Глава 23 В трудах и праздности май – сентябрь 1888 года

Глава 23

В трудах и праздности

май – сентябрь 1888 года

Линтваревы были непохожи на Киселевых. В то время как Киселевы с их вольными нравами и высокомерием жили аристократами, Линтваревы, дворяне с твердыми устоями, были трудолюбивыми землевладельцами и готовыми жертвовать собой либералами. Единственным, что сближало эти две семьи, было отсутствие денег.

Главой семьи Линтваревых была мать, Александра Васильевна. У нее было три дочери и два сына. Наибольшее впечатление на Чехова произвела старшая дочь, Зинаида. О ней он писал Суворину: «Старшая дочь, женщина-врач – гордость всей семьи и, как величают ее мужики, святая – изображает из себя воистину что-то необыкновенное. У нее опухоль в мозгу; от этого она совершенно слепа, страдает эпилепсией и постоянной головной болью. Она знает, что ожидает ее, и стоически, с поразительным хладнокровием говорит о смерти, которая близка <…> Здесь, когда я вижу на террасе слепую, которая смеется, шутит или слушает, как ей читают мои „Сумерки“, мне уже начинает казаться странным не то, что докторша умрет, а то, что мы не чувствуем собственной смерти…»

Вторая дочь, Елена, некрасивая старая дева, тоже была врачом. Младшая, Наталья, веселая певунья, обучала крестьянских детей в построенной на свой счет школе на украинском языке (тогда запрещенном). Старший брат, Павел, исключенный из университета за политическую деятельность, был женат и ожидал появления первенца. Младший сын, Георгий, пианист, «помешанный на том, что Чайковский гений» и мечтавший жить по заповедям Толстого, тоже погубил карьеру излишним либерализмом. Письма, доставляемые на Луку, включая и чеховские, перехватывались тайной полицией. Линтваревы были убеждены, что интеллигенция должна посвятить себя народу. Оживленные дискуссии, то и дело вспыхивавшие между обитателями Луки, были лишены бабкинской фривольности. Не было здесь ни пьяных пирушек, ни заигрываний с молодыми крестьянками. Дух целомудрия и поэтичность пейзажа отразятся позже в нескольких рассказах, и прежде всего в пьесе «Леший», придав им несколько утопический оттенок.

Флигель, снятый Чеховыми, оказался куда более удобным, чем его описал Миша, даже несмотря на то, что четыре линтваревских пса, гонявшие по двору свиней, то и дело забегали в столовую. Обеды для семьи готовила молодая полька; Евгения Яковлевна, узнав, что кухню надо делить с другим дачником, перестала там появляться. На рыбалке Антон подружился с рабочим местного завода, заядлым рыболовом, и вдвоем они подолгу просиживали с удочкой у мельничной запруды. Молоденькая дочь мельника, писал Антон Киселеву, «полненькая, похожа на кулич с изюмом, <…> просто хоть караул кричи от вожделения». Однако совращать крестьянок среди местных господ было не принято, и, к великому огорчению Антона, в Сумах не оказалось борделя. Не было на Луке и нужников: «Вся моя задница искусана комарами», – жаловался Антон Щеглову.

И все же никто из посетителей Луки, отмахав 600 верст и протрясясь в поезде больше суток, не пожалел о поездке. Украина манила российскую интеллигенцию, символизируя собой райские кущи на грешной земле. Антона навестили его новые поклонники – Иван Щеглов, Казимир Баранцевич и флейтист Александр Иваненко, а из почитаемых им патриархов – поэт Алексей Плещеев. Иваненко играл дуэты с Георгием Линтваревым. Местные барышни катали Плещеева на лодках и пели ему романсы, а Антон вел наблюдение за его пульсом и дыханием.

В начале июня на Луку пожаловали Ваня и Коля. Художник вел себя смирно – он снова накуролесил в Москве, сбежав от Шехтеля с деньгами и материалами. Невыполнение заказа на реставрацию церкви грозило Шехтелю штрафом в 150 рублей на день просрочки. «Право, я себя чрезвычайно жалею, – жаловался он Антону, – Николая же и жалеть-то не стоит и не к чему». Тем временем Александр, приехав в Москву, оставил малолетних сыновей на тетю Феничку. Грузинский, заглянув в московский дом Чеховых, в письме от 21 июня описывал несколько странный порядок вещей: «На крыльце Вашей квартиры увидел прелестную молодую девицу с прелестным молодым человеком на коленях (обыкновенно это бывает наоборот)»[141]. Александр наконец появился на Луке и принялся пить и буянить. В летнем саду в Сумах он влез на сцену и вмешался в выступления фокусника и гипнотизера – публика смеялась, но Антону с дамами пришлось от стыда покинуть театр. Затем Александр попросил в письме руки Елены Линтваревой, полагая, что, отчаявшись выйти замуж, она согласится на вдовца-алкоголика с двумя отстающими в развитии детьми. Антон это письмо разорвал. Александр рассердился и в два часа ночи ушел из Луки на станцию. В Москве он набросился на тетю Феничку, обвиняя ее в том, что она отравила детей, а потом уехал с ними в Петербург. Пока его не было, квартиру обобрала до нитки уволенная прислуга. Александр впал в запой. Пройдет какое-то время, и мальчиков вызволят из Петербурга и снова отправят в Москву к тете Феничке.

