ПУТЬ АДАМА Василий Аксенов
ПУТЬ АДАМА
Василий Аксенов
Эта беседа была опубликована в «Комсомольской правде» буквально за пару дней до того, как Василий Аксенов, сидя за рулем, потерял сознание, после чего в больнице, куда его отвезли, впал в кому. В те дни, когда готовилась эта книга, ему как будто бы стало лучше. А я все вспоминала последние слова, какими закончилась наша беседа.
Первые тоже…
* * *
– Вася, давай поговорим о женщинах. У Тургенева была Полина Виардо, у Скотта Фитцджеральда – Зельда, у Герцена – Наташа, не будь ее, не родилась бы такая великая книга, как «Былое и думы». Что такое для писателя его женщина? Случалось в твоей жизни, что ты писал ради девушки, ради женщины?
– Так не было… Но все же такое возвышенное было. И наша главная любовь – я не знаю, как Майя на это смотрит, но я смотрю так: Майя, да.
– Хорошо помню: дом творчества в Пицунде, ты появляешься с интересной блондинкой, и все шушукаются, что, мол, Вася Аксенов увел жену у известного кинодокументалиста Романа Кармена…
– Я ее не уводил. Она была его женой еще лет десять.
– Ты с ним был знаком?
– Нет. Я один раз ехал с ним в «Красной стреле» в Питер. Я был под банкой. И что-то мы с ним говорили, о разном. А я уже слышал о его жене. И я ему говорю: правда ли, что у вас очень хорошенькая жена? Он говорит: мне нравится. Так он сказал, и я забыл про это. Хотя, может, где-то отложилось.
– Сколько лет тебе было?
– Года тридцать два или тридцать три. Я был женат. Кира у меня была жена. Кира – мама Алексея. И с ней как-то очень плохо было…
– В то время?
– Да вообще всегда.
– Вы плохо жили?
– На самом деле мы неплохо жили. Мы жили, в общем, весело. До рождения ребенка, до того, как она так располнела…
– Все изменилось оттого, что она располнела? Тебя это стало… обижать?..
– Ее это стало обижать. Я к этому времени стал, ну, известным писателем. Шастал повсюду со всеми нашими тогдашними знаменитостями… разные приключались приключения… она стала сцены закатывать…
– А начиналось как студенческий брак?
– Нет, я уже окончил мединститут в Питере. И мы с другом поехали на Карельский перешеек, наши интересы – спорт, джаз, то-се. И он мне сказал: я видел на танцах одну девушку… Она гостила там у своей бабушки, старой большевички. Та отсидела в тюрьме, ее только что отпустили, это был 1956 год. А сидела она с 1949-го…
– И твоя мама сидела…
– Моя мама сидела в 1937-м. А Кирину бабушку каким-то образом приплели к делу Вознесенского…
– Какого Вознесенского ты имеешь в виду?
– Не Андрея, конечно, а того, который направлял всю партийную работу в Советском Союзе. Его посадили и расстреляли. Приходил его племянник, который рассказывал, как тот сидел в тюрьме в одиночке и все время писал письма Сталину, что ни в чем не виноват. И вдруг в один прекрасный момент Политбюро почти в полном составе вошло в его камеру, и он, увидев их, закричал: я знал, друзья мои, что вы придете ко мне! И тогда Лазарь Каганович так ему в ухо дал, что тот оглох.
– Зачем же они приходили?
– Просто посмотреть на поверженного врага.
– Садисты.
«Коммунисты не могут иначе править государством. У них принцип: сперва придушать. Смотрят: ага, посинел. Хватку можно немного ослабить. Порозовел человек – снова придушили…» (из чужого интервью).
– …А Кира заканчивала институт иностранных языков и пела разные заграничные песенки очень здорово…
– И твое сердце растаяло.
– Вот именно. А потом… всякие штучки были…
– Штучки – любовные увлечения?
– Любовные увлечения. Это всегда по домам творчества проходило. И вот как-то приезжаем мы в дом творчества в Ялте, зимой, вернее, ближе к весне. Там Поженян, мой друг. Мы с ним сидим, и он так потирает ручки: о-о-о, жена Кармена тут…
– Потирает ручки, думая, что у тебя сейчас будет роман?
