Приложение 2 МЕЖДУНАРОДНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ РОССИИ К КОНЦУ ВОЙНЫ С ГЕРМАНИЕЙ (май 1945 года)

Приложение 2

МЕЖДУНАРОДНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ РОССИИ К КОНЦУ ВОЙНЫ С ГЕРМАНИЕЙ

(май 1945 года)

Мир подобно весне наконец-то пришел в Россию, и иностранный резидент, утомленный от войны и русской зимы и вконец обессилевший, желал только одного: пусть начинавшийся политический сезон не будет похож на русское лето – с его резкими перепадами температуры и скоротечностью, с суровым климатом и почти постоянным ознобом.

Из двух явлений – приближения мира и приближения весны – последняя чувствовалась в Москве, пожалуй, более ощутимо. Прекращение военных действий ведь принесло мало изменений в жизнь людей, привыкших к военному положению и условиям войны почти без всяких перерывов в течение 31 года. Пока крупные войсковые формирования союзников оставались в Европе, Сталин и не думал о демобилизации своих легионов. Но если даже союзные войска и будут выведены, необходимость консолидации политики и власти во вновь завоеванных районах требовала наличия там больших вооруженных сил, а следовательно, и продолжения вкладывания значительных национальных средств в военную сферу. Таким образом, мобилизация всех сил и средств и в ближайшем будущем останется неизбежной для полицейского государства. Поэтому в течение неопределенного периода времени следовало ожидать, что главенствующую роль в жизни русского народа будет играть производство вооружений. И в этом аспекте жизни России, продолжавшемся вот уже три десятилетия, вряд ли можно ожидать каких-либо изменений.

Однако вне зависимости от указанных обстоятельств прекращение боевых действий должно все же внести большие изменения в условия жизни России. По этой же причине формальное установление мира на Западе создаст благоприятные условия для укрепления позиции России в мире, которую она приобрела в ходе войны, но от которой ей в будущем придется, как я считаю, отказаться в силу ее невразумительности и сомнительности.

Следовало иметь в виду, что наибольшее изменение, внесенное в позицию России в мире этой войной, произошло не столько в результате эволюции в самой России, сколько из-за дезинтеграции сил в соседних с ней странах.

Собственный потенциал России претерпел по сравнению с 1940 годом мало изменений. Потери в людях и имуществе сбалансированы за счет привлечения новых рабочих рук – немецких военнопленных и гражданского населения оккупированных районов, палочной дисциплины в самой России, усиленной эксплуатации женского труда и создания новых промышленных районов.

Вместе с тем произошло резкое ослабление противостоявших России сил вдоль ее сухопутных границ. Когда война закончится и на Дальнем Востоке, России впервые в ее истории не будет угрожать ни одно крупное государство на Евразийском континенте. Более того, она сможет установить свой контроль над районами, в которых ранее не имела никакого влияния. Эти новые районы (хотя их государственные границы останутся неизменными) только в европейском секторе будут располагать не менее 100 миллионами душ населения.

Вот наиболее важные моменты в эволюции Российского государства.

Естественно, такое относительное увеличение мощи России должно повлечь за собой рост ее ответственности перед миром, по крайней мере в моральной области – за счастье и процветание народов, вновь обретших свою независимость, за развитие их ресурсов, за наведение порядка в их экономических и социальных отношениях, а также обеспечение их военной безопасности. Но и это еще не все. Советское правительство должно подумать о своих обязанностях перед собственным народом и вместе с тем обеспечить должное себе повиновение прихваченных провинций. Не может быть никакого сомнения, что многие люди, вовлеченные в этот процесс, будут возмущаться и раздражаться российским правлением. А их выступления против власти Москвы могут значительно расшатать структуру советского могущества.

Возникал вопрос, сможет ли Советское государство успешно справиться с этими новыми обязательствами, консолидировать свое управление новыми народами, примирить их с традиционной советской структурой и превратить их покорение в источник своей силы. От этого зависело будущее России.

