Смерть Магеллана

Смерть Магеллана

«Слава Магеллана переживет его смерть».

Антонио Пигафетта, «Путешествие и открытие Верхней Индии, совершенное мною, Антонио Пигафетта, винчентским дворянином и родосским кавалером».

Армада надолго задержалась у острова Себу. Магеллан, узнав у раджи и арабского купца, что Молуккские острова недалеко, решил привести в порядок корабли перед последним переходом. Испанцы починили все повреждения на кораблях, залатали паруса и снасти.

Дружба с раджой Хумабона продолжалась. Пиры следовали за пирами. Раджа выразил готовность стать подданным Испании, а Магеллан поклялся защищать своего нового друга от всех врагов. Раджа и его советники решили воспользоваться этим.

26 апреля 1521 года раджа послал к Магеллану гонца и велел передать, что нуждается в его защите.

Магеллан поспешил на берег. Повелитель Себу ждал его в полутемной хижине. Командир застал у раджи гостя — высокого мрачного человека в грязном переднике. Кисть его правой руки была отрублена.

— Этот человек — мой родич и друг, — сказал раджа Хумабона, — его зовут Сула. Он вождь племени, живущего на островке Мактан, что виднеется вон там вдали. Он привез тебе в подарок двух коз. Сула давно уразумел благо вашей веры — он хочет креститься, стать подданным твоего короля и готов теперь же заплатить дань. Но на острове есть другой вождь — нечестивый, злобный Силапулапу. Он не только препятствует Суле платить дань твоему повелителю и мне, но собирается отнять у Сулы его землю, а потом напасть на меня. Теперь наступило время выполнить обещание. Пошли лодку с воинами, и с твоей помощью Сула сокрушит моего врага.

Магеллан решил, что он должен помочь новому подданному испанского короля.

— Хорошо, — сказал он. — Завтра я проучу этого человека.

Вернувшись на корабль, Магеллан отобрал лучших воинов и, проверив их латы и оружие, решил сам вести в бой своих людей.

Многие считали, что Магеллан напрасно вмешивается в распри островитян. Особенно резко протестовал против организации карательной экспедиции на Мактан Хуан Серрано. Он говорил: «Славы мы не добудем, добычи не получим, а дело может пострадать!»

Но Магеллан был непреклонен.

Он считал, что с тех пор, как раджа Хумабона принял христианство и стал подданным короля Карлоса I, его долг — долг командира испанской армады — защищать нового друга.

Прием европейцев повелителем острова Амбоина. А — правитель острова; В — браг короля Тернате; С — вице-адмирал и его переводчик; D — язычники; E — адмирал морей; F — дом коменданта; G — туземцы; H — трубачи.

Гравюра и надпись в книге, изданной в 1706 году.

— Мы не можем покинуть его в беде, — говорил он. — Было бы подлостью оттолкнуть руку друга, доверившегося нам и просящего о помощи.

Мысль о том, что раджа Хумабона затевает предательство, не приходила Магеллану в голову.

Когда все было готово, многие моряки стали уговаривать его, чтобы он не рисковал собой, во командир с улыбкой воскликнул:

— Полно, друзья, где это видно, чтобы пастух покидал свое стадо. До сих пор вы делили со мной все невзгоды и все радости плавания. Ничто не заставит меня теперь, когда все трудности позади, оставить вас одних во время боя.

Магеллан выступил в поход в полночь. Три шлюпки с испанцами шли впереди, а сзади плыло двенадцать лодок островитян. Сам раджа Хумабона с многочисленной свитой отправился к берегам острова Мактан, чтобы посмотреть на сражение. На лодках горели факелы. Слышались удары гонга и тихое, медлительное пение рулевых.

Флотилия быстро пересекла пролив и подошла к Мактану. Было еще совсем темно, на берегу светились костры.

Магеллан попытался покончить дело миром. Он послал на берег одного из придворных раджи Хумабона и велел сказать Силапулапу и его подданным:

— Пусть Силапулапу и его люди признают власть повелителя Себу и его господина — короля Испании — и уплатят дань, тогда Магеллан станет их другом. Если же они будут упорствовать, то они узнают, как ранят наши мечи. Им придется познакомиться с ударами испанских копий, и испанцы сотрут их, как стирают пот со лба…

Посланец привез ответ жителей Мактана: «У нас тоже есть копья. Правда, они бамбуковые, с закаленными на огне остриями, но сражаться ими мы умеем не хуже вас. Подождите только до утра, когда прибудут наши союзники, и мы вас встретим достойно».