– Он думал, что у него будет роман, у Поженяна с Майей. Она только что приехала и подсела к столу Беллы Ахмадулиной. А мы с Беллой всегда дружили. И Белла мне говорит: Вася, Вася, иди сюда, ты знаком с Майей? Я говорю: нет, не знаком. Как, ты не знаком с Майей!.. И Майя так на меня смотрит, и у нее очень измученный вид, потому что у Кармена был инфаркт, и она всю зиму за ним ухаживала, и когда он поправился, она поехала в Ялту. А потом она стала хохотать, повеселела. У меня еще была Кира тогда, они с маленьким Алексеем жили со мной в доме творчества и собирались уезжать. А в Ялте стоял наш пароход «Грузия», пароход литературы. Потому что капитан обожал литературу и всегда заманивал к себе, устраивая нам пиры. И вот мы с Майей… Майя почему-то всегда накрывала на стол, ну как-то старалась, я что-то такое разносил, стараясь поближе к ней быть…
– Сразу влюбился?
– Да. И я ей говорю: вот видите, какая каюта капитанская, и вообще как-то все это чревато, и завтра уже моя жена уедет… А она говорит: ну вот, и мы будем ближе друг к другу. Поженян все видит и говорит: я ухожу… И уплыл на этой самой «Грузии». А мы вернулись в дом творчества. Я проводил Киру, и начались какие-то пиры. Белла чего-то придумывала все время. Она ходила и говорила: знаете, я слыхала, что предыдущие люди закопали здесь для нас бутылки шампанского, давайте искать. И мы искали и находили.
– Развод Майи был тяжелым?
– Развода как такового не было, и не было тяжело, она хохотуха такая была. Все происходило постепенно и, в общем, уже довольно открыто. Мы много раз встречались на юге, в Пицунде тоже и в Москве. Я еще продолжал жить с Кирой, но мы уже расставались. Конечно, было непросто, но любовь с Майей была уже очень сильная… Мы ездили повсюду вместе. В Чегет, в горы, в Сочи. Вместе нас не селили, поскольку у нас не было штампа в паспорте, но рядом. За границу, конечно, не ездили. Она ездила одна, привозила мне оттуда какие-то шмотки…
– Время это самое счастливое в жизни?
– Да. Это совпало с «Метрополем», вокруг нас с Майей все крутилось, она все готовила там. Но это уже после смерти Романа Лазаревича. Мы в это время были в Ялте, ее дочь дозвонилась и сказала. Его смерть носила тоже какой-то богемный характер. Там были какие-то девушки из его киногруппы, но точно я не знаю. Я никогда не общался с ним.
– Он не делал попыток вернуть Майю?
– Он – нет, но у него друг был, Юлиан Семенов, он вокруг меня ходил и говорил: отдай ему Майку.
– Что значит – отдай? Она не вещь.
– Ну да, но он именно так говорил.
– У тебя нет привычки, как у поэтов, посвящать вещи кому-то?
– Нет. Но роман «Ожог» посвящен Майе. А рассказ «Иван» – нашему Ванечке. Ты слышала, что случилось с нашим Ванечкой?
– Нет, а что? Ванечка – внук Майи?
– Ей внук, мне был как сын. Ему было двадцать шесть лет, он закончил американский университет. У Алены, его матери, была очень тяжелая жизнь в Америке, и он как-то старался от нее отдалиться. Уехал в штат Колорадо, их было три друга: американец, сомалиец и он, три красавца, и они не могли найти работу. Подрабатывали на почте, на спасательных станциях, в горах. У него была любовь с девушкой-немкой, они уже вместе жили. Но потом она куда-то уехала, в общем, не сладилось, и они трое отправились в Сан-Франциско. Все огромные такие, и Ваня наш огромный. У него была склонность к американским стихам, он читал их на вечерах. И работал в спортивном магазине. Он уже забыл эту Грету, у него была масса девушек. Когда все съехались к нам на похороны, мы увидели много хорошеньких девушек. Он жил на седьмом этаже, вышел на балкон… Там какие-то странные обстоятельства были. Они все увлекались книгой, написанной якобы трехтысячелетним китайским мудрецом. То есть его никто не видел и не знал, но знали, что ему три тысячи лет. Я видел эту книгу, по ней можно было узнавать судьбу. И Ваня писал ему письма. Там надо было как-то правильно писать: дорогому оракулу. И он якобы им что-то отвечал. И вроде бы он Ване сказал: прыгни с седьмого этажа…
– Какая-то сектантская история…
– Он как будто и не собирался прыгать. Но у него была такая привычка – заглядывать вниз…
– Говорят, не надо заглядывать в бездну, иначе бездна заглянет в тебя.
