечер прошел с успехом. Алексей любил балет, и они с Мервином оживленно беседовали во время антракта, тогда как приверженный плотским радостям Вадим кружил в буфете, поглядывая на девушек. Алексей стал регулярно звонить Мервину и приглашать в самые престижные рестораны Москвы — «Арагви», «Баку», «Метрополь», «Националь». У Алексея водились большие деньги, к тому же он состоял в загадочных для Мервина отношениях с метрдотелями ресторанов, которые встречали его с подобострастной улыбкой и в любое время предоставляли ему и его гостям столик или даже отдельный кабинет.

По сравнению с Вадимом Алексей оказался более интересным и живым собеседником и с большей откровенностью высказывался на политические темы. Он никогда не сплетничал о женщинах, да и пил гораздо умереннее Вадима. Алексей расспрашивал Мервина о его детстве и прошлом его семьи, но по реакции собеседника Мервин сразу понял, что тот способен рассуждать о бедности и классовой принадлежности только в свете набивших оскомину положений марксизма-ленинизма. И вот парадокс: советский борец за права международного рабочего класса принадлежит к привилегированной элите, а Мервин, наивный, но искренний британский патриот, убежденный антикоммунист, согласно учению Маркса, являлся настоящим революционером.

Они стали встречаться все чаще, и однажды у них зашел разговор о строгом визовом режиме в СССР, о слежке и шпионах. Они сидели в ресторане гостиницы «Националь», давным-давно ставшем излюбленным местом отдыха высшего света столицы… Алексей заметил, что Советскому Союзу приходится быть начеку из-за происков иностранных шпионов. Видимо желая доказать, что он вовсе не шпион, и снять с себя невысказанное подозрение, Мервин в шутку рассказал Алексею, что сотрудники посольства нашли для себя постоянный объект шуток. Это будка под Большим Каменным мостом, прямо за углом от посольства, где в ожидании вызова кагэбэшники коротали время за игрой в домино.

Внезапно став серьезным, Алексей осторожно уточнил, где именно находится эта будка. После обеда он настоял на том, чтобы они поехали взглянуть на нее. Возможно, почувствовав замешательство Мервина, Алексей обронил несколько пренебрежительных замечаний о работе МИ-5 и МИ-6, как бы желая сказать, что если бы Мервин работал на британскую разведку, то он обязательно знал бы об этом. Мервин не стал с ним спорить.

Когда через пару дней Мервин проезжал под мостом, уже ни будки, ни агентов он там не увидел.

Как-то Вадим устроил еще один вечер на дядиной даче. Как и прежде, их доставили туда на «ЗИЛе», только на этот раз Вадим пригласил своего друга, инструктора по горным лыжам, и трех полненьких, очень жизнерадостных девушек. Вечером они пошли покататься на лыжах в сосновом бору. К своему смущению, Мервин часто падал, что вызывало у девушек взрывы веселого смеха. Вернувшись в дом, посидели у камина и согрелись водкой, а потом удалились наверх каждый со своей девушкой. Мервину досталась самая полная и, как ему показалось, намного старше его. Но она с такой готовностью согласилась стать его подружкой на одну ночь, что было бы грубо ей отказать.

В другой раз Мервин и Алексей сидели в отдельном номере ресторана «Арагви» и наслаждались грузинским «Цинандали», но не смогли осилить огромных порций кебаба, лобио и хачапури. В тот вечер Алексей был в ударе и разговаривал с Мервином довольно фамильярно, что позволял себе крайне редко. Он заявил, что намерен принять в карьере Мервина более активное участие. Не хочет ли Мервин отправиться в поездку? И если хочет, то куда? Мервин живо ответил, что очень хотел бы посетить Монголию. К сожалению, это невозможно, сказал Алексей, а если куда-нибудь в Советском Союзе? Мервин предложил Сибирь, и Алексей пришел в восторг. Может, посмотреть знаменитую Братскую ГЭС? Озеро Байкал? Мервин затрепетал от радости и тут же согласился. Они выпили за успех их путешествия.

В какой момент Мервин понял, что слишком глубоко увяз? Может, он и был наивным, но не до такой степени. Связь Алексея с КГБ становилась все более прозрачной — пренебрежительные замечания о британской разведке, мгновенное и загадочное исчезновение будки со агентами, расспросы о политических взглядах молодого англичанина. Мервину стало совершенно ясно, что его вербуют.

