Лев Якубинский О СНИЖЕНИИ ВЫСОКОГО СТИЛЯ У ЛЕНИНА

Лев Якубинский

О СНИЖЕНИИ ВЫСОКОГО СТИЛЯ У ЛЕНИНА

1

Приступая к исследованию языка нехудожественной прозы — в частности прозы публицистической — чувствуешь себя довольно беспомощно. Действительно, мы ведь не имеем никакой научной традиции в этой области.

В порядке даже первоначального наблюдения фактов возникает ряд вопросов, из которых каждый, в сущности, требует специального исследования. Особенно сказывается неразработанность синтаксиса, который, поскольку не стал на путь отчетливого разграничения функционально различных видов речи, неспособен дать нужную помощь. Между тем исследование языка публицистической прозы представляется настоятельно необходимым не только потому, что мы находим здесь материал еще почти незатронутый наукой, но потому особенно, что именно подобный материал способен дать науке о языке тот уклон, к которому она несомненно стремится в наше время (на ряду с другими науками) — уклон прикладности, уклон технологический. Задача науки не только исследовать действительность, но и участвовать в ее преобразовании; языкознание отчасти выполняло эту задачу, поскольку оно давало и дает теоретическую основу для разработки практики воспитания и обучения речи в школе; но его значение — значение прикладное — неизмеримо возрастет, если оно направит свое внимание на такие объективно существующие в быту и обусловленные им технически различные формы организованного речевого поведения человека, как — устная публичная (т.-н. «ораторская») речь или речь письменная публичная, в частности публицистическая. Поскольку эти — социально чрезвычайно важные — речевые разновидности (и разновидности этих разновидностей) обладают каждая своей особой технической специфичностью, поскольку они подразумевают свое особое орудование, обращение с языковым материалом — постольку они подразумевают некую выучку, воспитание, обучение для тех, кто в данных направлениях хочет практически работать в обществе. Отсюда совершенно ясно вытекает необходимость организации технического образования в области речи, которое будет жалким кустарничеством, если не будет основано на науке, как своей базе: техника речи подразумевает технологию речи; технология речи — вот то, что должно родить из себя современное научное языкознание, что заставляет его родить действительность. Для того, чтобы сшить сапоги, нужно уметь, нужно знать это ремесло, для того, чтобы построить дом, тоже нужно уметь, для того, чтобы агитировать посредством речи, нужно тоже уметь, и это умение не просто падает с неба, а достигается выучкой организовать эту выучку — определенная задача современности, которая вообще хочет сделать человеческий быт организованным. Ссылка на то, что, дескать, имеются же хорошие ораторы-агитаторы и публицисты, которые не проходили «курс» в каких-нибудь соответствующих техникумах, столь же нелепа, как утверждение, что не нужно актерского технического образования, потому что есть же актеры — имя рек, которые не «кончали» никаких театральных школ, или что не нужно архитекторов, потому что строили же раньше дома «просто так». Отрицание технического образования в области речи есть типичная отрыжка идеалистического миросозерцания, которое, если и готово признать, что нужно обучать людей, как строить дома, то в области речи всецело полагается на «талант», «вдохновение», «природные склонности», «нутро» и всякие другие штуки, может быть и очень важные (для сапожника тоже), но в данном споре только запутывающие. Бить талантом и вдохновением выучку — неприемлемо для материалиста и марксиста.

В связи с вышесказанным приходится с особенным вниманием отмечать тот живой интерес, который обнаружился в наших научных кругах к ораторской и публицистической прозе В. И. Ленина. Образование соответствующей комиссии при научно-исследовательском Институте Ленинградского Университета, присоединение к этой работе словесного разряда Института Истории Искусств, соответствующая работа на отделении публичной речи Института Живого Слова, — все это позволяет думать, что языкознание, наконец, захватывает в свое ведение столь важный материал устной и письменной публичной речи. Исследование языка — например, публицистической речи — уже серьезный шаг к построению соответствующей технологической лингвистической науки. Исследование же такого материала, как язык В. И. Ленина, имеет особенно важное значение, потому что мы здесь имеем дело с таким речевым поведением, которое крепко и наверняка достигало и достигло цели. То, что возникло в данном случае, как естественное реагирование на смерть В. И. со стороны ученых-филологов, вместе с тем является и важным продвижением науки на пути ее сближения с запросами жизни.