– И он полетел вниз. Две студентки тогда были у него. Они побежали к нему, он уже лежал на земле, очнулся и сказал: я перебрал спиртного и перегнулся через перила. После этого отключился и больше не приходил в себя.
– Впал в кому?
– И из нее не вышел.
– Как вы перенесли это? Как Майя перенесла?
– Ужасно. Совершенно ужасно. Начался кошмар.
– Когда это случилось?
– В 1999 году. Мы с ним дружили просто замечательно. Как-то он оказался близок мне. Лучшие его снимки я делал. Я еще хотел взять его на Готланд. Я, когда жил в Америке, каждое лето уезжал на Готланд, в Швецию, там тоже есть дом творчества наподобие наших, и там я писал. Этот дом творчества на вершине горы, а внизу огромная церковь Святой Марии. Когда поднимаешься до третьего этажа, то видишь химеры на церкви, они заглядывают в окна. Я часто смотрел и боялся, что химера заглянет в мою жизнь. И она заглянула. Майя была в Москве, я в Америке. Мне позвонил мой друг Женя Попов и сказал…
– Мне казалось, что, несмотря ни на что, жизнь у тебя счастливая и легкая.
– Нет, очень тяжелая.
– Ты написал рассказ о Ванечке – тебе стало легче? Вообще, когда писатель перерабатывает вещество жизни в прозу, становится легче?
– Не знаю. Нет. Писать – это счастье. Но когда пишешь про несчастье – не легче. Она там, в рассказе, то есть Майя, спрашивает: что же мы теперь будем делать? А я ей отвечаю: будем жить грустно.
«В России действительно остался какой-то скрытый ментальный большевизм. Мы не хотим единения. Мы хотим быть самыми главными… Мечта всей моей жизни – чтобы Россия стала обычным нормальным государством в рамках Европы, без болезненных амбиций. А они опять появляются. Кошмарные генералы заявляют: “Наша плав-единица одним залпом покрывает корабль НАТО!” Они другого ничего не знают вообще. Думают, что пуски ракет с Северного полюса должны наполнять нас гордостью. На самом деле просто тошнит…» (из чужого интервью).
– Вася, а зачем ты уехал из страны, это раз, и зачем вернулся – два?
– Уехал, потому что они меня хотели прибрать к рукам.
– Ты боялся, что тебя посадят?
– Нет. Убьют.
– Убьют?! Ты это знал?
– Было покушение. Шел 1980-й год. Я ехал из Казани, от отца, на «Волге», летнее пустое шоссе, и на меня вышел КамАЗ и два мотоцикла за ним. Он шел прямо мне навстречу, они замкнули дорогу, ослепили меня…
– Ты был за рулем? Как тебе удалось избежать столкновения?
– Я был за рулем. Просто ангел-хранитель. Я никогда не был каким-то асом, просто он сказал мне, что надо делать. Он сказал: крути направо до самого конца, теперь газ и крути обратно, обратно, обратно. И мы по самому краю дороги проскочили.
– А я считала тебя удачником… Ты так прекрасно вошел в литературу, мгновенно, можно сказать, начав писать, как никто не писал. Работа сознания, или рука водила?
– В общем-то, рука водила, конечно. Я подражал Катаеву. Тогда мы с ним дружили, и он очень гордился, что мы так дружны…
– Ты говоришь о его «Алмазном венце», «Траве забвенья», о том, что стали называть «мовизмом», от французского «мо» – слово, вкус слова как такового, а у меня впечатление, что сперва начал ты, тогда и он опомнился и стал по-новому писать.
– Может быть. Вполне. Он мне говорил: старик, вы знаете, у вас все так здорово идет, но вы напрасно держитесь за сюжет, не надо развивать сюжет.
