ИГНАТ НЕКРАСОВ И ДРУГИЕ БУЛАВИНЦЫ

ИГНАТ НЕКРАСОВ И ДРУГИЕ БУЛАВИНЦЫ

В начале августа самыми горячими точками восстания стали два района: Паншина, Голубого и Есаулова-городков на Дону, что западнее и юго-западнее Царицына; среднего и нижнего течения Северского Донца. Им и уделял главное внимание Долгорукий. Одновременно продолжалось наступление карателей по всей периферии восстания.

Долгорукий вышел из Черкасска к Есаулову и Паншину 8 августа. В тот же день Зерщиков получил письмо (отписку) от Некрасова и «от собранного войска»:

— Государем атаманом молотцом войсковому атаману Илье Григорьевичю и всему великому Войску Донскому ис Паншина от собранного войска атаманов молотцов донских городков, и хоперских, и бузулуцких, и медведицких, и с новых мест из горотков челом бьем и ведомо чиним вам, государи атаманы молотцы.

Начало отписки внешне традиционно, уважительно но отношению к новому войсковому атаману. Но здесь же Некрасов и повстанцы без обиняков заявляют, что они пишут в Черкасск от «собранного войска», как представители донских, хоперских и прочих городков, в том числе и «новых», то есть выражают мнение основной массы казачества. Дальше тон отписки становится еще более жестким:

— Прислано к нам по Дону и по городкам ваша войсковая грамота, а в ней писано: убили-де мы Войском, всею рекою Кондратья Булавина; а таво не написано: за какую вину и с войскового ли суда? И то знатно, что не Войским и не с войскового договору. Да вы же Войским бутто учинили и посожали многих атаманов-молодцов, стариков из верховых городков, при нем (Булавине. — В. Б.) бывших, которые молодцы покинуты ради совету и думы, по человеку со станицы, знатных людей; и, собрав их, посажали на цеп и, поковав, посажали по погребам; и тисните неведамо за какие дела.

Некрасов и его помощники прямо говорят о незаконности с точки зрения донского войскового права убийства Булавина и ареста его сподвижников — «не Войском», без войскового суда и приговора (договора). Упоминают они и требование новых властей Черкасска о выдаче им Ивана Павлова, но не отвечают на него, очевидно, не считая это нужным. Наоборот, сами выдвигают требование к Зерщикову и старшинам:

— И мы, собранное войско и верховые многих городков, извесно чиним, чтобы вам Войским, Илья Григорьевич, учинить отповедь: за какую вину вы убили Булавина и его стариков? Вы же сами излюбили и выбрали ево атаманом и тех стариков вы придумали покинуть при Войску. А ныне вы же их посажали по цепям и по погребам.

Более того, некрасовцы угрожают старшинам-изменникам приходом в Черкасск для «подлинного розыска»:

— И если вы не изволите отповеди учинить о Булавине, — за какую ево вину, и тех стариков бы вам освободить и отпустить. И они не отпущены будут, и буди по воли вашей. И мы всеми реками и собранным войском будем немедленно, совокупяся, к вам в Черкаской ради оговорки и подлинного розыску, и за что вы бес съезду реки так учинили; и знатно, что учинилось не от всего Войска. И у нас по рекам и по городкам на том положили, что итить к Черкаскому.

В конце отписки ее составители намекают на возможность компромисса, при соблюдении Зерщиковым и прочими определенных условий:

— А буде вы, атаманы молодцы, Войским Донским верховых наших молодцов и стариков освободите в домы свои и теснение им не будите чинить, и мы изо всех станиц малыми людьми ради совету, и оговору, и поклону.

Однако угрозы и требования повстанцев Некрасова на черкасские власти и стоявших за их спиной Долгорукого и прочих карателей впечатления не произвели. Полки царских командиров и старшин-предателей двигаются против повстанцев.

Долгорукий по-прежнему не верил Зерщикову и его помощникам. Но проявлял сдержанность, исходя из местной обстановки. Несмотря на то, что один из царских посланцев, Полибин, ему «сказывал словом от Вашего величества, чтоб мне с ними (казаками. — В. Б.) жестоко поступать», Долгорукий не мог этого сделать:

— И я для того не так жестоко поступаю, что невозможно. И так х каторому городку приду, бегут в леса, а иные к Некрасову. А ежели б я поступил жестоко к первым городкам, все б к вору ушли в соединение.

По той же причине князь не мог осуществить приказ царя — арестовать Зерщикова и взять его с собой в поход:

— Указ сей получил я, отошед от Черкаского, не в ближних урочищах, прошед Кочетовскую станицу (южнее впадения Северского Донца в Дон. — В. Б.). И взять ево (Зерщикова. — В. Б.) нагла за караул по нынешнему их состоянию немочно, чтобы больше от них не умножилось воровства. И бес сей причины вор Некрасов возмущает по Дону и по всем рекам, бутто их всех и городки жгут (каратели Долгорукого. — В. Б.) по Дону. Как я прошел, те не верят вору; а кои перед нами, и из многих к нему, вору, бегут многие з женами и з детьми.

Исходя из этого, Долгорукий написал Зерщикову, чтобы он приехал к нему — показать «службу и радение» царю. Тогда, мол, убеждает он Петра, можно и взять его под караул:

— И я чаю, что он будет. А как будет, и я ево, не озлобя, возьму с собою и дам ему такую причину, что он не признает (о замысле арестовать его. — В. Б.). И, прошед по Дону, возьму ево с собою.

Главное для командующего — поход против Некрасова, преемника Булавина:

— Вор Некрасов, сказывают, в большом собрании, бутто с ним больши 15 000. И тому я не верю. Однака ж прислана была застава на усть Донца, атаман, а с ним с 500 конных. И сказывали они казакам Кочетовской станицы, что он будет сам вскоре плавною и конною. И конечно, бутто хочет дать со мною боталию.