Думаю, дело в том, что в действительности они никогда не понимали друг друга. Взгляды Алексея мешали ему видеть глубоко укоренившийся патриотизм того класса и поколения Мервина, для которого считалось высшим признаком дурного тона выйти из кинозала, пока не закончится «Боже, храни короля». И уязвленное самолюбие Мервина заставило его серьезно задуматься, почему Алексей так обхаживает его, скромного аспиранта, тратит на него свои деньги и время. Я совершенно уверен: Мервин понимал, что ведет игру с КГБ. Чего он определенно не понимал, так это насколько опасной могла оказаться эта игра. Даже когда он согласился поехать в Сибирь, он должен был всерьез заподозрить, что рано или поздно его попросят расплатиться по счету. Но в который раз победу над благоразумием одержала его природная страсть к приключениям и риску. Что бы ни случилось, это было необыкновенно интересно и захватывающе. А разве не для того он приехал в Россию?!

Когда летишь в Сибирь, ночью да еще зимой, возникает ощущение, что ты летишь на край света. Кажется, сказочный пейзаж заснеженных девственных лесов тянется не до горизонта, а еще дальше, в бесконечность. В 1995 году я побывал на Байкале по пути в Монголию, которую моему отцу так и не довелось увидеть. Летели мы на маленьком советском самолете «АН-24», вероятно еще в 60-х начавшего свою долгую карьеру. Мы падали в воздушные ямы, наши голоса тонули в вое мотора, самолетик стремительно мчался навстречу рассвету, а за нами, на западе, угасал закат.

Алексей Сунцов, офицер КГБ, путешествовал с Мервином по России, стараясь показать ему чудеса социализма, но не сумел убедить британца предать свою страну. Это фото подарила Мервину в 1997 году вдова Сунцова, Инна Вадимовна.

Солженицын назвал разбросанные по всей территории Советского Союза тюремные лагеря — «архипелаг ГУЛАГ». Но фактически вся Россия является архипелагом, состоящим из отдельных островков тепла и света, окруженных бескрайним морем незаселенных пространств и холода. Именно на просторах России таится ключ к пониманию русской души. Ее неуверенность и фатализм, порожденные условиями жизни в такой громадной стране, что на пересечение ее из конца в конец когда-то уходило полгода; постоянное смирение перед кнутом власти, происходящее от невозможности связаться с отдаленными поселениями необъятной империи. Когда я читал знаменитый указ Петра I, гневно требующий от граждан выполнения всех его предыдущих указов, я сравнивал царя с рехнувшимся радистом, который отправляет в космос возмущенные послания, а в ответ слышит только слабое космическое эхо.

Телефонные кабели, спутниковое телевидение и самолеты Аэрофлота, казалось бы, связали друг с другом отдаленные регионы России, но в каком-то смысле электронные средства связи только усиливают ощущение непреодолимого расстояния. Россия остается крупнейшей страной в мире; даже теперь, после распада Советского Союза, ее территория охватывает одиннадцать часовых поясов. Бывший советский телеоператор однажды объяснил мне: чтобы телевизионный сигнал программы «Время» дошел от Москвы до Чукотки, крайней восточной оконечности страны, он должен многократно пересылаться. К середине 90-х из столицы уже легко можно было связаться с тихоокеанским побережьем Камчатки или с Магаданом, не забывая при этом, что разница во времени почти такая же, как между Москвой и Нью-Йорком. Последний участок скоростного шоссе, соединяющего европейскую часть России с Дальним Востоком, был закончен только в 2002 году — а прежде многие километры этого пути пролегали по льду замерзшего Амура, и пользовались им только зимой.

Ничего удивительного, что большинство из тех, кого судьба обрекла родиться на этих громадных пространствах, вырастали с инстинктивным чувством беззащитности перед лицом невероятных физических трудностей, которые определяли их дальнейшую жизнь и приучали уступать принуждению. «До Бога высоко, до царя далеко», — говорится в старой русской пословице, и не случайно одним из основных постулатов Православной Церкви является смирение перед ношей, возложенной на верующих Господом. Непрестанная борьба с суровым климатом отнимает у людей все силы, изматывает душу, рождает у них представление о себе как о жалкой песчинке во враждебном мире, выстоять в котором способны лишь очень немногие. Эта тема пронзительно звучит в пьесе Чехова «Три сестры», посвященной судьбам трех молодых женщин в провинциальном уголке России, чьи силы и надежды медленно, но необратимо тают, на почве извечной русской инертности. Даже в Москве, где избалованные горожане избавлены от изолированности и средневековой темноты деревни, на их сознание подспудно влияют огромные размеры страны — так моряки постоянно помнят об окружающем их глубоком и холодном море.

