НАСТЯ

НАСТЯ

Все произошло очень быстро. Года полтора, не больше. В городе было несколько коллективов, которые были по местным меркам достаточно известны. Их знали, допустим, человек пятьсот. Была такая группа «Апогей», на тот момент самая известная в Таганроге. Ее знали даже в Ростове, где она периодически выступала. Много поклонников у них было, много девочек вокруг. И мы думали: «Да! Реально крутая группа!» Но проходит год, и мы становимся не то что конкурентами, мы становимся даже круче. Это было очень удивительно для меня.

Как-то после концерта мы с ребятами идем на пляж и слышим, как две чуть поодаль идущие девушки болтают: «А я знаю Рому Белого!» — «Круто!» — «Да, он такой…» А чуть ли не в метре от них идем. И я слышу их разговор, смотрю на эту девочку и понимаю, что в первый раз в жизни ее вижу. А ведь город Таганрог настолько маленький, что почти все друг друга знают. И девушек, которые знают меня, я уж точно знаю. И мне было очень приятно! Я подумал, вот он — миг настоящей славы! Про меня уже байки по городу расходятся.

В общем, действительно, парни для этого и играют на гитарах — чтобы девчонкам нравиться. А зачем играл я… Я тогда не задумывался. Просто писались песни, просто хотелось петь, выступать на сцене. Я не хотел, выйдя на сцену, завоевывать девушек, которые сидят в зале. Потому что и без этого уже круто. Что бы ты ни пел, это уже круто. Я пел, во что-то верил, непонятное даже мне самому. Но во что-то верил! В дух какой-то. В песни. О чем песня, сам даже не понимал. Мне было круто их петь, они что-то несли. Было несколько групп, и вот они все соревновались. Кто как. Кто громче зарычит, кто круче, техничнее сыграет. Или у кого, наоборот, смешнее. Все выпендривались, показывали себя с разных сторон. А я пел песни.

И все это время ко мне приезжал мой друг Леха. Он очень обижался на меня, когда я из Мариуполя уехал. Я часто приезжал к нему, а он ко мне, в Таганрог. Помню, поехал к нему Новый год встречать. Говорю маме:

— Я к Лехе, в Мариуполь.

— Будь там аккуратней!

Она же видела меня с Лехой много раз. И знает его замечательно. И Лехина мама знает меня прекрасно. Знают они, что эти два человека — неразлей вода.

— Надолго?

— На два дня. На три — максимум. Отметили мы Новый год в Мариуполе и так увлеклись, что я вернулся домой только через восемь дней. Мы с ним жестко тогда бухали. Причем денег у нас не было. А день начинался с того, что мы просыпались в двенадцать, выпивали с ним бутылку водки на двоих под лимончик и приходили в норму. Это был у меня первый и последний запой в жизни. Когда я пил восемь дней подряд и очень жестко. У меня больше такого не было. Организм больше не позволил такого — перепил по молодости.

Леха часто приезжал, следил за всем, что у меня происходит. Даже на некоторых концертах в Таганроге он мне подыгрывал на трубе, он же профессиональный музыкант. Кстати, эта песня, которую мы тогда играли, будет на третьем альбоме. Чуть-чуть текст видоизменен, но песня та самая. Леха приезжал и грустил: «Круто, у тебя музыка!» А я ему; «Леха, ну какая музыка, тут болото, никакого выхода. Ничего больше». — «Да у меня в Мариуполе вообще ничего нет, меня никто не понимает. Мы сидим с гитарами, пытаемся группу сделать, но ничего не получается». А он в таком заводском районе тогда жил. Мариуполь — город работящий. Там в основном работяги. Культуры, такой, как в Таганроге, нет. Богемы, которая ленится и ничего не делает, тоже нет. Ему очень нравилось в Таганроге. Он говорил: «У вас тут круто. Друзья хорошие. Цивильно. Вроде выпивают, но при этом песни поют…» В общем, он очень грустил. Он там остался, в том районе, а я тут в Таганроге чем-то занимаюсь. Ему казалось, что у меня тут круто. Но я понимал, что это тоже не круто. Ненамного лучше.