Сведения о количестве повстанцев у Некрасова, конечно, весьма преувеличены, что князь и отмечает. Верно говорит он и о замысле Некрасова идти вниз по Дону для «баталии» с Долгоруким, соединившись перед тем с Голым в устье Донца. Впрочем, объединение повстанческих сил провести не удалось; посланную Некрасовым к устью Донца заставу в 500 человек, которая, вероятно, и должна была подготовить слияние обоих войск, каратели «сбили» с ее позиции, и повстанцы «побежали».

Голый тоже проявлял стремление соединиться с Некрасовым. Подполковник Рыкман, будучи под Валуйками, узнал, что этот атаман еще после разгрома Сумского полка взял две медные пушки, с которыми потом пошел к Некрасову в Голубые. Рыкман писал Колычеву, воронежскому воеводе, что из городков по Донцу и его левым притокам с Голым пошли казаки «по половине, а другая половина оставлена для обережения от полков, чтоб противитца до смерти их». На речке Уразовой, где недавно повстанцы разбили Сумский полк, к Рыкману привели «шпиона булавинца», который после пытки сказал:

— Прислали меня ис казачьих городков Сухарева и ис Кабанья для проведыванья: есть ли под Волуйками полки (царские полки. — В. Б.)? И с тою ведомостью быть мне в Кабанье городке.

Несколько дней спустя поймали пять повстанцев под Сватьей Лучкой в районе реки Красной, и они рассказали Рыкману о Голом, настроениях местных казаков:

— А з Донца казаки к Некрасову пошли все. Итого с ним, Голым, пошло 2000 человек.

Каратели со всех сторон наступали на повстанцев. Рыкман жег городки по Донцу, вешал повстанцев. Хованский, шедший с войском к Дону, выслал саратовцев и калмыков к «воровскому казачьему Перекопскому городку», севернее Паншина, и они его взяли, «людей порубили и многих в полон побрали, также лошадей и скота побрали многое же число. И тот Перекопский городок разорили и выжгли весь до основания». Трех пленных перекопских казаков прислали к Хованскому. Один из них, Дмитрий Григорьев, «в роспросе» сказал воеводе:

— Слышал я от казаков, которые ходили под Царицын: атаман Игнат Некрасов и другие казаки взяли тот город и, взяв его, покиня, бежали. И те казаки, также и другие, гулящие люди и царицынцы, которые не были в осадном городке (крепости, цитадели. — В. Б.), пристали к их же воровству и пришли на Дон, и ныне в Паншине. А атаманом над ними Игнашка же Некрасов да другой Ивашка Павлов.

— Какие у тех атаманов замыслы?

— В нынешний пост было в верховые казачьи городки от Игнашки Некрасова и к нам в Перекопский городок письмо. А в том письме написано, чтоб атаманы и казаки шли к ним в Паншин к сроку. — Казак, помолчав, добавил: — А хочет итить з Дону; а куды подлинно, о том не ведает. 

— Казаки идут к нему?

— Одни идут, другие не хотят.

— Кто не хочет?

— Лутчие люди. Многие из них съезжались из верховых станиц к Игнату Некрасову на Дон и от такова ево намерения унимали. И он их не послушал.

— А потом что лучшие люди сделали?

— Возвратились в свои городки. И после того учинили во все станицы ведомость, чтоб съезжались изо всех верховых станиц лутчие люди по десять человек в Усть-Хоперский городок. А слышно было, что хотят в деле, куды он, Игнат, хочет итить, отказать. И от нас ис Перекопского городка поехали в тот Усть-Хоперской городок десять человек.

— Что в иных казачьих городках чинитца?

— Того я не знаю.

Хованский убедился в отсутствии единства среди казаков в верховых городках — многие «лучшие люди», природные казаки не хотели идти к Некрасову, продолжать восстание. Другие казаки, маломочные, голытьба, не разделяли их позиции еще со времени событий конца зимы и весны, когда большинство из них поднялись на восстание и собирались в Пристанском городке, чтобы начать движение к Черкасску. Это хорошо понимал воевода:

— А как вор Кондрашка Булавин учинил на Дону бунт, — и начаток воровству и приобщение к нему пущее учинилось верховых городков от казаков, которые городки вверх по Бузулуку, и по Хопру, и по Медведице.

И потому Хованский с войском пошел «на искоренение тех воровских казаков» к Паншину, а оттуда вверх по Медведице, Хопру и Бузулуку.

По сведениям других воевод и командиров, Некрасов имел 10-тысячное повстанческое войско, Голый — две тысячи человек. В Есаулове по прелестным письмам от Некрасова, посланным по всему Войску Донскому, собралось три тысячи человек.

Некрасов вышел из Голубых вниз по Дону к Есаулову-городку. С ним шли атаманы Иван Павлов, Сергей Беспалый, Лоскут и другие, «хотели итти в Есаулов городок в соединение к тем же ворам сухим путем и плавной».

— И дошли до Нижнего Чиру (недалеко от Есаулова, вверх до Дону. — В. Б.), — пишет далее царю Долгорукий, — и я, покинув пехоту и обоз свой, пошел одною конницею наскоро. Да ис Черкаского казаки плавною, чтоб их, воров, в соединение не допустить. И те воры сели в осаду и покорения Вашему величеству не принесли.

И здесь Долгорукий опередил повстанцев — не дал соединиться Некрасову с есауловцами. Последних возглавлял атаман Василий Тельный, при нем же были «пущие воры и завотчики» Чекунов, Кобыльский, Беляев «да самые ж воры, которые бежали ис Черкаского».

Есаулов городок лежит на острове и, по словам Долгорукого, «зело крепок, кругом вода великая; только с одну сторону сухой путь, и тот зело тесен».

Долгорукий, подошедший к нему, имел около полутора тысяч человек, конницу Шидловского («Вашему величеству известно, — каковы черкасы», — так он аттестует их царю), черкасских казаков с тысячу человек, на которых князь не очень-то надеялся:

— А по их состоянию чаять больши бы они им (восставшим. — В. Б.) в помочь, а не нам.