Алексей с Мервином отправились в Сибирь в апреле 1960 года, когда у Мервина заканчивался первый год аспирантуры. Они пересекали заснеженные пространства России отдельными рейсами с пересадками, на небольших самолетах «АН-24». Первая остановка была в Новосибирске, промышленном городе, выросшем в давние времена из пограничного поселения царской империи. Если старый город застроен обветшалыми деревянными избами и осевшими купеческими домами, то в новых районах теперь раскинулись широкие бульвары и поднялись современные блочные многоквартирные дома. Мервину город показался серым, унылым и скучным, хотя Алексей, казалось, искренне восторгался им.

Оттуда они направились в Братск — в то время городок с бревенчатыми бараками. За Братском лежала широкая замерзшая Ангара и простиралось громадное водохранилище, лед на котором начал уже подтаивать. Это огромное водохранилище, объяснил Алексей, создано волей, энтузиазмом и самоотверженным трудом тысяч рабочих. Перед ними поднималось высоченное гидроэнергетическое сооружение, плотина из стали и бетона, укротившая природную стихию во имя процветания страны.

Ночь они провели в наскоро возведенной гостинице «Интурист», предназначенной для размещения почетных гостей, пожелавших полюбоваться великим гидротехническим чудом. Утром сразу поехали осматривать плотину. В турбинах бурлило и грохотало, громада бетонной дамбы изящно изгибалась, пересекая водное пространство и теряясь из вида на горизонте. Мервин согласился, что это замечательное, поистине потрясающее зрелище. Алексей молчал и только одобрительно и удовлетворенно кивал: ему нравилась реакция молодого англичанина. «Был ли конец поразительным сюрпризам в этой стране чудес под названием Россия?» — писал позднее в своих мемуарах мой отец, не знаю, то ли иронизируя, то ли вспоминая свой неподдельный юношеский восторг.

Последний пункт в задуманном Алексеем великом путешествии по Сибири, которое планировалось как туристическая поездка, но необъяснимым образом превратилось в официальную демонстрацию достижений социализма, был Иркутск и озеро Байкал. Леса, бесконечные леса, уходящие так далеко, за горизонт, как будто видятся во сне. Поверхность крупнейшего в мире озера, глубиной более полутора километров, представляла собой ослепительно белую гигантскую ледяную равнину, покрытую снегом.

— Б Байкале более трехсот видов рыбы! — с воодушевлением объяснял толстый директор колхоза, таинственным образом узнавший о прибытии Алексея с его уважаемым иностранным гостем.

Мервин на весеннем льду Байкала с директором местного колхоза. Во время путешествия по России с сотрудником Кгб. Март 1960 года.

Они стояли на потрескивающем льду озера, поеживаясь от сильного холодного ветра. Алексей, чья обычная невозмутимость была поколеблена после ночлега в простой деревенской избе, нетерпеливо поглядывал на берег. Мервин с опаской посмотрел на тонкий весенний лед, который ощутимо проседал у них под ногами.

— Страшен не лед, а то, что под ним, — сказал Алексей, заметив беспокойство Мервина.

— Пройдемте немного дальше, — предложил директор.

Наконец, когда перед возвращением в Москву они сидели в ресторане Иркутского аэропорта и под водку вкушали уху и сибирские пельмени, Алексей сделал свое предложение. Мервин почти ожидал этот вопрос, но все равно был шокирован, услышав его. Готов ли Мервин работать «во имя мира во всем мире»?

Перегнувшись через стол, с самым серьезным видом Алексей всеми силами старался убедить своего подопечного в благородстве предлагаемой ему работы, нажимая на то, что Мервин происходит из бедной семьи и собственными глазами увидел преимущества советского социалистического строя. Мервину подвернулся шанс помочь установлению справедливости во всем мире. Хотя Алексей не произнес больше ни слова, было ясно, что речь идет о работе на КГБ.

