Глава 7 Царь всея Руси

Глава 7

Царь всея Руси

Борис Годунов стал Царём всея Руси, потому не мог им не стать, потому что не было другого столь же значимого лица, способного в критический момент оспорить преимущества Годунова. Дело было не в «интригах» самих по себе, — какая же реальная политика без них, а в подлинном раскладе сил.

После упокоения Фёдора Иоанновича правительницей была провозглашена Царица-вдова Ирина Фёдоровна — родная сестра Бориса Годунова. По призыву Патриарха Иова и конюшего Бориса Годунова ей начали присягать должностные лица, в том числе и её брат. Фактически произошло воцарение Ирины. Её именем шли повеления и распоряжения из столицы, на её имя поступали донесения с мест^^^ Возникала совершенно необычная для Руси ситуация: впервые царскую функцию должно было исполнять лицо женского пола. Правда, в юные годы Иоанна Грозного его мать, Великая княгиня Елена Глинская (1508–1538), выступала фактической правительницей, но она распоряжалась от именем своего малолетнего сына Иоанна Васильевича.

Был и ещё один аналогичный случай, имевший место в стародавние времена, о котором на Руси хорошо знали. Имеется в виду Киевская княгиня Ольга (ум. 11 июня 969), правившая после гибели мужа, князя Игоря Рюриковича, примерно с 940 по 960 год, выступая регентшей при малолетнем сыне. Великом князе Киевском Святославе Игоревиче (942–972). Она приняла Христианство ещё до Крещения Руси, став первой русской святой.

Более чем за семисотлетний период Русской государственности никаких других примеров подобного женского управления не существовало. Царица Ирина могла стать первой полноправной повелительницей, но она ею не стала.

Сразу же после похорон супруга, то есть 8 января, Ирина удалилась в Новодевичий монастырь, где и приняла постриг на девятый день, исполнив то предназначение, которое оговорила с супругом перед его кончиной. Этот эпизод достаточно подробно описан в «Новом летописце».

«После погребения Государя Царя Фёдора Иоанновича всея Руси его благочестивая Царица и Великая княгиня Ирина Фёдоровна с погребения его Государева, не заходя в свои царские хоромы, повелела себя отвести простым обычаем в пречестной монастырь Богородицы честного Ея Одигитрии (Путеводительницы. — А.Б.), что зовётся Новый монастырь, от города Москвы в пяти поприщах^’^ В том монастыре она, Государыня, постриглась, а в инокинях дали имя ей Александра, и пребывала она. Государыня, в кельи своей от пострижения и до преставления своего, кроме церкви Божией никуда не ходила». Брат же её, Борис Годунов, и до и после своего воцарения ездил к ней «каждый день»^^^.

Сразу же после удаления Ирины Фёдоровны в монастырь возникла необходимость, чтобы Борис Годунов взял в руки «скифетр российского царствия», с чём к нему и обратился Патриарх Иов. Ответ был отрицательным, но Борис Фёдорович привёл и свою мотивацию: «Мне и на ум никогда не приходило о Царстве, как мне и помыслить на такую высоту? О государстве и о всяких земских делах радеть и помышлять тебе, государю моему, святейшему Патриарху Иову, и с тобою боярам »^^^.

Подобное объяснение не выглядит убедительным по той очевидной причине, что Борис Годунов, как очень умный человек, как политик-шахматист, не мог не просчитывать ситуационные ходы. Прекрасно понимая свою неродовитость, нецарскородность, он не мог не принимать в расчёт соображения общего порядка: став Царём «от бояр», его положение будет весьма шатким. Ему требовалось всенародное признание, и он в конце концов его получил.

Обычно игнорируется очень важное обстоятельство воцарения Бориса Годунова. Он стал Царём не после смерти Фёдора Иоанновича, а после пострижения в монахини Царицы Ирины. Затем уже был и Земский собор, и мольбы Патриарха и «Земли Русской» воспринять царскую власть, на которую его в итоге благословила и сестра-монахиня Александра.

Вся эта история продолжалась полтора месяца — время чрезвычайно тревожное и неопределённое. Жизнь в стране начала замирать; закрывались многие лавки, приказы обезлюдели, суды не работали, в войсках началось брожение. Всех мало-мальски мыслящих людей в те тревожные недели занимал только один вопрос: кто станет главой Царства, кто наденет Венец Мономахов, кто явится опекателем и радетелем государства? Определённого ответа не было. В тот период в церквах по всей России молитвы шли почти непрестанно; верующие взывали к Богу «явить милость», «подсобить» обрести Царя.

Как только проявилась «заминка» в восприятии власти, сразу проявились и боярские поползновения. Об этом хорошо написал знаток эпохи историк С. Ф. Платонов:

«Видя, что Ирина постриглась и Царство принять не хочет, бояре задумали, как говорит предание, сделать Боярскую думу временным правительством и выслали дьяка Щелкалова к народу на площадь с предложением присягнуть боярам. Но народ отвечал, что он знает только Царицу. На заявление об отказе и пострижении Царицы из народа раздались голоса: “Да здравствует Борис Фёдорович” »^^^. Иными словами, идея «боярского самодержавия» увяла, не успев расцвесть.

После этого Патриарх и бояре отправились к Борису Годунову, который пребывал вместе с сестрой в Новодевичьем монастыре, но Борис наотрез отказался, сказав, что прежде надо упокоить душу Царя Фёдора Иоанновича. Тогда решили, что пусть минет сорок дней со дня преставления Фёдора и тогда соберутся в Москву земские люди для избрания Царя.

Очень важно ещё раз подчеркнуть: Борис Годунов не хотел поставления на Царство от Боярской Думы, он не хотел быть правителем от вельмож, как то происходило у соседей, в Польше (Речи Посполитой). Он желал быть избранником «всей земли». Как подчёркивал С. Ф. Платонов, если подобные намерения у Годунова действительно наличествовали — тут утверждать ничего наверняка не возможно, — то Борис оказался умнее и «дальновиднее боярства».

