Глава двадцать третья ЦЮРИХ, ПИСАТЕЛЬ, «ПОРТРЕТ…»

Глава двадцать третья ЦЮРИХ, ПИСАТЕЛЬ, «ПОРТРЕТ…»

Get all the gold and silver that you can, satisfy ambition…[94]

Швейцария началась для него вполне благостно — никакого дантовского pane altrui[95], никакого ремарковского изгнанничества под кальвадос, по крайней мере снаружи. Цюрих принял человека с немалым опытом, растущей репутацией и колоссальной самоуверенностью. Даже изгнанником он был уже дважды, и Триест покидал с куда большим сожалением, чем Дублин, где прожил вдвое дольше. Впоследствии он не раз обрывал все разговоры о демократическом устройстве общества ядовитой ремаркой о том, что лучше всего ему жилось под австро-венгерской тиранией…

В Триесте Джойс-писатель напечатал «Камерную музыку», закончил «Дублинцев», переписал «Стивена-героя» в «Портрет художника в юности», написал «Изгнанников», начал «Улисса». Большая часть знакомств, поддерживавшихся в семье Джойса, была из триестинцев, и дома все время переходили с английского на триестино и обратно. Возможностью уехать в Прагу к Эйлин и ее мужу они не воспользовались, хотя австрийцы им это предложили. Но в Швейцарию Джойс собирался еще до знакомства с Норой. Война и возможное интернирование лишь обострили это намерение, хотя вряд ли он планировал именно Цюрих: как он писал мисс Уивер, это был просто первый крупный город после границы.

Как почти все новые места, Цюрих поначалу раздражал Джойса. Горы были слишком малы, чтобы порождать плодотворную клаустрофобию — «кусочки сахара», Нора злилась, что придется осваивать еще один язык, но ее умиротворяла стерильная чистота города, особенно по сравнению с безалаберным Триестом. Полицейский как-то остановил ее и велел поднять оброненный клочок бумаги. На Банхофштрассе, говорил Джойс, можно пролить суп и есть его с мостовой.

Возьмем цюрихский «Кто есть кто» за 1916 год: там он уже «преподаватель Scuola Superiore di Commercio, Триест, и писатель». Эзра Паунд с Уэллсом, мисс Уивер и молодые литераторы наращивают ему лондонскую известность. Самоизгнанничество, совпавшее с поступком героя «Портрета…», добавляет интереса, трудности обживания в Цюрихе на расстоянии также романтичны. Практичный Майкл Хили, дядя Норы, крайне вовремя послал 29 июня Джойсу и Норе 15 фунтов; на эти деньги они продержались очень долго. Впоследствии он еще несколько раз повторял этот человеколюбивый поступок.

Йетс, и сам склонный помочь Джойсу, по настоянию Паунда стал хлопотать о гранте от Королевского литературного фонда. Эта частная организация была создана в 1790 году проповедником-диссидентом Дэвидом Уильямсом, другом Франклина и Гаррика, для поддержки неимущих авторов и помогала многим гениям английской литературы. Йетс писал члену правления фонда Эдмунду Госсе: «Я только что узнал, что Джеймс Джойс, ирландский поэт и романист, в высоком таланте которого я могу заверить вас, оказался в большой нужде из-за войны. Он преподавал английский язык в Триесте и в настоящее время прибыл в Цюрих. У него дети и жена. Если все так, как мне кажется, возможно ли выделить ему грант от фонда?» Выяснив детали у самого Джойса, Йетс описал их Госсе и настойчиво добавил: «Я верю — он станет гением».