Настойчивая советская экспансия несколько напоминала положение, складывавшееся много веков назад в отношениях русских с соседними кочевыми народами. Могла ли эта настойчивость, приобретшая психологический характер, обеспечить успешную экспансию России в новые районы на западе и востоке? А если она будет осуществляться успешно, знала ли Москва, где следует остановиться? И не будет ли она проводиться неумолимо, пока нога советского солдата не ступит на берега Атлантического и Тихого океанов?

Не надо забывать, что попытки поглощения этнологических регионов к западу от Великороссии, Белоруссии и Украины предпринимались Россией и раньше, но потерпели провал. Ученые, занимавшиеся историей России, слишком мало внимания уделяли взаимосвязи русской революции с экспансионистской политикой царизма в западном направлении в XVIII и XIX веках. Присоединение прибалтийских провинций Петром Великим к России не вызвало никаких осложнений в течение полутора столетий благодаря его мудрой политике, продолжавшейся преемниками, направленной на предоставление исключительных прав местному мелкопоместному дворянству, невмешательство в язык, законы и социальную структуру этих провинций. Вследствие этого даже Польша не причиняла Российской империи особого беспокойства. Однако в XIX веке в связи с отменой крепостного права, началом индустриализации и попытками руссифицизма этих провинций они превратились в очаг беспокойства, где и зародилась РСДРП (Российская социал-демократическая рабочая партия), которая в конце концов привела к власти Ленина. Что стало бы с российскими социал-демократами без мощной поддержки еврейского «Бунда», польских социалистов, латышских пролетарских лидеров? Ведь они вместе с группами национальных меньшинств Кавказа и образовали основу партии. Без их участия не произошло бы революции. А без революции и развала царизма эти провинции не получили бы своей независимости.

Другими словами, эти западные провинции оказались неудобоваримыми для царизма. Сохранить там в 1917 году свою власть новые политические институты России оказались не в состоянии из-за социальных потрясений и последствий войны. Под напором неистовства, смятения и неразберихи они были вынуждены отказаться от захваченного.

Тем не менее Советская Россия в конечном итоге обрела политическое здоровье. Опора вновь делалась на русский народ – самый послушный и легко поддававшийся уговорам, столицей опять стала Москва – традиционный центр Московии, не склонявшая головы перед западными завоевателями, произошел возврат в рамки государственных границ XVII века и были восстановлены тогдашние политические традиции – централизация неограниченной самодержавной власти, схоластизм Византии, полная самоизоляция от западного мира. Даже возродилась стародавняя мечта – стать «Третьим Римом».

Таким образом, потеря западных провинций, как это ни странно может прозвучать, облегчила положение Российского государства. Кремль позволил себе возвратиться, по сути дела, к антикварной системе правления и догме, изобиловавшей желательными, но несбыточными идеями.

Советское государство повторило всего за два десятилетия многое из истории царизма за последние два столетия. Сталин в течение первых десяти лет своего правления восстановил эпоху Петра Великого. Когда в Европе разразилась война, он обладал уже силой и вел себя подобно Екатерине П. К концу же войны он занял положение, во многом напоминавшее царя Александра I в период окончания наполеоновской эры.

А в возрастании тяжеловесности и неэластичности российской политики, во многих ее целях и методах явно просматривалась тень Николая I…

Если эти сравнения реальны, то в ближайшее время ожидались проявления новых потрясений, так как семена русской революции были посеяны еще декабристами более 100 лет тому назад. Так что через пять или десять лет небосклон России мог снова покрыться плотной облачностью гражданской дезинтеграции.

Будет ли этот процесс ускорен и доведен до полного созревания социальными и политическими ферментами в оккупированных западных провинциях? И окажется ли Советское государство лучше подготовленным, нежели в свое время царизм, к обузданию покоренных народов, которые в отличие от русских испытывали в своей истории время от времени потребность нарушать законопослушание Риму?

