Библия

Библия

Два года спустя память о поездке на Кипр еще жила в моем сердце. Среди новых родственников я не нашла ответов на вопросы, зато обрела покой. Я чувствовала, что меня приняли там такой, какая я есть, а это случалось со мной не часто.

И хотя я так и не познакомилась с Паносом, это все равно была земля моих предков. Мой второй дом.

Я хотела вернуться. Взять с собой Джона, познакомить его со всеми, услышать от него самого, что он все понимает.

Мне хотелось поблагодарить Суллу и ее семью.

Завершить дело, которое я начала, и больше узнать о человеке, который был моим кровным отцом.

Я хотела вернуться весной. Круиз со Стефани пришелся на март. Лето я берегла для детей. Значит, на Кипр оставалось всего два месяца.

А потом у Нади, моей взрывной кузины, обнаружили рак, и она стала проходить химиотерапию. Затем Сулле потребовалась операция на позвоночнике, за которой последовал длительный процесс выздоровления. Поездку пришлось бы отложить до июня.

Ничего страшного. У меня еще было время.

И одно дело, которое я должна была сделать для Суллы, прежде чем вернуться.

Добыть для нее подарок, такой же дорогой, как все ее дары мне.

На Кипре мне стало ясно, что семья Паноса не любила Барбару, ту американскую женщину, на которой женился, а потом развелся, а потом снова женился Панос. И развелся опять.

Барбара была «избалованной американской принцессой», как называли они ее. Она устраивала скандалы в ресторанах — шепотом. Отказывалась принимать участие в важных для Паноса делах, когда злилась на него, и так далее.

Каждый раз, когда кто-нибудь из них произносил ее имя — всегда со вздохом, — они делали это так: БАР-ба-ра.

— БАР-ба-ра была трудной! — сказал Авраам, крутя пальцем у виска.

Последнее оскорбление Барбара нанесла тем, что отказалась выполнить просьбу Суллы — привезти на Кипр на похороны Паноса их семейную Библию.

— Если вдруг встретишь ее и увидишь у нее ту Библию — хватай ее! — сказала мне Сулла, отчасти в шутку.

Но я не забыла эти слова. И приняла решение во что бы то ни стало раздобыть ее для Суллы.

А заодно познакомиться с БАР-ба-рой. Панос ведь женился и разводился с ней дважды, так? Это меня заинтриговало. Сильная у них, как видно, была любовь.

Поэтому я написала БАР-ба-ре в Джексонвилл, Флорида, где они с Паносом жили в последнее время. Письмо вернулось нераспечатанным. Тупик. Мне нужна была помощь.

И тут я вспомнила про Пэта Маккенну. Пэт — известный по всей стране детектив, проводил расследования в интересах защиты в процессах по делам О. Дж. Симпсона и Кейси Энтони, обвинявшихся в убийстве, и Уильяма Кеннеди Смита, обвиненного в изнасиловании.

Я познакомилась с Пэтом лет на десять раньше, когда работала по делу, не получившему такой широкой огласки. Одна мамаша здесь у нас, в Вест-Палм-Бич, оставила своего спящего малыша одного дома, а сама побежала на соседнюю фешенебельную Уорт-авеню покупать себе подарок.

Двухлетний малыш проснулся и пошел купаться в бассейне во дворе дома, где, конечно, и утонул. Журналисты пригвоздили мать к позорному столбу главным образом из-за характера ее покупки.

Я сама мать и думаю, что не важно, ради чего женщина оставила ребенка одного: чтобы купить чемодан от Луи Вюиттона или пакет молока. Она оставила ребенка. В этом ее преступление.

Когда процесс завершился, Пэт поблагодарил меня за честность.

С тех пор мы с Пэтом почти не встречались. Но в «Фейсбуке» мы друзья, и я послала ему частное сообщение.

Я долго думала над тем, сколько драматизма мне следует вложить в просьбу, и наконец решила: «А почему бы и нет? Как есть, так и есть».

И написала: «Дорогой Пэт, хочу нанять тебя для поисков одного человека. Это предсмертная просьба…»

На следующий день он возник у меня на пороге и предложил свои услуги бесплатно. Позже он сказал мне, что «предсмертную просьбу» даже не заметил. Просто хотел помочь мне всем, чем мог.

Надо сказать, что Пэт — душка. Его главный сыщицкий навык состоит в умении говорить с людьми. Он бы и кошку уговорил выйти из ящика, полного мышей. А еще он самый большой сквернослов и матерщинник из всех, кого я знаю.