О наличии определённой боярской оппозиции Годунову можно говорить почти наверняка. Всегда, когда возникали какие-то внутренние трения в государстве, тут же проявлялась и разноголосица, немедленно же обнаруживались и отдельные боярские претензия на приоритеты. Однако одно дело — внутренние настроения, так сказать, латентная оппозиция, а другое дело — несогласие, оглашённое публично. Это уже — политическое действие, которого в данном случае не наблюдалось. Борис Годунов за годы своего государственного администрирования сумел так поставить дело, что среди родовитых и именитых не существовало лидера, способного увлечь за собой других «людей высокой чести».

Существовал на Руси один персонаж, который теоретически мог носить Мономахов Венец, так как он одно время хоть и номинально, но числился «правителем». Речь идёт татарском царевиче из рода Чингисидов Симеоне Бекбулатовиче (до крещения — Саин-Булат) (? — 1616). Он появился в России в конце 50-х годов XVI века, когда его отец, царевич Бек-Булат, перешёл на службу в Москву. В конце 60-х годов получил в управление Касимовское цapc?вo^^^ Участвовал в Ливонской войне 1558–1583 годов. В 1573 году крестился, приняв имя Симеона.

В 1575 году Иоанн Грозный назначил его «Великим князем всея Руси», а себе выделил особый «удел», сохранив в своих руках фактическую власть в стране. Через несколько месяцев Царь ликвидировал свой «удел», убрал Симеона Бекбулатовича с «великого княжения » и пожаловал ему в удел земельные владения в Твери и Торжке. Тот стал называться «Великим князем Тверским». Вот как этот исторический эпизод излагается в «Московском летописце»:

«А Симеон был на Москве год, именовался Великим князем все Руси. Потом Царь и Великий князь Иоанна Васильевич всея Руси воспринял скифетр Российского Царствия и облачился в царскую багряницу и венец и диадему на себя возложил, как и было прежде. А Симеону дал в удел Тверь, да Торжок, и велел его писать: “Князь Великий Симеон Бекбулатович Тверской” »^^^

Здесь не время размышлять о тот, почему Первый Царь устроил подобную декоративную властную «рокировку». Убедительного ответа до сих пор не существует, из книгу в книгу кочуют исключительно умозрительные «версии ». В данном случае важно только подчеркнуть, что «Князь Тверской » Симеон титул и земли потерял при Борисе Годунове, а в 1606 году был пострижен в Кирилло-Белозерском монастыре под именем Стефана.

Жак Маржерет описывает историю Симеона при Годунове следующим образом: «В день своего рождения, которое празднуется во всей стране с великим торжеством. Царь порадовал сосланного Царя Симеона, дав ему надежду скорого освобождения; при этом прислал ему при своём письме испанского вина.

Симеон и служитель его, выпив это вино за царское здоровье, оба в короткое время ослепли; Царь Симеон слеп и сейчас. Я слышал об этом из собственных его уст»^^^.

За достоверность этой истории никто поручиться не может. Реально же в 1598 году Симеон никакой конкуренции Борису Годунову составить не мог; да его никто всерьёз и не воспринимал как «правопреемника»...

Если рассмотреть существующий список боярской аристократии, принявшей участие в подписании «Утвержденной грамоты» февральского Собора 1598 года об избрании Бориса Годунова Царём^^, то картина будем следующей. Первый «по чести» боярин Б. Ф. Годунов в списке не значится. В перечне членов Государевой Думы фигурирует ещё семнадцать лиц, распределённых в очередность «по чести ». Князь Фёдор Иванович Мстиславский, князь Василий Иванович Шуйский, конюший боярин Дмитрий Иванович Годунов, князь Фёдор Михайлович Трубецкой, боярин и дворецкий Степан Васильевич Годунов, боярин Иван Васильевич Годунов, князь Дмитрий Иванович Шуйский, Богдан Юрьевич Сабуров, князья Никита и Тимофей Романовичи Трубецкие, Фёдор Никитич Романов, князь Михаил Петрович Катырев-Ростовский, Александр Никитич Романов, князь Иван Михайлович Глинский, князь Александр Иванович Шуйский, князь Борис Камбулатович Черкасский и князь Василий Карданукович Черкасский.

Здесь представлено девять аристократических фамилий, которые все почти в каком-то колене имели родственные слияния и матримониальные переплетения. Вот, собственно, та русская властная элита, которая наличествовала в Москве на исходе XVI века.

Самыми близкими к царскому роду Рюриковичей являлись Романовы, Никитичи: Фёдор (будущий Патриарх Филарет) и Александр. Они приходились двоюродными братьями Царю Фёдору Иоанновичу. Их отец, боярин Никита Романович Захарьин-Юрьев, брат первой жены Царя Иоанна Васильевича Анастасии, был «в большой чести » у Грозного. Перед смертью в 1586 году боярин Никита Романович завещал опеку над своими детьми Борису Годунову, а потому они неизменно входили в «партию » Годуновых. Разрыв между Годуновыми и Романовыми произойдёт в самом начале XVII века, но в 1598 году они — верные сторонники Годунова. Никаких властных амбиций бояре Романовы в период избрания Бориса Годунова не демонстрировали; во всяком случае, таковые не были нигде отражены. Позже возникли некоторые «разговоры», но в период избрания Годунова о них ничего слышно не было.

Второй «по чести» после Бориса Годунова член Государевой Думы князь Фёдор Иванович Мстиславский, как уже ранее говорилось, не имел никаких властных амбиций, предпочитая роль влиятельного слуги при повелителе. К тому же он вёл своё родословие от литовского князя Гедимина^^ что не могло вызвать расположение Патриарха и клира, так как Литва относилась к числу давних врагов Москвы, да к тому же ещё и «отдалась» Католичеству.