Советская Россия, рассматриваемая как империалистическая держава, имела большие силовые ресурсы, а также определенный опыт управления захваченными территориями и обращения с проживавшими на них народами. А это, по мнению Гиббона, – одно из основных условий удержания их в повиновении. К тому же она обладала преимуществами технического развития современного оружия, обеспечивавшего власть диктатуры и не позволившего европейским народам восстать против немецкого ига во время только что закончившейся войны. И наконец, самый большой и наиболее важный источник ее силы заключался в полном банкротстве соперничавших политических тенденций и дезориентации общественного мнения. После краха Германии все движения, руководимые из Москвы, все ее инициативы стали беспрепятственно проникать в Европу, неся энергичный, объединенный и жестокий характер. Остановить же их было чрезвычайно трудно.

Тем не менее советская машина в Восточной и Центральной Европе не без слабостей.

Во-первых, она несла в себе все недостатки иностранного правления. А люди в оккупированных районах хорошо знакомы с сутью марионеточных правительств. При наличии опыта немецкого экспериментирования их уже не просто обвести, как говорится, вокруг пальца. Москве хотелось бы, чтобы лица, признающие ее руководящую роль, выступили бы в качестве независимых патриотических лидеров своих народов. Но эта надежда тщетна. За пять лет нахождения под немецкой оккупацией Европа видела значительное число коллаборационистов, так что людям, попытавшимся служить иностранным интересам, придется трудно.

Нероссийские народы воспринимали агентов Коминтерна как предателей, но ведь те выступали открыто и смело в защиту идеи, не менее универсальной и собирательной, чем христианство, и новая эта религия проникала в глубину сознания больших и малых народов. Тем не менее лица, поступившие в разное время на службу Кремлю, выражали, скорее всего, интересы русского народа, и им было трудно, хотя они и являлись согражданами народов, попавших под советское влияние, изображать из себя спасителей этих народов, когда они возвращались на родину. Правда, среди них были и прозорливые люди, но даже и им приобрести популярность в народе было непросто.

Вышесказанное усугублялось волной шовинизма и высокомерия, прокатившейся в армии и бюрократическом аппарате в связи с войной и русскими победами. Это придало советскому империализму некое свойство, мало рассчитанное на понимание и симпатию в сердцах иностранцев. Фанатики из Коминтерна, несшие светоч революционного социализма другим народам, приносили России в определенной степени большую пользу, особенно в первые дни советской власти, чем тяжеловесные и неповоротливые генералы и комиссары, ныне командовавшие в столицах стран Центральной Европы, обретя повадки царских сатрапов XIX века.

Следовало упомянуть еще и тот факт, что советская политика на захваченных территориях ненамного богаче и разнообразнее в своей конструктивной сути, чем политика их соперников. А она должна была отличаться в лучшую сторону своей дисциплиной и стимуляцией. За ней вместе с тем не стояла какая-либо великая идея, могущая воодушевить различные слои населения и сплотить их в единое политическое целое с едиными задачами. Чистый марксизм устарел, и, если его пламя еще в какой-то степени вдохновляло кремлевских лидеров (хотя это и сомнительно), они не осмеливались предложить его в качестве политической программы для Восточной Европы. Поэтому в связи с отсутствием конструктивных мыслей и идей их обращения не производили глубокого впечатления.

Призывы же к проведению решительных мер в отношении лиц, замеченных в сотрудничестве с немцами, вызывали акции краткосрочного порядка, проводившиеся без особого энтузиазма. При этом люди часто замечали, что русские использовали подобные мероприятия для того, чтобы убрать со сцены элементы, стоявшие у них на пути и мешавшие осуществлению их политических целей.

Проведение земельной реформы – не первый, но последний козырь демагогии в сельскохозяйственной стране. Эта карта могла быть разыграна только один раз, а человеческая натура такова, что вызванный этой реформой энтузиазм быстро спадал, столкнувшись с проблемами, с нею связанными. Дело в том, что она не вела к значительному росту сельскохозяйственной продукции, в которой страны Восточной и Центральной Европы нуждались столь остро. Новые же проблемы – орудия труда, жилища, вопросы транспорта, организация производства – в разоренной войной стране решались трудно. Так что эта идея могла быть осуществлена наилучшим образом таким же путем, как и в России после революции, когда крестьяне, потянувшись в города, образовали там революционный слой. Лозунг: «Мир, хлеб, земля», известный из истории советского режима, не стал ответом на сельскохозяйственные проблемы Восточной Европы.