По городу наши записи практически не ходили. У нас были записи, но не студийные, а с концертов. У одного известного в городе музыканта был бобинный магнитофон «Ростов». И он как-то с пульта на концерте записал выступление всех групп, в том числе и нашей. И вот по вечерам мы слушали. Приходили к нему в гости, себе переписывали.

Кое-как по нашим поклонникам разошлось, но проще было прийти и вживую послушать те же самые песни. Кроме этой плохой записи с концерта, ничего не было. Группа «Апогей» однажды ездила записываться в Ростов на какую-то частную студию. И у них был вроде как свой альбом. А у нас не было. Завидно немного было. У них как-то все чистенько… Мы пробовали записаться сами, забивали электронные барабаны на машинке, живых не было. Было два микрофона «Электроника» с шапочкой…

Многие музыканты Таганрога, многие творческие люди работали сторожами в школах, в каких-то конторах. И по вечерам в этих школах, которые они сторожили, народ играл на гитарах, пел. Был в городе такой парень — Дима Селегин, музыкант. Он тоже был сторожем в школе. И у него там собиралась вся эта так называемая таганрожская музыкальная элита, начиная с людей тридцатилетних и заканчивая нами, семнадцатилетними пацанами. Конечно, все все друг про друга знали, кто какие песни поет, что играет.

Иван одно время тоже сторожем работал. Нет, не в детском садике — в женской консультации! Изредка по вечерам мы собирались у него на работе, до утра выпивали, играли на гитарах там в холле. Читали всевозможную литературу медицинскую, спускались в подвал, смотрели женские заспиртованные органы. Ну, да, не очень приятно, конечно, было, но очень интересно. Практически изучили всю женскую анатомию. Ну тебя! Не то что помогало… все равно прикольно. Было же интересно, как это все устроено. И что где находится. И откуда дети появляются. Мы там прикалывались. Наряжались в белые халаты. Очень смешной был случай. Просто отменнейший! Мы как-то сильно выпили и заснули, так получилось. Вот мы спали в кабинете у какой-то старшей медсестры. Небольшой такой кабинет был. А когда поутру проснулись, консультация уже работала. Иван меня будит: «Рома, вставай! Нам кабздец!»

Тут мама его заходит: «Вы че тут лежите, быстро уходите!» Обычно мы без проблем оттуда сливались утром. Но в тот раз консультация-то уже работала, народ уже сидит в коридорах! Я говорю:

— Как будем уходить?

— Надо надеть халаты, типа мы работаем здесь — аспиранты или еще кто!

— Давай!

Мы надеваем халаты, которые нашли в кабинете. Выходим. А от нас перегар — просто нереальный! Молодые парни в женской консультации, блин! Мы выходим, какая-то женщина подходит и говорит:

— А Мария Ивановна уже принимает? А Иван такой:

— Ее еще нет.

— А вы мне не подскажете, как ее найти?

Смотрю, Иван задумался, говорю:

— Пройдите в регистратуру!

Вот так. Не, слава богу, до консультирования пациенток не дошло! Она еще что-то там стала выспрашивать, я говорю: «Это в регистратуру!» И мы потихонечку, потихонечку, по стеночке выходим на улицу и бежим в этих халатах к Ивану домой переодеваться. Было очень смешно, ржали очень долго. Мы пытались сделать умные лица, когда выходили из консультации, но как-то не очень у нас получалось…

Плюс в этой музыкально-артистической среде вращались еще разные девочки. Тогда так было: в эту тусу приходили девочки, которые учатся в педлицее, педучилище или институте. Они любили поэзию, музыкантов, художников. И все время были проблемы у пацанов, потому что они на девушек западали, а те нередко переходили от одного к другому. Такие тусовые телки. Эти девушки сильно отличались от тех амазонок из училища. Они слушали, были достаточно умного вида. Типа интеллигентные. Нормальные девчонки. Но они были такие музы, принцессы. И при этом могли пить из горла. Муза, которая пьет из горла, — что еще нужно музыканту для счастья? Красивая девчонка и понимает тебя по-пацански. Еще и песни слушает твои. С одной такой у меня потом был роман.

