Глава 13 В СТРАХЕ ЗА СВОЮ ЖИЗНЬ

Глава 13

В СТРАХЕ ЗА СВОЮ ЖИЗНЬ

Когда во вторую неделю августа 1938 года Натан Курник вернулся в Монреаль на борту «Эмпресс оф Остралиа», доставив письмо Орлова с угрозой разоблачения, он уже не застал своего кузена в Канаде. Пока Курник был во Франции, Орлов приступил к осуществлению второго этапа своего плана выживания. Он посетил американскую дипломатическую миссию в Оттаве и самым естественным образом попросил разрешения на въезд в Соединенные Штаты, представив свой советский дипломатический паспорт за № 3632 и паспорт своей жены за № 3633 и утверждая, что он аккредитован в штате советского полпреда Трояновского в Вашингтоне. Американцы удовлетворили его просьбу в заведенном порядке. Они выдали ему визу А2 472 620, разрешив ему и его семье въезд в США для пребывания в течение неограниченного времени в качестве дипломата иностранного государства в соответствии с разделом 3–1 Закона об иммиграции 1924 года. Когда поезд из Оттавы остановился в Раузес-Пойнт в штате Нью-Йорк 13 августа 1938 г., ровно через месяц после отъезда Орлова из Парижа, его документы были проштампованы пограничной службой США[672].

«Я воспользовался этим паспортом для поездки», — сказал Орлов следователям из Службы иммиграции и натурализации пятнадцать лет спустя. Однако, поскольку он утверждал, что является аккредитованным дипломатом, он въехал в США незаконно. Орлов тем не менее настаивал на том, что он «отказался от предоставленных мне прав представлять советское правительство, но мой дипломатический паспорт оставался действительным, поскольку заявление об отставке было получено в Москве позднее». По его словам, его обман был обусловлен желанием защитить свою жизнь и жизнь Марии и дочери Веры[673],

Когда семья прибыла в Нью-Йорк, Орлов использовал фамилию своего кузена, зарегистрировавшись как г-н и г-жа Леон Курник в отеле «Веллингтон», расположенном на пересечении 55-й улицы с Бродвеем. Возможно, высокое здание красного кирпича и не принадлежало к числу самых шикарных отелей в городе, но оно было достаточно большим, чтобы обеспечить анонимность, к которой стремился бежавший генерал НКВД, поскольку среди его постояльцев было немало иностранцев. Орлов сообщил свой адрес только Исааку Рабиновичу, и именно через него Курнику, наконец, удалось устроить встречу с Орловым после своего возвращения в Нью-Йорк. Она состоялась не в «Веллингтоне», а в гостинице «Сент-Джордж», как рассказывал Курник ФБР. Он вспоминал, как после подробного рассказа Орлову о поездке в Париж тот сказал ему, что «он очень хорошо знал Сталина и что Сталин — это человек, движимый чувством мести и что он никогда не забывает своих врагов». По словам Курника, у него сложилось сильное впечатление, что его кузен «в общем боялся Сталина»[674].

Курник рассказал следователям из ФБР в 1954 году, что он сам оплатил расходы, связанные с его двумя поездками в Канаду, все счета за проживание в гостинице и проезд через Атлантику во Францию и обратно[675] Тот факт, что он пошел на столь значительные расходы, озадачил аналитиков из Бюро, поскольку это сильно не соответствовало тому, что рассказывал Орлов. В своем заявлении под присягой, сделанном Службе иммиграции и натурализации в июне 1955 года, каждая страница которого подписана инициалами Орлова, он сообщил «с абсолютной уверенностью», что возместил Курнику все его расходы в 1938 году. Память Орлова, как сообщил ФБР еще один из его приятелей детства, была «острой, как бритва». ФБР показалось странным, что, как сказал Орлов, он не может точно вспомнить общую сумму расходов[676].

«Должно быть, это составляло в сумме где-то около 400 долларов», — сказал Орлов следователю, поставив под сомнение правдивость заявления Курника о том, что он не возместил своему кузену расходы, связанные с поездкой. «Этому человеку восемьдесят один год и память у него ослабла, тогда как я обладаю очень хорошей памятью». Учитывая, какую услугу оказал ему Натан, а также то, что он пользовался его фамилией и обращался к нему снова в 1941 году, попросив еще 1000 долларов, чтобы открыть счет в «Нэшнл Сити Банк оф Нью-Йорк», столь сухие высказывания Орлова являются удивительными. Однако, как показывают протоколы ФБР, когда речь шла о том, чтобы обеспечить свое собственное выживание, Орлов без колебания искажал факты для сокрытия правды от американских следователей. Как оказывается, его еврейские родственники из Бобруйска, со своей стороны, сознательно помогали Орлову в этих его усилиях. Они не задавали никаких вопросов, но, поскольку он был «членом семьи», продолжали помогать ему, даже когда узнали впоследствии, что он был высокопоставленным лицом в сталинской секретной полиции.

Георгий Сокольский был еще одним другом детства Орлова из Бобруйска, который эмигрировал в США. В свое время они вместе изучали иврит, и он рассказал ФБР, что не виделся с Орловым с 1917 года, пока они неожиданно не встретились в синагоге в Куинзе (район Нью-Йорка), в День искупления в сентябре 1938 года. В тот вечер они проболтали до двух часов ночи, вспоминая старые времена. Но Орлов, по словам Сокольского, сказал ему только, что приехал «по торговым делам». Сокольский в то время даже не знал, что Фельдбин теперь называл себя Орловым. Ему лишь запомнилось, что его друг казался «чрезвычайно испуганным» и «не мог усидеть на месте ни минуты, а вскакивал и начинал ходить по комнате»[677].