2

Во многих статьях В. И. Ленина можно найти материал для обнаружения его стилистического credo. Высказываясь о явлении «революционной фразы», Ленин особенно ополчается на некоторые ее языковые признаки, употребляя в этом отношении, как это и понятно, термины хотя и не совсем определенные, но не оставляющие сомнения в том, что он в сущности вел борьбу с эмоционально-повышенным, высокостильным, пафосным, декламационным строем речи. Его нападки на «громкие фразы», на «гордые фразы», на «лозунги превосходные, увлекательные, опьяняющие», на «жонглированье эффектными фразами», на всяческую «декламацию», на «опьянение звуками слов» — как будто бы позволяют сделать такой вывод.

Будущим исследователям языка Ленина предстоит сделать проэкцию этих и многих других подобных высказываний В. И. на язык его собственных произведений. Я в этой короткой статье нисколько не претендую на выполнение такой задачи, но пытаюсь с этой точки зрения рассмотреть материал одной статьи Ленина, а именно статьи «О национальной гордости великороссов»[45].

Выбранная мною статья любопытна потому, что по-своему содержанию, особенно в определенной части — абзацы III–VI (в статье всего девять абзацев; в дальнейших ссылках цифры I–IX, римские, обозначают соответствующие абзацы по указанному изданию) она особенно благодарна для развертывания пафосных, высокостильных, декламационных приемов изложения. Эти приемы там и имеются (я не касаюсь вопроса об исторической обусловленности этих приемов у Ленина), но они даны в комбинации с такими лексическими и синтаксическими фактами, которые объективно снижают эту декламационность. В разбираемой статье, Ленин, высказываясь отрицательно вначале о так пышно росцветшем в четырнадцатом году, в разных странах Европы, шовинизме, противопоставляет ему ту «национальную гордость», которая «не чужда нам, великорусским сознательным пролетариям». Выяснению того, что такое составляет эта «национальная гордость», и посвящены, главным образом, III–VI абзацы статьи.

3

Упомянутые III–VI абзацы, а также отчасти и II-ой, построены в общем на основе типичного высокостильного синтактического развертывания пафосного оттенка. Приведу примеры.

В III абзаце после вопросно-ответного ввода («Чуждо ли нам, великорусским сознательным пролетариям, чувство национальной гордости? Конечно нет!») читаем: «Мы любим свой язык и свою родину, мы больше всего работаем над тем, чтобы ее трудящиеся массы… поднять до сознательной жизни демократов и социалистов. Нам больше всего видеть и чувствовать, каким насилиям, гнету и издевательствам подвергают нашу прекрасную родину царские палачи, дворяне и капиталисты. Мы гордимся тем, что эти насилия вызывают отпор из нашей среды…» Это же построение с «мы…», с тою же функциональностью, продолжается и дальше — в IV абзаце: «мы помним, как полвека тому назад великорусский демократ Чернышевский…» (начало абзаца); «мы полны чувства национальной гордости, ибо великорусская нация тоже (курсив Ленина) создала революционный класс…» (середина абзаца); в V абзаце: — «Мы полны чувства национальной гордости и именно поэтому мы особенно ненавидим свое рабское прошлое…» (начало абзаца); в VI абзаце: «и мы, великорусские рабочие, полны чувства национальной гордости, хотим во что бы то ни стало…»; «именно потому, что мы хотим ее, мы говорим: нельзя в 20-м веке…».

В III абзаце отдельные части его, начинающиеся с «мы», «нам» и соответствующие друг другу, построены в восходящем порядке, т. е. первая часть — менее строки, вторая — больше двух строк, третья — две с половиной строки, четвертая почти шесть строк. Четвертая часть периодизирована в том же «декламационном» направлении: «Мы гордимся тем, что эти насилия…, что эта среда…, что великорусский рабочий класс…, что великорусский мужик…». Подобное же периодизирование находим и в дальнейших элементах общего построения: «мы полны чувства национальной гордости, ибо великорусская нация тоже создала революционный класс, тоже доказала, что она способна…» (IV; курсив Ленина); и еще: «…ведут нас на войну, чтобы душить Польшу и Украйну; чтобы давить демократическое движение в Персии и Китае, чтобы усилить позорящую наше национальное достоинство шайку Романовых, Бобринских, Пуришкевичей» (V); «…мы говорим: нельзя в 20-м веке в Европе…, нельзя великороссам „защищать отечество“ иначе…» (VI).