Опрокинув все представления Алексея о классовых противоречиях, Мервин отказался, заявив, что не может предать свою родину. Обед закончился раздраженными упреками. Впервые Алексею изменило его самообладание, и он обрушил на Мервина обвинения в избалованности, лицемерии и неблагодарности. Мервин только смущенно отмалчивался.

После долгого полета, который прошел в напряженном молчании, они приземлились во Внуково. Пока ждали багаж, Алексей начал извиняться, сдавая свои позиции:

— Забудем об этом. Я был неправ, выбрал не тот момент. Будем снова встречаться. Останемся просто друзьями, а об этом и вспоминать не будем.

Они неловко распрощались. А Мервина не столь уж неожиданные итоги поездки скорее расстроили, чем испугали.

В университетское общежитие Мервину неожиданно позвонила Нина из Бухары. Она приехала в командировку и хотела бы с ним увидеться. Сейчас она идет в ГУМ, хочет купить себе блузку, а потом свободна. Они назначили встречу на вечер.

Положив трубку, Мервин задумался. Как Нина узнала номер его телефона? Он решил спросить ее при встрече, но так и не спросил.

Мервин затеял с КГБ игру, не подозревая о жестких методах работы этой организации. Он представлял себе КГБ в образе вежливого и обходительного Алексея и «гунов», следовавших за ним на почтительной дистанции, когда он работал в посольстве.

Жорж Нива таких иллюзий не питал. Его идиллическая жизнь с Ириной сразу оборвалась после смерти Пастернака, наступившей 31 мая 1960 года на даче в Переделкино. Теперь, когда не стало Пастернака с его международной известностью, Ивинская с дочерью лишились своего знаменитого защитника. КГБ давно не терпелось засадить их на долгие годы в тюрьму: они поддерживали подозрительные связи с иностранцами, принимали от них подарки, а главное, владели авторскими правами на публикацию антисоветской книги Пастернака и получали за нее гонорары. Настало время разобраться с Ольгой и ее дочерью, помолвленной с иностранцем.

Вскоре после смерти Пастернака студентам курса, где учились Мервин и Жорж, делали в университетской поликлинике обычную прививку против оспы. У Мервина все прошло без осложнений, а у Жоржа появилась какая-то загадочная кожная болезнь. Болезнь настолько обострилась, что его пришлось срочно госпитализировать — как раз в тот день, на который было назначено бракосочетание. Свадьбу перенесли на июль, но сиделка, дежурившая у его кровати по утрам, расстроила их планы, тайком выпустив Жоржа из больницы на свидание с невестой. В результате Ирина тоже заболела.

Сначала ни Жорж, ни Ирина, ни даже ее мать, ветеран пыточных камер КГБ, не заподозрили, что молодых людей заразили намеренно, чтобы помешать их свадьбе. Но вскоре это стало очевидно, и Жорж и его будущая теща были просто потрясены таким открытием. В конце июля истекал срок студенческой визы Жоржа, и, несмотря на его отчаянные просьбы, власти отказались ее продлить. Жоржа провожали в Париж только Мервин и мать Ирины. Сама Ирина была еще больна. Когда Ольга прощалась с Жоржем, она выглядела неважно: от ее прежней живости не осталось и следа, вся она будто усохла. И он, и Ирина вскоре выздоровели, но им суждено было увидеться снова только через много лет.

Мервин решил взять короткий отпуск и пригласил с собой Вадима. Они полетели в Гагры, тот самый курорт на побережье Черного моря, где двадцать пять лет назад был арестован Борис Бибиков. Мервин с огромной радостью сбежал из Москвы с ее коротким, но жарким и душным летом, тем более после всех переживаний из-за казавшейся неизлечимой болезни Жоржа и Ирины и их вынужденного расставания. На юге воздух был теплым и ароматным, здесь не ощущалось серого уныния советской жизни, местные жители были гостеприимны и словоохотливы, а не защищались от посторонних грубостью.

Мервин почувствовал себя спокойнее. Вся эта затея КГБ лопнула, надеялся он, и Алексей оставил свою надежду завербовать его. Из осторожности он ничего не рассказывал Вадиму — по-прежнему уверенный, что Вадим не имеет отношения к вербовке. Они лежали на пляже под жарким южным солнцем, где Мервин едва не обгорел, или гуляли по набережной. Как-то раз Мервин пригласил к себе в номер симпатичную общительную студентку, и та без колебаний согласилась. И вдруг через несколько дней Мервина позвали к телефону. Это был приехавший в Гагры Алексей. Он пригласил Мервина выпить по бокалу шампанского в парке недалеко от гостиницы. Их встреча под покровом сумерек и оглушительное кваканье лягушек была короткой, но деловой. Алексей, как всегда элегантный и степенный, сердечно поздоровался с Мервином. Свободен ли Мервин вечером? Отлично. Они договорились встретиться позже, в девять часов в гостинице, Алексей тут же попрощался и уверенно зашагал по хрустящему гравию.