Что касается давних возмутителей спокойствия князей Шуйских, то хотя они и причисляли себя к Рюриковичам, но в очень дальнем колене и по степени родственной близости с «царским древом » состязаться с Борисом Годуновым не могли. К тому же Дмитрий Шуйский приходился свояком Борису Фёдоровичу; оба были женаты на дочерях Малюты Скуратова.

Сабуровы, как и Вельяминовы, приходились родственниками роду Годуновых — за единого предка у них считался мурза Чет, в Православии Захария; они неизменно поддерживали Годунова. Среди «соборян» 1598 года Сабуровых насчитывалось 11 человек, а Вельяминовы имели 20 представителей.

Пятнадцатый «по чести» боярин князь Иван Михайлович Глинский (ок. 1540–1602) был двоюродным братом Царя Иоанна Грозного и свояком Бориса Годунова; он был женат тоже на дочери Малюты Скуратова и всегда был в «партии» Бориса Годунова. Как и Мстиславский, никаких властных претензий на Царский Венец не демонстрировал. Его невозможно зачислить к противникам Бориса Годунова.

Князья Черкасские — Борис и Василий — числись потомками турецкого военачальника Мамелюка Инала — владетельного князя Большой Кабарды; он умер в 1453 году. На его правнучке, принявшей Православие княжне Марии Темрюковне (1545–1569), был вторым браком в 1561 году женат Иоанн Грозный. Единственный их ребёнок Царевич Василий Иванович умер в двухмесячном возрасте в мае 1563 года. Князь Борис Черкасский приходился родным дядей Марии Темрюковне и был женат на Марфе Никитичне Романовой. Его родственник Василий Черкасский был женат на дочери князя Ф. И. Мстиславского. Оба князя приняли Православие уже в зрелом возрасте и силу этого никаких шансов на престол иметь не могли.

В общем и целом Годунов имел неоспоримые преимущества в Боярской Думе, где никто не посмел, даже если бы и хотел, бросить вызов всесильному конюшему. На его стороне были родственные связи в высшем эшелоне власти, его успешная административная деятельность, безусловная поддержка Патриарха, трехвековая преданность Годуновых Православию, благочестие самого Бориса Фёдоровича, ну и, конечно же, огромное личное состояние, позволявшее Годунову «кормить» и «привечать » многих людей, не прибегая к казенному карману. Совокупности подобных преимуществ не имел никто из прочих лиц, которые теоретически, в силу своих родовых достоинств, могли бы проявить претензии на верховную власть.

У немца-наёмника Конрада Буссова (1552–1617), обретавшегося в России с 1601 по 1612 год, приведена неизвестно откуда взявшаяся легенда о целенаправленной закулисной деятельности в пользу Бориса Годунова. Вот что этот ландскнехт^^^ оказавшийся в России через несколько лет после событий 1598 года,написал:

«После смерти Царя Фёдора Иоанновича вельможи стали раскаиваться, что они столь долго отказывались от скипетра, и сильно досадовать на то, что правитель (Годунов. — А,Б.) поспешил его схватить. Они начали, в укор ему, говорить перед народом о его незнатном происхождении и о том, что он не достоин быть Царём. Но всё это не помогло. Тому, кто схватил скипетр, выдался удачный год, он удержал то, что взял, и в конце концов был повенчан на Царство, хотя знатные вельможи, толстопузые московиты, чуть ли не лопнули от злости. А всё потому, что правитель и его сестра Ирина, вдова покойного Царя, вели себя очень хитро. Царица тайно призвала к себе большинство сотников и пятидесятников города, прельстила их деньгами, многое им пообещав, и уговорила их, чтобы они побуждали подчинённых им воинов и горожан не соглашаться, когда их созовут для избрания Царя, ни на кого другого, кроме её брата...

Ранее уже не раз отмечалось, что «записки иностранцев», сведения из которых так любимы всей отечественной западнической историографией, полны нелепостей, несуразностей, а то и откровенной глупости. К последней категории относится приведённое утверждение Буссова, который в России общался с разными людьми, в том числе и из круга «толстопузых». Он прилежно служил Шведскому Королю, Борису Годунову, обоим Лжедмитриям, а затем Польскому Королю. При самозванцах он входил в число их самых доверенных лиц.

Никто не ведает, откуда Буссов «извлёк» подобные знания, но они — откровенно абсурдны. Возможно, в кругу авантюристов, окружавших обоих самозванцев-проходимцев, немецкий ловец удачи и получил подобного рода «ценные» сведения. Только на секунду представим картину: Царица-вдова Ирина-Александра, надо думать, в своей келье созывает десятки «сотников» и «пятидесятников», призывая их «агитировать» за своего брата! Если даже и не принимать к сведению немыслимую историческую диспозицию, а обратиться к сути сказанного, то и тогда это всего лишь — инсинуация. Оба указанных звания относились к воинский службе: сотник — командир сотни в стрелецком войске, а пятидесятник — командир полусотни. «Агитировать» они ведь могли только среди стрельцов, да в городских низах, которые никакой заметной роли при избрании Бориса Годунова играть не могли. Потому всё это, неизящно выражаясь, всего только «бред чистой воды».

Примечательная деталь: даже Н. М. Карамзин, принимавший на веру все самые немыслимые слухи и сплетни, порочившие Бориса Годунова, постеснялся включить подобный слух в своё повествование. При этом он был абсолютно уверен, что за семь лет до того Борис «смело вонзил убийственный нож в гортань Святого младенца Димитрия, чтобы похитить корону »^^"·. При всей своей недоброжелательной скрупулезности «последний летописец » так и не сумел отыскать признаков «преступной » закулисной активности Годунова в январе—феврале 1598 года.