Уже во втором абзаце читаем: «…неприлично было бы забывать о громадном значении национального вопроса — особенно в такой стране, которую…; в такое время, когда…, в такой момент, когда…». Здесь тоже дана восходящая периодизация: первая часть — одна строка, вторая — около двух с половиной, третья — свыше четырех.

В соответствии с отмеченным синтактическим строением стоит и некоторый лексический и фразеологический «высокий» материал. Ср. «мы любим свой язык и свою родину» (родину без кавычек, как например, в первом абзаце), «национальная гордость» (III), «нашу прекрасную родину» (III); «мы гордимся» (III), «мы полны чувства национальной гордости» (III, V), «могучую революционную партию масс» (III), «Чернышевский, отдавая свою жизнь делу революции» (IV); «это были слова настоящей любви к родине, любви тоскующей…..» (IV); «она (великорусская нация) способна дать человечеству великие образцы борьбы за свободу и за социализм» (IV), «мы, великорусские рабочие, полные чувства национальной гордости, хотим во что бы то ни стало свободной и независимой, самостоятельной, демократической, республиканской, гордой Великороссии». (VI) и пр.

В связи с упомянутыми фактами следует отметить явление лексико-синтактического порядка, которое можно назвать «лексическим разрядом» (впрочим я не настаиваю на этом термине) «Лексический разряд» может быть иллюстрирован следующими примерами из нашей статьи: «великорусская нация тоже доказала (курсив Ленина), что она способна дать человечеству великие образцы борьбы за социализм, а не только великие погромы, ряды виселиц, застенки, великие голодовки и великое раболепство перед попами, царями, помещиками и капиталистами» (IV), «хотим….. свободной и независимой» и т. д. см. выше (VI), «царизм не только угнетает….. но и деморализует, унижает, обесчесщивает, проституирует его…» (VI), «вся история капитала есть история насилий и грабежа, крови и грязи» (VII); «такой раб, вызывающий законное чувство негодования, презрения и омерзения, есть холуй и хам» (V) и др.

С формальной точки зрения «лексический разряд» есть некоторое «перечисление», но логическое, предметное значение этого перечисления стоит совсем на заднем плане, и это «перечисление» является фактом эмоционального говорения (а следовательно, может быть использовано и как прием эмоционального внушения посредством речи), когда высокое эмоциональное напряжение разрешается мобилизацией ряда подобных членов предложения, при чем эти подобные члены следуют или непосредственно друг за другом, или ряд организован путем применения, например, союза «и» (как в некоторых из приведенных примеров).

Обыденная разговорная речь знает элементарные случаи лексического разряда, когда «подобные» члены ряда являются подобными не только морфологически, но и семантически, т. е. доходят по существу до синонимичности, напр. при гневе: «подлец, мерзавец, негодяй…..», или в других случаях: «это ужасно, неслыханно, возмутительно…..»; «мне нет дела ни до каких Петровых, Сидоровых, Степановых…..» Иногда, повторяю, словесный разряд имеет и определенную логическую функцию перечисления, но тем не менее его эмоциональная значимость сохраняется. Именно так обстоит дело в конце первого абзаца нашей статьи: «….и кончая шовинистами по оппортунизму или бесхарактерности Плехановым и Масловым, Рубановичем и Смирновым, Крапоткиным и Бурцевым». Явление лексического разряда не обязательно соединяется с декламационно-пафосным строем речи, поэтому, говоря о его снижении, мы иногда говорим не о снижении декламационного строя, а о снижении эмоционально напряженной речи вообще.

4

Эмоционально высокий напряженный строй речи дан в нашей статье, как я уже отмечал, в комбинации с такими синтактическими и лексическими явлениями, которые его объективно снижают.

Сперва о синтактическом снижении. Здесь, однако, необходимо сделать отступление и коснуться сперва вопроса о разрыве, деформации т. н. «плавности» речи у Ленина, вопроса, стоящего в несомненной тесной связи с нашим вопросом. Дело в том, что главная, непрерывно развертывающаяся речь есть постоянная особенность в декламационной пафосной речи, хотя обратное и не всегда верно; с другой стороны, «плавность» речи есть самостоятельный «прием» воздействия на читателя и слушателя, встречающийся у многих публицистов и ораторов: это один из так-называемых «диалектических» приемов внушающей и агитирующей речи. Разорванная, не плавная речь есть одна из особенностей языкового строя других публицистов и ораторов, при чем может иметь и самостоятельную функцию и выступать просто, как своего рода «отрицание» плавности речи в качестве диалектического приема, свидетельствовать об отсутствии установки на плавность речи у данного публициста или оратора (mutatis mutandis то, что здесь сказано о плавности и разорванности речи как диалектических приемах, может быть повторено и о декламационном строе и его снижении).