Настя… Настя… Она была тусовщицей. Музой. Она была очень нежной. Пользовалась благородной, как мне тогда казалось, репутацией, не блядь то есть. Очень красивая. Очень добрая. Очень позитивная. Хиппи. Хипповая герла. Была вся в косичках. Она мне очень понравилась своим поведением, своей легкостью. Такая кошка добрая была…

Я помню, мы лежали в траве за зданием редакции газеты «Таганрожская правда», на лугу. Там еще был такой скос к морю. Мы легли на траву и начали целоваться. И я просто обалдел. Вот… Сразу влюбился безумно.

Мы гуляли, я часто приводил ее домой. Говорю: «Мам, это Настя!» А с Настей еще ее ребенок, мальчик маленький. Мама в шоке, глаза на лоб: «Господи! Рома, что ты делаешь?!» Ну, как обычно… Настя была не намного старше меня, ей было года двадцать два — двадцать три. В принципе, можно сказать, что первый сексуальный опыт — взрослый, который я прекрасно помню, все ощущения, все эмоции — был с ней.

Она была очень красивая. Худенькая. Загорелая. Она носила сарафаны. Вся была в бусах, в фенечках из бисера. Волосы темные, выжженные слегка. Лицом похожа на модель, которая играла в «Последнем герое», взрослая баба. Гомес, да? Только у Насти лицо было слегка более вытянутое и очень доброе. Она на кошку была похожа. Очень романтичная девочка. Все время мурлыкала. Фыррррр, фыррррррррр — вот так вот делала на ушко. Все время улыбалась. Выгибалась… кошка!

Она меня наряжала в бусы. У меня были длинные волосы, и она заплетала мне косы. Фенечки, бусы дарила. Настоящая хипповая девочка на полном позитиве. То есть вся в облаках. Мне это так нравилось. Безумно. Такая была у меня девушка…

Мы гуляли, ходили босиком по городу. Дети цветов — это так называется. Два долбоеба. Тогда я не думал, что это долбоебизм. Да мне и сейчас нравится. Можно и по Москве походить, но… Не то, что тогда, вера какая-то была. Просто проблем не было ни с чем. Больших проблем. Ну и что, что босиком? Меня не волнует. Мне нравится, и все тут. Я не задумывался, плохо это или хорошо. Да у нас и теплее…

Потом еще был момент, когда мы пришли ко мне домой. Почему-то никого не было. И она начала ко мне в комнате приставать. Это было что-то. У меня в голове картина до сих пор! У нее была очень длинная юбка в цветочках. Блузка и юбка… И она… В общем, так села на меня, не снимая юбки…

С Настей мы как-то поехали выступать на стадионе в городе Новошахтинске, куда съехались музыканты из разных городов. По случаю каких-то выборов местных. Из Таганрога поехало два автобуса. В одном как бы тусовые ребята — просто молодежь города. Но они были все наши знакомые, все в контакте. А во втором мы — музыканты. С нами ехала тяжелая металлическая группа «Сакрум». Солистом у них парень, которого звали Кэб. Он читал жесткий рэп наподобие Дельфина. Или типа «Кес! Но! СЬШ Рерреге». Чего-то там тараторил та-та-та-та-та. Еще от Таганрога была «Асимметрия», еще какая-то группа, я не помню уже, и баянист.

Баянист был залетный, он периодически заезжал в Таганрог. Звали его Суса. Такой взрослый человек: ему лет тридцать с копейками было, когда нам по девятнадцать. И он как-то залетел в Таганрог, ему очень понравился город, как и многим заблудшим поэтам и музыкантам. Он снимал в городе квартиру, а летом уезжал на юга, на моря — на заработки, играл на улице и много денег зарабатывал. Он периодически то появлялся, то исчезал… Очень хороший музыкант был. Я иногда ему говорил:

— Суса, приходи к нам на концерт, подыграешь на своей гармошке.