Орлов намеренно не оставил Сокольскому ни адреса, ни номера телефона, и в следующий раз, как Сокольский рассказал ФБР, он увиделся с ним через пятнадцать лет. Посещение службы в синагоге по церковным праздникам, как показывает объемистое досье Орлова в ФБР, было одним из способов осторожно встречаться с жившими в районе Нью-Йорка кузенами и бобруйскими друзьями после его прибытия в Соединенные Штаты. Пользуясь теми же приемами, благодаря которым он стал мастером шпионажа, беглый генерал и его семья провели следующие три месяца в переездах с места на место от Нью-Йорка до Филадельфии, где жил его кузен Курник. К числу отелей, в которых они останавливались в течение первых шести месяцев своего пребывания в США, относились «Бенджамин Франклин», «Страт-форд» и «Плаза» в Филадельфии и «Веллингтон» и «Сент-Джордж» в Нью-Йорке. Все они обслуживали менее состоятельных иностранцев и коммерсантов, и Орловы взяли за правило никогда не задерживаться в одном отеле более чем на несколько недель, причем они каждый раз меняли свои вымышленные имена, отдавая предпочтение фамилиям Курник и Берг[678].

Помимо собственной безопасности Орловых беспокоила психологическая травма, причиненная их дочери, состояние здоровья которой существенно ухудшилось из-за стрессов, связанных с постоянными переездами. «Моя жена и я никогда не пытались разрушить ее иллюзии, — писал Орлов о Вере. — Она питала глубокое отвращение к любому насилию и бесконечное сочувствие к тем, кто страдал». Зная, что она, возможно, проживет недолго, родители решили, что было бы нечестно скрывать от нее причину их бегства от тирании Сталина. По словам Орлова, Вера слушала рассказ своих родителей об ужасных страданиях ее соотечественников со слезами на глазах. «Мир, который она знала, вдруг обратился в вымысел, — писал он. — У нее отняли все ее большие и маленькие мечты». Вере было известно, что ее отец и мать сражались в революцию, и теперь ей было очень больно за них и за то, что их мечты были так жестоко разбиты, трогательно писал Орлов, утверждая, что они находили некоторое утешение в том, что их больная дочь стала взрослой к тому времени, как они прибыли в Америку[679].

Жизненные невзгоды еще больше сплотили семью Орловых. Все они знали, что по прошествии какого-то времени их дипломатические паспорта будут аннулированы и, хотя у них была выданная на неопределенное время виза США, ее аннулируют тоже, как только госдепартамент обнаружит, что она была получена обманным путем. Орлов понимал, что настанет момент, когда у них не останется выбора и придется просить убежища, чтобы не быть депортированными. Обращение за статусом постоянного жителя неизбежно привлекло бы к ним внимание американских властей. Орлов слишком хорошо знал еще со времен работы в Иностранном отделе, что НКВД считает бюрократический аппарат США весьма доступным для внедрения в него агентов из агентурной сети, базирующейся в Америке. Поэтому любая официальная регистрация в Бюро по вопросам иммиграции и натурализации многократно увеличила бы риск того, что местопребывание его семьи будет известно Москве.

Официальная просьба о предоставлении убежища, несомненно, привлекла бы внимание ФБР, которое стало бы настаивать на проведении всестороннего допроса бывшего высокопоставленного работника сталинской тайной полиции. Это поставило бы под угрозу раскрытия его тайны. Поэтому стратегия выживания Орлова зависела от того, удастся ли заручиться помощью сочувствующих правительственных чиновников США, которые позволили бы ему подать, не привлекая к себе внимания, заявление о предоставлении статуса постоянного жителя без указания своего адреса. Для этого, в свою очередь, потребуется адвокат, причем предпочтительно такой, у которого имеются связи в высоких политических кругах, чтобы можно было манипулировать в его интересах вашингтонским бюрократическим аппаратом. Он посоветовался со своим кузеном Рабиновичем, у которого были многочисленные связи в Вашингтоне среди друзей, которыми он обзавелся в совете Американского общества Красного Креста. С помощью Генри Фельда, мужа одной из родившихся в России тетушек из семьи Курник, Орлова представили Джону Ф. Финерти из расположенной на Парк-авеню юридической фирмы «Олвин, Конолли и Чейз»[680].

Финерти был известным адвокатом по гражданским делам и выступал защитником в нашумевшем в 1921 году процессе по делу Николы Сакко и Бартоломео Ванцетти, двух анархистов итальянского происхождения из Массачусетса. Они впоследствии были казнены за вооруженный грабеж и убийство, несмотря на проявленное во всем мире беспокойство по поводу заявления об их невиновности. Финерти был также одним из юристов в комиссии по делу Троцкого, организованной профессором Джоном Дьюи. Последний в своей опубликованной в 1937 году книге «Не виновен» сделал заключение, что обвинения, выдвинутые против Троцкого на московских показательных судебных процессах, были полностью необоснованными[681].

Если бы Орлов честно рассказал о своей роли в охоте на членов ПОУМ в Испании, маловероятно, чтобы Финерти согласился на такого клиента. Однако он стал адвокатом Орлова и, будучи человеком с хорошими связями в демократической партии, вскоре получил возможность представить его Джеймсу Л. Хаутелингу, комиссару Службы иммиграции, и натурализации[682]. В сентябре 1938 года Орловы уехали из Филадельфии, где проживали в отеле «Бенджамин Франклин», и отправились поездом в Вашингтон в сопровождении Финерти. Они встретились с комиссаром в его кабинете в министерстве труда, и Хаутелинг направил их к своему помощнику г-ну Шумейкеру. Услышав, что у Орловых имеются более чем достаточные средства в размере 22 800 долларов и американские родственники, готовые их финансировать, Шумейкер согласился с Финерти, что «Орлову было бы лучше всего избежать огласки и сохранять свое прибытие в тайне»[683], так как его жизни явно угрожает опасность.