Наконец, возникал вопрос, будет ли Советский Союз в состоянии без помощи западных держав успешно реконструировать и приводить в порядок экономическую жизнь в этих странах. Говоря об этом, я имел в виду, что народы этих стран останутся под советским влиянием.

Советская власть по своей натуре оказалась в состоянии развивать собственную экономику в полнейшем отрыве и изоляции от мировой экономики. Да, по сути дела, иначе и быть не могло. Ведь власть Москвы представляла собой полицейскую власть, в основе которой полнейшее исключение враждебного влияния и контактов. Торговые отношения между частным сектором этих стран и стран, не входивших в сферу российского влияния, поэтому резко ограничивались, что в конце концов приводило к значительным трудностям. Тем не менее не исключались возможности установления контактов в международной торговле правительственных монополий этих стран с компаниями и фирмами других стран. Однако неудержимое стремление Москвы сохранить контроль за экономическими процессами в этих странах в качестве политического средства приводило к тому, что такие монополии могли функционировать только как филиалы московских монополий, оставаясь составной частью русской экономической сферы.

Компетенция советских представителей в экономических администрациях вызывала сомнение, хотя следовало отметить, что советскому режиму удалось в течение длительного периода времени, особенно в годы войны, добиться успешной концентрации человеческой энергии в деле создания и поддержания на требуемом уровне мощной военной промышленности, не нарушив принципов государственной собственности и управления. Но это стоило колоссальных затрат. Для успешного осуществления этих целей привлекались десятки миллионов рабочих рук, а уровень жизни населения сводился до минимума. Кустарное производство, игравшее большую роль в изготовлении товаров широкого потребления, практически перестало существовать; жилой фонд был доведен до такого состояния, что не более 5 процентов его соответствовали нормальным западным стандартам; поголовье скота резко сократилось, да так и не было восстановлено; люди переселялись на другие места в таких количествах, что это отрицательно сказалось на заключении браков и ведении домашнего хозяйства, даже подорвав чувство безопасности и эмоционального баланса целого поколения. Создается впечатление, будто в стране не происходило никакой социалистической революции. Даже индустриализация к 1940 году не превысила темпов дореволюционного развития России, происходившего на основе частной инициативы и при несоизмеримо меньших расходах.

У нас есть все основания полагать, что и в новых прихваченных районах Россия поставила политику впереди экономики, что бы это ни стоило. Русские не будут мешкать, чтобы разрушить целые отрасли экономики, если в этом случае могли лишить оружия и сделать зависимыми от себя элементы, которые в противном случае стали бы выступать против них. Неминуемое падение жизненного уровня населения этих стран воспримется ими как вполне заслуженная корректива филистерства обывателей. Их, пожалуй, даже удивит и вызовет негодование нежелание этих народов воспринять жизненный стандарт советских людей в качестве законного и для себя.

С другой же стороны, они будут стремиться – исходя из престижа и соображений военной безопасности – к подъему определенных отраслей промышленности и использованию внешне эффективных моментов для пропаганды, как у себя дома, так и за рубежом, мнимых успехов советского правления. Естественно, те отрасли промышленности, так или иначе связанные с военным делом, будут развиваться форсированно, с полной отдачей и концентрацией необходимых сил и средств, даже в ущерб общему экономическому положению. Следовало иметь в виду, что для психологического воздействия на рабочий класс будет использован такой феномен, как присуждение наград и премий отдельным рабочим, устройство различных показных мероприятий и публикаций в печати за их успехи в труде. В области сельского хозяйства в бывших помещичьих домах будут открываться дома отдыха и музеи, организовываться коллективные хозяйства, создаваться машинно-тракторные станции и проводиться показное распределение зерна – в целях создания впечатления о процветании жизни на селе и маскировки реального сокращения сельскохозяйственной продукции и снижения жизненного уровня населения. Таким образом, основное внимание будет уделяться не реальному возрождению экономики этих стран, а внешнему политическому эффекту.