«Я как раз сидел голыми яйцами прямо на асфальте!» — говорил он, объясняя, до какой степени у него не было денег в тот момент, когда один таблоид предложил ему миллион баксов за секретные подробности дела Симпсона.

Пэт отклонил предложение.

Он с глубоким презрением говорит о людях, которые высказывают свое мнение о Кейси Энтони, сидя дома перед компьютерами в грязном нижнем белье. Только описывает он их куда жестче.

Да, Пэт ужасно груб.

— Я либо заговорю ее, либо застращаю, — заверил меня Пэт, когда я рассказала ему о Барбаре. — Замучается у меня землю жрать, если не отдаст тебе эту чертову Библию!

И все же он ужасно мил.

Когда он звонил БАР-ба-ре впервые — ее поиск по базе данных занял у него минут пять, — то отошел от меня подальше, чтобы сохранить спокойствие и не заплакать, объясняя ей, в каком я состоянии.

Барбара со своей стороны не имела ни малейшего понятия о моем существовании.

И конечно, она ему не поверила.

Адвокаты досаждали ей всякого рода юридическими придирками, связанными с тяжбой о наследстве Паноса, и через десять лет после его смерти, ну она и решила, что наш звонок тоже из этой категории.

— Нет, мадам, — ответил Пэт. — Сьюзен не интересуется наследством. Ей не нужно от вас ничего, кроме информации о Паносе и его семейной Библии, если вы будете так любезны.

На том конце повесили трубку. Вскоре последовал звонок из Техаса — это звонил вставший на защиту Барбары старший брат по имени Джо.

Не стоит забывать, что Техас — совершенно особый штат, где очень силен бунтарский дух, и я думаю, что, будь у техасцев хотя бы полшанса, они давно бы уже откололись от США.

Техас так велик, что там есть своя энергосистема, одна из трех независимых энергосистем США: восточной, западной и техасской.

Так вот, у этого Джо был взрывной техасский темперамент. Однажды он даже судился с Паносом, собственным зятем. Вот до чего задиристые они там, в Техасе.

Джо осыпал нас с Пэтом отборными словечками, да так громко, с таким гнусавым акцентом, что у меня зазвенело в ушах.

— Слышал, вы достаете мою сестренку, — прогундосил он. Барбара, сообщил он, недавно перенесла сердечный приступ и инсульт. — А вы ее добить хотите. Мой приятель избирается на должность верховного прокурора, а я участвую в его кампании. Так вот он говорит, что на вас можно подать в суд за попытку довести человека до смерти. Я бы не советовал вам со мной судиться.

«Давай валяй!» — подумала я.

Джо продолжал гнусить насчет того, что Панос не мог делать детей после несчастного случая в начале шестидесятых, который оставил его стерильным. Но, скажи он даже, что Паносу отрезали пенис и запустили его в космос, я все равно продолжала бы верить в то, что он мой отец. Так что его угрозы меня нисколько не напугали.

И Пэта, разумеется, тоже.

Пэт еще поговорил с Джо, очень вежливо, пообещав прислать ему фотографии и копии документов, после которых тот наверняка изменит свое мнение.

— Чертов хилрод! — сказал Пэт, вешая трубку, — это была его собственная комбинация из «хилбилли» и «нимрод» (приятное сочетание качеств жлоба и говнюка).

В последующие дни заинтригованная Барбара несколько раз звонила Пэту, и он убедил ее встретиться с нами. Барбара не верила, что я — дочь Паноса, но была готова отдать мне Библию, если меня это утешит.

Несколько дней спустя я, Нэнси и Пэт полетели к ней в Ноксвилл, штат Теннесси, куда она только что переехала. Это был первый полет, который я провела в инвалидном кресле. Еще одна веха осталась позади.

Вспоминаю, как мы с Нэнси наперебой вышучивали эту почти мифическую женщину. Смеялись, как бы нам не пришлось, одевшись с ног до головы в черное, забраться в ее дом в поисках Библии, совершив тем самым грех, преступление и подвиг любви в одном флаконе.

И думаю, что из чувства благодарности мне придется стереть из памяти все, что я слышала плохого о Барбаре. Потому что она была добра.

В тот день Барбара пришла к нам в отель. Ее привезла туда в большом зеленом «мерседесе» ее компаньонка. Пэт помог ей подняться. Она опиралась на элегантную трость — единственное, что указывало на ее возраст, а ей несомненно перевалило за семьдесят.