Мервин не рассчитывал, что их встреча будет приятной, и не ошибся. Алексей представил Мервина своему «боссу», Александру Федоровичу Соколову. Это оказался пожилой грузный человек в мешковатом отечественном костюме и дешевых сандалиях. Соколов был явно профессионалом старой школы КГБ и с нескрываемым презрением относился к своему младшему фатоватому помощнику и к пришедшему с ним избалованному иностранному юноше.

Алексей приступил к делу с полной серьезностью. Он говорил о «карьере» Мервина, о его «намерениях», о том, что Советский Союз является «единственным в мире свободным и справедливым обществом». Наверняка знакомый с досье, составленным в КГБ, Соколов угрюмо заметил, что отец Мервина был настолько беден, что даже не знал вкуса вина. Неужели Мервин не хочет воспользоваться возможностью отомстить системе, которая так угнетала его отца? Очевидно, подумал Мервин, в записи КГБ не попали сведения о выпитых его отцом галлонах пива и ящиках виски.

Через два часа посыпались угрозы.

— Нам известно, — строго предупредил Алексей, — о твоих аморальных связях. — Если об этом станет известно комсомольской организации, — проворчал Соколов, — в газетах поднимется большая шумиха, и вас с позором исключат из университета и выгонят из страны.

«Ну, это уж полная ерунда», — подумал Мервин. Этих так называемых «аморальных связей» было всего несколько — единственное посещение публичного дома в обществе Вадима, Нина из Бухары, девушка на даче дядюшки Вадима, и еще одна девушка, которая жила в странном круглом доме около Министерства внешней торговли в Москве, да студентка в Гаграх. Все это были весьма скромные шалости, особенно по сравнению с выходками Валерия Шейна и даже Вадима.

— Пора вам сказать окончательно: да или нет? — Алексей и Соколов выжидающе смотрели на Мервина.

— Тогда мой ответ будет — нет, — сказал он. — Ничто не убедит меня работать против моей страны.

В ту ночь, сидя на кровати и обдумывая возможные последствия своего отказа, Мервин понял, что медлить нельзя. Скандала он не боялся, но КГБ мог добраться до его друзей. Ему приходилось слышать о сфабрикованных обвинениях, подстроенных несчастных случаях, арестах за хулиганство, лишение прописки. Он решил упаковать вещи, первым же рейсом вернуться в Москву и покинуть Советский Союз, возможно — навсегда.

Но это было не так просто. Несколько дней после возвращения Мервина в Москву ему звонил Алексей с попытками помириться. Он уверял моего отца, что на самом верху было принято решение больше не предлагать ему известной работы. Под предлогом, что у него есть новости для Мервина, Алексей даже уговорил его еще раз пообедать в ресторане.

— Помнишь, ты говорил мне об Ольге Всеволодовне Ивинской? — небрежно заговорил Алексей, когда они приступили к обеду, возможно их последнему. — Так вот, ее только что арестовали по обвинению в контрабанде. Она занималась торговлей свободной валютой и другими сомнительными делишками. Она полностью испорченный человек.

Алексей продолжал есть, а Мервин ошеломленно уставился в свою тарелку.

— Я же говорил тебе, что это плохая семья, — продолжал Алексей. — На твоем месте я держался бы от них подальше.

Потрясенный Мервин смотрел, как Алексей снова спокойно наполнил свой бокал. Его лицо было безучастным. Через две недели после ареста Ольги забрали и Ирину, прямо с больничной койки, и отвезли для допроса на Лубянку. Вскоре Ирина, страстная поклонница балета и тонкая ценительница искусства, была осуждена на три года и хлебнула лагерного лиха вместе с матерью. Больше Мервин никогда о них не слышал. Это была не игра — наконец-то дошло до сознания Мервина. Совсем не игра, и он стал поспешно готовиться к возвращению в Оксфорд.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.