Каратели подошли к Есаулову 22 августа. Сразу пошли на приступ. Их встретил «жестокий бой» из пушек и ружей. Обе стороны несли потери. На следующий день есауловцы, «видя, что им в том городе не отсидеться», а Некрасов не сможет прийти к ним на помощь, сдались. Еще день спустя они принесли присягу на верность царю. Долгорукий не упустил возможности провести жестокие, устрашающие казни:

— И я пущих воров и завотчиков взял с собою 10 человек. А атамана их походного (В. Тельного. — В. Б.) да двух старцов-роскольщиков четвертовали и поставили на колье. А других переказнили и перевешали круг того городка; и поставели висилицы на плотах, и, перевешав, пустили по Дону. Всего кажнено больше 200 человек.

Одновременно Хованский подошел к Паншину. Здесь собралось до четырех тысяч повстанцевв («кроме жен и детей»). Они собрались идти вниз по Дону к Голубой станице с семьями, с обозом (полторы тысячи телег), чтобы соединиться с Некрасовым. Но тот ушел из Голубой и стал у Нижнего Чира. Впрочем, эта группа восставших далеко не ушла. Ратники Хованского в пятя верстах от Паншина ворвались в обоз. «Была баталия великая» — признавал воевода. На обоз, шедший берегом реки, налетели драгунский батальон, полк стольника Дмитриева-Мамонова, «несколько дворянских и мурзинских рот», калмыки Чеметя-тайши, Донду Омбо — внука хана Аюки и Байсулунта. Повстанцев полностью разбили, многих «покололи, а иных потопили»; их жен и детей, пожитки «побрали по себе немалое число» русские ратные люди и калмыки.

Каратели взяли на поле боя шесть знамен восставших, два значка, восемь пушек медных.

Некрасов, Павлов, Беспалый, Лоскут и другие, узнав о двух поражениях своих собратьев, понимали, что их положение безнадежно — они попали в клещи: с севера на них шел Хованский, с юга Долгорукий; оба были довольно близко. С двумя тысячами восставших, с семьями они, побросав пожитки, переправились через Дон у Нижнего Чира и пошли на Кубань. Погоня, посланная за ними, их не догнала.

Оба командующих пошли дальше усмирять казачьи городки. Долгорукий повернул на Донец, взял с собой и черкасскую судовую рать. Во главе ее поставил Зерщикова, а Соколова отпустил домой. Донские казаки, уверен командующий, ныне, после расправ у Есаулова, «в великом страхе». Не то на Донце — там «еще немалое воровство и шатость», и он, князь, идет туда, где действуют «Голой да Тишка Белогородец с товарыщи их».

Долгорукий жалуется на тяготы похода: выжженная степь, отсутствие провианта, бескормица для лошадей. Он шел от Есаулова на запад степью. В начале сентября дошел до Обливенского городка. Около него встретили его местные казаки, сказали: Голый, собравший по Донцу до трех тысяч человек, шел к Некрасову, но от их городка повернул назад, узнав о событиях под Есауловом. Далее они добавили:

— Тот Голый положил на том, чтобы ему к тому воровскому войску собрать больше и дожидатца тебя, князя, на Айдаре.

Голый стоял в Обливах шесть дней вместе с другим атаманом — Рыскуловым. Потом, взяв с собой спутников, «на 40 конех», поехал в Чирскую станицу. Узнал, что Долгорукий идет на Донец. Вернулся в Обливы, откуда Рыскулов, узнав о походе карателей, ушел с полу-тысячей восставших. У Голого осталось две с половиной тысячи, и он двинулся на Айдар.

Долгорукий перед выходом из Обливенского городка казнил в нем «пущих заводчиков». По пути к Айдару, вдогонку за Голым, сжег Дегтярный городок. Он спешил к Айдару. Туда же шел по его приказу Шидловский, о чем он доносил Меншикову:

— И сего августа 29-го числа от реки Дону пошли мы с полками к реке Северскому Донцу для истребления оной же донской Либерии и для искоренения таких же воров и завотчиков Голого и Тишки Белогородца, и для опустошения по росписи (Петра I. — В. Б.) по Донцу построенных городков. И того ради по Донцу отправлен я з брегадою, с фан Дельдиным и з гетманскими полками. А господин командир путь восприял ойдарскими городками.

В тех местах продолжались, и довольно еще долгое время, действия повстанцев. Воеводы и командиры жаловались на трудности для проезда курьеров, посылки почты.

То же происходило в верховых донских городках и в придонских русских уездах. 8 сентября в Тамбовском уезде на речке Малый Алабуг в бой с карателями, продолжительный и ожесточенный, вступили местные крестьяне из «отложных» деревень (вышедших из подчинения властям и помещикам), 1300 «воровских казаков» и 1200 «казаков» с пристани во главе с атаманом Степаном Шиваевым.

Хованский с войсками в эти дни шел по верховым городкам Дона, Медведицы, Хопра, Бузулука. «И, шед по Дону до Кременных, — сообщает он в Москву, — многие их казачьи городки взяли и выжгли, и вырублены все без остатку».

В Кременном городке, на полпути от Паншина к Усть-Медведицкому, вверх по Дону, воеводу встретили местные и другие, съехавшиеся из разных станиц казаки. Принесли повинную. К отписке Хованский приложил роспись городков, им выжженных: Голубые, Паншин, Качалин, Иловлинский, Сиротин, Старый и Новый Григорьевские, Перекопский; всего — восемь городков. У крестного целования были, то есть принесли присягу в верности, 12 городков по Дону, три медведицких, десять хоперских, 14 бузулуцких; всего 39 городков.

Но полного замирения здесь не получалось. Болконский, козловский воевода, пишет в Москву:

— А о злом возмущении и о бунте оных воровских казаков, также и о воинских людех колмыках вести и доныне множатца. Естьли, государь, от воровских козаков и колмыков х Козлову и к Танбову будет приход, и противу их отпору будет дать нечим.

Князь имеет в виду недостаток в Козлове ружей, пороха и свинца. Беспокойное состояние этого края озлобляло воевод и позднее; Долгорукий глубокой осенью еще придет сам в эти места для наведения порядка по своему, карательному способу. Пока же главной заботой командующего стало преследование Голого — самого смелого и решительного из атаманов, оставшихся после гибели Булавина, Драного, Хохлача, бегства с Дона Некрасова, Беспалого, Павлова, Лоскута.