Шумейкер принял меры, чтобы решение Орлова постоянно проживать в США не было нигде официально зарегистрировано. Впоследствии Финерти будет утверждать, что поездка его клиента в Вашингтон является доказательством получения Орловым официального разрешения не регистрироваться в качестве иностранца. Теперь для семьи Орловых был открыт путь, чтобы по-настоящему уйти в подполье. Это они и сделали в начале 1939 года, отправившись на западное побережье. В Калифорнии Орлов еще более увеличил расстояние между собой и своими преследователями, направленными из Москвы. Врачи, с которыми они консультировались по поводу ревмокардита дочери, тоже утверждали, что мягкий климат этого штата будет для нее благоприятен. Но прежде чем сесть в трансконтинентальный экспресс, следующий на Запад, Орлову предстояло еще одно дело: связаться с Троцким, чтобы предупредить его о готовящейся операции по его уничтожению[684].

Орлов впоследствии будет свидетельствовать, что решил предупредить самого главного врага Сталина о планах его убийства одним из членов его окружения по имени «Марк», после того как он узнал о зловещей роли Зборовского в семье Седова. Весьма любопытно, что Орлов, будучи в Испании соучастником сталинской кровавой мести троцкистам по всему миру, подверг себя некоторому риску, пытаясь предупредить Троцкого о заговоре против него. Это было бы сочтено Москвой прямым нарушением условий заключенного с ним договора. Именно это соображение заставило Орлова замаскировать источник предупреждения, придумав новую «легенду». Назвавшись русским эмигрантом, дядей сбежавшего советского генерала Люшкова, он сообщил Троцкому, что его племянник написал ему из Японии о «важном и опасном агенте-провокаторе, который уже давно является помощником вашего сына Седова в Париже». Дав лишь физическое описание Зборовского и упомянув его имя — «Марк», «доброжелатель», назвавшийся «Штейном», предупредил Троцкого, что этот опасный агент НКВД организовал кражу его архивов из института Николаевского. Он намекнул также, что тот, возможно, был причастен к смерти его сына Седова. Люшков, говорилось в письме, «выразил обеспокоенность попыткой Москвы внедрить в окружение Троцкого убийц с помощью этого агента-провокатора или через агентов из Испании, прикидывающихся испанскими троцкистами»[685].

«Берегитесь, — писал в заключение Орлов. — Не доверяйте никому — ни мужчине, ни женщине, — кто, возможно, придет к вам с рекомендациями от этого провокатора». Письмо от «Штейна», написанное в русской транскрипции на машинке с латинским шрифтом, было без подписи. Идентичные копии его были отправлены Орловым Троцкому и его жене на адрес их убежища на вилле в Койокане неподалеку от Мехико. «Штейн» предлагал Троцкому связаться с ним, чтобы получить дополнительную информацию, поместив объявление в январском или февральском выпуске «Socialist Appeal», троцкистской газеты, издаваемой в Нью-Йорке[686].

Согласно близким к Троцкому источникам, он счел письмо «Штейна» преднамеренной мистификацией НКВД, имеющей целью вызвать у него панику и развалить его организацию[687]. Тем не менее он распорядился, чтобы в «Socialist Appeal» поместили объявление, в котором говорилось: «Я настаиваю на том, чтобы вы пришли в редакцию и поговорили об этом с товарищем Мартином». Орлов впоследствии утверждал, что он последовал этим указаниям без ведома жены, которая считала себя главным стражем безопасности своего мужа. Он рассказывал, что зашел в редакцию этой газеты и, когда спросил товарища Мартина, ему указали на него; его смуглость давала основания предполагать не русское, а венгерское происхождение. «Он не вызвал у меня большого доверия», — вспоминал Орлов, рассказывая, что решил не входить в кабинет Мартина и не говорить, что он «Штейн». Вместо этого он попытался связаться с Троцким по телефону, когда в феврале приехал в Сан- Франциско. Один раз ему удалось дозвониться до секретаря, но, как сказал Орлов, Троцкий, по-видимому, не хотел подходить к телефону, потому что думал, что это звонит очередной журналист в надежде «поэксплуатировать» его[688].

Тем и закончилась попытка Орлова предупредить Троцкого о нависшей над ним угрозе убийства. Подтверждение этому можно найти в архивах НКВД, показывающих, что весть об этом предупреждении действительно достигла Москвы через одного агента НКВД, внедрившегося в окружение ссыльного советского лидера на вилле в Койокане. Центр, по-видимому, попался на обман Орлова, поверив, что источником предупреждения был генерал Люшков, когда весть о письме «Штейна» почти год спустя была передана через Зборовского в Москву в шифрованной телеграмме из парижской резидентуры от 25 июня 1939 г. В ней говорилось:

«21 июня 1939 года «Соседка» [псевдоним НКВД для обозначения Лилии Эстриной из окружения Троцкого] возвратилась из Америки. В тот же день «Тюльпан» [Зборовский] встретился с ней в присутствии Эльзы и Гершуни [еще двух членов его окружения]. Она рассказала, что «Старик» [Троцкий] прежде всего расспрашивал ее о «Тюльпане». Он сообщил ей, что на «Тюльпана» получен донос, написанный в двух экземплярах: один получен заказным, другой — простым письмом. Автор доноса якобы родственник Люшкова, живет в Сан-Франциско, подписался фамилией «Штейн». Штейн имел якобы свидание с Люшковым, когда тот сбежал в Японию. Люшков передал Штейну ряд данных о работе советской разведки за границей и просил Штейна предупредить «Старика» о том, что среди них сидит предатель по кличке «Марк», ходит в очках и имеет ребенка одного года. До 1938 года «Марк» работал с Николаевым и появился неизвестно откуда. Штейн сообщил, что «Марк» будто бы был членом Польской КП, но это непроверено. Фамилии «Марка» Люшков не помнит. «Марк» был тенью «Сынка» [Лев Седов], сообщал в ГПУ материалы, крал троцкистский архив. Штейн просил «Старика» не доверять никому, кто явится к нему с рекомендациями «Марка»[689].

