Помирились

По-видимому, сам Лев Львович стал понимать, что его вражда с отцом зашла слишком далеко. Она не приносила того общественного результата, на который он рассчитывал, и, говоря прямо, делала его посмешищем в глазах публики. Вряд ли ему нравились отклики на его выступления вроде того, что напечатали «Биржевые ведомости»: «У великого писателя земли русской Льва Толстого есть сын, тоже писатель, тоже Лев, но отнюдь не великий… Между Толстым-отцом и Толстым-сыном – дистанция огромного размера…»

Но главная проблема была даже не в этом. Без Ясной Поляны, без общения с родителями, с сестрами и братьями он чувствовал себя неприкаянным. Ему так и не удавалось свить свое гнездо.

В письме к мама? из Петербурга от 7 марта 1908 года он жаловался: «Зовут всюду и все, и так как нельзя отказывать, ездишь, и так, тоже в суете, проходит время. Но у вас есть солнце, снег и природа, а здесь ничего этого нет и не на чем отдохнуть. Я чувствую себя скверно душой и телом. Стал совсем старый и седой и веду глупую, вредную жизнь».

Частые жалобы сына на свою неприкаянность побудили Софью Андреевну ответить ему: «Милый друг Лёва, я совсем не в упрек тебе написала, что меня пугает твоя неустойчивость и нервность. А просто от моей материнской заботы о всех вас; хотелось бы, чтобы всем вам было хорошо, чтоб вы спокойно удовлетворились тем, что посылает вам судьба.

Твоими жалобами о том, что у бедного Лёвы нет летнего местопребывания, я не очень растрогалась. Когда есть в Ясной Поляне прекрасный флигель и природа и когда есть в Швеции прекрасная милая и гостеприимная семья, всегда радующаяся вашему пребыванию с ними, – то это уж не так трагично.

Что жизнь разрывается надвое – это тяжело, я совершенно с этим согласна, но бывает положение хуже; слава Богу и за то, что есть. Сам ты живешь хорошо, дельно, содержательно, и это должно тебя удовлетворять. Без труда и неприятностей ничего не дается…»

В первой половине апреля 1908 года Лев Львович находится в Ясной Поляне. Его приезды к родителям в одиночестве, без семьи, уже не смущают никого. В этот раз они помирились с отцом. Лев Львович, кажется, впервые заметил то, что Софья Андреевна, по понятной причине, заметила гораздо раньше. Толстой изменился. Он стал абсолютно далек от земных страстей и желал только одного: ни с кем не ссориться, со всеми жить в любви и согласии.

В Ясной Поляне Лев Львович набросал «Заметки об отце», в которых, между прочим, отметил, что у Толстого «ослабела память». «Он забывает фамилии знакомых и путает имена писателей. Вчера в разговоре со мной и сестрой Таней он спутал Ибсена с Бьёрсоном, хотя потом вспомнил и различил обоих. Он забыл фамилию Эрдели, мужа нашей двоюродной сестры, раньше гостившего подолгу в Ясной Поляне. Он не сразу вспомнил Мопассана, когда мы говорили о вышедшей его биографии».

Проблема на самом деле была очень серьезной. У Толстого начались обмороки и провалы в памяти. Случалось, что он не узнавал детей и внуков, путал голос сына Льва с голосом брата Мити, который скончался полвека назад, а потом всерьез спрашивал: «Правда, что здесь был брат Митенька?» Когда он садился за обеденный стол, все с ужасом замечали, что он силится припомнить, кто сидит вместе с ним, и не всех узнает.

«Зато у отца стало гораздо больше чувствительности к интересам всех людей вообще, – пишет Лев Львович. – Он боится огорчить кого бы то ни было, он совершенно никого не осуждает, он интересуется сторонами жизни других людей, которые раньше как будто совсем не трогали его и для него не существовали. Он спрашивал меня, например, о моем материальном положении, расспрашивал о моем доме, о книжном магазине, о доходах. Это в первый раз, кажется, с тех пор, как живу самостоятельно».

Когда Лев Львович уехал, отец написал ему письмо, после которого, казалось, все недоразумения между ними были исчерпаны раз и навсегда.

«Целый день нынче кажется, что слышу твой голос и, когда вспомню, что тебя уже нет, становится грустно, но приятно, любовно грустно… Прощаясь с тобой, мы ничего не могли бы сказать лучше тех глупых слез, которые душили наши слова и которые сейчас мне выступают на глаза, вспоминая тебя. Да, милый Лёва, большое нам дано счастье – любить, особенно после того, как сами себя лишали его. Целую тебя, Дору, детей… Л. Т.».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.