Однако его неистребимый антигодуновский пафос заставлял писать несообразные вещи. «Где же был Годунов и что делал?» — задавался вопросом Карамзин. И тут же, что называется, без запинки отвечал: «Заключился в монастыре с сестрою, плакал и молился с нею. Казалось, что он, подобно ей, отвергнул мир, величие, власть, кормило государственное и предал Россию в жертву бурям, но кормчий неусыпно бодрствовал, и Годунов в тесной кельи монастырской твёрдою рукою держал Царство!

Непременно возникает уже традиционное в подобных случаях недоумение: откуда сие историографу было известно? Ведь никаких документальных свидетельств такового или даже только каких-то намёков современников на нечто подобное не существует. Чтобы такое написать, надо было, кроме неприязни к Годунову, чем-то располагать, на что-то опираться, делая столь категорические выводы. Карамзин же опирался только на свои предубеждения и буйное воображение, которые в исторических исследованиях совершенно неуместны. Он ведь создавал не художественное произведение, не роман; он описывал реальную историческую драматургию, с подлинными героями и конкретными обстоятельствами. Карамзин наиболее яркий и талантливый пример популяризации предубеждений. А сколько же прочих сочинителей, с творческим масштабом куда меньшим, с научными степенями и без оных, писали и пишут подобную несусветную отсебятину!..

Конечно, многие важнейшие детали событийно-смысловой драматической коллизии Русской истории того момента, по удачному замечанию С. Ф. Платонова, можно реконструировать только «по слову предания». Очень мало подлинных данных, нет подробной хроники событий, хотя общий ход дел и хорошо известен.

В середине февраля 1598 года, через сорок дней после преставления Царя Фёдора, открылся Земский собор, последний в XVI веке^®^. Созыв соборов всегда вызывался каким-то необычным, чрезвычайным поводом, а самым экстраординарным и стал собор 1598 года. Предмет его рассмотрения — отыскание претендента на Престол Государства Российского, а по сути — о призвании на Царство новой Династии.

По словам историка Р. Г. Скрынникова, «избирательная документация Годунова сохранилась». Авторы её старательно описали историю восшествия Бориса на престол, но им не удалось избежать недомолвок и противоречий. Историки до сих пор не могут ответить на простой вопрос. «Сколько людей участвовало в соборном избрании Годунова? — вопрошает историк и далее резюмирует: — Н. М. Карамзин насчитал 500 избирателей, С. М. Соловьев — 474, Н. И. Костомаров — 476, В. О. Ключевский — 512, а современная исследовательница С. П. Мордовина — более 600. Эти расхождения поистине удивительны, ибо все названные ученые опирались в своих расчетах на показания одних и тех же источников. Затруднения вызваны следующими моментами. Сохранилось не одно, а два соборных постановления об утверждении Годунова в царском чине. Если верить датам, то оба документа были составлены практически в одно и то же время. Первая грамота помечена июлем 1598 г. Вторую грамоту писали в том же месяце и закончили 1 августа 1598.

По наблюдению В.О Ключевского, «до нас дошла не подлинная утвержденная грамота 1 августа об избрании царя Бориса с подлинными рукоприкладствами членов-избирателей, а её копия с позднейшими прибавками, переменами в обоих перечнях членов собора и даже с ошибками в воспроизведении имен некоторых рукоприкладчиков. Это мешает точно обозначить некоторые моменты деятельности собора. Так, например, трудно определить, когда составлен был список членов, внесенный в текст грамоты и когда члены прикладывали руки к грамоте.

Указанные неясности в данном случае совершенно несущественны; важно не точное выяснение количества участвующих, а характер самого представительства, но главное — соборное определение, принятое единодушно. Русский историк и теоретик монархии Н. И. Черняев (1853–1910) подробно обрисовал дух соборного волеизъявления: «Из соборной грамоты 1598 года видно, что мнимо избирательный собор был весьма невысокого мнения о своём авторитете и старался исключительно о том, чтобы постигнуть волю Божию. Наши предки твёрдо верили, что Цари поставляются Богом. А гласу народа (а не гласу собора) придавали значение лишь отголоска, проявления гласа Божия. ...Единомыслие всенародного множества, с точки зрения XVI века, не могло быть делом рук человеческих, а могло быть только делом Божественного промысла. Его-то указаний и жаждали в 1598 году люди Московского государства. Поэтому они не допускали избирательных соборов в том смысле, в каком теперь говорится о тех или других избирательных собраниях.

На Соборе были представлены практически все основные группы населения: более ста человек из лиц духовного звания, не менее двух десятков бояр, около двухсот придворных чинов, горожан и московских дворян до ста пятидесяти человек, и «тяглых людей», но не крестьян — несколько десятков. Это был весьма представительный форум «Земли Русской», самый представительный из всех, имевших место ранее.

17 февраля 1598 года Собор «единомысленно» решил: Царём всея Руси должен стать Борис Годунов. Очень важный процедурный момент: никакой «дискуссии», «прений» на Соборе не возникало. Патриарх огласил своё слово, назвал самым достойным претендентом Бориса Годунова, а остальные чуть ли не хором подхватили: «И наш совет и желание то же».

Конечно, были какие-то неясные слухи о «недостойности» претендента на престол. Кланы Романовых и Шуйских вряд ли готовы были принять безоговорочно подобный выбор. Романовы потому, что имели кровнородственную связь с «Домом Рюрика», были «в первой чести», а Шуйские в силу своего родового тщеславия и старых «обид» на Годунова. Как признавал позже «Новый летописец», «князья Шуйские одни не хотели (избирать) его на Царство; познав его, что быть от него людям и себе гонению; они же потом от него многие беды и скорби и утеснения приняли»^^^. Какие «беды и скорби» испытали Шуйские при Царе Борисе Годунове, так навсегда и осталось тайной.