У нее были темно-русые волосы, оттенявшие прозрачные голубые глаза. Безупречная кожа. Пахло от нее розами.

— Рада нашей встрече, — сказала она, садясь подле меня и беря мою почти безжизненную руку. — Как вы долетели?

В другой руке у нее была Библия.

Когда она заговорила о Паносе, ее голубые глаза расширились и взгляд стал мечтательным.

— Он и я, мы были как одно целое.

Она была необычайно красива.

И воспитанна. Не засыпала меня вопросами, не глазела. Пригласила нас отобедать вместе. По тому, как она выбрала в ресторане определенный столик и заказала блюда, не глядя в меню, я поняла, что она там постоянная клиентка.

Я подумала о том, как тяжело, наверное, было ей узнать, что мужчина, которого она считала только своим, имел когда-то другую жизнь. Она переехала в Ноксвилл, где никого не знала, и мне это показалось печальным и странным. Мне стало ее жаль.

В тот вечер она отдала мне Библию.

Вернувшись в отель, мы с Нэнси и Пэтом раскрыли ее. Нэнси первая сказала:

— По-моему, это не та Библия!

Нэнси описала нам свою семейную Библию — толстенный том на немецком языке, с крошащимися от старости страницами, у которого в доме была отдельная полка.

Библия, которую передала мне Барбара, выглядела новехонькой. Стандартного размера, на английском языке, в деревянной обложке, украшенной греческим православным крестом. Мы проверили год выпуска: «1957».

Тут Пэт вспомнил, что видел магазин религиозной литературы прямо рядом с отелем.

— Нас поимели! — заключил он. — Гребаные хилроды! — И снова завел свою песню на тему «я ее урою».

— Люди, успокойтесь, — сказала я. — Поговорим с ней завтра у нее дома.

Нэнси послала моим родственникам на Кипр сообщения, чтобы уточнить, как выглядела семейная Библия. Мой айфон запиликал перед рассветом. Это была Сулла. Нэнси поговорила с ней.

Просыпаясь, я слышала, как Нэнси попросила описать семейную Библию и тут же воскликнула:

— Что? Ты не знаешь???

Выяснилось, что Сулла не видела этой Библии с детства. По ее словам, единственным, кто мог ее опознать, был Зенон, тот самый столетний старец, которого мы видели два года назад.

— Он еще живой? — ляпнула спросонья Нэнси.

Когда к нам присоединился Пэт, мы поделились с ним обеими новостями — плохой и хорошей. Хорошая заключалась в том, что один человек, способный опознать подлинную Библию, существует. Плохая в том, что этот человек… не вполне надежен.

— Погодите, я не понял, — переспросил Пэт. — Нашему свидетелю что, сто два года?

— Ага! — ответили мы со смехом.

Мы поклялись не снимать осады с дома Барбары, пока не найдем настоящую Библию.

В тот день мы встречались с Барбарой в чудесном месте, маленьком ресторанчике «Северный берег». Про обед я помню только две вещи: (1) Мороженое. Домашнее. Карамельно-лаймовое. Лучшее, какое я ела в жизни. (2) Прорыв в наших отношениях с Барбарой.

За едой я рассказала ей историю моей кровной матери. Я поняла, что Барбара то ли слишком хорошо воспитанна, то ли просто боится этой темы и потому ни за что не спросит сама. Я, конечно, не знала, когда начались их отношения с Паносом, и потому совсем не была уверена, зачали меня до или во время их… гм… брака.

Потихоньку я подвела ее к вопросу о том, как они встретились. Она была пациенткой в больнице, где он работал. А потом они поженились. В 1967-м.

Ф-фу-у!!!

Гораздо позже моего зачатия.

И я попросила Барбару запомнить, что беременность — то есть я — случилась куда раньше, чем она познакомилась с Паносом.

— То есть это не бросает ни малейшей тени на все то, что было с ним у вас, — сказала я ей.

И увидела, как с признательностью и облегчением расширились ее голубые глаза.

Потом мы поехали в ее дом, огромный даже по американским меркам, в одном из престижных пригородов Ноксвилла. Дом, в котором она жила одна.