Натиск соратников обернулся для Джойса грантом Королевского фонда — 75 фунтов, подлежащих выплате в рассрочку в течение девяти месяцев. Для него они были прежде всего неофициальным признанием его значения. Можно было надеяться на поддержку и в будущем. Намного легче стало писать эпизоды с Блумом, где должны царить умиротворение и просветленность. Триест с его проблемами, жена и дети, старые и новые счеты со Станислаусом, нескончаемые денежные сложности, как ни странно, создавали настрой, с которым отлично писать о своей молодости; с ним Дедалус прямо-таки срывался в свой дерзкий и безоглядный побег. Но теперь он не нуждался в таком бунтарстве: не Прометеи, Люциферы и Фаусты, по бессемейности отважные, непокорные сыновья, блистательные неудачники, занимали его отныне. Улисс, Данте, Шекспир, мужи и мужья, все равно — путешественники ли, изгнанники или главы рода. Как и вся Швейцария, Цюрих с его обывательскими добродетелями и солидным укладом не слишком радовался наплыву беженцев, но понимал выгоду от них и от войны. Здесь хорошо было писать об Улиссе; он словно сам оказался в царстве Калипсо. Джойсу было тридцать четыре, почти mezzo camin[96], с которого Данте начинает «Ад», и он не стеснялся напоминать об этом устно и письменно, а цюрихские годы только подтвердили это.

Итальянцы и австрийцы, а затем и греки быстро отыскали Джойса в Швейцарии. С некоторыми из них он подружился. Оскар Шварц, его ученик в Триесте, дал ему рекомендательное письмо к молодому человеку по имени Оттокаро Вайс, и Джойса ужасно забавляло, что «Черный» (Schwarz) представляет его «Белому» (Вайсу), но в конечном итоге это оказалось полезным для «Улисса». Триестинец Вайс приехал изучать политическую экономию в Цюрихском университете, тогда ведущем в Швейцарии. Высокий, красивый, добрый молодой человек, он великолепно разбирался в музыке и хорошо знал литературу. Его брат, доктор Эдуардо Вайс, был одним из учеников Фрейда и первым психоаналитиком Италии. От своего брата и от знакомого ему доктора К. Г. Юнга Вайс усвоил основы психоанализа. Джойс ими пренебрегал, но не отрицал возможной пользы. С Юнгом ему в будущем придется встретиться не раз, и совсем не по литературным вопросам.

Они жили по соседству, начали вместе посещать оперы и концерты, и Вайсу удавалось проводить Джойса по студенческому билету. Дома Джойс завораживал Вайса своим прекрасным голосом, но возмущал жутким аккомпанементом, то на гитаре, то на старом, ужасно расстроенном пианино. Он, видите ли, обожает Верди, а еще может буквально упиваться единственной фразой, скажем, «Addio! del passato bei sogni ridenti»[97] из «Травиаты», повторяя ее раз за разом. Джорджо заставляли петь чистым детским голоском одно слово «ri-i-i-i-denti». Иногда Джойс читал литанию Пресвятой Богородицы, заветную молитву Стивена Дедалуса в «Портрете…» — «Rosa mystica, ora pro nobis; Turris Davidica, ora pro nobis; Turris ebumea, ora pro nobis»[98], — умильно пришепетывая. Кстати, один из популярных портретов Джойса, знаменитое фото с гитарой, тоже сделал Вайс.

Они часто говорили о политике (тут Йетс ошибся) и, разумеется, литературе. Вайс пересказал Джойсу знаменитую гипотезу Монтескье, что политические установления порождаются местными условиями, но Джойс ко всем таким утверждениям относился одинаково скептически, хотя упоминает их в «Улиссе» и «Поминках по Финнегану». От Вайса Джойс узнал о книгах Готфрида Келлера, по мнению Оттокаро, помогающих лучше понять славных жителей Цюриха. Джойс не слишком восторгался Келлером, но в одном из критических отзывов «Зеленого Генриха» сравнивали с «Портретом…», он заинтересовался, а затем даже перевел несколько стихотворений Келлера на английский. Однако тогда он не интересовался немецкой литературой; даже Гёте был для него «нудным служащим».