Коля с Плещеевым покинули Луку через два дня после внезапного отъезда Александра. Коля, настрадавшись в вагоне третьего класса среди возвращающихся домой дачников с пожитками, вернулся к Анне Ипатьевой-Гольден и слег. Оттуда он пытался вытрясти из Суворина деньги за будущие иллюстрации к Антоновой «Степи». Плещеев, позабыв на Луке сорочку, с комфортом добрился до Петербурга в вагоне первого класса. Освободившееся место занял приехавший из Таганрога Миша – семья дяди Митро-фана стала ему ближе, чем собственная; особенно тесно сошлись они с кузеном Георгием.

Антон стал подумывать о приобретении хутора, где он мог бы писать, лечить крестьян, а для петербургских писателей устроил бы «климатическую станцию». Зарабатывая от 500 до 1000 рублей за повесть или пьесу, Чехов уже мог рассчитывать на покупку недвижимости. Другу Линтваревых, помещику Александру Смагину, приглянулась Маша, и он предложил Антону присмотреть для него поместье по соседству со своим в Полтавской губернии. Линтваревы запрягли в старинную коляску четверку лошадей, и молодежь отправилась в гости в имение Смагина. Антон десять дней путешествовал по городкам и ярмаркам Полтавской губернии – тем самым, которые полвека назад обессмертил Николай Гоголь, – и в течение трех последующих лет продолжал подыскивать там имение, но каждый раз что-то мешало ему заключить сделку. Украина с ее «общим довольством» и «народным здоровьем» глубоко запала в душу Антона – на Луку он вернулся бодрым и жизнерадостным.

В усадьбе, не смолкая, день и ночь пели соловьи. Гости всё прибывали. Антон попросил Гаврилова отпустить Павла Егоровича на пару недель из его амбара. Гаврилов теперь гордился тем, что у него работает отец знаменитости, и многого от Павла Егоровича не требовал. Впрочем, тот не отказывал себе в удовольствии принять участие в подсчете миллионных гавриловских прибылей. На Луку Павел Егорович прибыл 26 июня и вместе с Павлом Линтваревым отпраздновал день своего ангела – это событие позже отразится в чеховском рассказе «Именины». Из почитателей Антона приехал лишь Баранцевич – «страстный раколов». Уезжая, он оставил на Луке калоши и штаны, а вернувшись домой, откровенно признался Антону в письме: «Не проходит дня, в котором бы я не думал о самоубийстве (за исключением кратковременного пребывания моего у Вас)».

Антон скучал по Суворину, и подобные чувства с ним разделял Щеглов. Посылая Антону на прочтение свою комедию «Театральный воробей», он писал: «У меня изредка бывает Суворин-шмерцен[142]: с ним так славно иногда беседовать – это сама чуткость». Наконец, 13 июля, потратив три дня на дорогу по воде и по суше, Чехов дорогим гостем появился на пороге суворинской дачи в Феодосии. Девять долгих дней они занимались лишь тем, что плавали в море, загорали, гуляли и разговаривали. Антон не писал ни писем, ни прозы – настолько поглотило его общение с Сувориным. Тогда же они набросали план пьесы, которая позже станет «Лешим». Анна Ивановна Суворина не сводила с Чехова глаз: «Мы, бывало, по целым дням лежали на раскаленном солнцем песке или лунными вечерами смотрели па бесконечную морскую даль… Муж и Антон Павлович, будучи вместе, всегда говорили или рассказывали друг другу, никогда не молчали и не скучали вместе <…> Познакомили с Айвазовским <…> за большим белым столом была одна хозяйка – красавица, вторая жена Айвазовского, родом армянка. Она была в белом пеньюаре с распущенными длинными черными, не совсем просохнувшими после купанья волосами; залитая лунным светом, она разбирала и отбирала в корзины только что срезанные на столе розы <…> Антон Павлович уверял: „волшебная сказка“…»

В то лето Чехов ничего не написал, хотя подумывал о романе. Суворин выказывал царскую щедрость, предлагая Антону рыбацкие лодки, деньги для покупки имения, дочь-невесту, партнерство в издательском деле, соавторство в новой пьесе; он делился с ним житейской мудростью и государственными секретами. От предложения жениться на одиннадцатилетней Насте Чехову удалось отделаться шуткой, а вот деньги он принял – сумма была достаточно велика, чтобы не обидеть Суворина, и вместе с тем достаточно мала, чтобы самому не попасть в неловкое положение.