Шел уже сентябрь, а восстание, хотя и сильно ослабленное после июльско-августовских поражений, продолжалось. Голый и его войско, преследуемые карателями, ушли с Айдара и появились на среднем Дону. Здесь, у Донецкого городка, местные казаки во главе с атаманом Викулой Колычевым на бударах переправили их через реку. По приказу Долгорукого черкасские старшины послали против повстанцев Голого свое войско — «судовое и конное» во главе с Герасимом Лукьяновым, а также отправили «по всем рекам» войсковые письма о поимке атамана. Петр Емельянов, оставшийся в Черкасске за войскового атамана, поскольку Зерщиков сопровождал Долгорукого, известил князя:

— Да сего ж сентября в 29-й день писали к нам, Войску, сверх с Дону пятиизбенские, верхние и нижние чирских станиц казаки в письме своем, что Григорьевской станицы вор, и изменник, и богоотступник, и от государя отметник Сенька Селиванов, а прозвищем Ворон, забыв страх божий и к великому государю обещание и крестное целование, прибрав к себе таких же воров и приехал в Нижнюю Чирскую станицу с Ногайской стороны, и возмутил в том городке малыми людьми на злое воровство.

Восстание, поднятое на нижнем Дону, в, казалось бы, уже «замиренных» карателями местах, было подавлено. Казаки двух Чирских и Пятиизбенской станиц «едва тех воров из станицы вон выбили». Этот эпизод показал, что усмирение и здесь, в местах проживания наибольшего числа природных казаков, проходило не без осложнений. Однако Селиванов достиг своего: казаки Нижнечирской, Есауловской и Кобылянской станиц вместе с семьями ушли с ним на Кубань к Некрасову. Очевидно, сам приход сюда Селиванова с Ногайской стороны был предпринят по согласованию с атаманом-раскольником Некрасовым.

Между тем Голый, обосновавшийся у Донецкого городка, провел смелую операцию, закончившуюся победой над царским полком. О событиях, с нею связанных, пишут царю командующий и другие лица. Долгорукий пришел к Новому Айдарскому городку в середине сентября. Поскольку Голый ушел оттуда за четыре дня до него, князь послал за ним погоню — две тысячи в полках фон Делдина и Тевяшова, царедворцев и даточных. Они догнали его в Богучаре, что в 20 верстах от Донецкого городка, вверх по Дону. Уже стемнело (шел третий час ночи), враги стояли в трех верстах друг от друга. Но ночью Голый ушел к Донецкому:

— А он, вор (Голый. — В. Б.), — сетует майор, — переправил за Дон большую половину людей, и обоз, и скот. А из Донецкого атаман Колычев с товарищи учинили ему, вору, великов споможение, дали будары и ево перевезли в городок совсем за Дон. И сами все вышли к нему, вору, в помочь. И как оне (каратели. — В. Б.) догнали вора под Донецким, и вор Колычев вывес пушки, и стали в крепи.

Приняли Голого в Донецком городке не без сомнений и борьбы среди казаков. В ту ночь, когда каратели подошли к лагерю Голого у Богучара, атаман прислал с вестью о том дьячка в Донецкий. В городке зазвучал набат. Атаман и многие казаки, собравшиеся на майдане, стояли на том, что Голого нужно впустить в городок. Другие кричали против. Победили первые, и Колычев сообщил Голому, чтобы тот шел к ним. Атаман привел четырехтысячное войско с пушками, обозом, скотом. С повстанцами прибыли и их семьи.

Фон Делдинн и Тевяшов ни с чем ушли назад — ничего не могли сделать с войском Голого и казаками Донецкого городка. Долгорукий пришел под Острогожск, южнее Коротяка и Воронежа, и здесь в начале октября узнал о разгроме Голым полка Бильса:

— Сего, государь, числа (3 октября, день написания и посылки письма царю. — В. Б.) получил я ведомость, что вор Голой под Донецким полковника Бильса с полком розбил, и ево, полковника, и афицеров посадили в воду, а салдат ево, отобрав у них ружье, держат за караулом.

Полковник Илья Бильс плыл с полутора тысячами солдат на 170 бударах, а на них — 1200 работных людей; он вез из Провиантского приказа хлеб для Азова и «денег тысечь с 8». Несколько человек — тот же Колычев, «провиянт Строев», старец из Донецкого монастыря — писали и говорили Бильсу, чтобы он не плыл к Донецкому и дальше к Азову. Но он не послушал и в конце сентября прибыл к городку. Пристал к берегу. Голый и Колычев пришли к полковнику «с почестью, с хлебом», «и он их за то подчивал». Оба атамана прошлись по бударам, увидели пушки, свинец и прочее. По просьбе донецкого атамана Бильс дал ему бочку пороха в шесть пудов. Полковник попросил у них провожатых и, получив их, поплыл дальше.

На другой день сильный ветер поднял волну, и будары «розбило врознь», некоторые сели на мель — не без помощи провожатых из казаков. По берегу за караваном шли Голый и его повстанцы. Воспользовавшись бурей, они захватили будары. Бильса и других офицеров перевязали, потом утопили. У солдат отняли ружья и знамена. Взяли денежную казну, пушки, офицерские пожитки, провиант.

Селиван Извалов, казак из Распопинской станицы, сообщая в Черкасск о действиях Голого против Бильса, добавляет:

— А возмущает (Голый. — В. Б.) народу и сказывает, что будто тот караван шел к ним в городки с войною.

Толстой опасается по поводу того, что замышляет повстанческий атаман:

— И жон своих и детей хотят розвести по казачьим донским, и донецким, и хоперским, и медведицким городкам, а самим, собрався, итить под украинные городы, а иные для прелести по Дону и по иным рекам.