Барбара с трудом взбиралась по ступеням высоченного крыльца. Пэту пришлось помогать нам обеим. Без него мы вообще не справились бы с той поездкой. Я разъезжала повсюду в кресле-каталке, и ему приходилось то грузить меня в автомобиль, то вытаскивать. Однажды я услышала, как он вздохнул, закидывая мое кресло в багажник.

— А вот и наша самокатка! — сказал он бодро.

Он мог быть безупречным джентльменом, когда хотел. И даже придержал свой язык в присутствии Барбары. Она была слишком леди (в отличие от меня), чтобы находить его словесные бомбы забавными.

Дом Барбары был отделан в барочном стиле, со множеством золотых акцентов и изысканной мебелью. Чопорной, как сама Барбара. А еще у нее было трио крохотных собачонок. Их тявканье разносилось по всему дому.

Мы сели. И тут я поняла, что никогда не видела почерка Паноса.

Вы можете что-нибудь сказать о человеке по тому, как он пишет? Я могу.

Я спросила у Барбары, можно ли взглянуть на письма, которые он писал ей. Сейчас я даже съеживаюсь от ужаса, вспоминая свою тогдашнюю наглость: еще бы, требовать, чтобы она раскрыла личную сторону их общения.

Нет, я их не увидела.

Но зато что я увидела вместо них!

Барбара принесла многочисленные газетные вырезки со статьями, в которых описывались достижения Паноса в клинике Мэйо. Истории спасенных им пациентов. Награды, которые он получил. Книги, которые он написал, благотворительные кампании, в которых он участвовал.

Мы сидели в ее роскошной гостиной с огромными окнами, высотой от потолка почти до самого пола, и читали статьи. В комнате было так солнечно, что я щурилась от света.

И вдруг Барбара замолчала. Я подняла голову. Она смотрела на меня.

— У вас прищур в точности как у Паноса, — сказала она.

В тот миг она поверила.

Она принесла принадлежавшие Паносу старинные иконы. Разложила их передо мной.

— Возьмите любую.

Я выбрала одну.

Она предложила мне золотые четки, которые Панос любил перебирать. Золотой зажим для купюр, найденный в кармане Паноса после его смерти, — в нем так и осталось сколько-то евро. Я не пересчитывала. Будь их хоть сотни, я все равно сохранила бы их в неприкосновенности.

Нэнси и Пэт спросили о Библии. Барбара ответила, что никакой другой у нее нет.

Нэнси отправилась бродить по громадному дому. Она расспросила киприотских родственников о других вещах, и ей назвали морской пейзаж известного греческого художника, который Панос купил и очень любил. Нэнси вбила себе в голову, что надо обязательно найти и эту картину тоже.

Барбара переехала совсем недавно. Многие вещи еще лежали в коробках, не все картины были развешены. Нэнси заметила какой-то морской вид, но такой невзрачный, что вряд ли это могло быть то самое полотно, которое волновало душу Паноса.

Она нашла и другую картину, средиземноморскую по цветовой гамме и атмосфере, и показала ее Барбаре и мне. В этом вся Нэнси. Моя дорогая подруга, ее чувство стиля и профессионализм всегда толкают ее сделать еще шаг. Она и меня побуждала узнавать больше, искать большего. Задавать вопросы. Стремиться.

Да, это была та самая картина, которую любил Панос. Барбара предложила ее мне.

Она была так добра. Прощаясь, она поцеловала меня, и от нее пахло розами. Мне было очень тяжело оставлять ее одну в огромном пустом доме, где она, несомненно, тоскует по любви, когда-то наполнявшей ее жизнь.

Родственники Паноса считали, что он сошел с ума, раз женился на этой женщине дважды. Его лучший друг Боб Абдалян, тоже не поклонник Барбары, считал, что Панос видел в ней пациентку, которой пытался помочь.

Но я знаю, что это было нечто большее. Я видела ее красоту, которой никто не замечал.

И я нахожу необыкновенным то, что он был так терпелив с ней.

Понятия не имею, почему они не завели детей. Есть вопросы, задать которые не посмеет даже такая нахалка, как я. Но детей у них не было. И Барбара осталась одна.

Может быть, потому она назвала меня своей «падчерицей» и стольким поделилась со мной.

Картина, которую она мне подарила, висит теперь в комнате, где я время от времени сплю. Ее повесил там папа, не задав ни единого вопроса о том, откуда она взялась.

На картине изображен океан. Он неспокоен, синие и зеленые волны в клочьях белой пены, солнце блестит на поверхности.

Часто это последнее, что я вижу, перед тем как заснуть.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.