А все это связано с тем, что русские – нация, привыкшая к показухе, и самое их глубокое убеждение: все вещи – не такие, какие есть на самом деле.

Русскому человеку нужны хлеб и зрелища. Что касается зрелищ, то он воспринимает их с благодарностью, относясь к количеству и качеству хлеба фаталистически. Он не считает, что имеет право на все, что имеется в государстве. Если он получает неожиданное подаяние, то с удовольствием кладет его в карман, редко выражая скептицизм, но никогда не удивится, если эту вещь у него снова отберут. И он всегда готов к пустому славословию по поводу того, что предпринимается государством для показа такой щедрости. Для жизни это гораздо безопаснее и спокойнее.

Другой вопрос – окажется ли такая методика успешной в обращении с нерусскими народами, проживавшими западнее. Скорее всего, она будет срабатывать не всегда. И это одна из самых серьезных проблем, с которыми советским лидерам придется столкнуться.

Они же ни при каких условиях не пойдут на компромисс в вопросах использования экономических средств в политических целях, сколько бы это ни стоило, но все же будут искать средства для решения этого вопроса. Видимо, будут пытаться использовать экономические ресурсы западного мира в надежде, что вызванные их политическими и социальными манипуляциями экономические потери покроются в виде кредитов и поставок.

Мне остается лишь упомянуть, может быть, самую большую трудность, с которой Россия неминуемо столкнется при осуществлении своего контроля над новыми территориями, трудность, тесно связанную с вышеупомянутыми проблемами. Речь здесь пойдет о кадрах и рабочей силе. Такие западные страны, как Финляндия, Эстония, Латвия, Литва, Польша, Германия до Одера и Нейсе, Чехия и Словакия, Венгрия, Румыния, Болгария и Югославия имеют в общей сложности население порядка 95 миллионов человек. В расчет мы не берем Австрию, хотя и там Россия пытается установить свое влияние. Никто из них не говорит по-русски, однако около 60 процентов относятся к славянам. Для управления ими и удержания в сфере российского влияния потребуется административный и полицейский аппарат гораздо большей численности (порядка нескольких миллионов человек), чем в довоенное время.

Вот тут-то русские и столкнутся с дилеммой. Если они станут полагаться на местных официальных представителей, то уже скоро им придется иметь дело с нелояльностью и интригами, а также потерей своего контроля, как только они выведут оттуда свои войска. Если же они попытаются использовать вместо них соотечественников, то возникнут другие трудности. В первую очередь в их распоряжении будет слишком мало людей, владеющих языком и знающих обычаи и нравы местного населения. При предоставлении возможности определенному их числу прожить длительное время в той или иной стране для изучения языка и знакомства с нравами людей вполне возможно, что они могут попасть под воздействие более комфортабельных условий жизни и вполне терпимой атмосферы, что приведет к их коррумпированности. Конечно, Советы пытались бороться с этим, использовав опыт обращения с собственными дипломатами за рубежом, располагая их в хорошо контролируемых, изолированных советских колониях и запретив установление тесных личных контактов с местными жителями. Существовала, естественно, и возможность направления таких кандидатов за рубеж на непродолжительное время. Однако и в том и в другом случае такие лица не могли приобрести необходимых опыта и знаний в случае назначения их на административные должности.

Таким образом, советское правительство столкнулось с проблемой, возникшей перед студентами, изучавшими иностранные языки, а именно – невозможностью получения хороших знаний в области языка и культуры того или иного народа без личного общения с людьми и знакомства с их мировоззрением. Именно этот факт и вызвал беспокойство советских лидеров.

Обычный советский гражданин, воспитанный с пеленок при непреклонном и непогрешимом воздействии государственной пропагандистской машины, мало самостоятелен в своем мышлении и интеллекте. Предоставленный самому себе в турбулентном потоке зарубежных мыслей и чувств, он не может обрести баланс между самоуважением и здравым смыслом. Наблюдаемая им зарубежная жизнь не является частью его повседневной жизни, созданной средствами современной пропаганды, и эта искусственная структура легко разрушается и заменяется подобными же средствами.