Восставшие Голого по-прежнему не хотели складывать оружие. Планировали снова поднять на борьбу казаков и других людей по всему Дону, идти в русские уезды. Позднее «вышедшие из Донецкого и из воровского войска Голого» пленники в допросах поведали о событиях того памятного для них дня 27 сентября. Всего дали показания 52 человека. Двое из них, казаки Донецкого городка, сказали:

— Как они (повстанцы Голого. — В. Б.) князя Долгорукого разобьют, и им итить под украинные городы и до Москвы.

Два острогожских казака, присланных в Донецкий к Колычеву с указом о поимке Голого, убедились, что местные казаки имели совсем другие намерения:

— Как тот указ в Донецком чли в кругу, и воры кричали, что ево, Голова, и иных никаво не выдадут, потому что и Булавин потерян напрасно. И итить бы им на князя Долгорукова. Да в то же время к нему, Голому, пришли ис Казанской, из Мигулинской, ис Тишанской, из Еланской, из Решетовской, из Вешек и из ыных станиц. Да, они же, воры, говорили, что бутто вор Некрасов с Кубани, подняв орду (Ногайскую орду. — В. Б.), идет к нему, Голому, на помочь.

Два монаха из Мигулинской станицы вызнали о местопребывании Голого после разгрома Бильсова полка:

— Голой ныне стоит в Старой Тихой станице, и мать и жена ево с ним же. А воровское ево собрание стоит около той станицы.

Другие допрошенные рассказали о безуспешной попытке поймать Голого:

— Как Голой пошел от Донецкого вниз по Дону, и Распопинской станицы атаман Селиван Извалов, собрався с казаками человек с 500 и больши, пошел было для поимки Голого и стоял на Решетовском рубеже с неделю. И он, Селиван, уведав, что у него, Голова, многолюдство, поворотился назад.

На самом деле Извалов не просто «поворотился назад» — его Голый разбил в Мигулинской станице, недалеко от Донецкого городка. К тому же на помощь Извалову шло из Черкасска войско, конное и судовое, во главе с атаманом Давыдом Тимофеевым. Оно дошло только до Обливенского городка и с полпути, узнав о поражении Извалова, «убояся за малолюдством», вернулось назад. Сам же разбитый распопинский атаман бежал «с малыми людьми» в Правоторовскую станицу, на Хопер, к атаману Митрофану Федосееву. Последний, собрав казаков из близлежащих станиц, пришел в Усть-Медведицкий городок «для препятия и поимки Никитки Голого».

— А ныне, — сообщает черкасская старшина Долгорукому, — вор Голой идет меж Доном и Хопром з женами и з детьми.

Сам Долгорукий, находясь в Острогожске, собрал подводы для похода против восставших, трудности которого его очень смущают:

— И пехотные, государь, полки с Коротаяка хочю я отправить на бударах, других лехких судов нет и лоток только 12. Сказывают тутошние промышленники, что за нынешнею мелью скоряя на бударах не поспеешь дву недель; драгунским полкам зело трудно итти, что степь вся вызжена. А бес конницы никоторыми делы итти невозможно для того, что их, воров, собралось многое число; и сказывают, что их, воров, умножаетца от часу больши. Зело, государь, поход мой труден: первое, что позно время, кормов нет, все вызжено, люди и лошади томны (истомились. — В. Б.). А у них, воров, ружья и пороху довольно, которое отобрали у Бильса, и пушек в Донецком блиско 100.

Командующий по пути к Острогожску точно выполнял указ Петра:

— А по Айдару, государь, городки все и по Донцу от Лугани вверх все же против росписи (Петра. — В. Б.) вызжены и над людьми учинено по указу.

За командующим оставались выжженные городки, убитые, повешенные, колесованные.

Как нередко бывало и до этого, к Долгорукому, закончившему письмо к царю, на этот раз из Острогожска в начале октября привели нескольких людей, и он узнал новые сведения, которые тут же продиктовал писарю. Два казака, Василий и Семен Ананьины дети Богомолова, бежали из Донецкого городка от Голого и Колычева. Князь спросил:

— Для чего?

— Для того, что вор Голой пришел к нам в Донецкую станицу с воровским своим собранием.

— Когда?

— Тому недели з две.

— Кто его принял в Донецком?

— Атаман Микула Колычев с казаками да ясаул Тимошка Щербак, Антошка Гай и иные их единомышленники, имян их я не помню.

— Колычев сносился с ним, вором?

— Атаман Колычев писал к нему, Голому, на Айдар, чтоб он с воровским своим войском, з женами и з детьми и скотиною пришли к ним в Донецкую станицу; а у них запасу много и в той станице жить им безопасно, что то место крепко. И по тому ево Микулкину письму он, вор Голой, прислал к ним в станицу полковника своего воровского Ивашку Рябого.

— Что говорил тот Ивашка Рябой?

— Говорил он атаману Колычеву: по ево-де, Колычева, письму он, Голой, со своим войском, з женами и з детьми идут к ним в Донецкую станицу. И пришли и стоят на Богучаре. И он, Колычев, с товарыщи велел им быть к себе в Данецкою станицу. И тот Рябой поехал к нему, Голому.

— А потом?

— После того ж дня, в ночи прибежал от нево, Голова, с Бугучара в Донецкою станицу Закотницкой станицы дьячок Ивашко с товарыщи и сказал, что ево, Голова, с товарыщи государевы полки на Богочаре осадили, и чтоб ево выручить и дать помощи.

— Что ответили в Донецком?

— В Донецком почали бить в набат, в колокол. И атаман Колычев, и иные многие козаки говорили, чтоб ево, Голова, пустить в Донецкую станицу. А иные казаки, Леонтей Сафронов, Федот Чернушкин с товарыщи, пустить ево, Голова, в тое станицу не хотели.

После прихода Голого к станице, переправы через Дон за ним подошли каратели — фон Делдин и Тевяшов с полками. Но, не решась на сражение, отступили:

— И он, Голой, стал в крепи под горою к реке Дону. А на отпор к ним, полковником, выслал он, Голой, воровских своих козаков с ружьем на гумна. И те полковники, усмотря, что он, Голой, от них ушол и стал в крепи, от того городка отступили и пошли к Острогожску.