Вайс познакомил Джойса с Рудольфом Гольдшмидтом, зерноторговцем, а Гольдшмидт ввел его в круг своих друзей. Эти люди были богаты, и они охотно согласились брать уроки английского у Джойса, некоторые — просто потому, что это был способ помочь ему, не задевая его достоинства. Вообще-то Джойс считал, что его достойна любая помощь и скромность тут ни причем. В ноябре 1915 года Джойс подписывает экземпляр «Дублинцев» Гольдшмидту «с благодарностью». Замечательные ученики — они то и дело платили за уроки, которых никогда не брали, и Клод Сайкс позже заметил, что Джойс иногда юмористически возмущался, если ученик настаивал на занятиях. Отношения учителя и ученика часто превращались в дружбу, как с Виктором Саксом, Эдмундом Браухбаром и Жоржем Бораком. Со всеми тремя Джойс далеко заходил во время уроков. Саксу однажды предложил написать лимерики и помог ему двумя своими:

Жил-был юный и галантный Сакс,

Что был подвержен аллергии на пыльцу

В самое лучшее время года,

Когда прелестный купидон

Укладывает на спины и женщин, и дев.

Второй вышучивал двойственность австро-венгерской монархии:

Вот монарх, что не знает покоя,

Потому что штанов на нем двое.

Все там чешется — страх

В этих плотных штанах;

Знает лишь Бог, как он терпит такое.

Браухбар четверть века спустя станет одним из поручителей, чтобы Джойс и его семья после начала Второй мировой войны смогли вернуться в Цюрих из оккупированной Франции.

Две другие ученицы Джойса, сестры Ольга и Вела Близнаковы, приехали в Цюрих из Триеста почти следом за ним. Их отец, Марко Близнаков, болгарский консул в Триесте, не мог оставаться на австрийской территории, а его жена была к тому же сестрой синьоры Шмиц, и Джойс часто видел их раньше. Он с юмором рассказал Вайсу, как Марко взял десятилетнего сына Бориса в деревню вблизи Триеста и поил пивом, пока того не затошнило. Затем он привез мальчика домой и с гордостью сообщил разъяренной семье, что наглядным уроком навсегда спас его от опасности стать пьяницей. Теща, синьора Венециани, подлинная глава семьи, ругала Марко отборными триестинскими словами. В «Улиссе» этот педагогический акт приписан Блуму.

Велу и Ольгу, красивых девушек, забавлял их новый учитель. Он был раскован, двигался, будто скелета у него не было, жал руку, словно его пальцы были из воска. Одевался почти элегантно, правда, никогда не носил полный костюм — пиджак от одного и брюки от другого. Когда он болел, Нора не могла уговорить его умыться или побриться, поэтому однажды, когда Вела Близнакова пришла навестить их, Нора попросила ее сказать ему об этом, думая, что ее прелестное личико устыдит его. Джойс дал Веле слово бриться и мыться еще за день до уроков и даже временами держал его. На занятиях с сестрами Близнаковыми Джойс говорил об английской и итальянской литературе, а порой переходил к политике, в особенности ирландской. Ирландия пожирает своих детей, говорил он. Иногда Джойс привозил рукопись «Улисса» и читал им по нескольку страниц, но пропускал предложения или целые абзацы, говоря: «Это не для девочек». Таким образом, историю цензуры романа начал сам автор.

Между тем всегдашние проблемы вновь поднимают головы. Даже гранта КЛФ вкупе с платой за частные уроки оказывается мало, и Джойсу приходится искать новую работу. Несколько попыток срывается. Но в конце 1915 года в Цюрихе появляется венский антрополог, профессор Зигмунд Файльбоген. Чтобы популяризовать свои идеи о человеческой общности, на деньги какого-то американского фонда он собрался издавать двуязычный англо-немецкий журнал «Интернэшнл ревью». Джойс был нужен Файльбогену как переводчик, но заинтересовал его и сам по себе. Получив первую рукопись, издатель разговорился с этим худым и жестким человеком, говорившим скупо и резко, замкнутым и неохотно отвечающим. Но разговор перешел на любимого обоими Ибсена, и Джойс стал горячо доказывать превосходство норвежца над Шекспиром, чем разрушил облик угрюмого меланхолика. Файльбоген был покорен, и Джойс несколько месяцев проработал на журнал, делая безупречные переводы, разве что по рассеянности упуская фразу или абзац. Однако журнал был обречен: в нем слишком часто развенчивались жуткие истории о военных зверствах обеих сторон и анализировались проблемы поведения человека на войне, чей бы флаг он при этом ни защищал. Немцы, кстати, позволили свободное распространение журнала на территории Германии, а вот английские и американские власти сочли его враждебной агитацией, и меньше чем через год журнал закрылся. Однако Джойс по-прежнему часто встречался с Файльбогеном, который ему нравился, и другим издателем, поэтом Феликсом Бераном.

