5. Шифропанк

«Международные диверсанты» отличались от других хакеров, которые и вели себя шумно, и повсюду следы оставляли. Мы же были тихими созерцателями. Мы появлялись в коридорах власти, подобно призракам; мы проникали сквозь замочные скважины и дверные щели, как бестелесные субстанции. Мне всегда казалось, что хакерство сродни исследованию живописи. Сначала ты смотришь на холст, оцениваешь манеру исполнения; потом изучаешь систему смешения красок и плотность мазков; и, наконец, понимаешь, как картина сделана. Но самое главное — если ты такой же, как мы, ты начинаешь искать слабые места. И как только изъян найден, ты работаешь над ним, пока он не разрастется и не окажется в центре всего. В определенный момент мы захотели взять в свои руки весь мир коммуникаций. Можете себе представить? Несколько подростков задумали не эпизод для научно-фантастического фильма, не бредовый сюжет для комикса, а вполне реальное, осуществимое дело. Звучит анекдотично, но мы подобрали отмычки к замочным скважинам и вошли во внутренние миры крупных корпораций; мы находили всё новые лазейки до тех пор, пока не поняли, что сможем полностью контролировать коммуникационную систему. Отключить двадцать тысяч телефонов в Буэнос-Айресе? Не проблема. Просто так, потому что нам так захотелось, подарить всем ньюйоркцам бесплатные телефонные звонки в течение дня? Запросто.

Однако ставки были высоки. Над хакерами прошло уже много судебных процессов. Законодательство в этой сфере появилось совсем недавно и только нащупывало свой путь, а мы следили за его поступью с замиранием сердца, понимая, что скоро наступит наша очередь, и самооценка «Международных диверсантов» повышалась. Мы видели себя молодыми борцами за свободу, принимающими на себя огонь со стороны сил, до которых даже не доходило, что происходит на самом деле. Именно так понимались нами текущие процессы, хотя остальная часть населения: простые австралийские обыватели; служащие американских корпораций; сотрудники спецслужб, бесившиеся оттого, что их провели, — видели в нас опасных предвестников новой разновидности беловоротничковой преступности. Мы были по-юношески дерзки и самоуверенны и только хихикали над этой ерундой, ведь воротники для нас — что ошейники для собак и удавки для любителей самоудушения. Однако все становилось слишком серьезным. Еще одного, кто называл себя Фениксом, извлекли из темноты спальни и предъявили суду. Тогда он еще не был моим другом, но я знал об этом мельбурнском хакере из группы Realm.

Феникс был самонадеян: однажды он позвонил журналисту New York Times, представился Дэйвом и похвастался атаками, которые австралийские хакеры совершали на американские системы. Журналист написал об этом заметку, и Дэйв вместе с другими хакерами попал на первую страницу газеты. Вообще говоря, хакеры были людьми замкнутыми, но Феникс любил внимание. Правда, добился он внимания совсем иного рода: ему предъявили сорок различных обвинений, и за этим делом маячила тень США. В тот день я пошел в суд и, сидя среди толпы, наблюдал за мимикой судьи Смита; во мне пробуждалось какое-то новое самосознание: для общества мы представляли все большую опасность, а в наших собственных глазах завоевывали все большее уважение. Мне казалось, для когорты первооткрывателей дело Феникса станет поворотным моментом, и я хотел быть свидетелем этому. В итоге процесс закончился полным оправданием. Я вздохнул свободно, если в австралийском суде возможно дышать свободно. Когда Феникс встал со скамьи подсудимых, я подошел, чтобы поздравить его.

— Благодарю, — сказал он. — Я тебя знаю?

— Вроде должен, — ответил я. — Я Мендакс. И меня ждет примерно то же, что тебя, только хуже.

Если ты хакер, то несущественно, какую ступеньку социальной лестницы ты занимаешь, просто ты живешь за пределами того пространства, в котором обитают твои друзья из обычного мира. Это не хвастовство и не оценочное суждение — это просто факт. Твоя жизнь протекает иным образом, вне общепринятых правил: ты не только используешь псевдонимы, но и носишь маски, под которыми обнаруживаются другие маски, а под ними еще следующие; и в итоге если ты хорош в своем деле, то твоя деятельность и есть твоя личность, а твои знания — твое лицо. После долгого сидения за компьютером возникает отчужденность, порождающая чувство бездомности в собственном доме; самим собой ты можешь быть лишь с людьми, живущими вроде тебя: с теми, кто носит имена персонажей из комиксов и кого ты никогда не встречал в реальной жизни.