Штейн просил также, чтобы «Старик» поместил ответ в газете «Socialist Appeal», что «Старик» и сделал, однако автор [письма с предупреждением] не появился.

«Соседка» заявляет, что «Старик» не поверил доносу и считает письмо провокацией ГПУ. Эльза подтвердила, что это провокация ГПУ. «Соседка» сказала, что и на нее имеется донос. Это письмо В[иктора] Сержа, в котором она фигурирует как агент ГПУ»[690].

В ответ на это сообщение Центр сначала решил, что Зборовскому следует написать письмо Троцкому, объяснив предупреждение относительно него злонамеренной клеветой. Однако «Тюльпан» отклонил этот вариант в своем ответе от 15 июля 1939 г. Он утверждал, что это только ухудшит ситуацию, указав, что «ни один член организации» никогда не обвинял его и что Троцкий сам считает данное предупреждение «провокацией». Поскольку Троцкий использовал Эстрину для передачи ему секретных инструкций, он, очевидно, все еще ему доверяет. Кроме того, «„Гроль" [Кривицкий] в своих показаниях относительно агента, затесавшегося в среду троцкистов, не сказал ни слова против него, а только выдвинул обвинения против Сержа». Эльза, которая у Троцкого была «экспертом» по НКВД, сняла с него всякое подозрение и по-прежнему благоприятно отзывалась о нем, писал Зборовский. Рассмотрев эти доводы, Центр согласился, что агент «Тюльпан», должно быть, действительно вне подозрений и что сам Троцкий отмел письмо «Штейна» как провокацию НКВД[691].

Орлов, конечно, ничего не знал об этом, но он больше не предпринимал попытки предупредить Троцкого о надвигающейся угрозе, хотя архивы Центра показывают, что он должен был знать гораздо больше об операциях против Троцкого, чем он предпочел сообщить в своих двух письмах, адресованных на виллу в Койокане. Впоследствии он расскажет ФБР и следователям сенатского подкомитета по внутренней безопасности, что, хотя он и не знал Зборовского, у него были сведения, что тот «получал около 4000 франков в месяц в 1937 году». Ему также приходилось читать некоторые сообщения «Тюльпана» из Парижа[692].

Вполне вероятно, что Орлов, будучи в Москве, мот узнать из досье Зборовского, что тот был завербован в 1933 году агентом НКВД «Б-138» под псевдонимом «Юнкер»[693]. Документы НКВД подводят к предположению, что Орлов знал все о Зборовском. Ясно, что Орлов не сообщил все, что мог бы сообщить о зловещей деятельности «Марка». Но если бы он передал более определенное предупреждение, то рисковал бы тем, что Центр определит его как источник и поймет, что он нарушает условия договора, достигнутого им с помощью шантажа. Первостепенная цель Орлова заключалась, по-видимому, не в том, чтобы спасти Троцкого, но в том, чтобы обеспечить собственное выживание и безопасное будущее для своей жены и больной дочери в Америке.

Вскоре после посещения редакции «Socialist Appeal» Орлов с семьей отправился поездом в Калифорнию. Важно заметить также, что из рассказа Лилии Эстриной Марку Зборовскому НКВД узнал о том, что на письмах Штейна стоял штамп Сан-Франциско, а не Филадельфии, как впоследствии утверждал Орлов в письме в подкомитет по внутренней безопасности от 10 октября 1955 г.[694] Это дает основания предполагать, что Орлов откладывал отправку предупреждения дольше, чем утверждал, потому что он прибыл в Сан-Франциско в начале 1939 года. Затем к концу февраля он с семьей двинулся на юг, в Лос-Анджелес, где им пришлось прожить следующие восемнадцать месяцев.

Когда в августе 1939 года Сталин заключил постыдный пакт с Гитлером и на следующий месяц огонь войны охватил Европу, Орловы под фамилией Берг жили в многоквартирном доме Мэйэн по адресу: Западная 8-я улица, дом № 3049. После падения Польши они перебрались в дом по адресу: Уилшир бульвар, дом № 2600, откуда переехали по адресу: Западная 6-я улица, дом № 2205. На следующее лето, когда газетные заголовки оповестили об эвакуации Дюнкерка и падении Франции, Орловы жили по адресу: Западная 9-я улица, дом № 3360[695].

Когда Европа пала под напором нацистского «блицкрига», странствующее семейство переживало огромную личную трагедию. К смятению родителей, калифорнийское солнце появилось слишком поздно, чтобы остановить быстрое ухудшение состояния здоровья их обожаемой дочери. Вирус ревматической лихорадки, ослабивший сердце Веры после простуды десять лет назад, вызвал необходимость ее госпитализаций 22 мая 1940 г. В больнице «Добрых самаритян» ее лечил д-р Рассел У. Лайстер, который признал случай безнадежным и выписал ее 7 июня. Именно он по просьбе ФБР вспомнил, что вскоре после возвращения своей шестнадцатилетней пациентки домой, 15 июля 1940 г., он получил срочный вызов от ее родителей — они просили его прийти к ним, так как у их дочери неожиданно ухудшилось состояние здоровья. Когда д-р Лайстер прибыл, там уже находился другой врач, который только что сделал девочке укол, хотя был уверен, что она уже умерла. Поскольку, по словам д-ра Лайстера, он был уверен в том, что дочь Орловых никогда не выздоровеет, он без колебаний подписал свидетельство о смерти Вероники Берг. Оно было Зарегистрировано под № 9452 в Бюро регистрации рождения и смерти в Лос-Анджелесе[696].