Здесь мы подошли к одному из наиболее значимых, но мало известных фактов современного состояния Советской России. Речь идет о степени потери морального влияния советского правительства на массы населения. Говорю об этом с некоторым трепетом и беспокойством, поскольку область эта слишком чувствительна и многое в ней может быть легко истолковано ложно. Во-первых, это не значит, что в России отмечаются проявления серьезного недовольства. Не значит это и то, что люди не желают более беспрекословно выполнять все, о чем говорится в Кремле. Не значит это также, что они не намерены далее славословить деяния своих руководителей и поддерживать их лозунги. И наконец, это не значит, что большая их часть не испытывает чувства гордости и энтузиазма в духе национальных традиций. Несомненно, однако, что в русском народе нет уже былых иллюзий морального и духовного характера в отношении своего государства. Огонь революционного марксизма окончательно погас. Чувства патриотизма и национального самосознания подогреваются лишь необходимостью обороны страны и повышением империалистической опасности. Но насаждать командным путем человеческий идеализм, как это практиковалось во время революции или как во все времена это удавалось церкви, государственные лидеры уже не могут. Кремль не может управлять теперь искренним доверием, потаенными надеждами и возвышенными идеалами. Перед его воротами, образно говоря, толпится масса смиренных, но уже не инспирированных людей, его последователей.

Это неуловимое, но очень важное изменение содержит в себе взрывоопасные элементы для будущего. Последние месяцы свидетельствовали, что былых возвышенных чувств во время общественных демонстраций в стране не проявлялось. В течение 25 лет все средства воздействия были монополизированы коммунистической партией. Пресса, радио, возможность проведения публичных собраний и митингов, приспособления и аппаратура для массовых объявлений, транспортные и многочисленные технические средства и даже контроль за воспитанием и обучением молодежи – все это сосредоточивалось в руках партии и государства. Церковь не имела возможности осуществлять свою деятельность за пределами тех немногих церковных сооружений, сохранившихся после того, как завершилась антирелигиозная кампания. Да и в самих церквях религиозное отправление было нелегким делом. Священники не имели права проводить свою службу публично. Церковь не могла воздействовать на молодежь страны. Ей были запрещены высказывания, подрывающие моральный авторитет властей. Ей приходилось молча взирать на превращение многих церквей в антирелигиозные музеи. И она не могла выступить в свою защиту.

Тем не менее ныне известно, что важнейшие религиозные события отмечались в соответствии с канонами, вокруг церквей собирались толпы народа, заполняя порой прилегающие улицы и создавая атмосферу сильного эмоционального возбуждения.

Партия могла призвать своих членов да и других советских граждан выйти на демонстрации в любое время. И они прибывали на сборные пункты, не задавая вопросов, несли транспаранты и лозунги, врученные им, выполняя любые распоряжения. Но партия не могла вызвать на их лицах хотя бы тени той атмосферы эмоциональной возбужденности и одухотворенности, которая виднелась на лицах десятков тысяч людей, собравшихся в Москве в прошлую пасхальную ночь. Партия успешно действовала в сохранении традиций Цезаря, но пасовала там, где это связано с Богом.

В данное да и в ближайшее время это еще не имело практического значения, но создавало возможность, с которой государству придется считаться. Государство потеряло контроль над источниками фанатизма, и пока церковь сохраняет безобидные позиции и не появилась какая-то новая сила, могущая воспользоваться этими явлениями в человеческой натуре, опасности еще никакой нет. Но если они подпадут под внешнее воздействие и будут активизированы, угроза для режима станет весьма значительной. Поэтому государство, видимо, предпринимает все меры для изоляции советских людей от контактов с иностранцами. В связи с этим проблема контроля над нерусскими народами стала еще более деликатной.

Все вышесказанное свидетельствовало о том, что Россия непросто сохраняла свое влияние над народами Восточной и Центральной Европы, не имея моральной и материальной помощи Запада.