Большинство моих друзей-хакеров жили в Мельбурне и его пригородах, но я встречался с ними на электронных досках объявлений — обычно мы их называли BBS (Bulletin Board System), — примерно как в чатах, вроде «Электрические мечты» или «Мегатруды». Первая BBS, которую я организовал сам, называлась «Клёвая паранойя» (A Cute Paranoia) — еще одно свидетельство полной уравновешенности моей натуры. Как только в 1990 году появилась возможность, я пригласил туда Тракса и Главного Подозреваемого. Мне было девятнадцать лет, и я ни разу не виделся с этими парнями, мы общались только через модемы. Ни разу не повстречавшись с реальным человеком, ты все равно рисуешь себе некий образ. Чрезмерная секретность и крайняя отчужденность могут привести к паранойе, и справедливости ради признаю: я считал Тракса и Главного Подозреваемого чудаковатыми ребятами. Конечно, сам я тоже был не без странностей, о чем люди всегда охотно мне напоминали. Но я доверял инстинктам этих парней.

Австралийские просторы, по которым я бесконечно переезжал, и вереница школ, через которые мне пришлось пройти, сделали свое дело: я стал социальным аутсайдером, но в Траксе я нашел родственную душу. Он, как и я, происходил из бедной и интеллигентной семьи. Родители его были иммигрантами, и в детстве Тракс испытывал стыд за их немецкий акцент. Напротив, Главный Подозреваемый происходил из состоятельной семьи, принадлежавшей к верхушке среднего класса, внешне в его жизни выглядело все пристойно: прилежный школьник готовится поступить в университет. На самом деле юноша был с надломом. Единственное, что спасло его семью от мучительного развода, это смерть отца от рака. Главному Подозреваемому тогда исполнилось восемь лет. Мать — овдовевшая, с двумя маленькими детьми на руках — предалась горю и отчаянию. А Главный Подозреваемый в свою очередь удалился в спальню и погрузился в компьютер.

У каждого из нас были свои предпосылки стать белой вороной или черной овцой, но странная обезличенная вселенная хакеров всех уравняла. В своей среде мы поддерживали и обучали друг друга, и такая взаимопомощь помогла нам из разряда шутников перейти в разряд криптографов. Полностью входя в международную субкультуру, дыша ее воздухом, мы начали понимать, к каким политическим преобразованиям может привести криптография. Мы стали шифропанками[25]. Движение началось примерно в 1992 году, когда шифропанки сплотились вокруг единого списка электронной рассылки, ставшего местом встречи и отправной точкой для наших дискуссий о вычислительной науке, информатике, политике, философии и математике. Доступ к списку имело не более одной тысячи подписчиков, но именно эти люди заложили основы для дальнейшего развития криптографии, они открыли путь всем современным битвам за право на частную жизнь.

В условиях новой информационной эпохи — эпохи Интернета — мы занимались строительством такой системы, которая позволит отдельному гражданину защищать и сохранять свое личное пространство; раньше подобная привилегия была только у корпораций. Мы умели писать коды и поэтому могли, используя свои знания и опыт, дать людям реальный контроль над их правами. Идеи движения шифропанков глубоко проникли в мой разум и даже душу, благодаря им я осознал, что в будущем справедливость сможет зависеть именно от нас. С помощью интернет-технологий мы вступили в борьбу за создание баланса между тем, что корпорации считали своими тайнами, и тем, что граждане отстаивали как свое личное дело. Разговоры о приватности всегда были лишь вопросом о преимуществе корпораций, банков и правительств, однако мы решили взять эти проблемы в свои руки, поскольку не только владели необходимым инструментарием, но и видели новые горизонты, за которыми информация могла усилить власть народа.