Смерть Веры была страшным ударом для Орловых, посвятивших значительную часть своей жизни бесплодным усилиям поддержать ее здоровье. Тем не менее их никогда не покидала надежда на чудесное исцеление. Утрата единственного ребенка лишь усугубила неустроенность их жизни. Теперь им было невыносимо оставаться в Калифорнии, и через несколько недель Орловы упаковали свои немногочисленные пожитки и снова отправились на восток. На сей раз они поехали в Массачусетс, зарегистрировавшись 5 сентября 1940 г. в отеле «Эссекс» в Бостоне как г-н и г-жа Берг. Они пробыли там недолго, а затем сняли комнаты в гостинице за рекой Чарльз на Хайленд-авеню, 36, расположенной в пятнадцати минутах ходьбы от территории Гарвардского университета[697].

Орловы привезли с собой самое драгоценное для них имущество. Урна с прахом дочери была помещена в склеп на местном кембриджском кладбище. Но еще более ценный предмет, который гарантировал их собственную безопасность, они поместили в сейф бостонского банка. Согласно сведениям, полученным от фирмы «Пилгрим сейф депозит волтс», некие г-н и г-жа Берг прибыли в банк на Милк-стрит, 31, 7 сентября 1940 г. Они назвали свой адрес: отель «Эссекс», Атлантик-авеню, и им был предоставлен личный сейф № 7165, аренда которого за год обходилась 7,5 доллара. Как показывает регистрационный формуляр сейфа, в течение последующих двенадцати месяцев Берги открывали его восемь раз[698].

По словам клерка, который в 1942 году видел содержимое этого сейфа, они хранили там банковскую сберегательную книжку и некоторое количество пленки в катушках и в конверте[699]. Тот факт, что двое иностранцев почему-то хранят в строгой секретности пленки, вызвал у чиновника подозрение, что Берги являются немецкими шпионами. По действовавшим тогда законам военного времени он был обязан сообщить обо всем в ФБР. Четырнадцать лет спустя большое жюри заставило Орлова представить пленки суду. Катушки 35-мм пленки оказались фильмом об их дочери и ее гувернантке, снятом в Испании. Однако его так и не допрашивали и не требовали, чтобы он продемонстрировал пленку, содержащуюся в конверте. О том, что на самом деле содержалось в сейфе, можно лишь строить догадки. Однако предположение о том, что пленка представляла собой негативы фотографий письма Ежову вместе с перечнем 62 секретных агентов и важнейших операций, полностью соответствовало бы обычной практике НКВД, которую применял Орлов, передавая в Москву конфиденциальные сообщения через курьера[700].

Протоколы ФБР подтверждают предположение, что письма с перечислением преступлений Сталина, которые, как неоднократно свидетельствовал Орлов, он оставил у своего адвоката с условием вскрыть их в случае его смерти, были не чем иным, как фикцией, и что его настоящим «страховым полисом» была пленка, хранящаяся в конверте в сейфе бостонского банка. Эта важная деталь так никогда и не была бы обнаружена, если бы не пересмотр правил министерства финансов США относительно использования иностранцами сейфов для хранения, чего Орловы никак не могли предвидеть. Чтобы оставить как можно меньше следов своего присутствия, они тщательно избегали открывать текущий счет в США, и Мария продолжала снимать наличные деньги со своей канадской банковской сберегательной книжки.

Привычка оставлять включенным свет в квартире по соображениям безопасности была единственной расточительностью, которую себе позволяли Орловы после смерти дочери, освободившей их от обременительных расходов на лечение. С характерным вниманием к мелочам при составлении сметы расходов они настроились жить экономно[701]. Супруги подсчитали, что, если учесть счета за коммунальные услуги, но отказаться от всего, кроме самого необходимого в еде и одежде, при арендной плате в Бостоне в 45–50 долларов в месяц они смогут прожить примерно на 1500 долларов в год. Это позволило бы им растянуть свои денежные сбережения более чем на десяток лет, и лишь потом Орлову пришлось бы искать какую-нибудь работу. Записи о трудовой деятельности увеличили бы риск обнаружения их местонахождения[702].

Проблемы официальной регистрации возникли у Орловых осенью 1940 года, когда конгресс принял закон о регистрации иностранцев. Законопроект, который был реакцией на начало войны в Европе и поток беженцев, хлынувший в США, требовал, чтобы все иностранцы регистрировались и ежегодно проходили перерегистрацию, предупреждая за десять дней о любых изменениях адреса. Опасаясь, что открытая регистрация может подвергнуть его дополнительному риску и что, если он этого не сделает, его подвергнут депортации в Советский Союз, Орлов отправился поездом в Нью-Йорк, чтобы посоветоваться со своим адвокатом[703]. Финерти начал работать в этом направлении в самых верхах министерства юстиции. Он встретился с Фрэнсисом Бидлом, генеральным прокурором США, который, как оказалось, был его старым приятелем. Именно Бидл снабдил Орловых рекомендательным письмом к Эрлу Г. Гаррисону, директору бюро регистрации иностранцев, который получил указание лично заняться этим связанным с секретностью делом[704].

