В Москве решают объясниться „начистоту"

В Москве решают объясниться „начистоту"

Выявившиеся расхождения взглядов с новым президентом США, его отход от наших договоренностей с Фордом вызывали растущую настороженность и озабоченность в советском руководстве.

В конце февраля Громыко, Устинов и Андропов совместно обратились в Политбюро со специальной запиской. В ней, в частности, давалась оценка последним письмам и публичным заявлениям Картера, которые, по мнению авторов записки, были явно направлены на то, чтобы „попытаться навязать нам свой подход к основным вопросам советско-американских отношений еще до того, как мы приступим к переговорам по существу проблем, намеченных к обсуждению, в частности в связи с предстоящим приездом в Москву госсекретаря Вэнса. Все это, по нашему мнению, делает необходимым сразу дать твердо понять новому президенту, что попытки давления на нас, получения каких-либо преимуществ за наш счет неприемлемы и ничего не дадут".

Что касается рассуждений Картера насчет „резкого сокращения" ракетно-ядерных вооружений, говорилось далее в записке, то этот вопрос в значительной степени используется им „в целях политической демагогии и пропагандистского нажима на нас". Предлагалось также „решительно отвергнуть попытки Картера вмешиваться в наши внутренние дела под фальшивым предлогом защиты „прав человека".

Короче, речь шла о проведении более твердого курса в отношении новой администрации уже в начале ее деятельности. Такого давно не было в наших отношениях с США, так как обычно бывал период выжидания.

После подробного обсуждения в Политбюро отношений с новым президентом было решено послать Картеру еще одно личное письмо Брежнева (25 февраля), которое я и вручил Вэнсу. Оно характерно для настроений, господствовавших в тот момент в Кремле.

Письмо это (как и послание Картера Брежневу от 15 февраля) во многом предопределило развитие дальнейших отношений с новой администрацией США, особенно в вопросах по ОСВ.

„…Содержащиеся в Вашем письме высказывания общего порядка в пользу мира и свертывания гонки вооружений, конечно, же созвучны нашим собственным стремлениям… — писал Брежнев. — Однако продвижение вперед к высоким целям никак не ускорится, а, наоборот, затруднится, если будем подменять взвешенный, реалистический подход к определению дальнейших конкретных шагов выдвижением заведомо неприемлемых предложений… Как я уже писал Вам, мы твердо исходим из того, что в первую очередь необходимо завершить выработку нового соглашения по ОСВ на той основе, что была согласована во Владивостоке. В этом соглашении все взаимосвязано — из него нельзя изъять какой-то важный элемент, не разрушив всю основу.

…Теперь нам предлагают вынести за рамки соглашения вообще весь вопрос о крылатых ракетах. Как мы должны понимать этот возврат к давно пройденному этапу. А какая, собственно, людям разница, от какой ракеты они погибнут — от крылатой или бескрылой?

— Нельзя искусственно сохранять вопрос о советском среднем бомбардировщике „Бэкфайер".

Как выглядит идея резкого сокращения ракетно-ядерных сил СССР и США? В нашем письме она выдвигается в отрыве от всех других аспектов существующей ситуации. Между тем очевидно, что в этом случае неизмеримо выросло бы значение — причем к односторонней выгоде США — таких факторов, как разница в географическом положении сторон, наличие американских ядерных средств передового базирования и авианосцев вблизи территории СССР, наличие ядерных средств у союзников США по НАТО и другие обстоятельства, которые нельзя сбрасывать со счетов.

…Такая же однобокость просматривается в предложениях относительно запрещения всех мобильных ракет (т. е. и средней дальности, которые есть у нас).

Вам, конечно, виднее, почему все эти вопросы поставлены в столь неконструктивном плане. Надеемся, что мы сможем увидеть взвешенный подход, когда в Москву приедет госсекретарь Вэнс.

Не углубляясь сейчас в детали, скажу, что Ваше письмо отнюдь не указывает на какие-то изменения и в подходе США к таким вопросам, как урегулирование на Ближнем Востоке или исправление положения в области торгово-экономических отношений между нашими странами.