Интернет, как мы видим сегодня на примере Китая, всегда таил в себе опасность стать зоной избирательной цензуры. Впрочем, это касается любой области компьютерной культуры. Деятельность шифропанков не получила достойной оценки в современном обществе, хотя именно они ломали всю систему и препятствовали тому, чтобы мощные рычаги управления оставались исключительно во власти беспринципного бизнеса и репрессивных режимов. Средства массовой информации были так заняты болтовней о хакерах, что упустили, как прямо у них под носом эти самые хакеры превратились в криптографов, борющихся за информационную свободу — ту свободу, на которой якобы построены сами СМИ. Для нас это был урок: мы поняли, чего стоит моральная твердость массмедиа. По большому счету, они брали лишь то, что им скармливала власть, и даже на заре Интернета не боролись за свободу доступа к информации или свободу от цензуры. До нынешнего дня они принимают компьютерную технологию как должное и забывают о том, каким образом ее претворяли в жизнь. Именно шифропанки, или «бунтари кода», как назвал нас журналист Стивен Леви, помешали новой технологии стать всего лишь шпионским и маркетинговым инструментом в руках крупного бизнеса и правительственных органов. Компьютеры могли бы поставляться, уже набитые рекламой. В смартфоны могли бы быть встроены приборы для слежки. Интернет во многих отношениях мог бы стать репрессивной средой. Электронная почта могла бы служить исключительно для перехвата информации и не защищала бы частное пространство. В то время началась борьба за сферы влияния, невидимая для большинства битва, гарантировавшая нам определенные свободы. Вопрос, который сегодня поднимают на всех дискуссиях: могут ли компьютерные технологии стать серьезным инструментом борьбы за социальные перемены, — шифропанками уже давно решен как положительный.

Было время, когда правительства намеревались поставить всю криптографию, за исключением той, которая служила их интересам, вне закона. Сегодня некоторые правительства пытаются повторить то же самое по отношению к WikiLeaks, поскольку они всегда хотят контролировать технологию, чтобы та могла обслуживать только их власть. Перед нами наглядный пример неправильного понимания свобод, заложенных в самой возможности новой технологии. Мы боролись за нее, чтобы влиятельные силы не могли использовать информацию ради собственного блага. И только. Вся борьба шла — и ведется до сегодняшнего дня — исключительно за нее. Либертарианцы — эти борцы за гражданские права и свободу личности — думали, что в понятии приватности заложена суть капиталистической свободы, то есть право быть свободным от воли правительства и сохранять в тайне свои доходы и личные данные. Но вы читаете мою книгу, и я рассказываю вам о том, что это значило для меня.

Принципы шифропанков привели меня к пониманию, как лучше всего противостоять попыткам властных сил — правительств, корпораций, органов надзора — изымать данные незащищенных граждан. Политический режим часто использует контроль за информацией, чтобы причинять людям боль, подавлять их или затыкать им рты. По моему разумению, этика шифропанков могла защитить граждан, сделав их знание их собственностью, недоступной для кого-либо еще. Это подобно свободе в понимании Тома Пейна[26]: она была для него единственным бастионом, способным противостоять причинению вреда и агрессии. Мы тоже открыто шли к своей цели: превратить инструменты подавления в инструменты свободы. В результате в 1997 году я разработал новый инструмент под названием «Резиновый шланг» (Rubberhose), позволяющий скрыть зашифрованные данные под несколькими слоями ложной информации, чтобы никакой отдельно взятый пароль не мог стать ключом к самым важным для человека данным. Информация должна была быть совершенно недоступной, за исключением ситуации, когда человек, которого она касалась, предпримет конкретные усилия, чтобы ее раскрыть. Этот метод стал практическим применением теории игр, так как позволял держать важную информацию в секрете не только путем шифрования, но и путем ее сокрытия. Для общего блага я хотел сломить власть следователей, чтобы они никогда не могли быть уверены в исчерпанности ключей. Должен сказать, WikiLeaks основывался на идее, что само наличие источников можно полностью отрицать. Когда-нибудь, представлял я себе, эта технология позволит людям открыто высказываться, даже если все могущественные власти пригрозят наказанием всем выступающим. Шифропанки сделали это возможным, с самого начала оспаривая все соглашения и законы, препятствующие шифрованию.