— Это — военная хитрость, — решил Магеллан. — Враги надеются, что мы сделаем наоборот и нападем теперь же, а они в темноте заманят нас в ямы и другие ловушки и перебьют поодиночке. Надо ждать рассвета.

Острова Бохол, Мактан и Себу. Рисунок в рукописи Антонио Пигафетты.

Стали ждать. Шлюпки покачивались на воде. Испанцы тихо переговаривались между собой.

Наступил рассвет, раздался крик петухов. То приветствовали начало дня великолепные белые петухи — защитники от злых духов, взятые жителями Себу с собой на лодки. Крик петухов на лодках услышали петухи на берегу Мактана, и оттуда донесся ответный крик. В селении все засуетилось. Видно было, как нагие воины собираются вместе, как убегают в лес женщины и дети.

— Теперь пора, — промолвил Магеллан громко, так что его слышали на всех трех шлюпках. — Братья, — добавил он, — не пугайтесь множества наших врагов. Мы победим. Вспомните, что недавно капитан Эрнандо Кортес с двумястами испанцев победил триста тысяч индейцев.

С этими словами Магеллан первый выпрыгнул из шлюпки и по грудь в воде пошел к берегу. За ним последовали еще сорок восемь человек, а одиннадцать остались защищать шлюпки.

27 апреля выдался тихий, погожий день. Ветра почти не было. На море играла легкая зыбь.

Лодки жителей Себу расположились полукругом в некотором отдалении от берега, так что раджа Хумабона и его подданные могли следить за всеми подробностями столь любопытного зрелища, не подвергаясь ни малейшей опасности.

Магеллан крикнул товарищам, чтобы они были осторожнее. Он боялся ям, которые островитяне могли выкопать в песчаном дне у берегов острова. Небольшой отряд быстро подвигался к берегу. Испанцы шли, ободряя друг друга шутками. Наконец, они выбрались на длинную узкую отмель справа от деревни. Магеллан приказал обнажить мечи.

С берега тотчас же заметили высадку. Островитяне поспешили завязать бои. Их было очень много — около пятисот человек. Разделившись на три отряда, они с оглушительными криками напали на испанцев с разных сторон. Испанцы встретили жителей Мактана градом стрел и пуль из арбалетов и аркебуз.

Большинство моряков сражалось с жителями тропических стран не впервые. Обычно исход боя был предрешен заранее. Туземцы, не знакомые с огнестрельным оружием, приходили в ужас от грохота и огня, и часто первого же залпа бывало достаточно, чтобы сломить их сопротивление.

Но на этот раз вышло по-другому. Крики туземных воинов заглушали выстрелы испанцев. Островитян было слишком много: на место павших от испанских пуль вставали новые бойцы. Они забрасывали испанцев бамбуковыми копьями, закаленными в огне, и швыряли камни и песок в лицо врагам.

Продвижение испанцев приостановилось. Они сгрудились на длинной отмели. Чтобы отвлечь внимание островитян, Магеллан приказал пяти морякам незаметно обогнуть отмель и, пробравшись в селение, поджечь его.

Однако поджог селения привел к неожиданным результатам. Правда, часть воинов бросилась в селение и около хижин вступила в схватку с поджигавшими матросами. Только трое из поджигателей, израненные и избитые, смогли пробиться к отмели, где сражались испанцы. Двое были убиты на месте.

Главный отряд туземцев не тронулся с места, когда загорелось селение. Поджог лишь увеличил их ожесточение. Стрелы и копья еще чаще засвистели в воздухе. Испанцы сражались мужественно, но их окружили на отмели. Почти все были ранены.

Магеллан приказал медленно, в полном порядке отступать к шлюпкам, но внезапно моряки дрогнули и побежали по воде, поднимая брызги. Мы никогда не узнаем истинной причины того, что произошло в это мгновенье у берега острова Мактан. Большинству участников этого боя не суждено было вернуться на родину. Те же моряки, которые позорно покинули своего командира на произвол судьбы во время смертельной схватки, имели все основания молчать. Но невольно закрадывается мысль о том, что это внезапное бегство было подстроено врагами Магеллана — теми людьми, которых он когда-то простил после мятежа в бухте Сан-Хулиан.

