Февраль 1945 года Цилиндры. «Дуэль»

Февраль 1945 года

Цилиндры. «Дуэль»

В конце февраля нам в роту привезли награды: ордена, медали, грамоты. Николай Долин, относившийся к ним спокойно (как, кстати, и я), приказал не надевать их, «пока они не будут как следует обмыты». Что это значило, мы, конечно, догадывались. Но реальность превзошла все наши фантазии.

На территории Померании наш танковый взвод с десантниками оказался в каком-то старинном роскошном замке. Кто-то пустил «пулю» (так называли в то время байку, сплетню, слух), а может быть, вовсе и не «пулю», о том, что этот «замок» принадлежал тому самому маршалу Бернадоту, который вместе с Наполеоном шел на Москву в 1812 году. Не знаю, так ли это, и, как говорят украинцы: «За що купыв, за то и продаю».

И еще одна просится цитата: «Дело было вечером, делать было нечего» — как-то раз мы скучали в ожидании подвоза солярки и снарядов. В центре первого этажа замка был большой зал с великолепным блестящим паркетным полом. Под потолком висела огромная хрустальная люстра, я таких никогда в жизни не видел ни в Америке, ни в СССР. Вдоль стен этой шикарной гостиной — полки с книгами в дорогих обложках. Но нам было не до книг. У нас появилась та самая возможность как следует обмыть ордена и медали. Нашли большую посудину, похожую на цинковое ведро, налили туда 70-градусного свекольного («бурячного», как его называли поляки) спирта, добытого в Лодзи на заводе, где его производили. Поместили на дно все ордена и медали (я тогда получил второй орден Красной звезды).

Но прежде чем приступить к обмыву, Иван Чуев втихаря притащил откуда-то со второго этажа то, что он нашел в комнатах на втором этаже, и решил показать Долину. Это были цилиндры, смокинги, манишки и еще какие-то причиндалы.

— Сколько их там? — спросил Николай.

— Навалом! — ответил Чуев.

— Есть идея! — заговорщицки подмигнул Чуеву комвзвода. — Тащи все сюда! Чтобы наш обмыв был по-настоящему торжественным, мы поверх комбинезонов наденем смокинги, фраки и цилиндры. Будем пить как настоящие джентльмены. Все ясно?

Чуев принес кучу аристократической одежды. Все мы, согласно приказу комвзвода, нарядились во фраки, смокинги, манишки, бабочки, напялили на головы цилиндры — и окружили посудину со спиртом. Когда все уже приготовились «принять на грудь» первую кружку, Николай попросил меня произнести торжественный тост на английском, чтобы это соответствовало нашему одеянию и богатой обстановке. Я нечто пафосное и красивое произнес по-английски. Все слушали внимательно, хотя ничего не понимали.

— Перевожу дословно речь, — сказал торжественно комвзвода, — которую только что произнес выдающийся представитель дружественного нам американского народа: «Так выпьем за Родину, выпьем за Сталина, выпьем за Рузвельта, выпьем и снова нальем!»

Вообще-то я ничего подобного не говорил, но возражать не стал. Тосту в переводе Николая Долина все поаплодировали и выпили по первой. Закусывали трофейными немецкими консервами «Молодые поросята» с галетами, потом задымили гаванскими сигарами «Ромео и Джульетта». После второй или третьей кружки Николай вдруг спросил меня:

— Ты можешь мне по-честному сказать, что ты в речи своей нам выдал?

На что я ему честно признался, что произнес слова шуточной песни, звучавшей в начале 30-х в Нью-Йорке. И перевел слово в слово:

— Пятнадцать веселых бродяг, мы — пятнадцать веселых бродяг; никогда не работаем, никогда не трудимся и веселимся, как только можем!

— И все?

— И все!

— А как же Сталин и Рузвельт?

— Так это же ты придумал, а не я…

В этот момент в зал вбежал наш часовой-десантник и заорал:

— Полундра! Немцы! Рядом!