Однако я забегаю вперед. В то время нас больше беспокоили вопросы, имеющие конституционное значение. В начале 1990х годов правительство США стремилось доказать, что дискета с защитным кодом должна рассматриваться как оружие. Когда мы решили заняться делом изменения мира, пусть и в небольшом масштабе, то едва ли представляли, насколько быстро попытаются ограничить нашу свободу слова. Мы оказались связанными по рукам и ногам. Отправка определенных фрагментов кода или посадка на самолет с шифром, вытатуированным на руке, практически превращали вас в торговца оружием. Государственный абсурд всегда стоял на пути любой попытки утвердить свободу.

Я приходил к пониманию всего этого самостоятельно, живя в Мельбурне, и делился своими открытиями с Главным Подозреваемым и Траксом. В то время они были единственными людьми, с кем я мог говорить с полной открытостью, потому что их сжигала та же страсть, что и меня. Главный Подозреваемый говорил, что когда в тринадцать лет ему подарили его первый компьютер, то этот Apple II стал для него более интересной компанией, чем все его родственники вместе взятые. Как ни странно, наши спальни были теснее связаны с миром, чем наши классные комнаты, и все это благодаря чрезвычайно важной и поразительной вещи — модему. Никто из нас на отлично не учился и не сдавал экзамены. Никто из нас не блистал в каких-либо научных кругах. Наша природа была иной. Все в нас бунтовало против механической зубрежки и навязчивого страха перед экзаменами. Короче говоря, мы просто знали, что нас ждут дела поважнее и что у нас есть собственные средства их делать. И еще мы были заносчивы — дарю это как очередной камень в огород хакеров. Конечно, если сравнивать с полицейскими, юристами, армейскими генералами и политиками, компьютерные хакеры — просто образцовый пример неуверенности в себе. Но мы были молоды, и нам казалось, что мы всё знаем. Можете быть уверены. Мы чувствовали себя упертыми и в некотором роде даже богатыми. А еще, возможно, юношеская фанаберия — всего лишь зародыш будущего механизма самозащиты.

С самого начала «Международные диверсанты» планировали нападать на военные системы, и я изобрел программу под названием «Сикофант» (Sycophant)[27], которая проникала в компьютерные системы и собирала урожай паролей. Летом 1991 года мы каждую ночь бродили по виртуальным коридорам штаб-квартиры 8й армии ВВС США в Пентагоне; захватывали компьютеры Motorola в Иллинойсе; шли по следу серверов Panasonic в Нью-Джерси; подкрадывались к Xerox в Пало-Альто и плавали по сумеречным озерам ремонтных станций подводных лодок ВВС США.Намного позже начнут управлять государственными переворотами через Twitter, что будет считаться естественным и демократичным, но в годы нашей юности нас охватывало незнакомое ощущение, будто мы ведем подрывную деятельность, мы чувствовали, как пульсировала история, пробиваясь через мигающий курсор. Путь от этого курсора до Twitter, от чувства восторга до спокойной уверенности в своей правоте — вот главная история нашего времени.

Моя приятельница, журналист Сьюлетт Дрейфус, проникла в самую суть нового племени чудаков, неформалов и умников, тонко уловив масштабы наших амбиций. Все это она описала в книге «Компьютерный андеграунд» (Underground: Tales of Hacking, Madness and Obsession on the Electronic Frontier)[28]. И мы, «Международные диверсанты», зашли дальше других австралийских хакеров, дальше, чем Феникс и другие участники группы Realm. Когда мне было двадцать, мы уже попытались проникнуть в святая святых компьютерных сетей — Сетевой информационный центр (NIC) Министерства обороны США. Под своим псевдонимом Мендакс я теснее всего работал с Главным Подозреваемым. Вот как об этом пишет Сьюлетт:

Однажды ночью двое хакеров дружески болтали в онлайне; один из них — Главный Подозреваемый — сидел за компьютером Мельбурнского университета и со второго монитора мирно пытался проникнуть на сайт ns.nic.ddn.mil. Эта система, принадлежавшая Министерству обороны США, была тесно связана с NIC. Он считал, что NIC и «сестринская» система должны «доверять» друг другу и тогда он сможет воспользоваться этим доверием, чтобы проникнуть в NIC. А NIC отвечал за все.

NIC присваивал доменные имена во всем Интернете:.com или. net в конце каждого сетевого адреса. Кроме того, NIC контролировал собственную внутреннюю сеть армии США, известную как MILNET.