— Да без проблем.

— Суса, хочешь песню послушать перед концертом, которую играть будем?

— А зачем?

И он приходил, звучала абсолютно не знакомая ему песня, а он подыгрывал с лету и очень в тему, без каких-то излишеств, как будто долго репетировал с нами перед концертом. И вот этот Суса тоже поехал с нами в Новошахтинск.

Это был такой обычный немецкий автобус, который по городу ездит. Мы веселые, все друг друга знаем, приезжаем в город. Там на стадионе стоит сцена, на ней какой-то аппарат. По тем временам мне это казалось очень круто! Что-то с чем-то!

И мы за сцену заезжаем, там еще ростовские музыканты приехали. И еще какие-то совершенно не известные мне «гости из Москвы», как представил ведущий концерта. Но это такие гости из Москвы, я тебе скажу… Какой-то танцевальный коллектив, какая-то дурочка поет под фонограмму и все. То есть не «Иванушки» какие-нибудь, а вообще непонятно кто. Левые люди.

И вот публика собралась на этом стадионе. А стадион такой: очень старый, по двум сторонам невысокие трибуны, лавки, а остальное — забор. Стадион — не стадион. Мы вылезли из автобуса, гитары начинаем настраивать — скоро выходить играть. Ведущий выбегает к нам, кричит: «Времени не хватает, давайте играть!»

А Настя меня нарядила: на меня всяких фенек понавешала — на руках, на ногах. Я оказался такой… как елочка новогодняя, весь сверкал и блестел. Весь был увешан какими-то цветочками. Весь в бисере. У меня рубашка и брюки бисером все расшиты. Настя на меня все эти бусы повесила, у меня на шее был нереальный пучок бус разной длины. Фенек было по локоть на каждой руке. Да, я не шучу — феньки в несколько слоев. В волосы она мне заплела какие-то бусинки. У меня тогда волосы длинные были, так что полголовы — в бусах. Такой настоящий хиппи. Да и песни у меня были такие… немного с народным уклоном. Достаточно простые, даже не про любовь, а просто про весну, которая пришла в город, спустившись по какой-то там тропе. Ручейки, бабочки…

И вот мы выходим, начинаем петь. А людей не много на стадионе. Человек, может быть, восемьсот. Или тысяча, не больше. Но по тем нашим временам это было очень много. Люди, которые пришли, потому что скучно в городе: с колясками, с детьми. Мужики расстелили на поле газетки, сидят, выпивают. Хотят посмотреть диковинку.

Всего мы спели пять песен. Люди хлопают. Я думаю, о, круто! А после нас выступали металлисты из группы «Сакрум». Я спустился со сцены, радостный такой, иду к автобусу. И тут подходят два здоровых пацана. Огромные такие.

— Ну, чувак, ваще, прикольно. Чой-то на тебе — дребедень какая-то?

Настя подходит, говорит:

— Ром, пойдем!

— Подожди, тут ребята спрашивают. Ребята, это бусы.

— Бля, бусы в натуре! Во, даешь, красава, бля! А че ты так вырядился? Весь в блестяшках каких-то?

— Ну, это, понимаете… — И я с чистой душой стал объяснять, что это направление в музыке, стиль хиппи, миру — да, войне — нет. Мы за мир, мы — дети цветов. Вся фигня.

Настя первая поняла, что они не врубаются, и буквально уволокла меня в автобус, когда они уже пытались снять с меня все эти бусы на память.

И когда мы уже уезжали с поля, в нас полетели стеклянные бутылки, банки, кто-то с кем-то хотел драться, за нами бежали, пытались на мотоциклах догнать. В общем, чем-то мы им не понравились…

Мы ехали ночью обратно в Таганрог часов пять-шесть, такие радостные. Вина какого-то накупили, у бабок самогона взяли. Нас отсутствие успеха вообще не расстроило. Как нам казалось, мы выступили замечательно. Нам главное выступить, и мы выступили. Когда туда ехали, конкуренты были друг другу. А на обратном пути уже наоборот. Этот вокалист группы «Сакрум» уже пел под баян вместе с Сусой «Соловьи, не тревожьте солдат». Мы остановились в поле — не то колесо пробилось, не то еще что-то. Развели костер. Допили все, что осталось. Ну и остаток времени до Таганрога спали вповалочку в автобусе. Приехали, радостные, утром. Так мы съездили в Новошахтинск. Дети цветов, короче.