С командиром осталось всего восемь человек. Один из оставшихся был мальчик-юнга. В числе этих восьми смельчаков был недавно назначенный капитаном «Виктории» Кристобаль Рабелло, Антонио Пигафетта и Хуан Серрано. Магеллан с товарищами отступали медленно, сохраняя полный порядок. Бой продолжался с еще большим ожесточением. Видя, что удары, направленные в голову, руки и грудь испанцев, не причиняют им большого вреда, потому что на испанцах были латы, туземцы переменили тактику и стали целиться в ноги отступающим врагам.

Первым упал юнга, пораженный тяжелым копьем. Магеллан бросился к нему, но было поздно. Один за другим стали падать испанцы. Погиб Кристобаль Рабелло; стрела попала в лицо Антонио Пигафетты, но, полуослепленный кровью, итальянец продолжал сражаться.

Бой тянулся уже около часа. Вода доходила сражающимся до колен. Бойцы островитян подбирали плававшие в воде копья и вновь бросали их в испанцев. Таким образом, они одним копьем, наносили до пяти ударов.

Туземцы обрушили все свои удары на Магеллана. Дважды тяжелыми копьями сбивали с его головы шлем. Стрела вонзилась ему в ногу, но он все еще сражался, ободряя оставшихся в живых товарищей.

Высокий туземец нанес командиру удар в лоб. Магеллан пошатнулся, но, тотчас же оправившись, пронзил врага копьем. Островитянин рухнул. Магеллан пытался вытащить копье, но оно крепко засело в теле павшего.

Нападавшие заметили это. Окружив Магеллана и оттеснив от него товарищей, они стали наносить ему удар за ударом. Его снова ранили в ногу, он упал, но опять вскочил и закричал товарищам, чтобы они спасались.

Новым ударом его сбили с ног, и он погрузился в теплую, ставшую красноватой, воду.

Островитяне столпились над ним, нанося ему последние смертельные раны.

Смерть Магеллана. Гравюра 1575 года.

Его израненные соратники, видя, что командира спасти нельзя, бросились к шлюпкам, пытаясь уйти от преследовавших их островитян.

Так бессмысленно погиб Фернандо Магеллан, погиб, совершив замечательные открытия, — найдя пролив, названный позднее его именем, впервые в истории переплыв Тихий океан и открыв Филиппинские острова, — погиб в случайной схватке накануне достижения цели.

Правда, сам Магеллан не добрался до Молуккских островов и не завершил кругосветного путешествия. Но под его руководством испанские моряки прошли самую трудную часть пути по неведомым морям, приобрели огромный опыт дальнего плавания и были подготовлены к тому, чтобы совершить последний путь по знакомой дороге.

Если мы поверим Аргенсоле, Тексейре и Овиедо и вместе с ними будем считать, что Магеллан, еще будучи на индийской службе, побывал на каких-то отдаленных тропических островах, расположенных за несколько тысяч километров к востоку от Малакки, — может быть, на Новой Гвинее, — то мы должны признать, что Магеллан первый объехал вокруг света. Остров Мактан, где он погиб, лежит восточнее тех мест, где, по словам старинных испанских историков, он побывал раньше.

Карта мира по Меркатору (1569 г.).

Его соратник Пигафетта писал:

«Слава Магеллана переживет его смерть. Он был одарен всеми добродетелями. Он выказывал всегда непоколебимую настойчивость среди самых больших бедствий. На море он сам подвергал себя большим лишениям, чем остальной экипаж. Сведущий, как никто, в чтении морских карт, он владел в совершенстве искусством кораблевождения, и это он доказал своим путешествием вокруг света, на что никто другой не отважился до него».

Человечества всегда будет помнить того, кто, вопреки сопротивлению невежд и козням врагов, проложил новые пути по океанам, открыл пролив, названный его именем, впервые в истории пересек Тихий океан, — того, кто отдал свою жизнь для осуществления смелой мечты о первом кругосветном плавании.

Один из крупнейших русских географов, академик Ю. М. Шокальский, в статье, посвященной четырехсотлетию со дня смерти Васко да Гамы, говорит:

«Эпоха великих открытий — 1486–1522 гг. — переполнена подвигами и именами всякого размера и значения, но среди них выделяются три человека, деяния коих оценивались различно, хотя никто никогда не мог им всем отказать в первом месте среди многих деятелей данного времени.