После рассказа о разгроме Голым полка Бильса Богомоловы подтвердили сведения о планах повстанцев:

— Собрався, хотят итить под украинные городы, где стоит с полками господин князь Долгорукой. И как евот князя Долгорукова, с полками разобьют, то чернь к ним, собрався, пристанет от многих несносных податей, и от тягости, и от прибыльщиков к нам, ворам. И, поймав городы, пойдут до Москвы побить бояр, и немцов, и прибыльщиков.

Те же Богомоловы упомянули о караулах, которые повстанцы поставили в разных местах, и непрестанных разъездах, ими же посылаемых. Зиновий Кузьмин, дворовый курского помещика Алексея Авдеева, убитого «казаками бурлаками» в Букановской станице, рассказал Долгорукому в его походной канцелярии в Острогожске:

— К Голому идут с Хопра, снизу, сухим и водяным путем многие из Мигулинской, Решетовской, Вешков-ской, Тишанской и Казанкинской станиц казаки, переправлялись конницею через Дон при них в Казанке. А иных которых станиц идут, того я не знаю для того, что многие городки обходили ночью. И в Казанке многие казаки и бурлаки говорят, что им, собрався, итить на самого князя Долгорукого или, как он придет в Донецкой, умереть им всем заодно, а Голого не выдать.

Решительные настроения восставших, их планы борьбы с Долгоруким, похода на украинные русские города и на Москву с тем, чтобы расправиться с боярами, иноземцами и прибыльщиками говорят, что они по-прежнему не оставляли своих надежд на успех. К ним шли со всех сторон люди, бежавшие от «несносных податей» и прочих тягот. В то же время они не исключали и возможность неудачи, поражения. В этом случае готовы были умереть, но не выдать отважного предводителя — Голого.

Каратели передвигают, концентрируют полки для окончательного «искоренения воровства» — восстания в верховых городках. Волконский из Козлова пишет Меншикову, что «по Медведице и по Бузулуку весьма надобно искоренить их (казаков. — В. Б.) воровские жилища без остатку»; «хоперским, и бузулукским, и медведицким казакам, чтоб в тех местах не быть; а естьли быть указным городкам, и то б по одному Хопру такова ради случая, что в Озов повсегодно всякая лесные припасы ходят Хопром». Пристанский же городок на Хопре все же «весьма надлежит искоренить весь, понеже всему их воровству в нем начало и большое возмущение украины (окраинных южных русских уездов. — В. Б.)».

Воевода испрашивает, в частности, инструкции у Меншикова по поводу бунтующих жителей Борисоглебского, Козловского и Тамбовского уездов:

— Борисоглебский городок и уезд весь и доныне с ними, ворами, в бунте; также из козловских и танбовских сел будет дворов с 1000-ю да черкас ста с 4 и доныне в воровском состоянии — им что повелено будет учинить?

Царь и Меншиков, занятые борьбой с Карлусом, следят внимательно и за донскими делами. Царю кажется, что все там закончено, бунтари усмирены. В начале октября он шлет Долгорукому указ:

— Ежели ты дело свое на Дону окончал, тогда б оставить на Воронеже столько, сколько из ваших полков надобно, а з остальными полками шел бы к Москве, не мешкав.

Однако Долгорукий, только что говоривший о разгроме Голым Бильсова полка, выражает сомнение:

— И по вышеписанному случаю за воровством вора Голово к Москве итти опасен от Вашего величества гневу. И на сие мое доношение требую от Вашего величества указу.

Меншиков же узнал от Шидловского о разорении его бригадой и другими полками городков по Северскому Донцу по приказу Долгорукого:

— И, будучи в тех донецких юртах, которых городков по Донцу люди во время нашего приходу сели было в осаде и чинили с нами бой, а по указу (Петра. — В. Б.) довелось опустошить, достав те городки, не только поселение, но и хлеб, все без остатка выжгли и разорили, а именно 6 городков. И самих пущих воров переловили и отослали в полк к нему, лейб-гвардии маеору. А других таких же воров многое число показнили, и перевешали, и на каторгу послали; а прочих выслали в старые места, хто откуда схож.

Каратели действовали без пощады, проходили огнем и мечом по станицам, принявшим активное участие в восстании, новопришлых отсылали в прежние места. Жителей тех городков, которые не велено было сжигать и разорять, приводили к присяге, обнадеживали царской милостью, но «заводчиков» и отсюда забирали для расправы. Шидловский напоминает светлейшему князю, что при нем в армии служат донские, черкасские казаки, которые неизбежно узнают о том, что происходит у них на родине:

— Многие отцы их и свойственники показнены и повешаны, и на каторгу разосланы, домы их без остатку разорены и жон их разослали по городам, хто откуда бежали. А иные жоны их побежали на Кубань с вором Некрасовым, а иные з Голым на Медведицу.

Шидловский считает, что с этими казаками нужно иметь предосторожность:

— Извольте о сем пространно разсудить: ежели они придут ведомы, чтоб не уросло от них какого зла. Мню, чтоб там им сыскать новое где поселение. А естьли и отпущать, — разве изволишь отпустить самих черкаских жителей, только те домы совсем целы. А юртовские мало хто своего дома сыщет цела.

Долгорукий в это время преследовал Голого и других повстанцев. С Коротояка он подошел к Донецкому городку. «Чрез языков» (пленных) узнал, что Голый ушел вниз по Дону к Усть-Хоперскому городку с четырехтысячным войском — против распопинского атамана Извалова, который снова собрал против него казаков из городков Усть-Хоперского, Усть-Медведицкого и Распопинского. Атаман, взявший с собой по половине казаков из станиц — с Донецкой до Усть-Хоперской, с дороги прислал «загонщиков», чтобы они собрали и привели к нему другую половину. Долгорукий, снова «покиня обоз и пехоту», с одной конницей поспешал к Донецкому городку. Пришел утром 26 октября. В нем «засели в осаде насмерть» до тысячи человек — казаки, бурлаки и прочие. Каратели пошли на приступ:

— Воры донецкие, — писал князь царю, — сели в осаду и палили ис пушак и из мелкого ружья стреляли. И я пошол з двух сторон.