А потом, помню, был какой-то праздник. Мы гуляли, шли компанией. Догулялись до глубокой ночи. Домой идти было уже нельзя, потому что там брат, мама. Нет, чтобы ночью, с девушкой — я такого себе не позволял! И я решил пойти с Настей на дачу. У нас была дача, даже не за городом, а в районе Русское поле. Мама купила, когда мы с ПМК переехали на Фрунзе, у нее оставались какие-то деньги. Она купила дачу чуть ли не за тысячу рублей — смешные деньги.

Я говорю: «Настя, пойдем на дачу!» Купили бутылку «Кавказа». Троллейбусы уже не ходили, поэтому мы целеустремленно за часик дошли пешком. А участок — шесть соток. Все в клубнике и тюльпанах. Потому что бабушка, которая маме эту дачу продажа, она любила тюльпаны, а клубника сама разрослась, она ж такая тварь — лезет во все стороны. Растет, все обволакивая собой. Несколько фруктовых деревьев: вишня, черешня, слива. И такой домик деревянный, небольшой, похожий на бытовку, представляешь себе? Строительный вагончик. Маленькая кухня, предбанник и комната с кроватью. Выглядит все это достаточно плохо по меркам москвичей. То есть все такое полудеревенское. Двери скрипучие. Фанера, на фанере обои. Какие-то стаканчики, полочки. Все самодельное практически.

И мы, немного пьяные, пришли рано утром на дачу. А там кровать… У меня коробка стояла с какими-то вещами старыми, нашли простыню, постелили на кровать, а сверху висели какие-то занавески, знаешь, как у султанов — типа полога, да? И мы туда завалились и у-у-у-у… все случилось даже слишком быстро…

Но вот этот раз я запомнил. Она была настоящая кошка. Настя… очень мягкая. Мне это очень понравилось… Потом после этого она заснула. Я встал, собрал виноград. Там еще виноград в саду рос. Принес виноград, оставшееся вино. Вино она не стала пить. Мы попили чай. Виноград тоже никто так и не стал есть почему-то. И она говорит: «Мне пора, надо бежать». Я ее проводил…

Буквально после этого она уехала. Так же внезапно исчезла, как и появилась. Я даже ездил ее искать. Есть такой поселок Петрушино под Таганрогом, еще километров пять-семь от Русского поля. Пригород. Я ездил туда, кто-то дал мне адрес, где она живет с ребенком. Я нашел это место, но ее там не оказалось. Мне сказали, что она уехала к родственникам, а когда вернется — неизвестно.

И больше я никогда ее не видел. Никогда…

Это потом я узнал, что она встречалась не только со мной. Когда я приехал уже в Москву, я узнал, что она и с Валерой Полиенко, таганрожским музыкантом, встречалась, а он потом песню написал «Настя». От перевозбуждения, наверное. Эта девчонка, конечно, сводила с ума полгорода. И у меня с ней был роман…

Я догадывался о чем-то, но узнал только потом. Да я и не думал об этом. Как можно об этом думать, когда счастлив? Когда ты влюблен, тебе же все равно. Как можно думать, что вот она вчера была с каким-то там Димой Рябовым? Глупость. Ну и что? Мне-то кайфово. И когда Валера про какую-то Настю стал рассказывать, я говорю:

— Валер, подожди, а это не та Настя, которая…

— Та самая, — говорит.

— Ууууу, Валера! Мы с тобой повязаны теперь!

Нет, только позитив. Никакой ревности. К ней нельзя было относиться иначе. Может, поэтому с такой нежностью говорю о ней? Настя… Кошка…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.