До всего остального Антону не было дела. В Москве Ваня подыскал квартиру для себя и Павла Егоровича. В чеховском доме был разгром, о чем Ваня сообщал матери: «На вашей квартире очень много пыли и хламу господ знакомых, а чего действительно очень много, это кошек, с которыми тетенька от нечего делать разговаривает и кормит их булочкой с молочком бедненьких, все кошечки имеют имена, так, самую маленькую зовут Картузиком. Куда их тетка денет до Вашего приезда!»

Двадцать третьего июля в четыре часа утра Антон вместе с Алексеем Сувориным-младшим отправились пароходом на Кавказ. Находясь на палубе во время качки, Антон потерял равновесие и, чтобы не упасть, ухватился за телеграф-машину, а потом не смог вернуть ее в прежнее положение. В результате пароход «Дир» сошел с курса и только чудом не столкнулся с другим судном[143]. Антон с Дофином намеревались через Грузию добраться до Каспийского моря, а затем через Бухару попасть в Персию. Однако семью Сувориных постигло новое несчастье. Алексей получил телеграмму о том, что заболел его брат Валериан. Он появился в Звенигороде уже больным (если бы Антон принял приглашение Киселева провести лето в Бабкине, он в это время мог бы работать в тамошней лечебнице). Коллега Антона, доктор Архангельский, нашел у Валериана дифтерит и назначил трахеотомию. Телеграмма, отправленная московскому хирургу, до адресата не дошла. Валериан умер 2 августа 1888 года.

Дофин с Антоном немедленно отправились назад, в Крым. Алексей поспешил к отцу, а Чехов, избегая встречи с безутешным Сувориным, вернулся в имение Линтваревых. Двенадцатого августа Дофин писал Антону: «Отца я нашел совершенно разбитым и усталым точно после припадка нервной болезни. <…> Теперь отцу все кажется невозможным, ненужным и бесцельным хоть сколько-нибудь развлечь внимание <…> Отец старается следовать предписаниям благоразумия, старается жить „по-обыкновенному“, занимается отчетами магазинов, ходит на постройку <…> Вас сюда ожидали, я оправдал Вас как мог».

Просьбы проявить сочувствие раздавались не только из Крыма, но и из Москвы. Тетя Феничка 11 августа писала сестре: «Так горюю за детьми, что Анны Ивановны нет, и ночью проснусь, все об них думаю <…> я не могу выносить этого, Коля <…> так за матерью тоскует, говорить-то не умеет, а рассказывал мне все ручками, показывал, как маму одели хорошо и положили и потом в ямку зарыли, так все ручками указывает и просто что не было у меня такого горя, никогда так, так что и никак не могу успокоить себя. Анна-то Ивановна голубушка, но я в полной уверенности была, все говорила, чтоб родные возьмут домой, не дадут им так жить. Молюсь, чтоб Отец Небесный умилостивил Антошу <…> Шура[144], бедный, очень плакал за матерью, упал без чувств, и дочь очень плакала».

Но Антона уже не хватало на всех, кто претендовал на его сочувствие, на его гостеприимство и на его доходы. Своих племянников, к которым он относился так же прохладно, как и Павел Егорович, он оставил на пьяницу отца, а Суворина – на жену и оставшихся в живых сыновей.

После публикации повести «Степь» Антон ничем не подкрепил писательскую репутацию – по его признанию, ему самому было стыдно за рассказ «Огни», напечатанный в «Северном вестнике» (из сборника рассказов он его исключил). Написанный под впечатлением от поездки в Таганрог, рассказ повествует о выбившемся в люди провинциале, который возвращается в места своего детства. Местные барышни, насильно выданные замуж, тоскуют по своим возлюбленным, отправившимся на поиски счастья в большие города. Герой рассказа соблазняет когда-то им любимую девушку. Однако больше всего в то время Антона занимали мысли о романе – который так и не будет написан. По его обмолвкам, сохранившимся в воспоминаниях знавших его людей и в письмах, мы можем предположить, что в основу сюжета должна была лечь жизнь семьи Линтваревых. Возможно, именно эти идеи воплотились в «Лешем» и рассказах, написанных осенью, когда к Антону вернулось вдохновение. Возможно, от своего замысла Антон отказался, утомившись от слишком тесного общения с собратьями по перу и от сопереживания родным и близким.

Второго сентября семейство Чеховых вернулось в свой дом-комод на Садово-Кудринской, отпустив восвояси тетю Феничку со всеми ее приблудными кошками и собаками.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.