По прибытии в Вашингтон 19 декабря 1940 г. Финерти взял с собой Орловых на неофициальную встречу с Гаррисоном. Объяснив необычное затруднительное положение, в котором находится его клиент, и угрозу убийства, Финерти упомянул, что генеральный прокурор согласился с тем, что было бы целесообразнее всего найти какую-то возможность зарегистрировать Орловых без указания их местопребывания. Тот факт, что сам Бидл лично заинтересовался этим делом, заставил Гаррисона быть сговорчивым, и он на словах согласился отбросить в виде исключения условие, установленное законом. Он сказал Орловым, что им нет необходимости информировать иммиграционную службу о своем адресе, при условии, что с ними можно будет связаться через Финерти[705].

Чтобы в этой необычной договоренности не было ни сучка ни задоринки, Гаррисон дал подробное указание своему личному помощнику Сюэллу проводить Орловых и их адвоката в здание почтамта на Пенсильвания-авеню. Там Ричард Э. Эглстон, инспектор, занимающийся регистрацией иностранцев, оформил документы Орловых и взял у них отпечатки пальцев. В графе «гражданство» Орлов указал: «Никакого; последнее — гражданин России» и написал свои псевдонимы — Леон Фельдбин и Леон Курник. Он указал адрес отеля «Веллингтон», Бродвей, Нью-Йорк, и манхаттанский адрес своего друга детства Розовского — для связи в чрезвычайных обстоятельствах[706]. Тринадцать лет спустя Эглстон вспомнит по просьбе ФБР, как его удивило, что г-жа Орлова во время этой встречи достала из сумочки собственную промокательную бумагу, чтобы вытереть пальцы; он сказал ФБР, что с Орловыми «обошлись по-особому вследствие телефонного звонка, полученного им» от директора бюро регистрации иностранцев. Он сказал, что у него сложилось впечатление, что все эти особые привилегии были предоставлены Орловым потому, что «они были дальними родственниками кого-нибудь из русского дворянства»[707]. Финерти выразил признательность за необычное внимание к своим клиентам в письмах генеральному прокурору и комиссару службы иммиграции. Гаррисон ответил теплым посланием: «Ваши друзья так серьезно относятся к соблюдению законов, что самое меньшее, что мы могли сделать, это обеспечить все возможное в смысле защиты». Это письменное подтверждение того, что в иммиграционных законах США было сделано исключение по усмотрению высокопоставленных чиновников из Вашингтона. Впоследствии это спасет Орлова от депортации, когда в 1953 году его вызовут для объяснения необычных обстоятельств его регистрации[708].

Затем Орловы возвратились в Бостон к своей спартанской замкнутой жизни в пятидесятидолларовых комнатах дома г-жи Коннелл в Кембридже. Они прожили там еще полтора года, поскольку у Марии установились с хозяйкой дружеские отношения. Г-жа Коннелл впоследствии рассказывала в ФБР, что г-жа Берг говорила ей, что раньше они с мужем жили в Лос-Анджелесе, где у ее мужа была книжная лавка. Она вспоминала также, что за два года, которые Берги прожили в ее доме, они почти все время находились в квартире, выходя из дому лишь изредка[709].

Как раз во время одного из своих редких выездов в Бостон, 16 августа 1941 г., Орловы испытали неприятное потрясение. Когда они пришли в банк, чтобы открыть свой сейф, их пригласили в кабинет управляющего банковскими сейфами. Прошло уже около шести месяцев с тех пор, как они в последний раз открывали свой сейф. Между тем президент Рузвельт издал указ, согласно которому замораживалась вся собственность стран «оси» в Соединенных Штатах, что было предпринято в ответ на агрессию Японии в Индокитае. Для ужесточения этих мер требовалось также, чтобы лица, имеющие личные сейфы в банках, предъявляли удостоверения о натурализации или предоставляли банку подробную опись содержимого их сейфов. Когда Орловым сообщили о новых правилах, они были вынуждены признать, что не были натурализованы. У банковского служащего сразу же возникли подозрения, когда мужчина сказал, что у него нет времени сделать это тотчас же, поскольку «он спешит». Однако, когда Орлов пообещал вернуться через десять дней, ему разрешили изъять два паспорта и сберегательную книжку канадского банка. За тем, как они открывали сейф, наблюдал клерк, впоследствии рассказавший ФБР о пленках. Он добавил, что Бергам очень хотелось изъять и пленки, но он не разрешил им сделать это[710].

Прошло десять дней, но Берги так и не вернулись, чтобы выполнить требуемые законом формальности. Г-н Берг сказал банковскому служащему, что он и его жена русские. Они производили впечатление «вполне воспитанных людей», но у клерка, как он рассказал ФБР, осталось «весьма отчетливое впечатление, что они немцы». Его уверенность, что они, возможно, являются вражескими агентами и что пленка, которую им так хотелось изъять, использовалась для шпионажа за расположенными неподалеку морскими оборонительными сооружениями, получила подтверждение, когда банковский сентябрьский счет за второй год аренды сейфа возвратился из отеля «Эссекс» со штампом «Адресат не обнаружен». Г-н Берг сообщил клерку, что на крышке сейфа он оставил 20-долларовую купюру на покрытие арендной платы в случае просрочки, однако потребность в этом отпала, когда 4 сентября «Пилгрим траст компа-ни» получила денежный перевод на 8,33 доллара[711]. Прошло пять месяцев, а Берги так и не появились. Когда Соединенные Штаты вступили во вторую мировую войну, чувство патриотического долга подтолкнуло старшего клерка этой компании связаться 24 января 1942 г. с бостонским отделением ФБР.