…И последнее. В письме вновь поднимается т. н. вопрос „о правах человека". Наша квалификация существа этого вопроса и поведения американской администрации в этой связи была только что сообщена через нашего посла. Это наша принципиальная позиция… И вообще как мы должны расценить такое положение, когда президент США направляет послания Генеральному секретарю ЦК КПСС и в то же время вступает в переписку с отщепенцем, который объявил себя врагом Советского государства и выступает против нормальных, хороших отношений между СССР и США? Мы не хотели бы, чтобы испытывалось наше терпение в ведении любых дел международной политики, в том числе и в вопросах советско-американских отношений. Так вести дела с СССР нельзя.

Таковы мысли, г-н президент, которые возникли у меня и моих коллег в связи с Вашим письмом. Я не подбирал округлых формулировок, хотя, быть может, они и были бы приятнее. Речь идет о вещах слишком серьезных, чтобы оставлять место для каких-то двусмысленностей или недоговоренности. Мое письмо продиктовано искренней заботой о сегодняшнем и завтрашнем дне наших отношений, и именно эту главную мысль я хочу со всей прямотой и доверительностью довести до Вас".

Вэнс дважды перечитал это письмо, а затем после некоторого раздумья сказал: „Лично я приветствую такой прямой, без обиняков язык Генерального секретаря. Наш президент все еще слишком легко подходит к некоторым международным проблемам. Я, например, несколько раз ему говорил, ссылаясь и на разговор с Вами, и на всю историю предыдущих переговоров, что советское правительство придает очень большое значение решению вопроса о крылатых ракетах. Он этому не внемлет и стремится побыстрее закончить соглашение без длительных переговоров по оставшимся спорным вопросам, думая, что эти вопросы можно отложить „на потом". Я ему говорю, что это не так, но…" (Вэнс развел руками в знак того, что он пока не может убедить президента).

„Надеюсь, что откровенное письмо Брежнева, — продолжал госсекретарь, — заставит президента несколько по-иному взглянуть на вещи. Я, конечно, не во всем согласен с тем, что изложено в письме, но надеюсь, что именно такое письмо нужно сейчас президенту".

Вэнс далее выразил сожаление, что события повернулись таким образом и что, несмотря на его личное желание („а такое желание в принципе есть, я знаю, и у президента") развивать хорошие отношения с СССР, все сейчас сконцентрировалось — во всяком случае в глазах общественности — на публичных разногласиях „по правам человека", без какого-либо позитива.

В целом Вэнс воспринял текст письма Брежнева, я бы сказал, даже с некоторым удовлетворением. Видимо, оно как — то подкрепляло его собственную позицию в дискуссии, которая активно шла в высших кругах администрации о будущем развитии советско-американских отношений.

Однако в вопросах по ОСВ Картер продолжал считать, что перенос двух спорных вопросов (крылатых ракет и „Бэкфайера") „лишь содействовал бы более скорому соглашению со всеми его позитивными политическими последствиями". Он настойчиво призывал Брежнева определиться в вопросе о „значительном сокращении уровней стратегических сил, которого мы могли бы достичь через 4–5 лет", а не настаивать только на небольших шагах „в направлении неопределенного будущего". Короче, Картер продолжал упорно навязывать Брежневу обсуждение своих идей вместо того, чтобы завершить владивостокские договоренности. Брежнев же настаивал на необходимости сохранения в переговорах вопроса о крылатых ракетах и одновременно решительно отвергал „попытки поднимать вопросы, выходящие за рамки межгосударственных отношений", т. е. права человека (письмо от 16 марта). Переписка по этому вопросу начинала заходить в тупик.

По словам сенатора Кеннеди, к этому времени в конгрессе резко изменились настроения в вопросах разоружения. Законодатели ратовали за увеличение военных расходов и наращивание вооружений. Полностью прекратились голоса в пользу сокращения или вывода американских войск из Западной Европы.

Кеннеди объяснил мне, что эти настроения в конгрессе объясняются поворотом общественного мнения США. В числе причин такого поворота сенатор назвал, в частности, небывалую по своему размаху пропагандистскую кампанию, развернутую Пентагоном и военно-промышленным комплексом и усилением антисоветских настроений в конгрессе, вызванным кампанией в защиту прав человека в СССР. („Вы даже не представляете, что сейчас происходит в конгрессе!")

Данный текст является ознакомительным фрагментом.