Это в порядке времени действия: Колумб, Васко да Гама, Магеллан. Нам кажется, что и степень важности совершенного каждым из них подвига располагается в том же возрастающем порядке.

Заслуга Колумба в том, что именно он подал испанцам мысль плыть поперек океана, в широтном направлении. Трудность, им превзойденная, заключалась в командовании эскадрой иноплеменных судов. Однако остается совершенно неизвестным, что случилось бы, если бы на пути Колумба не лежала Америка, и его переход, длиной в две тысячи шестьсот морских миль, совершенный в двадцать шесть дней, обратился бы в стодневный и больше. Притом путь его оказался легким вдоль полосы восточного пассата.

Задача, решенная да Гамою, была куда труднее и смелее. Осмелиться отойти от семидесятилетнего обычая плаваний к югу вдоль берега Африки и избрать неизвестный путь вдоль меридиана посреди открытого океана, где надо было идти не прямо на юг, а извилистым путем, и все это на основании смутных данных, доставшихся да Гаме от предшественников, конечно, не есть результат только одной смелости.

Общая длина его пути до мыса Доброй Надежды от островов Зеленого мыса составляет три тысячи семьсот семьдесят миль, а переход занял девяносто три дня и, несмотря на то, был удачен.

Несомненно, этот подвиг уступает только Магеллану, другому португальцу, решившему еще более крупную задачу. Подумайте только, что представляло для этих мореплавателей — решиться принять то или иное направление их пути. Перед ними лежала полная неизвестность, и все зависело только от их решения.

Действительно, их дела воистину суть подвиги».

Вместе с Магелланом погибло восемь человек. Среди них был Кристобаль Рабелло, капитан «Виктории». Имя мальчика-юнги, мужественно сражавшегося рядом с Магелланом и убитого одним из первых, не дошло до нас. В списке команды он записан «сыном галисийца».

Весть о гибели командира привела в отчаяние его спутников. Барбоса и другие, оставшиеся на кораблях, не стесняясь, порицали тех, кто своим поспешным бегством с отмели способствовал смерти Магеллана. Весь день на кораблях шли пререкания и перебранка.

После долгих споров моряки решили, что капитаном «Тринидада» будет Дуарте Барбоса, которого все считали преемником Магеллана; капитаном «Консепсиона» — Хуан Серрано; капитаном «Виктории» — Луис-Альфонсо де Гоес.

Хотел стать капитаном и Хуан Карвайо. Обиженный тем, что ему не дали корабля, он затаил недовольство.

Узнав о гибели командира, фактор и писец поспешили перевезти на суда все товары, которые испанцы выгрузили на берег для обмена с жителями Себу.

Но, казалось, все их опасения были напрасны. Ничто не изменилось в Себу. Моряков по-прежнему приветствовали на улицах, по-прежнему радушно угощали.

28 апреля на «Тринидад» явился раджа Хумабона. Поднявшись на корабль, он вдруг опустился на груду канатов и начал громко всхлипывать. Вскоре все его жирное тело стало сотрясаться от рыданий.

Моряки молча стояли вокруг. Потом Хумабона заговорил. Слова вырывались из его груди сквозь тяжелые рыдания. Он лепетал, что он в отчаянии оттого, что командир не устоял перед врагами, что никогда еще не видал он такого отважного воина, как покойный, что сама жизнь ему не мила с тех пор, как погиб его названный брат и лучший друг.

Дуарте Барбоса, молча щипавший какую-то веревку, угрюмо спросил:

— Скажи-ка лучше, старик, почему ты и твои воины спокойно смотрели, как убивали нашего Фернандо и других товарищей наших? Почему ты ему не помог, хотя он сражался ради тебя?

Рыдания раджи стали еще более громкими, а речь еще более бессвязной. С трудом успокоившись, повелитель Себу начал уверять, что он несколько раз порывался ввязаться в бой, но боялся разгневать командира. Перед высадкой на Мактане Магеллан не велел радже и его воинам выходить на берег и приказал оставаться в лодках, «чтобы им видно было, как сражаются испанцы». Если бы не запрет командира, войска раджи Хумабона вмешались бы в битву, и, вероятно, судьба Магеллана была бы иной.