Это сообщение заставило ФБР завести первое досье на Орловых под именами «Александр Л. Берг и Мария Орлов Берг», дело которых подлежало «расследованию G [германским] направлением внутренней безопасности». В этом сообщении указывалось, что помимо того, что эта пара зарегистрировалась в отеле «Эссекс», указав домашний адрес: Лос-Анджелес, Западная 9-я улица, дом № 3360, «в отношении них почти не имеется никакой информации». След потерялся, когда отделение ФБР в Лос-Анджелесе сообщило, что не имеется регистрационных записей за период до 1941 года относительно бывших жильцов этого дома. В результате поиска документации в муниципалитете оказалось, что «в регистрационных записях города не обнаружено, что эти люди проживают там в настоящее время». Исследование документов отдела регистрации иностранцев показало, что имеются девять Александров Бергов и шестнадцать Марий Берг, но никто из них не зарегистрирован в районе Бостона. После того как «Пилгрим траст компани» сообщила о получении денежного перевода от Александра Берга 25 июня 1942 г. из отеля «Сент-Джордж» на Манхаттане, ФБР расширило диапазон поиска, включив в него Нью-Йорк. Однако и на сей раз банковская квитанция о получении денежного перевода была возвращена с пометкой, что данное лицо больше там не проживает и выехало, не оставив адреса[712].

К тому времени Орловых уже не было в Бостоне. Одной из причин, заставивших Их снова сменить место жительства, были сообщения в газетах о смерти Кривиц-кого. 11 февраля 1942 г. горничная отеля «Бельвю» в Вашингтоне обнаружила тело советского перебежчика с пулевой раной в голове, рядом С которым лежал пистолет. Записки, оставленные самоубийцей около постели в комнате 532, позволили заключить в результате полицейского расследования, что смерть Кривицкого действительно была результатом самоубийства[713].

Согласно афоризму, приписываемому НКВД, «любой может совершить убийство, но требуется быть мастером, чтобы совершить самоубийство», Орлов наверняка счел это «самоубийство» мастерски исполненной работой убийц из отряда НКВД. Почти одновременно г с известием о смерти Кривицкого появилась еще одна угроза тайне убежища Орлова, когда в апреле 1942 года он попал под объявленный военным ведомством США призыв, который распространялся на всех годных к военной службе мужчин в возрасте старше сорока пяти лет. Опасаясь, что если он не зарегистрируется в связи с этой воинской повинностью, то какая-нибудь патриотически настроенная кумушка из дома на Хайленд-авеню может донести на него властям как на человека, уклоняющегося от воинской повинности, бывший советский генерал решил соблюсти закон. 26 апреля «Александр Орлов Берг» зарегистрировался в связи с воинской повинностью в бюро на Бойлстон-стрит, 419, оставив адрес отеля «Эллиот» и указав, что не имеет места работы. Соблюдя требования закона, Орловы две недели спустя уехали из Бостона, вновь «забыв» оставить в отеле свой новый адрес[714].

На сей раз Орловы направились через Нью-Йорк в штат Огайо, где наняли за 65 долларов в месяц квартиру на восточной окраине Кливленда. Не вполне понятно, почему Орловы выбрали для проживания именно этот промышленный город, раскинувшийся вдоль побережья озера Эри. Разве только, что здесь обеспечивалась анонимность проживания, поскольку приток рабочих на военные заводы позволял затеряться вновь прибывшим? Снежные зимы, характерные для Огайо, возможно, были также для двух русских ссыльных напоминанием о родине, и на последующие тридцать лет Кливленд стал для них родным городом.

Владелец многоквартирного дома Бертленд впоследствии вспоминал Бергов как «очень тихих людей, которые были необщительны и которых никто не посещал». Казалось, что «они жили в постоянном страхе за свою жизнь», рассказывал он ФБР. Они «всегда держали свои двери на замке и не пускали никого в квартиру, если это был незнакомый им человек». Решение владельца занять их просторную квартиру на втором этаже для Собственных нужд в 1943 году, по его словам, заставило Орловых переехать на другую сторону Кливленда, где они сняли квартиру на Лейк-авеню, 12040. Там они прожили в уединении следующие десять лет. Соседи по дому на Лейк-авеню вспоминали Бергов как «очень спокойных жильцов, которые мало общались с окружающими». Однако с годами они даже разоткровенничались и рассказали одной из своих соседок, что приехали из России. Эта женщина рассказала ФБР, что супружеская пара часто выражала неприязнь к советскому правительству, поскольку они тревожились за безопасность своих родственников. У другой соседки была маленькая девочка, которую очень полюбила г-жа Берг, говорившая с сильным иностранным акцентом. Она часто угощала девочку конфетами или дарила ей подарки и рассказала матери, что любит детей и что ее собственная дочь умерла[715].

Все соседи Орловых находили странным, что у г-на Берга, утверждавшего, что он переводчик, по-видимому, не было определенных часов работы. Однако к 21 декабря 1942 г. Орлов достаточно уверился в своей безопасности и в интересах будущей карьеры записался на курсы коммерческой администрации в «Дайк энд Спенсериан колледж». ФБР стало также известно, что он предлагал свои услуги местной школе «Берлица» в качестве переводчика русского и немецкого языков, однако там ему так и не предложили работу[716].

Единственными людьми, с которыми когда-либо общались Орловы, были их ближайшие соседи по многоквартирному дому, которые вспоминали, как недружелюбно встречали Берги незнакомых посетителей. В одном случае они сделали исключение и чуть было не попали под внимание ФБР. 23 марта 1943 г. они впустили в квартиру продавца облигаций военного займа и купили у него 50-долларовую облигацию. Это была такая большая сумма для явно бедной четы, что продавец сразу же, выполняя свой гражданский долг, донес на них в местное отделение ФБР. По его словам, подозрения возникли у него потому, что их гостиная была очень бедно меблирована, а г-н Берг, расплачиваясь за облигацию наличными, достал их из шкафа, тщательно прикрыв двери в другие комнаты[717].