В Швейцарии Джойс старался оставаться вне политики, неохотно говорил о войне, соглашаясь с Йетсом: «Наверное, в такие времена / Поэту лучше просто помолчать». Но порой он изменял мудрому правилу. Оттокаро Вайс обсуждал при нем теорию Фрейда, что юмор — способ разума находить краткий путь для высвобождения подавленного чувства, Джойс весело ответил: «Ну, это неверно хотя бы в одном случае». И тут он пересказал историю, услышанную от своего отца, об ирландском солдате Бакли и русском генерале, которая упомянута в «Улиссе» и пронизывает «Поминки по Финнегану». Бакли во время Крымской войны взял на мушку русского генерала, но когда он разглядел его золотые эполеты и дивные ордена, то не смог выстрелить. Собравшись с силами, он вскинул ружье, но именно тут генерал спустил штаны и уселся облегчиться. Противник в таком беспомощном положении снова обескуражил Бакли. Но когда генерал приготовился завершить дело комком мягкого торфа, Бакли потерял все уважение к нему и выстрелил. Вайсу это не показалось смешным, но Джойс рассказывал случай друзьям, убеждая, что это своего рода архетип. Когда он работал над «Поминками…» и пересказал анекдот Беккету, тот счел его еще одним оскорблением Ирландии. Джойса это и убедило: он налег на эпизод и в конечном счете сделал Бакли, оскорбленного как раз недолжным использованием торфа, дорогого каждому жителю Эрина, воплощением простого ирландца, не сробевшего перед имперским величием.

Война не оставляла его в покое и тут. В конце 1915 года его друг Вайс был призван в армию, и до самого перемирия они не виделись. Случились и более трагические события. Восстание в Дублине на Пасху 1916 года было коротким, но кровавым. Посадить на ирландский трон принца Йоахима Прусского не удалось, поддержка немцев и ирландцев-военнопленных, на которую рассчитывал один из руководителей восстания сэр Роджер Кейзмент, провалилась. Немецкий транспорт с оружием и боеприпасами перехватили англичане, а Кейзмент, мчавшийся в Дублин с целью задержать восстание, был арестован разведкой. Позже его лишили титула и повесили по приговору суда. Вряд ли Джойса особенно потрясла казнь Патрика Пирса, поэта, лидера «Ирландских добровольцев» и его первого учителя гэльского — он не любил его как человека. Но вот известие о нелепой смерти Фрэнсиса Шихи-Скеффингтона, с которым они публиковали «День толпы» в 1902-м, было вынести намного тяжелее.

Джойс горестно следил за событиями — восстание он считал совершенно бесполезным, но и положение страны было недопустимым. Отношение к Ирландии стало еще сложнее. Когда англичанам пришлось отказаться от мобилизации в Ирландии, он говорил друзьям: «Erin go bragh!»[99] — и предсказывал, что когда-нибудь он и Джорджо вернутся и наденут «шэм-рок» — эмблему свободной Ирландии. Но пришел спад, и когда его спросили, верит ли он в появление независимого государства, Джойс ответил: «Чтобы я мог объявить себя его первым врагом?» Неужели он не хочет умереть в Ирландии? Джойс ответил и на это: «Пусть лучше Ирландия умрет за меня». Мучимый горем и злостью, он отказался от предложения редактора газеты «Журналь де Женев» Фанни Гильерме написать об ирландских событиях под нелепым предлогом: «Je n’?cris jamais d’articles»[100].