Также NIC составлял для всего Интернета стандартные коммуникационные протоколы. Эти технические спецификации под названием RFC (Request for Comments) позволяли одному компьютеру общаться с другим…

И что еще важнее, NIC контролировал сервис обратного кодирования. Когда кто-либо подключается через Интернет к сайту, он обычно вводит имя сайта: ariel.unimelb.edu.au (сайт Мельбурнского университета). Затем компьютер преобразует буквы в цифровой адрес — IP-адрес. Всем компьютерам нужен этот IP-адрес, чтобы передавать пакеты данных в пункт назначения. NIC определял, как компьютеры будут переводить в Интернете буквенное имя в IP-адрес и наоборот.

Тот, кто контролировал NIC, имел безграничную власть над Интернетом. Он запросто мог сделать так, что Австралия исчезнет. Или превратится в Бразилию.

Мы сумели проникнуть в NIC, и нас просто оглушило. Кто-то может назвать это игрой в Бога — вовсе нет. Ведь у Бога, если он действительно Бог, и так уже есть все ответы. Нам было по двадцать. И мы испытывали радость исследователей, прорвавшихся, невзирая ни на какие препятствия, к новым рубежам. Чтобы продлить удовольствие от приключений, я создал лазейку для повторного входа в систему. Эта система оказалась так фантастически совершенна, что почти подчинила меня себе: она позволяла проникать во все на свете и знакомиться с огромным объемом информации. Однако в работе для меня было важно — и тогда, и в будущем, когда появился WikiLeaks, — чтобы кроме математической точности наличествовала и моральная необходимость. Уже в те годы я понимал, что взламываю порталы силовиков не просто ради забавы и разминки ума. Правительства укрепляли свою власть, опираясь на системы секретности, круговой поруки и подкупа; с появлением Интернета их возможности становились практически неограниченными, поэтому становилось окончательно понятно, что борьба с ними должна вестись на совершенно новом уровне. Методы уличных бунтарей, оппозиционных группировок, правозащитных организаций и сторонников избирательных реформ себя исчерпали. С правительствами и их коррупционной властью пора было начинать бороться, применяя научные средства, и мы нашли рычаг, который мог помочь сдвинуть это с мертвой точки. В конечном счете вопросы справедливости и правосудия всегда находились в руках сильных мира сего, однако на сцене появился новый авангард: высококвалифицированные специалисты, объявленные, как и мы, вне закона, которые скрупулезно исследовали раковую опухоль современной власти, пути и скорость ее метастазирования — все то, что всегда оставалось вне поля зрения простых граждан.

Приобретенная квалификация сделала хакеров ценным приобретением, и некоторые не устояли перед сделкой с дьяволом. Нас изумляло, что кто-то соглашается работать на правительственные организации, ведь по сути своей хакерское сообщество было анархистским; но перебежчики действительно существовали — я сам видел следы их деятельности внутри сети Министерства обороны США. Они практиковались на взломе собственных пентагоновских систем, и не оставалось никаких сомнений, что в интересах США они могли гулять по компьютерам всего мира. Себя мы считали кладоискателями, у которых была своя система этических взглядов. Но, входя в лабиринты власти, коррупции и лжи, мы прекрасно понимали, в чем нас будут обвинять, если поймают, — в продажности и испорченности. Мы были крепко спаянной группой: Главный Подозреваемый, я и Тракс — лучший фрикер Австралии. Он даже написал книгу по взлому телефонных сетей.