Вследствие этого, как мне представлялось, политика России в ближайшее время направлена на то, чтобы убедить западные державы и прежде всего Соединенные Штаты «благословить» ее доминирующее положение в восточноевропейских регионах путем признания государств-марионеток в качестве «независимых» и начать сотрудничать с советским правительством, поддерживая фикцию их самоуправления. Вместе с тем Россия добивается предоставления ей обширной материальной помощи для ликвидации пробелов в экономике этих стран, вызванных не только последствиями войны, но и советской бескомпромиссной политикой, путем направления кредитов в экономический и политический прогресс этих народов.

Если на первый взгляд покажется довольно необычным, что Кремль надеется на получение помощи от демократических народов на цели, далекие от демократических идеалов Запада, то скажем так: Россия учитывала все направления общественного мнения подобно тому, как моряк учитывал направление ветра. Ведь идущий под парусом уверен в том, что, если он не сможет плыть непосредственно против ветра, все же нужное ему направление он выдержит. Так и Россия не сочла невозможным использовать стремление Запада к демократии и национальной независимости в собственных интересах укрепления авторитаризма и усиления международного гнета. Она даже воспользовалась классическим выражением, что «человечество управляется личностями», и вообще постаралась использовать любые лозунги и призывы, подходящие для оказания воздействия на те или иные общественные круги.

Более того, Кремль рассчитывал на определенные психологические факторы, существующие в Соединенных Штатах, которые, как ему известно, работали на пользу России. Это, в частности, широко распространенное в американском народе мнение:

1. Что сотрудничество с Россией, как мы его рассматриваем, вполне возможно.

2. Что это зависит только от установления личных конфиденциальных и радушных отношений с российскими лидерами.

3. Что, если Соединенные Штаты не найдут средств для обеспечения такого сотрудничества (как мы его себе представляем), прошедшая война окажется напрасной, новая же война будет неминуемой, а человечество столкнется со всеобщей катастрофой.

В Кремле знали, что ни одно из этих положений не является здравым и обоснованным. Там известно, что советское правительство, например, неспособно из-за своей властной структуры сотрудничать с другими странами в техническом плане, как это себе представляли американцы, говоря о сотрудничестве. Знали там и о том, что секретные органы не намерены допускать личные контакты людей обеих сторон, ведь без этого широкое сотрудничество просто невозможно. За 11 лет с момента установления дипломатических отношений между Советским Союзом и Соединенными Штатами именно последние постоянно являлись инициатором придания этим отношениям конфиденциального и сердечного характера. Однако эти попытки почти всегда встречали неизменную подозрительность, неучтивость и отказ. И такое положение не было, да и не могло быть изменено в будущем. Наконец, в Кремле уверены, что тот тип тесного и доверительного сотрудничества, к которому стремились американцы, нисколько не нужен для судеб будущего мира. Там считали также, что для обеспечения стабильных отношений с Соединенными Штатами на ближайшие десятилетия необходимы главным образом сохранение реального баланса сил и взаимопонимание наличия соответствующих зон жизненных интересов сторон.

Однако это уже не забота советского правительства освободить американский народ от заблуждений в пользу поддержки советских интересов. Москву вполне устраивало, чтобы американцы продолжали испытывать иллюзии в отношении Советского Союза, в результате чего они оказывали давление на свое правительство, достигая почти невозможного в пользу советской стороны. Советские лидеры с удовлетворением констатировали, что таким образом они в состоянии в определенной степени руководить великим народом, выступая в роли смиренных просителей и добиваясь желаемого без приложения особых усилий. До тех пор, пока такие настроения владели значительной частью американской общественности, Кремль продолжал использовать западные демократии, по крайней мере в ближайшее время, в качестве наиболее мощного инструмента в деле установления своего влияния в Восточной и Центральной Европе.

Вот какие планы скрывались за всеми действиями русских в вопросе обеспечения международной безопасности. Россия ожидала, что международные организации поддержат ее владычество в марионеточных восточноевропейских государствах и даже окажут ей помощь, если какие-либо силы попробуют начать борьбу за их освобождение. И, как я уже отмечал, Советы рассчитывали на получение кредитов и материальной помощи в ответ на свое согласие на вступление в международные организации.