Имелся только один случай опалы, связанный с боярином Иваном Петровичем Шуйскими — личным врагом Бориса Годунова. В 1588 году за соучастие в антицарском заговоре («брачное дело») он был арестован, сослан в Кирилло-Белозерский монастырь, там пострижен и умер в 1588 году при невыясненных обстоятельствах в своей келье от «угара».

В то же время братья — Василий (1552–1610) и Дмитрий (1560–1612) Шуйские — находились в «большой чести» и, можно сказать, благоденствовали при Фёдоре Иоанновиче и при Борисе Годунове. Подвергшись в 1586–1587 годы кратковременной опале, они при поддержке Бориса Годунова быстро восставили свои статусные позиции в высшем эшелоне власти.

Старший Василий, боярин с 1584 года, в 1591 году вёл следствие по делу Царевича Дмитрия; в том же году введён в Боярскую Думу. После этого был воеводой новгородским. Первый воевода полка правой руки в армии Мстиславского в Крымском походе к Серпухову в 1598 году.

Дмитрий Иванович Шуйский, боярин с 1586 года, в 1591 году введён в Боярскую Думу, в 1591 году в Большом полку против крымских татар у Коломенского при Фёдоре Ивановиче Мстиславском и Борисе Годунове. «Первый воевода» передового полка против крымцев в Серпухове в 1598 году. Воевода Большого полка против Лжедмитрия в 1604 году.

Однако выступить против общего настроения и в Москве, и в государстве родовые боярские кланы не посмели, но при этом от закулисной деятельности не отказались. Патриарх Иов потом с грустью признавал, что он после смерти Фёдора Иоанновича и вступления на престол Бориса Годунова испытал «озлобление и клеветы, укоризны, рыдания и слёзы» от людей, тайно противодействовавших ему в желании видеть Царём Годунова^^^.

Слухи слухами, но подавляющее большинство видело многолетнюю государственную деятельность Бориса Годунова, которая несомненно была «благоутешной». В своё время в литературе была распространена точка зрения, что состав участников Собора был «подтасован» Борисом Годуновым. Однако подробный анализ состава соборян, приведённый известными историками В. О. Ключевским и С. Ф. Платоновым, развеял подобные предубеждения.

«Вглядываясь в состав Собора, — заключал С. Ф. Платонов, — мы заметим, что на Соборе было очень мало представителей многочисленного класса рядовых дворян, в котором привыкли видеть главную опору Бориса, его доброхотов. И наоборот, придворные чины и московские дворяне, то есть более аристократические слои дворянства, на Соборе были во множестве. А из этих-то слоёв и являлись, по нашим представлениям, враги Бориса. Стало быть, на Собор не прошли друзья Бориса и могли пройти в большом числе его противники.

Многие потом, что называется, готовы были «кусать себе руки », но изменить уже ничего было нельзя. Как горился много лет спустя в своём «Временнике» дьяк Иван Тимофеев, подписавший среди прочих «Утверждённую грамоту» об избрании Бориса Годунова, тогда «мы все были виноваты».

Указанная Грамота, обосновывавшая право Бориса Фёдоровича на Царство, была составлена по инициативе предусмотрительного Патриарха Иова, чтобы всё было «впредь неколебимо, как во утвержденной грамоте написано». Первопатриарх, очевидно, слишком хорошо знал свою паству, особенно из числа родовитых и именитых, пытаясь связать всех письменным клятвенным обещанием.

Грамоту подписали все высшие и прочие чины Русского государства, где клялись именем Божиим в верности Царю Борису Фёдоровичу. Эта так называемая «Подкрестная запись на верность службы Царю Борису Фёдоровичу» начиналась словами: «Целую Крест Государю своему. Царю и Великому князю Борису Фёдоровичу, всея Руси Самодержцу, и его Царице и Великой княгине Марье, и их детям. Царевичу Фёдору и Царевне Оксинье (Ксении. — А.Б.), и тем детям, которых Государям впредь Бог даст...» Давшие клятву обязывались «служит и править во всём без всякой хитрости », не жалея живота своего, а «иначе не будет мне Божией милости »^^^.

Через несколько лет все так же дружно, как подписались, от этой клятвы отреклись, а в антигодуновских летописных сводах об этой Грамоте или вообще не говорится, или упоминается вскользь. Ведь та подпись — дело добровольное, дело открытой и чистой совести; никто не принуждал, никакой «ужасный » Малюта Скуратов с обнаженным мечом за спиной не стоял. Принесли клятву перед Лицом Божиим, а потом предали, став клятвопреступниками. Некоторые объясняли, что они в 1598 году «не ведали», что руки Бориса «обагрены кровью младенца», о чём они узнали позже. Но ведь ничего подлинного же не установили; распространились лишь туманные слухи и голословные утверждения.

Просто «первым мужам державы Российской» «не нравился» Борис Годунов, подавлявший их и своим умственным превосходством, своей энергией и трудолюбием, заставляя «толстопузых» работать не тогда, когда хочется, а когда надо, каждодневно служить Государю, а следовательно, и России. В этом и заключена первооснова всей истории возникновения и распространения антигодуновских настроений, вызвавшая все последующие отречения и клятвопреступления...

После решения Земского собора, который правильнее называть земско-церковным. Патриарх три дня —18–20 февраля — служил молебны в Успенском соборе, чтобы Бог даровал России Царя Бориса Фёдоровича. На третий же день после молебна вместе с духовенством, боярами и множеством народа, несшим кресты и иконы, в том числе и самые чтимые — Богоматери Владимирской и Донской, Патриарх направился в Новодевичий монастырь^^"* с прежней просьбой к царице-инокине и брату её от лица всей Русской Земли.

В воротах монастыря депутация была встречена Троицким архимандритом Кириллом, игуменьей монастыря, сестрами-инокинями и Борисом Годуновым с иконой Смоленской Божией Матери в руках. Сразу же прошествовали в собор, в «большую церковь». Здесь начали, как гласит летопись, «петь молебны и обедню. И по совершении литургии, Иов Патриарх с митрополитами, архиепископами, боярами, окольничими, дворянами и прочими били челом Борису Фёдоровичу, чтоб принял царскую власть». Но он согласия опять не дал.