Полагаю, мы были анархистами скорее даже в силу характеров, а не по политическим убеждениям. Начиналось с приколов, а закончилось стремлением изменить мир. Нашему становлению очень содействовали идеи криптографии: мы считали ее дисциплиной, способной освободить общество от тайн и помочь гражданам противостоять и правительствам, и властным структурам, и в целом воле сверхдержав. Мы, впитавшие в себя свободный дух эпохи Просвещения, находились в авангарде современных технологий. С движением шифропанков сотрудничали как математики, так и многие другие ученые. Тимоти Мэй написал «Манифест криптоанархиста»; в числе основателей был и Джон Гилмор, один из первых сотрудников Sun Microsystems. Эти два первопроходца индустрии информационных технологий, заработав денег в бизнесе, ушли из коммерческой среды и пытались реализовать свои идеалы свободы с помощью математики и криптографии. Скажем, они изобретали новый вид цифровой валюты — цифровые монеты, заменяющие золотой стандарт. С такой валютой финансовые транзакции стали бы чище, а правительства не могли бы их отслеживать; знания о вашей кредитоспособности, вашей кредитной истории принадлежали бы исключительно вам и были бы только вашими. Мечта криптографов — дать отдельному человеку свободное и защищенное частное пространство. (Некоторые бывшие шифропанки и сейчас работают над выхолощенными версиями электронных платежных систем.) Я предвидел, что если подобным идеям и системам дать нужное развитие, то они помогут, пусть даже малочисленным активным сторонникам, противостоять угрозе государственного надзора и принуждения. Это были не только мечты и надежды, а конкретные планы. Но многие блестящие умы моего поколения, многие шифропанки просто испарились: кого-то поглотил пузырь доткомов; кого-то свели с ума опционы на акции; кто-то оказался одержим наладонниками Palm, — так или иначе, но ушли убеждения, и утрачено стремление к реальным переменам.

Разбираясь в своих шифропанковских настроениях, мы поняли, что нас ждет величайшая битва, можно сказать, собственная Гражданская война в Испании, и развернется она вокруг усилий защитить мир от надзора за частными компьютерными сетями. Эта сфера деятельности притягивала самые насущные вопросы о свободе и борьбе против угнетения, и именно она стала нашей Каталонией. Мы собирались выйти с открытым забралом и вступить в борьбу за правое дело, против идеологии и законов полицейского государства. Конечно, мы были молоды, были идеалистами — совершенно обычное состояние для людей, пытающихся что-то изменить. Мы собирались совершить кучу ошибок, и за них нас ждало наказание. Возможно, нам суждено было растратить свой потенциал, который мы тогда в себе ощущали. Мы догадывались, чем рискуем в жизни; мы были почти уверены, что многое потеряем, — и тем не менее мы вышли на этот бой.

Вопросы приватности неотступно преследовали меня. И преследуют до сих пор. Проект с WikiLeaks выставил меня ярым поборником открытости и навсегда отметил меня клеймом человека, считающего любую частную тайну злом. Но я никогда так не думал — скорее, наоборот. Мы, шифропанки, боролись именно за индивидуальную сферу жизни каждого отдельного человека. А противостоял я — и продолжаю противостоять — самым разным государственным институтам, которые, отгораживаясь от правды, используют секретность, чтобы скрыть сотворенное ими зло. Вы не чувствуете разницы? И в этой книге, рассказывая свою историю, я предпочитаю обходить молчанием некоторые моменты, которые лучше оставить при себе; таковы мои обязательства в соответствии с неким высшим чувством справедливости — например, перед моими детьми, которых я не вправе вытаскивать под свет прожекторов. Может быть, некто, видя в этом логическую погрешность, потребует призвать меня к ответу. Я не считаю, что даже создатель WikiLeaks — из-за ложно понятой ортодоксальности — должен изливать душу и выворачивать наизнанку свою личную жизнь.

Я не буду потворствовать этим причудам. Не стану играть в чужую игру. Но все же попытаюсь открыто сказать обо всем, что действительно важно. Я говорю об этом, потому что к тому времени, до которого я дошел в своем рассказе, я жил вместе со своей подругой и у меня уже был от нее ребенок. Его зовут Дэниел. Он хороший человек, и я старался быть ему достойным отцом. Дэниел родился у очень молодых людей; и впоследствии мы с его матерью не раз вступали в долгие споры, как следует воспитывать сына. То было трудное время, а в будущем нас ждала битва за опеку. Собственно, и всё; не думаю, что из рассказанного нужно делать какие-то обобщающие выводы. Настоящая книга — рассказ о моей жизни журналиста и борца за свободу, а мои дети — не часть этой истории, и я не буду о них говорить. Да, есть Дэниел; есть дети, рожденные от других женщин, к которым я был привязан. За все время своей деятельности, когда я говорил о потребности в истине, я прежде всего имел в виду другую правду: гибель множества людей; мошенничество, пытки, коррупция — все то, что разрушает и даже губит наши жизни. Вопреки желанию тех, кто склонен делать ошибочные умозаключения, я не буду становиться в позу и доказывать, что между моим гражданским пониманием истины и моими частными мелкими заботами можно ставить знак равенства. Я собираюсь рассказать о своем интеллектуальном, мировоззренческом и душевном взрослении, поделиться своими сомнениями и замыслами. Я буду говорить об уголовных обвинениях, выдвинутых против меня. Но я не буду распространяться о личной жизни, поскольку она имеет значение только для моей семьи; интимные детали ничего не дадут в понимании моего индивидуального пути к WikiLeaks. Раскрытие информации — моя профессия, а слухами мы не занимаемся.