Кливлендское отделение ФБР не сочло информацию достаточно тревожной, чтобы провести расследование. Если бы они это сделали и довели расследование до конца, это могло бы иметь существенные последствия для приостановленного дела «Внутренняя безопасность — G» (германское направление), заведенного в бостонском отделении. В течение полутора лет никаких других наводящих данных не появлялось, а затем досье Бергов привлекло внимание особого агента Эдуарда А. Соуси, когда «Пилгрим траст компании сообщила о получении письма от г-жи Берг 4 сентября 1943 г. В конверте с почтовым штемпелем «Питсбург, Пенсильвания, 2 сентября» находились чек и напечатанная на машинке записка: «Джентльмены, я прилагаю (денежный перевод на сумму) 10,5 доллара за аренду сейфа № 7165 в течение следующего года. Сейф снят на имя моего мужа Александра Берга и мое. С уважением Мария Берг»[718].

Банковский чек № А-18250 был выписан «Поттер тайтл энд траст компани» в Питсбурге, но ни на конверте, в котором он был отправлен, ни в сопроводительной записке не был указан обратный адрес. Выведенная детским почерком подпись г-жи Берг точно соответствовала ее подписи на соглашении об аренде сейфа в «Мэйфлауэр банк», и Соуси отдал и то и другое в лабораторию ФБР для анализа. По его просьбе питсбургское отделение направило одного из агентов в банк, выписавший чек. Тот сообщил, что кассир «Поттер тайтл энд траст компани» вспомнил, как выписывал банковский чек для г-жи Берг, которую никогда раньше не видел. Кассир сказал, что она упоминала об оплате сейфа, но у него это не связалось с банковским личным сейфом для хранения и он предположил, что она вносила оплату за пользование склепом для хранения урны с прахом[719].

После того как Соуси потребовал, чтобы штаб-квартира ФБР провела в своих реестрах тщательный поиск лиц под именем «Берг Александр», были опрошены следующие лица: Александр Берг, почетный норвежский вице-консул в Сан-Франциско; моряк по имени Адольф Берг; некая г-жа Осбьерн Берг и супружеская пара из Нью-Джерси, носящая то же имя. Никто из них не был связан с подозрительной немецкой четой, арендовавшей сейф в бостонском банке. Обследование регистрационных записей всех отелей Питсбурга также не позволило обнаружить никаких следов неуловимых Бергов[720]. Однако Соуси по-прежнему считал это дело настолько важным, что привлек к нему внимание директора ФБР, написав письмо Дж. Эдгару Гуверу 14 февраля 1944 г.[721]

После продолжительного исследования лабораторий бюро сообщила 27 июли 1944 г., что не удалось идентифицировать почерк Александра Берга с почерком ни одного из известных подозреваемых, на которых у них имеютси досье. Все это не успокоило подозрения Соуси, считавшего, что должна же быть какая-то причина, заставлявшая исчезнувшую пару принимать такие изощренные меры, чтобы скрыть свое местонахождение и в то же время продолжать держать под контролем содержимое своего сейфа. Как показывают архивные документы ФБР, в августе 1944 года он вновь занялся этим делом вместе с Эдуардом Д. Гассаном, помощником прокурора США в Бостоне, с целью получения законного разрешения вскрыть сейф Бергов, чтобы точно установить, что записано на пленке[722].

Однако федеральный прокурор решил, что, возможно, не удастся получить судебный ордер на вскрытие сейфа, «учитывая скудность имеющейся в настоящее время информации относительно как содержимого сейфа, так и происхождения, особенно национальности, обоих субъектов». Поэтому он рекомендовал Соуси прекратить дальнейшее расследование по этому делу «с тем, что оно будет вновь открыто, как только «Пилгрим траст компа-ни» уведомит бостонское отделение о присутствии кого-либо из этих лиц в банке или как только будет известен адрес кого-нибудь из них»[723]. Орлов и не подозревал, что в какой-то момент был на волоске от разоблачения, но теперь его секреты оставались в безопасности в банковском сейфе в самом сердце финансового района Бостона.

Расследование по делу Орловых как — подозреваемых немецких агентов оставалось закрытым до конца войны, поскольку никаких дополнительных наводящих сведений не поступало. «Пилгрим траст компани» сообщала в августе 1944 года, а затем в следующем году о получении чеков в счет оплаты аренды на год от Александра Берга, причем в обоих случаях это были чеки, выписанные «Юнион траст компани» в Питсбурге[724].

Окончание войны в 1945 году положило конец действию правил, регламентирующих использование личных банковских сейфов иностранцами, и ФБР больше не интересовалось продолжением этого дела и не имело на это законного права. В течение последующих пяти лет ежегодные чеки в счет оплаты аренды от Бергов продолжали поступать в адрес банка, и сейф № 7165 оставался не вскрытым. Только 9 мая 1950 г. г-н Берг прибыл лично, чтобы изъять содержимое сейфа. Он рассчитался с банком, возвратил свои два ключа и, объясняя причину прекращения аренды, сказал, что он и его жена «больше не проживают в Бостоне»[725].

Орловы не проживали в штате Массачусетс с 1943 года, но тот факт, что он предпринял дальнюю поездку поездом из Кливленда для изъятия содержимого из сейфа, доказывает важность содержимого. Вполне вероятно, что пленка содержала копию письма Ежову. Орлову было необходимо забрать ее, так как он намеревался осуществить еще одну сенсационную перемену в своей жизни.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.