Барбоса промолвил тихо:

— Нашего любимого командира и его товарищей ты не мог или не хотел спасти. Позаботься хотя бы, чтобы враги вернули их тела, мы хотим похоронить их по своему обычаю.

Серрано громко крикнул:

— Да, скажи им, что мы отдадим все, что они захотят, за тела наших друзей.

Раджа заторопился. В самом деле, он сейчас же сам поедет на Мактан, он обязательно раздобудет тела павших!

Суетливо попрощавшись, повелитель Себу покинул корабль.

К вечеру на «Тринидад» приплыл гонец от раджи Хумабона. Раджа с прискорбием сообщал, что он посылал на Мактан своего приближенного и обещал дать любой выкуп за тела убитых. Но островитяне отказались от выкупа. Их вождь велел передать, что они никогда не согласятся выдать тело командира и других павших. Покойный был великим воином и мудрым вождем. Тело его должно остаться в селении Силапулапу, чтобы его боевой, не знающий страха дух вселился в молодых воинов Мактана. Голова его будет храниться в общем доме, как величайший трофей победы над испанцами.

Прошло три дня. Утром 1 мая раджа пригласил всех капитанов и других начальствующих лиц обедать и заодно осмотреть драгоценные камни, которые он приготовил в подарок королю Испании.

Опасаясь вероломства, Серрано уговаривал товарищей не ехать. Но Барбоса заявил: если не поехать, островитяне подумают, что испанцы испугались. Он первый прыгнул в лодку и стал звать товарищей. Тогда решили ехать все вместе.

Поехали двадцать четыре человека — все три капитана: Барбоса, Серрано и Гоес, главный кормчий Андрес Сан-Мартин, судья де Эспиноса, Хуан Карвайо и другие. Звали Антонио Пигафетта, но он отказался. Раненая стрелой щека его гноилась и болела. Итальянец остался на верхней палубе, сел у борта и стал смотреть, как отчаливают шлюпки, как пристают к берегу, как придворные раджи с поклонами встречают испанцев и ведут во дворец.

Стоял зной. Дул сухой, раскаленный ветер. Дальние известковые скалы, казалось, чуть колебались. Море было покрыто дымкой. На берегу все вымерло. Только маленькие черные птицы с криком проносились над самой водой да важно прогуливался по берегу роскошный белый петух с целой стаей кур.

Пигафетта задремал, убаюканный зноем, тихим поскрипыванием мачт и легким плеском волн.

Очнулся он от толчка. Перед ним стоял Хуан Карвайо и Гонсало-Гомес де Эспиноса.

— Почему вы вернулись раньше времени? — вскочив, закричал итальянец.

— Нам кажется — островитяне что-то замышляют. Всюду воины в полном вооружении, женщины и дети исчезли. Мы решили убраться, пока не поздно, — сказал судья.

— Почему же вы не предупредили остальных? — опросил Пигафетта.

— Я звал с собой Дуарте, но он отказался, — отвечал Карвайо.

В это время с берега раздались крики. Моряки бросились к борту. Толпа островитян тащила связанного Хуана Серрано. Его камзол был разорван и весь в крови. На плече его краснела рана.

Моряки подняли якоря, и корабли подошли ближе к берегу. Пушкари стали стрелять из бомбард по селению.

Серрано рвался из рук конвоиров и кричал, требуя прекратить стрельбу и прийти ему на помощь.

— Все убиты во время пира, — донеслись слова Серрано. — Переводчик раб Энрике изменил нам! Он заодно с раджой! Спасите меня! Дайте за меня выкуп товарами, умоляю!

Многие моряки бросились было к трапам, но Карвайо, к которому перешло теперь командование, запретил кому бы то ни было трогаться с места. Серрано умолял Карвайо, напоминал ему, что они родственники, молил не поднимать паруса и уверял, что как только корабли тронутся в путь, его, Серрано, убьют. Испанцы стали требовать, чтобы Карвайо не оставлял товарища в беде. Но Карвайо грубо прикрикнул на них и велел поднимать паруса.

Видя, что вверх по мачтам полезли матросы и паруса начали надуваться, Серрано разразился проклятиями. Но корабли тронулись в путь, и скоро голос Серрано замолк[66].