Активизация диалога между Никсоном и советским правительством

Активизация диалога между Никсоном и советским правительством

В середине марта я информировал Киссинджера, что скоро вылетаю в Москву на съезд партии, делегатом которого я был избран. Через некоторое время он сообщил, что в связи с моим отъездом президент Никсон хотел бы передать советскому руководству ряд своих соображений.

По мнению Никсона, по таким вопросам, как ограничение стратегических вооружений, советская сторона не проявляет заметной активности. У президента также создалось впечатление относительно какой-то „тени неопределенности" и в том, что касается встречи в верхах, о которой была достигнута договоренность в начале этого года. Президент продолжает считать ее полезной. Он думает, что если все заинтересованные стороны приложат усилия, то можно было бы достичь соглашения по Западному Берлину примерно к июлю. Мог бы быть подготовлен примерно к тому же сроку и текст соглашения об ограничении систем ПРО, если переговоры по нему будут вестись в том же темпе, какой фактически предлагается советской стороной по Западному Берлину. В этих условиях на встрече можно было бы подписать соглашение по ПРО. Одновременно после завершения переговоров по Западному Берлину можно было бы договориться и о проведении общеевропейского совещания. Такое совещание могло бы тогда быть созвано в 1972 году. На встрече были бы также обсуждены положение на Ближнем Востоке и некоторые другие вопросы. Таковы соображения президента, сказал Киссинджер. Надеемся, что в Москве к ним отнесутся со всем вниманием.

Надо признать, что это было важное сообщение, хотя и не облеченное в официальную форму. Никсон четко давал понять, что он готов к советско-американской встрече на высшем уровне уже в текущем году. Больше того, он обрисовал достаточно впечатляющую повестку дня, которая, по существу, включала многие вопросы, выдвигавшиеся нами.

Из это сообщения позднее стало ясно, что Никсон был в этот момент готов к встрече с советским руководством еще до поездки в Китай (хотя он прямо это не говорил) и до соответствующих договоренностей с китайскими руководителями, хотя некоторые американские историки утверждают обратное.

Несомненно, это сообщение ставило также целью повлиять на советское руководство накануне съезда партии, на котором должны были рассматриваться и вопросы отношений с Америкой. Скажу, что оно произвело достаточно благоприятное впечатление в Кремле, подкрепив стремление Брежнева улучшить отношения с США. Однако оно оказалось недостаточным, чтобы подтолкнуть руководителей Кремля к встрече на высшем уровне уже в этом году (она, как известно, состоялась лишь в 1972 году.) Москва явно хотела выторговать побольше, прежде чем дать согласие на такую встречу. А это лишь ускорило визит Никсона в Китай, о котором Москва в тот период и не догадывалась.

30 марта -9 апреля 1971 года состоялся XXIV съезд КПСС. Страна находилась в сложном положении.

Высшее руководство партии стало понимать, что нужно принять меры для более полного удовлетворения насущных нужд населения и сокращения технологического и экономического разрыва между Востоком и Западом. Однако оно еще не готово было пойти на какое-то решение внутренних политических проблем страны, путем хотя бы некоторой либерализации. Диссиденты рассматривались как враги режима. Инакомыслие по-прежнему преследовалось.

Однако реальная обстановка, сложившаяся в мире, и состояние экономики страны подталкивали руководство к улучшению отношений с Европой и США.

В целом съезд поддержал линию на мирное сосуществование государств и на нормализацию отношений с США. Сам Брежнев теперь чувствовал себя более свободным в том, что касалось внешней политики, и в частности в отношении встречи с Никсоном.

По окончании съезда состоялось заседание Политбюро, на котором более конкретно обсуждались отношения с США, а также привезенное мною обращение Никсона. Я высказал мнение, что условия, предлагаемые президентом для организации встречи на высшем уровне, дают неплохую базу для договоренности о встрече. Косыгин поддержал меня. Другие также стали склоняться к этому. Однако Громыко довольно неожиданно стал настойчиво утверждать, что надо использовать заинтересованность Никсона во встрече для решения главного для СССР — на данный момент — вопроса о Западном Берлине, который „передается от одной администрации США к другой". Большинство во главе с Брежневым приняло, в конце концов, аргументацию министра о том, что „встреча с Никсоном никуда не убежит", тем более в условиях продолжающейся американской интервенции в Индокитае и приближающихся президентских выборах в США.

После заседания Политбюро в беседе наедине Брежнев сказал мне, что ему приходится считаться с мнением большинства, но что я взял правильный курс на встречу в верхах и этим надо руководствоваться в дальнейшем. Встреча, скорее всего, состоится в следующем году, добавил он. Брежнев сказал далее в сугубо доверительном плане, что он очень хочет побывать в Америке и надеется, что это удастся осуществить после визита Никсона в СССР. „Так держать курс!" — шутливо скомандовал он мне.

После возвращения в Вашингтон я встретился (23 апреля) с Киссинджером в Белом доме. Рассказал ему о работе XXIV съезда КПСС, в основном применительно к советско-американским отношениям. Президент, сказал Киссинджер, приветствует ту часть доклада Брежнева, где говорится о конструктивном подходе к отношениям между нашими странами.