Вне всякого сомнения, в советском правительстве были люди, способные здраво оценивать обстановку и видеть абсурдность таких планов. Но они, к сожалению, не обладали правом решающего голоса. Да и могло ли быть иначе? Другие всегда могли перекричать их и указать на чрезвычайную терпеливость и кротость, проявляемые западными союзниками. Они могли также подчеркнуть, что ни одно, даже произвольное силовое действие России не подвергалось резкой критике, а наоборот, встречало одобрение мировой общественности и лишь в отдельных случаях – попытки самозащиты со стороны американской и английской прессы. Вместе с тем отмечалась конфиденциальность англосаксонцев при личных встречах с советскими представителями и выражалась мысль, что Россия ничего не потеряет, используя это в своих интересах, а в случае возникновения каких-либо трений пойдет на новые встречи с западными лидерами и будет вести переговоры. Наконец, ими учитывался и тот факт, что «установление добрососедских отношений с Россией» составляло политический капитал лидеров англосаксонских стран и что как те, так и другие даже похвалялись тем, что им удалось добиться доверия русских и побудить их на какое-то действие.

Короче говоря, они считали, что всегда могли довольно просто успокоить общественное мнение англосаксонцев, сделав великодушный жест или дав какое-то обещание, и что государственные деятели Запада будут всегда выступать за сотрудничество и умиротворение.

До тех пор, пока ведущие советники Сталина могли использовать эти аргументы, подчеркивая успешность проведения намеченных ими мероприятий, советское правительство продолжало свою деятельность, исходя из теории, что с западными странами можно поступать как угодно и нет никаких опасений в возможности возникновения каких-либо серьезных трудностей, как с точки зрения примирения западного мира с советской программой политической экспансии в Европе, так и получения западной помощи для осуществления этой программы.

В глазах собственного народа советское правительство не проявляло достаточного уважения к западным союзникам. В кампании, развязанной в советской прессе против реакционных элементов и «остатков фашизма» за рубежом, предусмотрительно оставлена открытой дверь, через которую можно в любой момент занять позицию вызывающей изоляции. А через систему марионеточных правительств в Восточной и Центральной Европе можно всегда видоизменить свою политику, не нанося ущерба собственному престижу.

Если же западный мир вопреки всем ожиданиям изменял свою политику в отношении России и отказывал ей и в моральной и в материальной помощи в деле консолидации российского влияния в Восточной и Центральной Европе, то она вряд ли могла успешно осуществлять его в течение длительного времени на всей территории, на которую успела наложить свою лапу. Тогда могли произойти какие-то изменения. Но если это случалось, Советы выражали свое недовольство резко и в полной мере во всем мире, а не только на Западе. Советских приспешников вынуждали покинуть некоторые регионы, где в настоящее время они обладали властью, но при этом, памятуя выражение Троцкого, «хлопали дверью так, что содрогалась вся Европа». Вместе с тем ожидалось, что коммунистические партии и прокоммунистически настроенные элементы могли устроить все мыслимые трудности для западных демократий, а всему миру придется вспомнить слова Молотова, сказанные им в порядке предупреждения в Сан-Франциско, о том, что, если конференция не обеспечит мира и безопасности для России на ее условиях, она будет искать и найдет их в другом месте.

Если западный мир выстоит в условиях подобного раздражения и гнева, а демократии покажут способность к преодолению самых худших проявлений беспорядка со стороны организованных и неразборчивых в средствах меньшинств, выступающих в защиту интересов Советского Союза, это будет последней картой, которую сможет разыграть Москва. У России не будет больше средств для дальнейших нападок на западный мир. Более того, она не сможет адекватно ответить на дальнейший рост военной мощи Запада. У Москвы ведь нет ни флота, ни авиации, которые могли бы взять под свой контроль морские и воздушные коммуникации.

Однако никто в Москве не верил, что западный мир, у дверей дома которого сидит громадный советский волк, готовый в него ворваться, осмелится на это. Именно этот скепсис и составлял основу советской глобальной политики.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.