В сентябре 1916 года Томас Кеттл, муж Мэри Шихи, был убит в бою, находясь в британской армии во Франции. Он пошел добровольцем, решив, что Ирландия за помощь в войне получит от Англии свободу. Джойс сразу пишет миссис Кеттл странно официальное — ведь они были знакомы много лет — письмо с соболезнованием:

«Зеефельдштрассе, 54, Цюрих, Швейцария.

Уважаемая госпожа Кеттл,

сегодня утром с глубоким сожалением я прочитал в „Таймс“, что мой давний школьный друг и однокурсник лейтенант Кеттл был убит в бою. Я надеюсь, что вы не сочтете это вмешательством в ваше горе и примете от меня слова искреннего соболезнования. Я помню с благодарностью его доброжелательность и любезное дружелюбие, когда я семь лет назад был в Ирландии. Могу ли я просить вас также передать вашим сестрам (адреса которых я не знаю) мое сочувствие потерям, понесенным ими? Я горевал, узнав, что так много несчастий выпало вашей семье в эти черные дни. Поверьте, дорогая миссис Кеттл, что я остаюсь искренне вашим Джеймсом Джойсом 25 сентября 16 г.».

Но Джойс писал не только эти письма. Больше всего сил уходило на три проблемы. Первой оставались «Дублинцы». За весь 1914 год Ричардс продал 499 экземпляров. Джойс возлагал большие надежды на увеличение дохода от книги и тормошил Пинкера получить отчет о продажах. Но по нему выходило, что в первые шесть месяцев 1915 года было продано только 26 экземпляров, в следующие шесть месяцев еще меньше, а в последние полгода только семь. Джойсу оставалась лишь слава — до денег было по-прежнему далеко.

Вторая цель — добиться издания «Портрета…» книгой. Последняя часть появилась в сентябрьском выпуске «Эгоиста», но уже запахло первыми сложностями. Джойс получил январский выпуск 1915 года в июле 1916-го — его задержала военная перлюстрация — и разъярился, увидев, что в тексте пропущены целые фразы. Мисс Уивер объяснила ему, что причина не в небрежности, а в брезгливости печатника. Когда типограф начал делать то же самое с августовским набором, она разыскала нового. Джойсу оставалось быть благодарным за эту и другие услуги, и 28 августа он пишет ей: «Так как это будет последняя часть моего романа, я чувствую, что должен вас искренне поблагодарить за интерес, который вы проявили к моему труду, и за хлопоты по защите моего текста. Я очень благодарен вашему журналу и вашим сотрудникам и надеюсь, что ваша карьера обретет процветание, когда эти скверные дни уйдут в прошлое».

Журнальная публикация «Портрета…», казалось, должна была помочь книжной, но этого не случилось. Ричардс отказался выпускать книгу, утверждая, что во время войны невозможно рассчитывать на интеллигентную аудиторию. Пинкер, сочувствуя Джойсу, предложил роман в июле Мартину Секеру, предупредив, что это будет первоначальный текст, а не тот, подчищенный, что используется в «Эгоисте». Когда его вернул и Секер, Пинкер предложил его Дакворту, продержавшему рукопись несколько месяцев. Становилось ясно, что английские издатели не слишком рвутся печатать Джойса, и он предложил Пинкеру поискать издателя в Париже, что позже он будет делать и для «Улисса». Когда ничего не решилось и в ноябре, он попросил Артура Саймонса, но и тот не смог помочь. Мисс Уивер, со своей обычной щедростью, сделала неожиданное предложение. 30 ноября она сообщила, что, если ей удастся убедить редакционный совет сделать нечто беспрецедентное в истории «Эгоиста» и не будет обычного издателя, «Эгоист» попытается опубликовать «Портрет…» книгой. Джойса это отчасти успокоило: 6 декабря он написал ей благодарственное письмо, где заметил с горечью: «Я никогда не получал никаких денег ни от одного из двух моих издателей, и мне не нравится перспектива ждать еще девять лет с тем же результатом. Я пишу роман „Улисс“ и хочу опубликовать остальные книги, чтобы забыть о них раз и навсегда, потому что переписка об их издании слишком утомительна для моей (крайне ленивой) натуры». 14 января мисс Уивер отослала Джойсу 50 фунтов, в уплату за право использования «вашей чудесной книги» «Эгоистом» в течение двух предыдущих лет.