Выражение — гладкий, плавный язык есть в сущности, хотя и неплохой, но трудно поддающийся научной расшифровке, термин обывательской лингвистической терминологии. Реальная языковая подоплека того впечатления, которое обыватель именует «гладкостью», «плавностью» — очень многообразна. Здесь имеют значение и отношения фонетического порядка (напр. ритмические, интонационные, а также б. м. и словесноинструментовочные), и явления лексического порядка и, наконец, синтактические отношения, которые являются, пожалуй, доминирующими и определяющими остальные. С синтактической точки зрения, здесь является характерным (при прочих равных условиях) отсутствие синтактических отступлений, вводных, отвлекающих от наметившегося синтактического хода, синтагм, некоторая непрерывность развития синтактического настроения.

Приведу пример: «как много говорят теперь о национальности, об отечестве! Либеральные и радикальные министры Англии, передовые публицисты Франции, прогрессивные журналисты России — все утверждают свободу и независимость родины, величие принципа национальной самостоятельности».

Сравним приведенный отрывок в только что данной редакции с ним же в редакции несколько иной (опускаю восклицательный ввод отрывка): «Либеральные и радикальные министры Англии, передовые публицисты Франции (оказавшиеся вполне согласными с публицистами реакции), прогрессивные (вплоть до некоторых народнических и марксистских) журналисты России все….. и т. д.». Непрерывность синтактического построения отрывка во второй редакции разорвана скобками, «гладкость» и «плавность» речи весьма пострадали. Оба приведенные отрывка являются измененным мною началом статьи Ленина, разбираемой здесь; Ленинская редакция будет дана мною несколько ниже, однако подчеркиваю, что скобочный разрыв налицо и у Ленина. Скобки в подобной функции имеются и в других местах статьи; ср. следующие примеры: «Мы любим свой язык и свою родину, мы больше всего работаем над тем, чтобы ее трудящиеся массы (т. е. 9/10 ее населения) поднять до сознательной жизни демократов и социалистов. Нам больнее всего видеть….. Мы гордимся тем….» (III). Или еще: «Мы полны чувства национальной гордости и именно поэтому мы особенно ненавидим свое рабское прошлое (когда помещики-дворяне вели на войну мужиков, чтобы душить….) и свое рабское настоящее, когда….»; «мы гордимся тем, что эти насилия вызывали отпор из нашей среды, из среды великоруссов, что эта среда…, что великорусский рабочий класс…., что великорусский мужик….» (III). В этом последнем случае мы имеем дело собственно не с «скобками», но с аналогичным скобке введением отводящей от основного течения речи синтагмы.

Скобочный разрыв особенно ощущается на фоне синтактического целого, определенно и сложно построенного в направлении плавности с тем или иным использованием подобных синтагм или вообще основанного на применении синтактического параллелизма; сравните в первом примере построение: «министры… публицисты… журналисты… все…»; во втором: «мы любим… мы больше всего работаем и т. д.»; то же в третьем и четвертом примерах. Но и вне данного непрерывного сложного построения, обусловившего бы впечатление плавности речи без скобочного разрыва, мы констатируем этот разрыв и в пределах элементарно построенной фразы; напр.: «откровенные и прикровенные рабы великоруссы (рабы по отношению к царской монархии) не любят вспоминать об этих словах» (IV); или: «нельзя в 20-м веке в Европе (хотя бы в дальневосточной Европе) „защищать отечество“ иначе, как борясь…», или: «не наше дело, не дело демократов (не говоря уже о социалистах) помогать Романову-Бобринскому-Пуришкевичу душить Украйну и т. д.»; в последнем примере, так сказать, двустепенный разрыв: а) не дело демократов, в) (не говоря уже о социалистах). Еще пример: «Интерес (не по холопски понятой) национальной гордости великороссов совпадает с социалистическим интересом великорусских (и всех иных) пролетариев». Этот пример особенно интересен потому, что скобки здесь «необязательны»: оба скобочных члена могли бы быть употреблены и не как вводные, вклиняющиеся в данное синтактическое развертывание элементы, а как равноправные «определения» — второе к слову «пролетариев», а первое к выражению «национальной гордости», но весь синтактический строй фразы оказывается в этом случае иным, интонация и распределение пауз — также.