Пушечная и ружейная перестрелка длилась часа полтора. Долгорукий в конце концов взял верх:

— И милостию божиею их, воров, розбил и что было их воровского собрания, — побили; и многие в Дон метались и потоплись; а драгуны побили их, воров, на воде и живьем взяли с полтораста человек, тех всех повесили. А донецкого атамана Викулки Колычова брата ево родного Микитку да наказного атамана Тимошку Щербака четвертовали и поставили на колья. А Донецкой, государь, весь выжгли.

После беспощадной расправы над повстанцами в Донецком Долгорукий, узнав, что Голый перешел в Букановскую станицу, недалеко от устья Хопра, планирует идти на него через Казанскую станицу, чтобы подойти к его лагерю с севера. А с юга сюда же приказывает поспешить Извалову с устья Хопра и походному атаману, который шел из Черкасска.

Но встретились противники не у Букановской, а у Решетовской станицы, около того же Донецкого городка, ставшего в октябрьско-ноябрьские дни центром движения. Голый имел войско в семь с половиной тысяч человек, в том числе пять с половиной тысяч пришли с Айдара, две тысячи привели два атамана: Прокофий Остафьев из Качалинской станицы, недалеко от Паншива-городка, и Зот Зубов из Федосеевской станицы, с нижнего течения Хопра. В войске Голого были также солдаты и работные люди из полка Бильса. Долгорукий имел 4200 человек регулярного войска. Правда, он считал, что у Голого не более 4 тысяч человек.

С обеих сторон в сражении участвовали конница и пехота.

— И я, — писал царю князь, — построя полки пехотные и конные, с помощью божиею пошел на них, воров. И воры учинили на нас напуск пехотою и конницею. И мы их сорвали, и в городок вбили, и из городка выбили, и до Дону рубили. Трупом положено с лишком с 3000 человек. А достальные в Дон метались и потонули зело их много, и на воде постреляли. А которые и переплыли небольшие, и те многие померли от великово морозу.

Ожесточенное сражение закончилось разгромом восставших. Каратели захватили 16 повстанческих бунчуков, две пушки, освободили 300 офицеров и солдат из полка Бильса с четырьмя их знаменами. Атаман Голый бежал «сам 3-й». Долгорукий дотла выжег Решетовскую станицу и еще два городка, где жили «ево (Голого. — В. Б.) единомышленники». Каратели казнили 120 повстанцев. Вдогонку за атаманом князь послал Извалова и Федосеева с 900 казаками. Они верно служили карателям, в отличие от черкасского войска:

— Ис Черкасково, государь, судовая и конная, которые по моему письму ехали в помочь Извалову на вора Голова, повернулись назад, боясь Голово, и тою своею трусостью великую беду зделали. Ежели б не поспешили мы тот день, вор хотел итти на Хопер. Извалов сказывал: ежели б он, вор, с своим собраньем пришел на Хопер, великой бы беде быть.

Население верховых городков сочувствовало делу восстания, поддерживало его. И если бы не поражения Голого и Колычева у Донецкого и Решетовского городков, то движение могло бы забушевать с новой силой. Но победы карателей, жестокие казни произвели на всех устрашающее впечатление:

— И зело оне, все казаки, в великом страхе: видели они сами в Донецком побито с 1000, повешено с полтораста человек; и все тела ныне лежат не схоронены, и все вызжено и спустошено; в Решетове видели ж, иные и сами при том были, с 3000 воров посечено, кажнено при них 120 человек, потопло многое число.

Долгорукий понуждает черкасские власти, чтобы они шли на помощь Извалову:

И без них он может делать (преследовать Голого и оставшихся в живых повстанцев. — В. Б.) да для простово народу, что они черкаских больши слушают; и черкаские повернулись (отступили. — В. Б.) не для какова вымыслу: первое — оробели, что пред сим Голой розбил Извалова; другое — что атаманы были выбраны великие дураки, и я их знаю.

Командующий вернулся в Коротояк к середине ноября; поход против Голого, по его словам, «зело труден был от великих снегов и от морозов». Он доволен тем, что сделано; теперь можно быть спокойным за состояние здешнего края, «разве, чтоб на весну не отрыгнулося, не чаял бы по милости господней. Однако ж вовсе надеятца неможно по такому народу слабому» — полной уверенности в том, что весной следующего года восстание не начнется снова, у него не было.

Извалов и Федосеев рыскали по верховым станицам. Действовал приказ командующего: «искоренить» всех повстанцев из войска Голого, самого его схватить; за его укрывательство уничтожать станицы, казнить его пособников. Оба помощника Долгорукого жгли станицы, казнили, сажали в воду приверженцев Голого, его близких — утопили его мать и жену.

Долгорукий, будучи уже в Воронеже, в начале декабря известил царя о поимке Колычева и Стерледева, есаула Голого, в Песковатской станице. Узнал он и о главном атамане:

— А о воре Голом присыльные казаки сказывают, что есть у них об нем веденье, бутто он шатаетца по яругам [33] и с ним человек около 20-ти. И те от нево бегут от великого голоду; не токмо у них хлеба, — и лошадей ели; и того нет. И по моим письмам пошли за ним для поимки его. Также я писал о поимке его, вора, к Извалову и к другим, и по всем рекам разослал указы о поимке ево, вора. А жену и мать вора Голова, поймав в Тихой (станице. — В. Б.), посадили в воду. И многих единомышленников Голова побили и в воду посажали.

Можно представить, как бедствовали и мучились без крова и еды Голый и те, кто оставался ему верен. После беспощадных расправ и опустошений местные казаки жили в страхе, сильно бедствовали. Доносы и предательство некоторым служили средством спасения жизни. Но атаман еще два месяца скрывался от преследователей. Лишь в начале февраля к Долгорукому в Воронеж пришла весть о том, что Голого поймали казаки Митякинской станицы — атаман пробирался к родным местам, и здесь, на Донце, настигли его предатели.

«Казаки знатные» с Хопра сообщали, что «непрестанно по Хопру пущих воров, которые к воровству приличны, выискивают и сажают в воду».