С той же настойчивостью и с теми же результатами Джойс занимается публикацией и постановкой «Изгнанников». Рукопись была захвачена в Цюрих, и он писал Пинкеру 17 июля, что только что перепечатал ее и будет отправлять ему в три приема, по одному акту, опасаясь потерять при пересылке. Паунд уже прочитал пьесу и считает, что она «захватывающая», но «совсем не так сильна, как „Портрет…“». Он не уверен, что она подойдет для сцены, но в начале октября написал доброжелательную статью о пьесе для чикагского журнала «Драма», принявшего статью для февральского выпуска, но отвергшего саму пьесу несколько месяцев спустя. Паунд также обратился к менеджеру американского театра Сесилу Дорриану, восхитившемуся «Изгнанниками», но не решившемуся их ставить. Джойс предложил пьесу Йетсу и театру «Эбби», но Йетс, даже соблазненный перспективой потрясти зрителя, все же помнил, что такое ирландский зритель: «Я не рекомендую вашу пьесу Ирландскому театру, потому что она является одним из видов произведений, которые мы никогда не играли хорошо. Она слишком далека от народной драмы, да и в настоящее время мы не играем хорошо даже народной драмы… Я прочитал вашу пьесу некоторое время назад и помню не очень ясно, — все же я думаю, она искренна и интересна, хотя не могу привести подробную стоящую критику произведения… Но мог, пока читал. Я не думаю, что она так же хороша, как „Портрет художника в юности“, его я читал с большим волнением и многим рекомендовал. Думаю, „Портрет“ — нечто очень новое и очень мощное. Эзра говорит мне, что работаете над чем-то новым, и этой книги я жду с нетерпением».

В начале ноября 1915 года Джойс попросил Уильяма Арчера помочь, но Арчер уезжал из Лондона и пообещал прочесть пьесу по возвращении. Следом Джойс написал мрачное письмо Майклу Хили, который сразу же отправил ему девять фунтов и ободрительную записку. Джойс написал ему благодарственное письмо, где подробно отчитался, как были потрачены эти деньги. Нора купила много вещей из шерстяной фланели и другой одежды, которая была нужна детям в таком климате, и шляпу, выбранную наконец из нескольких ей показанных. Теперь все Джойсы были достаточно хорошо защищены от холода.

О своем будущем он опять начинал высказываться с крайним скепсисом:

«Если бы я мог найти сейчас того, кто является покровителем литераторов, то сурово напомнил бы ему, что я существую; но я понимаю, что последний святой, который занимал этот пост, подал в отставку от отчаяния и никто другой не возьмет этот портфель».

Итак, 1915 год закончился ничем, но 1916-й сулил перемены.

Переписка с Пинкером, мисс Уивер и Паундом ободряла, но были и разочарования. Дакворт отклонил «Портрет…». Тем временем Джойс получил от Уивер аванс 25 фунтов и поручил Пинкеру переслать книгу ей и безоговорочно принять любые ее условия. Но тут явилось новое препятствие: семеро типографов один за другим, встревоженные недавним обвинением против «Радуги» Д. Г. Лоуренса, отказались печатать текст Джойса в его нынешнем виде. Паунд выдвинул фантастическое предложение: «Если все печатники откажутся… я думаю, что на месте удалений останутся крупные пробелы. Тогда удаленное можно размножить комплектами (не под копирку, а другим образом) в типографии, на хорошей бумаге, и в таком случае я буду сам вклеивать их. Покупателю можно предложить купить книгу со вставками или без них, и авторское право не будет нарушено при печати. То есть реставрация сделана отдельно, частным образом и книга без них законно опубликована. И черт побери цензоров».