Явление «скобки» — очень сложно, как по своей обусловленности, так и по своей функции. Можно, например, говорить об обусловленности скобочного синтаксиса особыми условиями спешной публицистической работы, не позволяющей обращаться к переделке раз написанного, сводящей к минимуму черновик и обработку языка статьи и вызывающей, таким образом, естественное появление пояснительных скобок, которые являются не чем иным, как поправкой, вносимой дополнительно к уже написанному; условия работы могут воспитать скобку уже просто, как привычку изложения и, так сказать, распространить ее на непринадлежащие ей «по праву» генезиса случаи. Можно говорить о скобках, как явлении, обусловленном самой особенностью высказывания и сообщения мыслей, как своего рода подчеркиваньи некоторых высказываний, заключаемых в скобки и поэтому воспринимаемых с большей отчетливостью в своей особости и отдельности, в своей выделенности из общего целого; как для некоторых писателей характерен в этом отношении курсив, так для других — скобки, порядок слов во фразе, применение подчеркивающих эпитетов и др.

Я нисколько не хочу касаться в этой статье многообразных функций «скобки»[46]; мною отмечено выше значение скобки, как разрыва плавности речи да и то, главным образом, поскольку плавность речи связана с декламационным построением речи, а следовательно и сама скобка выступает в функции, разрывающей декламационное синтактическое построение с его интонацией, в функции снижающей «высокий стиль». Отсылаю к выше приведенным примерам и приведу еще случай, очень характерный, так как здесь чрезвычайно напряженный эмоциональный тон отрывка особенно дает ощутить разрушающую, снижающую функцию скобки. «Никто неповинен в том, если он родился рабом; но раб, который не только чуждается стремления к своей свободе, но оправдывает и прикрашивает свое рабство (например, называет удушение Польши, Украйны и т. д., „защитой отечества“ великороссов), такой раб, вызывающий законное чувство негодования, презрения и омерзения, есть холуй и хам» (V).

Возвращаясь к первой редакции начала статьи (см. стр…) «как много говорят», — скажу, что в этом своем виде отрывок производит более «высокостильное» впечатление, чем во второй редакции. У Ленина от этой «высокостильности» и «пафосности» ничего не остается потому, что к разрушающему влиянию скобок присоединяется и снижающее значение лексического материала. К этому последнему я теперь и перехожу.

5

Цитирую начало статьи так, как оно дано у Ленина: «Как много говорят, толкуют, кричат теперь о национальности, об отечестве! Либеральные и радикальные министры Англии, бездна „передовых“ публицистов Франции (оказавшихся вполне согласными с публицистами реакции), тьма казенных кадетских и прогрессивных (вплоть до некоторых народнических и „марксистских“) писак России — все на тысячу ладов воспевают свободу и независимость „родины“, величие принципа национальной самостоятельности».

Если в первой редакции данный отрывок, в его синтактическом и лексическом строе, мог бы выполнить функцию эмоционально возвышенную, то подлинная ленинская редакция — с ее лексическим, фразеологическим и синтактическим содержанием (ср. подчеркнутые слова и выражения) исключает это вовсе.

Лексический и фразеологический материал является одним из моментов, могущих парализовать эмоционально возвышенные декламационные возможности синтаксиса. В данном случае такую функцию несет: ироническая (ср. «передовых», «марксистских», «родины», «воспевают»; отчасти: бездна, тьма), интимно-фамильярная (ср. толкуют на тысячи ладов) и грубословная (ср. казенных писак) лексика. Этот лексический материал привносит не только эмоциональный семантический тон, чуждый эмоционально-пафосной речи, но и интонацию, разрушающую собственную эмоционально-пафосную интонацию. Лексическое и фразеологическое снижение, на ряду с синтактическим («скобки») и часто совместно с ним, может быть отмечено в разбираемой статье неоднократно.

Во II абзаце читаем следующее: «Нам, представителям великодержавной нации крайнего востока Европы и доброй доли {…}»