Впрочем, мой рассказ несколько забежал вперед. Я с головой ушел в идеи криптографии где-то в середине девяностых, хотя список рассылки шифропанков и само движение возникли в 1992 году. Но я хочу вернуться в 1990 год. Незадолго до того, как родился Дэниел, мы с моей девушкой обитали в Фицрое, богемном пригороде Мельбурна, и нас трудно было отследить. Фицрой населяли итальянцы, греки и огромное количество университетских ребят. Мы начали самовольно вселяться в пустые дома. В то время многие политические соображения, которые затем привели нас к более глубокому пониманию проблемы права на информацию, были сфокусированы на правах лиц, самовольно поселяющихся в незанятых домах. Мы даже сформировали что-то вроде союза сквоттеров. Я развешивал объявления на фонарных столбах и призывал людей обращаться в наш офис с информацией о пустующих помещениях. Эти дома отмечались мной на карте, потом я отправлялся туда и прикидывал, каким образом в них можно войти. На каждый дом мы заводили карточку, в которой помечалось, есть ли в доме газ и электричество, как долго он будет пустовать и многое другое. Мы с подругой переехали в дом в эдвардианском стиле, доказывая свое право на использование таких помещений, также мы отстаивали права, полагающиеся временным жильцам. Честно говоря, мы вели совсем не сладкую жизнь, но, видимо, я был рожден для борьбы. Почему-то в опасных обстоятельствах мне и жилось легче, и работалось плодотворнее. В конце концов нас вытурили из того дома, но наше объединение переселенцев работало успешно и протягивало руку помощи бездомным. Причем организация нашего дела выглядела довольно любопытно: мы действовали как агентство недвижимости, работающее не ради прибыли, а ради блага общества. Это был замечательный опыт: использовать один из инструментов свободного рынка, чтобы выставить на посмешище его изъяны.

Неустроенность нашего быта: отсутствие постоянного жилища, вечные проблемы с газом и электричеством — так или иначе получала свое отражение в наших ночных занятиях. Все мы понимали, что полиция попытается устроить над «Международными диверсантами» образцовопоказательный процесс. Австралийская академическая и научно-исследовательская сеть помогала федеральной полиции ловить нас, а мы, поскольку могли взламывать все их системы, прекрасно знали, насколько близко они подобрались. У нашей полицейской Немезиды даже имелось конкретное имя — сержант Кен Дэй, и, похоже, он был просто одержим нашим поиском. В то время для нас это звучало всего лишь как отвлеченное имя, хотя после нашего ареста, над которым он так усердно бился, мы узнали его довольно близко. Смешно сказать, но впоследствии Кен Дэй горячо выступал в поддержку WikiLeaks в австралийской прессе. Мы заходили в интересующие нас системы и узнавали что-то новое, но в то же время мы были хакерами и весьма склонными к соревнованию — каждому из нас хотелось быть первым. Я упорно работал над созданием «троянов» — программ, позволяющих убедить компьютерную систему впустить вас внутрь и принять за законного пользователя, а следовательно, раскрывать вам свои секреты. Все замечательно, чистая забава, однако от таких шуток власти впадали в бешенство. Фактически мы превращались в системных администраторов множества мощных сетей.