Скоро Паунд предложил вещь более реалистичную: напечатать книгу в Нью-Йорке. Там работал новый издатель, Джон Маршалл, опубликовавший одного из известнейших американских модернистов Альфреда Креймборга; он собирался издать книгу и самого Паунда «Это поколение». Паунд посоветовал ему выпустить книгу Джойса, в случае необходимости за счет своей. Мисс Уивер сможет потом импортировать экземпляры из Штатов в Англию. Поначалу Маршалл пылал энтузиазмом, но в конце концов не напечатал ни Джойса, ни Паунда. В июле 1916 года Джойс написал мисс Уивер, что «Изгнанники» и «Портрет…» слегка продвинулись: «Есть надежда, что пьеса будет поставлена „Стейдж сосайети“ в Лондоне. Машинописная версия есть в Нью-Йорке, Чикаго, а на итальянском языке она имеется в Риме или в Турине. Я предложил ее здесь и в Берне, но они говорят, что это слишком смело (gewagt). Мои рукописи разбежались, как овечки у Бо-Пип, но я надеюсь, они так же вернутся домой, как сделали те».

Наконец 19 июля мисс Уивер смогла сообщить встревоженному пастырю, что книга будет напечатана, но не у Маршалла. Б. У. Хюбш, обнадеженный обещанием мисс Уивер принять 750 экземпляров для английских продаж, решил привезти ее в Нью-Йорк. В конце октября были подписаны все документы.

Все тот же Паунд, узнав, что Йетс был пенсионером по цивильному листу и получал эту пенсию, спросил его, не может ли кто-нибудь похлопотать за Джойса. Пенсионеры цивильного листа — это обычно люди с крупными заслугами и талантами, а также их родственники, оставшиеся без средств. Йетс ответил, что для такой пенсии необходим парламентский грант, но премьер-министр имеет право предоставить список для цивильного листа просто по своему усмотрению. Паунд добился приема у леди Кьюнард и убедил ее показать книги Джойса секретарю Асквита Эдварду Маршу. Тот был приятно удивлен, но написал Йетсу и Джорджу Муру, чтобы заручиться и их мнением. Йетс, кротко сносивший повинность писать рекомендации для Джойса, ответил, что работа Джойса «отличается любопытным напряжением мысли» и что Джойс «такой человек, которому приятно помочь». Мур ответил антиирландской тирадой, вскользь упомянув о «неприятной репутации», которую Джойс имел в Дублине. Вопреки логике письмо завершалось фразой: «Уверен, что с литературной точки зрения Джойс заслуживает помощи».

В августе премьер-министр предоставил Джойсу сто фунтов пенсии по цивильному листу — кстати, по нему же оплачивают содержание королевской семьи. Джойс письмом благодарил Йетса, а Паунда назвал «чудотворцем»: «…Я надеюсь, что теперь, наконец, мои дела могут начать идти чуть более гладко, ибо, по правде говоря, это очень утомительно ждать и надеяться на протяжении стольких лет». Однако он понимал, что «королевская щедрость», хотя и не выдвигавшая обязательств, подразумевает своего рода долг перед Англией, который он, как будет ясно, выплатит позднее с огромными процентами. Из других источников пришли суммы поменьше — 25 фунтов отправлено анонимно (от Паунда) и два фунта в неделю в течение тринадцати недель от «Общества авторов», также по инициативе Паунда. Общество потом продлит субсидию еще на три месяца.

Дальше будут новые осложнения, скандалы и препятствия. Уже в конце октября Джойс страдал от приступа глубокой депрессии, но его упорство, из-за которого Паунд обратился к нему в одном письме «уважаемый Иов!», было несокрушимо. И вот Хюбш выпустил в декабре американское издание «Дублинцев». Частично был использован набор, отвоеванный у Ричардса. Затем там же 29 декабря самым первым из всех последующих изданий вышел «Портрет художника в юности». Трудности Джойса на этом не закончились и не могли — нрав и обстоятельства этого не предполагали. Джеймс Уистлер назвал свою биографию «Изящное искусство создавать себе врагов». Все же несколько лет Джойс создавал их сам, и особенно в отношениях с людьми, которые столько помогали ему и его книгам.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.