Тогда обратились к Ирине Фёдоровне, в иночестве Александре. Патриарх возгласил: «Божиим, государыня, судом света нашего Царя и Великого князя Фёдора Иоанновича всея Руси не стало; оставил земное Царство, переселился в вечное блаженство. А ты, Государыня, потому же нас, сирых, оставила и не восхотела царствовать над нами, но изволила иночествовать. А мы сироты, как овцы, не имеющие пастыря. Милость, Государыня, покажи, воззри на наше моление, не дай церквам Божиим затвориться и всем нам от нападения врагов наших всенародно погибнуть, дай Государя нам брата своего конюшего и боярина Бориса Фёдоровича и благослови его на Царство Московское Царём и Великим князем всея Руси».

Это был один из самых драматических эпизодов всей истории с поставлением Бориса Годунова на Царство, воспроизведенный в «Московскомлетописце».

Патриарх Иов пригрозил Борису, что если он не даст согласия, то священнослужители снимут саны, церкви закроют, а тогда смерть России, за что Господь со всех взыщет, так как «без Государя государству стоять нельзя». Борису же Фёдоровну угрожало отлучение от Церкви! Ответ Ирины Фёдоровны чрезвычайно важен: «Государь Патриарх и святители, и вы, бояре и дворяне! Что такое творити, (что) не по мере на брата моего возлагаете бремя? Один у меня брат, — и того от меня отнимаете »^^^.

Этот эпизод, как правило, описатели событий легко «проскакивают», не придавая ему значения, хотя, думается, здесь заключён высокий сакральный смысл. Трудно интерпретировать упорство Ирины только любовью к брату, который в любом случае не мог постоянно находиться рядом с ней в женской обители. Ведь она стала Христовой невестой, она порвала с обычным миром, с которым после принятия пострига у неё не могло быть сколько-нибудь крепких связей.

Взгляд Ирины Фёдоровны, вероятно, был мотивирован не личным желанием одинокой женщины-инокини, а, возможно, чем-то иным. Чем же? Будучи преданной молитве до самозабвения, ей в молитвенном усердии могли открыться некие предопределения будущего, которое представилось в своём ужасающем виде. Конечно, сказанное — только робкое предположение; но во всей этой истории без известных допущений обойтись вообще невозможно. Упоминание об этом имеется в записках Исаака Массы, который передаёт слухи, согласно которым Ирина Федоровна предсказала брату «много несчастий, которые падут на него»^^^.

Перед лицом всеобщего натиска Ирина Фёдоровна не могла устоять и благословила брата, который вослед за тем принял свою царскую участь. Случилось это событие 21 февраля 1598 года. Было много слёз, но теперь уже радостных. Борис Годунов был провозглашен Царём в Новодевичьем монастыре Патриархом, благословившим избранника иконами Владимирской и Донской и возгласившим многолетие. Отслужили первый благодарственный молебен, а новый Самодержец «вступил на праг церковный», то есть вошел во время службы в алтарь Царскими вратами, куда не мог никто входить из мирян, никто, кроме Царя. В тот день был установлен новый праздник на Руси: Пречистой Богородицы Одигитрии, отмечаемый ежегодно вплоть до утверждения в Москве Лжедмитрия.

Вскоре, в марте 1598 года, появилась окружная грамота Патриарха Иова — провести трехдневные благодарственные молебны по всей стране в связи с восшествием на престол Бориса Годунова.

Новый Царь вёл себя чрезвычайно осторожно и деликатно, прекрасно понимая, что ему теперь надо сдавать чуть ли не каждодневно трудный экзамен на свою «достойность». В Москву он въехал 26 февраля, где его встречало множество народа с хлебом-солью и богатыми дарами: соболями, жемчугом, кубками, золотыми и серебряными блюдами. Он же ничего не принял, кроме хлеба-соли, сказав, что богатство ему приятнее у людей, чем в казне государевой. В храме Успения в Кремле состоялась торжественная литургия, и Патриарх вторично благословил Бориса Фёдоровича на Царство.

Затем Третий Царь молился в Успенском и Архангельском соборах, приложился и к иконам и коленопреклоненно отдал дань уважения и памяти могилам правителей Земли Русской. Затем вернулся на жительство в Новодевичий монастырь; в царские хоромы в Кремле Борис Годунов переехал только в апреле 1598 года.

Годунов был невероятно деятельным; на Москве такого усердного правителя ещё не знали. Даже Н. М. Карамзин вынужден был признать, что Борис Годунов занимался делами «с отменной ревностью, и в кельях монастыря и в Думе, часто приезжая в Москву. Не знали, когда он находил время для успокоения, для сна и трапезы; беспрестанно видели его в совете с боярами и с дьяками или подле несчастной Ирины, утешающего и скорбящего днём и ночью». Просто принять подобное как данность Карамзин, конечно же, не мог, а потому, будучи рабом идеологической концепции, и заключил, что всё являлось «лицемерием.

Сразу же после воцарения встал и вопрос о совершении чина коронования, без чего правитель не имел права именоваться «Царём Боговенчанным, Помазанником Господним». Вполне возможно, что этот великий мистический акт «венчания с Россией» — коронование — состоялся бы вскоре после принятия престола. Но, как часто бывало в Отечественной истории, важные дела приходилось откладывать под воздействием «внешних обстоятельств».

Над Москвой опять нависла угроза вторжения со стороны ненавистных крымцев. Так почти всегда происходило: как только случались какие-то нестроения в управлении государством, как только возникали некие внутренние трудности и проблемы, то почти тотчас появлялись и закордонные пришельцы, желавшие поживиться за счёт Руси, а ещё лучше — вообще уничтожить эту ненавидимую всеми соседями Московию. Именно так дело обстояло и теперь.