Ловушка захлопнулась после нашей атаки на сеть канадской телекоммуникационной компании Nortel, простиравшуюся по всему земному шару. Она была одной из наших главных побед. В сети Nortel работало больше одиннадцати тысяч компьютеров, и мы долго и усердно бились над тем, чтобы получить к ним доступ. Сидя в Мельбурне, я захватил сорок компьютеров, размещенных в Канаде, с помощью которых забрасывал Nortel своими догадками относительно паролей сети. Я разработал программу, которая могла отправлять сорок тысяч паролей в секунду. В конце концов мы подобрали нужный, и возникло ощущение, будто мы в полночь зашли в Сикстинскую капеллу. Перед нами распростерлась целая цивилизация, и мы могли изучать ее вдоль и поперек: техническая документация, платежные ведомости, личные пароли специалистов, методы ведения бизнеса — все тайны и все ритуальные закоулки. Система Nortel находилась полностью в нашей власти, и мы спокойно могли перевести себе деньги или украсть их коммерческие секреты. Но ничего подобного мы не стали делать. Главный Подозреваемый, Тракс и я посчитали бы это полной низостью. Мы были выше такой грязи, мы хотели лишь справиться с самой системой и двигаться дальше.

Как-то ночью, в половине третьего, когда я гулял по системе, я понял, что за мной следят. Меня заметил системный администратор Nortel. Около часа я пытался уклониться от его инспекций и заблокировать ему путь; в то же время, удаляя инкриминирующие каталоги и заметая за собой следы, я двигался к выходу. Администратор сначала зашел в сеть из дома, но спустя некоторое время появился уже на главном терминале Nortel. Теперь он искал меня с рабочего компьютера. И я почувствовал настоящую опасность. Я уже не мог долго сбивать его с толку, и мне уже не удавалось его блокировать. Я оказался у него в руках. Не то что он поймал меня, нет — это все еще была игра в кошки-мышки. Когда администратор подкрался совсем близко, я вывел на его экран следующее:

Наконец я стал разумным.

Немного позже:

Теперь я все контролирую.

Долгие годы я барахтался в этой серости.

Но сейчас я наконец увидел свет.

Администратор хранил спокойствие. Он начал проверять модемные линии. Вся эта сцена могла сыграть ему на пользу. Я набрал:

Мило было поиграть с твоей системой.

Пауза. Ничего. Пауза. Словно пьеса Пинтера[29] в киберпространстве. Я продолжил:

Мы не сделали ничего плохого и даже кое-что подправили. Пожалуйста, не звоните в Федеральную полицию Австралии.

Но на следующее утро Главный Подозреваемый сам невольно вывел «моего» администратора прямо на нас.

Несколько лет мы вели себя подобно Гудини и изобретали все новые способы бегства. Запросы на наши модемы умирали, так и не добравшись до цели. Мы знали назубок австралийские телефонные линии, и никто не мог добраться до нас. Однако 1 октября 1991 года это все-таки случилось. После того дня федералам удалось отследить нашу линию из Nortel, и они стали прослушивать телефон Главного Подозреваемого. Он привел их к Траксу, а тот — ко мне. Федералы подслушивали нас, знали все наши разговоры, следили за нашими шагами. Эту операцию они назвали «Погода». Мы понимали, что времени осталось немного. Тракс запаниковал и сам пошел в полицию. Главного Подозреваемого полицейские забрали прямо на выпускной вечеринке 29 октября. Игра была окончена. Хотя для меня она только начиналась.

Когда они пришли, я был одинок и пребывал в тоске. Только что меня бросила жена. Я дошел до ручки. В нашем доме царил беспорядок, а в душе у меня — неразбериха. Стол был завален дискетами. Я сидел на диване и читал — в преддверии будущего — тюремные письма Джорджа Джексона, которого, к удовольствию властей, держали в самых строгих тюрьмах США. Я чувствовал себя раздавленным, но прислушивался к телефонным гудкам, шедшим через мои стереоколонки, они посылали сигнал «занято». В половине двенадцатого вечера в дверь постучали, и снаружи заметались тени. Полицейские возвестили о своем прибытии, и я вспомнил все моменты, когда ожидал их и как представлял себе их появление. Я открыл дверь и обнаружил там дюжину федеральных полицейских с инструментами для взлома. Человек, стоявший впереди, посмотрел мне в глаза, как будто всегда знал, что мы встретимся. И в этот момент до меня доходит, что дискеты с паролями к учетным записям Пентагона не спрятаны в улье, а валяются кучей на моем столе — подходи и бери. «Я Кен Дэй, — сказал главный полисмен. — Думаю, вы меня ждали».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.