Сообщил о готовности Советского правительства произвести обмен письмами с президентом по вопросам, связанным в первую очередь с ограничением системы ПРО. Киссинджер расценил это как серьезный шаг к взаимоприемлемой договоренности.

Затем я перешел к вопросу о встрече на высшем уровне. В соответствии с поручением сказал ему, что позитивная в принципе точка зрения Советского правительства была уже ранее сообщена президенту Никсону. Затем, как бы „от своего имени" (таковы были данные мне инструкции Политбюро), я высказал большие сомнения в возможности реализации идеи встречи в верхах, если к тому времени не будет достигнуто соглашение по Западному Берлину.

Эта часть моего сообщения явно оказалась неожиданной для Киссинджера. Он воспринял мои слова очень нервно. Запальчиво заявил, что не может принять ультимативной увязки, которая сейчас устанавливается между достижением соглашения по Западному Берлину и встречей в верхах, и что президенту тогда ничего не остается, как отказаться от встречи.

Ответил, что мне непонятна его горячность. Тут нет никаких ультиматумов. Общественность многих стран, да и наших, продолжал я, просто не воспримет советско-американскую встречу, если при этом сохранится напряженность вокруг Западного Берлина. В душе мне, конечно, было понятно недовольство Киссинджера, но не мог же я рассказать ему, что произошло на заседании Политбюро.

После такого нашего ответа неудивительно, что Никсон — как потом выяснилось — поставил свой политический компас на поездку в первую очередь в Китай, а не в СССР.

Через четыре дня я встретился с Киссинджером по его просьбе. По поручению президента, он остановился на трех вопросах: о встрече в верхах, о переговорах по Западному Берлину и по стратегическим вооружениям.

Президент давно отметил неопределенность позиции и колебания советского руководства в вопросе о встрече в верхах, сказал он. Видимо, в Москве есть свои соображения на этот счет, которые президент не может не учитывать. В этой связи президент не считает себя вправе поднимать больше вопрос перед советским руководством о конкретной дате встречи в верхах. Он не может также согласиться с увязкой этого вопроса с предварительным решением другого вопроса (намек на Западный Берлин), хотя и готов продолжать обсуждение, независимо от этого, любых международных проблем. Президент оставляет поэтому вопрос о встрече вообще пока открытым на неопределенное время и не будет больше его поднимать. Он вместе с тем будет готов вернуться к его обсуждению, когда, по мнению Москвы, сложатся условия для такой встречи.

Что касается Западного Берлина, сказал Киссинджер, то события, к сожалению, показали, что решение этого вопроса продвигается медленнее, чем они надеялись. Президент готов, однако, продолжать поиск соглашения. Киссинджер, по его словам, говорил на эту тему с советником канцлера ФРГ Баром, который настроен позитивно (последний действительно немало сделал для улучшения отношений ФРГ с СССР).

Спустя несколько дней Киссинджер, немного остыв, счел все же нужным, с ведома Никсона, опровергнуть появившиеся в американской прессе спекуляции о том, что в подходе к вопросу об улучшении отношений с Пекином администрация США руководствуется антисоветскими соображениями. В целом чувствовалось, что Белый дом хочет как-то сбалансировать возможное влияние последующего флирта между Вашингтоном и Пекином на советско-американские отношения.

В один из вечеров в начале мая у меня была интересная беседа с влиятельным сенатором Саймингтоном. Он устроил ужин „на троих": был еще его друг, сенатор Фулбрайт, председатель сенатского комитета по иностранным делам. Они выразили желание откровенно поговорить со мной о советско-американских отношениях.

По мнению сенаторов, позиция СССР по ряду вопросов достаточно конструктивная и отражает стремление найти взаимные компромиссы. Однако в Москве недостаточно учитывают американскую специфику, когда средства массовой информации, используя закулисные каналы администрации „по умышленной утечке информации", дают направленную, одностороннюю информацию, искажающую истинное положение дел, в том числе и на советско-американских переговорах по разным вопросам.

Таким образом, администрация становилась монопольным обладателем информации в том, что касается отношений с СССР. Москва явно отставала в оперативности и гибкости форм при продвижении в общественное мнение своей позиции, а порой просто упорно отмалчивалась, когда речь шла о конкретных советско-американских переговорах (сенаторы тут были, бесспорно, правы, т. к. Громыко был просто одержим секретностью, и не только представители прессы, но порой и многие советские дипломаты ничего толком не знали о наших позициях, тем более о динамике их развития). Все это ставило и ставит оппозицию в сенате США, подчеркнули мои собеседники, в весьма трудное положение, поскольку мы не имеем конкретных убедительных аргументов против зигзагов Белого дома в переговорах с Москвой.

Короче, они призывали нас продумать вопрос о лучшем пропагандистском обеспечении советской позиции по важнейшим внешнеполитическим проблемам с учетом чисто американской специфики.

Надо сказать, что этот вопрос я ставил перед Москвой неоднократно. Несколько раз он обсуждался на уровне правительства. Принимались решения, но ничего не менялось — громоздкая советская пропагандистская машина, требовавшая согласования на многих уровнях и инстанциях, не поспевала за ходом событий.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.