Крымский хан Казы-Гирей^^ потерпевший позорный разгром летом 1891 года, как только проведал, что власть в Москве «зашаталась», немедленно начал готовиться к походу. Очевидно, желание реванша, жажда мщения ему не давали покоя. Да и торговый промысел надо было поддержать: торговля русскими рабами была самым прибыльным занятием в Крыму.

По подсчётам русского историка В. И. Ламанского (1833–1914), в крымско-турецкий плен за период с XV по XVIII век было увезено не менее пяти миллионов человек! Цифра просто неимоверная, колоссальная, если учесть, что в середине XVI века численность населения Руси составляла около 8 миллионов. Набеги крымцев являлись страшным народным бедствием^^^. Так, только во время нашествия 1571 года была полностью сожжена Москва и ещё более 30 русских городов и поселений; в плен же было уведено более 60 тысяч невольников. Уместно добавить, что торговлей русскими рабами весьма деятельно занимались не только крымцы, но и «свободные»венецианские «негоцианты», имевшими тесные деловые связи с Крымом^^^.

Борис Годунов, как главный администратор при Фёдоре Иоанновиче, надеялся замириться с Крымом; без спокойствия на южных рубежах державы очень трудно было обеспечивать безопасность и благополучие страны. Русское правительство шло на уступки, надеясь на мир с Крымом, который находился в вассальной зависимости от могучей Турецкой (Османской) Империи.

Инициатива замирения исходила из Бахчисарая^^ Казы-Гирей писал Царю Фёдору о возобновлении дружбы и сообщал даже о своём намерении провозгласить полную независимость от турок, хотя крымцы одновременно и продолжали нападать на южные области России. Часто посылаемый султаном Мурадом III (1545–1595) в Молдавию, в Валахию, в Венгрию для усмирения взбунтовавшихся народов, Казы-Гирей, естественно, с разрешения султана в 1594 году заключил договор о мире с Царём Фёдором, получив от него 10 тысяч рублей и много других даров. Оставался в дружбе с Русским Царством до 1598 года.

Положение изменилось, когда в Стамбуле утвердился у власти кровавый тиран султан Мехмед III (1566–1603), прославившийся в истории тем, что, придя к власти, приказал убить девятнадцать своих единокровных братьев. Теперь все договоренности теряли всякое значение. И Хан решил нанести удар по Москве, считая, наверное, что мир был заключён с Царём Фёдором, а раз его нет, то и обязательств нет. Да и что там с этими «гяурами»^^^ «неверными» «недочеловеками» церемониться. Делай, как тебе нужно, как выгодно; Аллах ведь на стороне правоверных!

Борис Годунов не хотел войны и уже в марте 1598 года отправил с гонцом Хану послание с предложением продления мира. Однако скорого отклика не последовало.

Так как крымское войско — это конные соединения, то естественно, что вести военные действия на Севере, при обилии снега и холодов, такая армия не могла. Русские это прекрасно знали и всегда готовились к отражению крымцев, как только половодье завершалось. В Москве уже в феврале 1598 года точно знали, что Хан готовится к походу на Русь по «первой траве». Потому надо было спешить, собирать воинство, провиант, лошадей, фураж. Всем этим заботам полностью и отдался Третий Царь сразу же после воцарения.

К маю удалось собрать огромную рать. Существуют утверждения, что Русская армия насчитала до 500 тысяч человек. Подобная цифра кажется баснословной, учитывая, что общая численность населения России в тот период не превышала 12–13 миллионов человек. Но в любом случае армия была весьма многочисленной. Сколь же велика могла бы быть Крымская орда, неизвестно, но, учитывая предыдущие случаи, можно предположить, что она вряд ли насчитывала бы менее 100 тысяч.

Воинство под водительством Царя Бориса выступило из Москвы 2 мая 1598 года и расположилось большим лагерем под Серпуховом, на берегу Оки. Ненавидящий Годунова «Новый летописец» по этому поводу говорит: «После Великого дня (Пасхи. — А.Б.) не венчанный ещё Царским венцом, пошёл (Борис. — А.Б.) в Серпухов против крымского Царя со всеми ратными людьми; пришёл в Серпухов, и повелел со всей земли боярам и воеводам с ратными людьми идти в сход, и подавал ратным людям и всяким другим в Серпухове жалование и милость великую »^^^ Последняя обмолвка весьма показательна. Годунов всегда являл щедрость по отношению к служилым людям, вне зависимости от того, были они гражданского или военного звания.

Почти два месяца мощная русская армия во главе с Царём стояла на южных подступах к Москве. Татары, прослышав о несметном воинстве, не рискнули начать сражение. Вместо татарских, как называл их Карамзин, «разбойников» прибыли послы от Хана во главе с Алеем-мурзой. Царь принял их радушно, показал богатство и мощь Руси: более ста пушек палили целый день, и крымцы ещё на подъезде к ставке Царя были потрясены этим грохотом. У них ведь артиллерии не было. Эта история описана в «Новом летописце».

«Пришли же крымские послы, и поставили их от стана в семи верстах. А сам Царь Борис стоял не в Серпухове, а на лугах у Оки-реки, той ночью повелел Борис ратным людям стрелять по всем сторонам, и была стрельба всю ночь, ни на один час не умолкала. И на память святых Апостолов Петра и Павла^^^ были послы у Государя; и поставили пеших людей с пищалями от стана государева до станов крымских на семи верстах, а ратные люди ездили на конях. Послы же, видя такое множество войска и слыша стрельбу, ужаснулись...

Посланники уверили Царя, что Хан желает «вечного мира и дружбы » с ним, что нашло живой отклик у хозяев. Была составлена новая «союзная грамота», послов щедро одарили и отправили обратно уже вместе с русским представителями. С тех пор страх неожиданного крымского нашествия постепенно начал выветриваться из сознания русских людей.