Пленных булавинцев осенью и зимой переправляли в Москву — сначала тех, кого взяли во время убийства Булавина, в том числе его сына и брата; потом Голого и других. Многих послали на каторжные работы в Азов и Троицкий, хотя, по словам губернатора, им быть там «ненадобно впредь для таких же шатостей». Уже весной, в конце апреля 1709 года, когда Долгорукий перешел с полками из Воронежа в Коротояк, чтобы идти дальше, к Изюму, к нему прислали из Черкасска еще шестерых повстанцев:

— Прислали, государь, ко мне лехкую станицу, Ивана Фролова с товарыщи; да с ними ж прислали воров шесть человек, в том числе один полковник, был при Голом, а другой коротояцкой подьячей, великой вор, — был сначала в воровстве з Булавиным, при убивстве брата моево, писарем и у Булавина в кругах возмущал, и просил ево, чтобы он вступился за них и шел бы на Коротояк и Воронежского присутствия по городам; и говорил, — какая им тягость. И сам в том не запирался и сказывал, что от Зерщикова письмо чел в кругу о убивстве брата моево.

Тех шестерых повстанцев Долгорукий приказал казнить. Всего во время карательных походов летом, осенью и зимой 1708 и 1709 годов Долгорукий, его помощники из воинских командиров и знатных казацких старшин, как он вспоминал полтора десятка лет спустя, казнили до 23 с половиной тысяч человек казаков, бурлаков, крестьян, работных людей, мелких приказных и «от священного чину» (попы, дьяконы, чернецы).

Каратели получили немалые награды. Долгорукому царь пожаловал целую Старковскую волость в Можайском уезде с почти полутора тысячами годового дохода. Офицерам и солдатам его полков, гарнизонов Азова и Таганрога тоже вручили награды, в соответствии с чинами. Предателям Фролову и его помощникам выделили 1400 рублей, а сам старшина, кроме того, стал обладателем нагрудного знака — портрета Петра, усыпанного алмазами. По 100 рублей выдали Извалову и Федосееву, помогавшим Долгорукому в преследовании, поимке и расправах над Голым и его повстанцами.

Но жестокости и преследования повстанцев осенне-зимней поры, несмотря на то, что нанесли им огромный урон, не сломили их окончательно. Казаков на Дону волновали слухи о Некрасове и других казаках, бежавших на Кубань. Ходили разговоры о том, что «Некрасов с с Кубани, подняв орду, идет к Голому на помочь». Казаки станиц Есауловской, Кобылинской, Нижнечирской в конце сентября ушли с семьями на Кубань к Некрасову.

Еще два года, в 1709-м и 1710-м, восстание продолжалось. Некрасов присылал с Кубани своих представителей, которые звали казаков продолжать борьбу или идти к ним на Кубань. А в мае 1710 года сам Некрасов с трехтысячным войском из казаков, калмыков, кубанских татар пришел на реку Берду. Полсотни его посыльщиков приехали на Украину «в малороссийские городы для возмущения и прельщения в народе, чтоб шли к нему, Некрасову, на Берды».

Некрасов, непреклонный и мужественный последователь Булавина, замышлял поднять, как и его предшественник, большое восстание не только на Дону, но и по Украине. Один из посланных им на Украину эмиссаров успел установить связи с есаулами в украинских городах Кременчуге, Власовке, Голтве. Но замыслы эти не удалось осуществить.

Казаки и особенно крестьяне продолжали борьбу в разных районах, прилегавших к области Войска Донского. Повстанцы из верховых городков по рекам Медведице и Терсе стояли станом около города Петровска, в саратовской степи. Петровский воевода Жмакин вступил с ними в бой «с пушечною стрельбою», разбил их, взял трех казаков в плен, а у убитых — многие «заговорные письма» (заговоры от пули и т, д.). Один из пленников признался, что он — крестьянин из вотчины под Воронежем, другой — пушкарский сын из Валуек, третий — крестьянин села Кочетовки Козловского уезда. Все они — из работных людей с будар полковника Бильса, перешедшие после его разгрома к Голому, а потом оказавшиеся в повстанческом отряде под Петровском. С ними вместе к повстанцам перешли и многие Бильсовы солдаты. Они с работными людьми «пришли на реку Терсу в пустое село и жили в том селе недель з десять». В начале следующего года к ним явились медведицкие казаки во главе с Афанасием Ивановым и есаул из Петровска Иван Петров, и они направились с ними в степь к городу Петровску, где и потерпели поражение.

На той же реке Терсе, уже в мае 1709 года, «стояли» повстанцы — булавинец Василий Булакин (Мельников) и «ясаул-голова» Родион Туменок. Действовали они «во многих местах», взяли, в частности, село Карай на Хопре, громили плоты по этой реке. В начале следующего месяца взяли городки Казаринский, Высоцкий, Островский по Бузулуку. В середине июня пришли на Медведицу и захватили Арчагинский городок.

Войско Бахметева, шедшее с Медведицы в армию, и тайша Чапдержап, сын хана Аюки, с тремя тысячами калмыков напали на отряд Булакина. Повстанцы «сели в крепость при речке в лесу», но осаждавшие «немалым приступом тех воров взяли всех и многих побили». Главного атамана застрелили, потом четвертовали; Туменка и других, всего 18 человек, взяли в плен. На допросе они показали, что их товарищ Семен Щипаный недели две до этого «побежал» от них ночью и говорил, что «итти ему, собрався, на Русь» — в русские уезды, где в это время происходили крестьянские восстания.

В последние два года третьей крестьянской войны, когда движение донских казаков сошло почти на нет, продолжают вести борьбу крестьяне южнорусских, поволжских и центральных уездов. В одних случаях они генетически связаны с событиями на Дону и в Придонье при Булавине и его преемниках, в других эту связь уловить трудно или совсем невозможно. Главное заключается в том, что все эти крестьянские выступления, а они охватили до 60 уездов Европейской России, объединяет одно — недовольство существующим положением вещей, гнетом и произволом господ, властей.