Все, в чем были, оставив ордена и медали на дне ведра со спиртом, кинулись, с револьверами в руках, к танкам. Мехводам, стрелкам-радистам, командирам орудий и заряжающим пришлось цилиндры снять: в танке они не помещались. А три командира танков и автоматчики, запрыгнув на броню, остались в цилиндрах и смокингах с бабочками. Завели моторы, выехали на дорогу, проехали несколько километров. Фрицев не было, возможно, разбежались. А может, часовому просто стало обидно, что мы гуляем вовсю, а он на посту…

Возвращаясь на рассвете к «замку» за орденами и медалями, мы встретили на дороге нескольких с виду семидесятилетних стариков немцев на костылях. Они попросили у нас закурить и лишь после этого спросили, кто мы такие. Я им на полунемецком и полуанглийском (чтоб похоже было) ответил, что мы американцы. Они изумленно спросили:

— Как же вы оказались на Восточном фронте?

На что я им, указывая на небо, ответил:

— Parachute jump! (Прыжки с парашютом.) Verstehst du mich? (Поняли меня?)

— Ein Tank ist auch von dort? (А танки тоже оттуда?) — спросили они, указывая на небо.

— Yes, yes! — ответил я.

И мы уехали за орденами и медалями. В замке по поводу этого события мы от души посмеялись. Чего только не бывало на фронте! Не только драмы и трагедии, но и комедии!

…Вскоре после этого случая нашего отважного и отчаянного комвзвода Николая Долина не стало. Он пошел в танковую атаку первым. И, как всегда, наполовину высунувшись из своего люка. Снайперская пуля пробила в самом центре орден Боевого Красного Знамени. Борис заметил, что снайпер стрелял из островерхой немецкой кирхи. Борис снес полкирхи вместе со снайпером — одним бронебойным снарядом.

Но я не могу закончить рассказ об этом замечательном человеке, высоко чтившем человеческое достоинство и честь офицера, не поведав читателю эпизод, имевший место буквально за несколько дней до гибели комвзвода. Признаться, я вначале сомневался, нужно ли рассказывать об этом, не бросит ли история «необычной дуэли» тень на память моего боевого товарища. И все же решил рассказать.

…Был холодный мартовский вечер. Тридцатьчетверка Николая Долина, шедшая первой в небольшой танковой колонне, неожиданно заглохла на мосту через канал и перекрыла движение остальным машинам. В это время к хвосту колонны подъехал на «Виллисе» никому не известный подполковник, сидевший за рулем. И стал на чем свет стоит материть танкистов. Они отмалчивались из-за уважения к званию и возрасту подполковника. Тогда тот решил проехать через кювет, в объезд танков, поближе к мосту.

Механику-водителю командирского танка никак не удавалось завести двигатель. Тогда Николай Долин решил, что надо стащить тридцатьчетверку на буксире. Он договорился с экипажем другого танка о помощи, потом вернулся на мост к своей тридцатьчетверке и поднялся на броню. В это время к мосту подъехал на «Виллисе» тот самый подполковник и грубо спросил у Николая:

— Это твой танк, раззява?

— Мой, — ответил, вскипая, но сдерживаясь, Николай.

— Что же ты, мать твою перемать, собрал такую колонну, танкист х…в, в рот тебя… такой-сякой? — ругался подполковник.

Сказать такое боевому командиру танкового взвода разведки, прошедшему сражения под Курском, Минском, на севере от Варшавы! Терпеть такое Долин не собирался и рявкнул в ответ:

— Слушай ты, жопа-подполковник, а не пошел бы ты… знаешь куда?!

Подполковник выхватил из кобуры ТТ и выстрелил в Николая. У того появилось обширное кровавое пятно у левого плеча. Долин, пережимая кровь в раненом месте, молча залез в танк через командирский люк, закрыл его над собой, медленно развернул башню — и шарахнул осколочным по «Виллису» с подполковником. Я не видел и не слышал пистолетного выстрела. А вот пушечный — слышал. И, едва рассеялся дым, увидел в том месте, где была машина хама подполковника, исковерканные руль, колеса и заднее сиденье «Виллиса». Подполковник же разлетелся на множество кусков.

…Когда нашего комвзвода не стало, перевязывавший ему простреленную руку механик-водитель поведал нам, что произнес Николай после «дуэли» — никогда прежде такое он от него не слышал: «Умер Максим, ну и х… с ним. Положили его в гроб. Ну и мать его ё…».

От трибунала Николая Долина спасла его гибель в бою.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.