Пока Царь находился в Серпухове неотлучно, в Москве «главным начальником» оказался Патриарх Иов, попечению которого перед отбытием Борис Годунов поручил и свою семью и столицу. Иов прислал ему несколько посланий, выражая молитвенную поддержку; в свою очередь. Царь тоже корреспондировал Первосвятителю. Приведём послание Царя Бориса Федоровича Патриарху Иову, составленное в конце июня 1598 года, уже после прихода крымских послов, раскрывающее во всей красе миропредставления Третьего Царя:

«А мы, видя такое Божие милосердие, в Троицы славивому человеколюбивому Господу Богу нашему Иисусу Христу, сотворившему всё и вся, и Пречистой его Матери, ходатайце спасению нашему, преславной Богородице, нашей христианской надеже и заступнице, к Её же мольбам призирая единочадый Сын Слово Божие, и всем Святым, попремногу благодарение воздаём со всем своим воинством, и с сердечным желанием и верою призываем святое имя Его, могущему нас сотворити в радости и во благодати мира своего, что даровал нам и всему воинству нашему и всем православным христианам^^^ вашими святыми молитвами избавление и защиту от бесермен (басурман. — А,Б,). А тебе великому господину и государю отцу моему, пастырю и учителю. Святейшему Иову первому Патриарху, и Митрополитам, и Архиепископам и Епископам, и всему вселенскому освященному собору, хваление приношу, похваляя добродетели ваши, тщание и труды, и к Богу духовные подвиги, и моление, и сердечное прошение о нас и о нашем христолюбивом воинстве и о всём православном христианстве.

Царь возвратился в Москву триумфатором. Патриарх встречал его вместе с клиром и множеством народа, приветствуя как избавителя Святой Руси от страшной угрозы. Обращение к нему Святейшего носило в высшей степени пиететный характер: «О, Богом избранный, и Богом возлюбленный, и Богом почтенный, и Богом дарованный благочестивый и великий Государь Царь и Великий князь Борис Фёдорович...

Тем, первым летом своего правления, Борис Годунов решил и ещё одну насущную государственную задачу: окончательно присоединил к России Сибирь, формально вошедшую в состав России в 1582 году, после взятия русскими столицы Сибирского ханства города Кашлыка (близ Тобольска). Однако там оставался неугомонный и непримиримый хан Кучум — последний правитель Сибирского ханства, происходивший из рода Чингизидов (потомков Чингизхана). В принадлежавших ему Ишимских степях он стал поднимать различные племена, следил за продвижением Ермака и, наконец, вероломно напал (1584) на Ермака, застал врасплох и перебил весь отряд казаков.

В 1592 году Кучум был разбит воеводой князем Владимиром Кольцовым-Масальским, но тот продолжал нападать на верхнеиртышские земли, пока не был изгнан из Сибири воеводой Борисом Доможировым. Однако через четыре года Кучум возобновил набеги. По царскому повелению летом 1598 года Хан был наголову разбит воеводой Андреем Воейковым. Весь его отряд перебили, семью взяли в плен и отправили в Москву, а сам Кучум едва спасся, уйдя вниз по Оби, где вскоре и был убит. Вот как этот исторический эпизод рисует «Новый летописец» в отдельной главке «О побитии Кучума»:

«В то лето повелением его (Бориса) в Сибири из Тарского города ходили воеводы и головы за Царём (Кучумом), и сошлись с его войском, и на станах побили наголову, и взяли его восемь цариц да трёх царевичей, да большой полон. Царь же Кучум ушёл с небольшим отрядом. С царицами и с царевичами воеводы прислали посланцев к Москве, Царь же Борис тех посланников пожаловал великим жалованием... цариц и царевичей повелел беречь и давал им корм великий, чтобы им никакой скудости не было»^^^.

По удачному выражению Н. М. Карамзина, «если случай дал Иоанну (Грозному. — А.Б.) Сибирь, то государственный ум Борисов надёжно и прочно вместил её в состав России.

Самым главным событием для Бориса Годунова стало коронование, осуществлённое на третий день нового года — 3 сентября. «Лета 7107-го сентября в 3 день, — сообщает “Московский летописец”, — венчался Государь Царь и Великий князь Борис Федорович всея Руси Царским венцом и диадемою тем же обычаем, как писано царское венчание Царя и Великого князя Фёдора Иоанновича всея Руси. И в тот день царского поставления сказано боярам и окольничим, и дворянам большим, и стольникам, и стряпчим, и дворянам из городов, и всяким служилым людям государево жалованье на одном году вдвое, а гостям и торговым людям (то есть купцам. — А.Б.) льгота. В первой день сказано боярство князю Михаилу Петровичу Катыреву, Александру Никитичу Юрьеву, окольничего — Михаилу Никитичу Юрьеву, Богдану Яковлевичу Вельскому, печать — Василию Яковлевичу Щелкалову^^^ В другой день боярство сказано князю Андрею Васильевичу Трубецкому, князю Василию Карданусовичу Черкасскому; окольничего — князю Ивану Васильевичу Гагину. На третий день — боярство князю Федору Андреевичу Ноготкову, окольничего Михаилу Глебову Салтыкову.

Ненавидящий Годунова «Новый летописец» сухо сообщал: «На сам Семенов день, венчался Царь Борис царским венцом в соборной церкви Успения Пречистой Богородицы, а венчал его Патриарх Иов и все духовные власти московские, а золотыми (монетами. — А.Б.) в дверях осыпал его боярин князь Фёдор Иванович Мстиславский. Царь же Борис три дня пировал и жаловал многих великих людей: многим дал боярство, а иным окольничество, и иным думное дворянство, а детей их многих жаловал в стольники и в стряпчие и давал им жалование великое, объявляясь всем добр»^^^.