Глава 6 Мошево

Глава 6

Мошево

I. Посвящение в медсестры

Когда мы к вечеру добрели до Центральной больницы, преодолев 25 километров таежной проселочной дороги, рабочий день уже давно кончился. В темной конторе больницы сидел один дежурный за столиком, освещенным коптилкой, сделанной из картофелины с фитилем.

Посмотрев наши бумаги и выслушав мой рассказ о почти уже заживающем пальце, симпатичный дежурный — тоже «зэк» и славный человек — пофыркал, похмыкал носом, поерошил торчащие ежиком волосы и, наконец, принял решение:

— В общем-то, конечно, я должен был бы отправить вас в зону, — сказал он (в отличие от больничной зоны лагерная, «рабочая», называлась просто зоной). — Но знаете, я все-таки положу вас в малую хирургию. Отдохнете малость. Сразу же на осмотр не возьмут, все равно назначат анализы — кровь, моча, то, другое — смотришь, и прокантуетесь денька три-четыре… А в зону всегда успеется…

Это был дежурный фельдшер. Я не помню его фамилию, но позже расскажу о нем немного. Все получилось так, как он и предсказал.

При обходе на следующий день мне были назначены анализы, а в перевязочную меня вызвали только через три дня.

Но гораздо раньше, в первый же мой мошевский день, ко мне прибежала Екатерина Михайловна Оболенская. Не помню, как она узнала, что я здесь — может быть, ей сказала Любочка Н. — очень доброе и хлопотливое существо, любившая всем помогать и «устраивать судьбу» совершенно бескорыстно. В то время она работала сестрой в мошевской больнице в отделении гнойной хирургии.

Так или иначе, обе они с места в карьер начали меня «обрабатывать»: «В больнице острая нехватка медсестер! Каждый мало-мальски грамотный человек может быть медсестрой. Ты останешься здесь и станешь медсестрой!»

— Я — медсестрой??. Чепуха! Абсурд. В медицине я ничего не понимаю. Никаких банок и даже горчичников ставить не умею. Моим ребятам все это делает моя мама!.. В жизни я не держала шприца в руках… Не выношу вида человека, которого рвет!.. И вообще, терпеть не могу медицину и никогда ею заниматься не собиралась!

Екатерина Михайловна убеждала, Любочка Н. вышла из себя и назвала меня «просто дурой».

— Ах, на лесоповале тебе лучше?! Ах, жить надоело!.. А дети?.. Мать?.. Да ты просто обязана дожить!.. Просто дура, если упустишь реальный шанс!

В конце концов я сдалась. Мне притащили два толстых-претолстых тома в черных обложках — учебник для медсестер Ихтеймана — том первый и том второй. С отвращением и ужасом я начала их листать…

Читать было велено быстро, ибо мои друзья, как и я, тоже думали, что после первой перевязки меня выпишут в зону, а достать меня оттуда будет значительно труднее. Они успели побывать у главного врача больницы, а главное — у его жены.

Это была дама-патронесса, нечто вроде отделения общества Красного Креста при нашей больнице. Она благоволила к заключенным, охотно выслушивала различные просьбы и действительно старалась помочь. К ней обращались с разными разностями: с просьбами о переходе в другое отделение, о разрешении свидания. Наконец, даже с просьбой принести почитать что-нибудь. Официально никакой должности она не занимала, но все знали, что «вес» в больнице — имела.

Так вот, друзья побывали у Маргариты Львовны — так, кажется, ее звали — и наговорили ей, что прибыла такая-то, детская писательница! Культурнейший человек! Практически знакома с медициной?!! Одним словом, ради Бога, только чтобы ее не отправили в «зону»!

Кончилось тем, что через неделю я была вызвана в кабинет главврача, куда и отправилась через всю больничную зону в больничном халате без пояса, в тапочках, которые слетали с ноги при каждом шаге.

В кабинете было двое: за большим столом сидел низенький толстый и смешной человечек (начальник больницы Неймарк — догадалась я). Смешной он был только по виду — как потом я узнала, он здорово, когда надо, на всех орал, стучал кулаком по столу и совершенно единолично мог «списать в зону» любого врача и любую медсестру. В общем, его боялись, хотя был он справедлив и спрашивал «по делу». А добросердечной женой его здесь пользовались как громоотводом.

В кресле у стола сидел сухопарый и очень высокий старик, который говорил так невнятно, словно со ртом, набитым кашей, так что я ничего не понимала, о чем он вообще говорит… Как потом оказалось, это был старый хирург Андриевский — талантливый и опытный хирург — ленинградец, спасший немало жизней и заключенным, и вольным, приезжавшим к нему на операции даже из Москвы и Ленинграда. Он уже досиживал свой срок, но, как потом я слышала, умер, так и не успев досидеть.

Неймарк и Андриевский меня о чем-то спрашивали, но от волнения я ничего не понимала и вряд ли отвечала хоть что-нибудь мало-мальски вразумительное. Одно лишь помню, Андриевский спросил меня: «А если вы не поймете, что вам сказал врач, что вы сделаете?» Я поняла вопрос, очевидно потому, что это не был медицинский вопрос. И потому ответила вполне разумно: «Я спрошу у врача еще раз».

У Андриевского по губам пробежало что-то вроде улыбки, а Неймарк откровенно крякнул. Этот мой ответ, очевидно, и решил дело. А может быть, и просто острая нехватка медсестер… Экзамен, к счастью, длился недолго, меня отпустили, и я, вся красная и негодующая, набросилась на Екатерину Михайловну и Любочку, подвергшим меня такому позорищу!

Однако в зону меня все-таки не выписали, а только перевели в терапевтическое отделение, где я еще продолжала числиться «больной», но уже поддежуривала по ночам и училась кой-чему у палатных сестер. К счастью, одна из них была Екатерина Михайловна — Катеринка, как вскоре стала она для меня… Так я прижилась в Мошеве.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.