– У тебя была замечательная бессюжетная вещь «Поиски жанра» с определением жанра «поиски жанра»…
– К этому времени он с нами разошелся. Уже был «Метрополь», а он, выступая на свое восьмидесятилетие по телевизору, сказал: вы знаете, я так благодарен нашей партии, я так благодарен Союзу писателей… Кланялся. Последний раз я проезжал по Киевской дороге и увидел его – он стоял, такой большой, и смотрел на дорогу. Просто выходил, стоял и смотрел… Если бы не было такой угрозы моим романам, я бы еще, может, не уехал. Были написаны «Ожог», «Остров Крым», масса задумок. Все это не могло быть напечатано здесь и стало печататься на Западе. И на Западе же, когда я начал писать свои большие романы, произошла такая история. Мое главное издательство, «Рэндом Хаус», продалось другому издательству. Мне мой издатель сказал: не волнуйся, все останется по-старому. Но они назначили человека, который сперва присматривался, а потом сказал: если вы хотите получать прибыль, вы должны выгнать всех интеллектуалов. Таких-то и таких-то.
– И ты попал в этот список? Прямо как у нас.
«Деньги, конечно же, главный мотор общества. Возможно, это вообще самое гениальное изобретение человечества. Но счастья они не приносят. Они могут лишь предоставить свободу от других давящих моментов жизни» (из чужого интервью).
– Приноси доход или пропадешь – у них такая поговорка. Этот человек стал вице-президентом издательской компании, и я понял, что моих книг там больше не будет. Я тогда выступил в университете своем и сказал: самое божественное, что я узнал в Америке, это университет как главный храм Америки, а главный ужас Америки – это книжная торговля. И я вдруг понял, что возвращаюсь в Россию, потому что опять спасаю свою литературу. Главное, я вернулся в страну пребывания моего языка.
– Вася, вот ты жил в Америке и в России. Что лучше для жизни там и здесь?
– Меня греет то, что в Америке читают мои книги. Это, конечно, не то, что было в Советском Союзе…
– Тебя читают сейчас так же, как тогда.
– Это вообще невероятно. Меня здесь издают тиражами семьдесят пять тысяч, пятьдесят пять тысяч…
– Но я спрашиваю не о твоих эгоистических, так сказать, радостях, я спрашиваю о другом: как устроена жизнь в Америке и как устроена у нас?
– В Америке удивительная жизнь на самом деле. Невероятно удобная, уютная. Во Франции не так уютно, как в Америке.
– В чем удобство? К тебе расположены, тебе улыбаются, тебе помогают?
– Это тоже. Там много всего. Там университет берет на себя множество твоих забот и занимается всей этой бодягой, которую представляют формальности жизни, это страшно удобно.
– А что ты любишь в России?
– Язык. Мне очень язык нравится. Больше ничего не могу сказать.
– Кому и чем чувствуешь ты себя обязанным в жизни?
– Я сейчас пишу одну штуку о моем детстве. Оно было чудовищным. И все-таки чудовище как-то давало мне возможность выжить. Мама отсидела, отец сидел. Мне некуда было кинуться. Когда меня разоблачили, что я скрыл сведения о матери и об отце, меня выгнали из Казанского университета, где я учился. Потом восстановили. Я мог загреметь на самом деле в тюрьму. Потом такое удачное сочетание 60-х годов, оттепели, и всего вместе – это закалило и воспитало меня.
– Ты чувствовал себя внутри свободным человеком?
– Нет, я не был свободным человеком. Но я никогда не чувствовал себя советским человеком. Я приехал к маме в Магадан на поселение, когда мне исполнилось шестнадцать лет, мы жили на самой окраине города, я два года там прожил, и мимо нас таскались вот эти конвои, я смотрел на них и понимал, что я не советский человек. Совершенно категорично: не советский. Я даже один раз прицеливался в Сталина.
– Как это, в портрет?
– Нет, в живого. Я шел с ребятами из строительного института по Красной площади. Я учился уже на втором курсе питерского меда. Мы шли, и я видел Мавзолей, где они стояли, такие черные фигурки справа, коричневые слева, а в середине – Сталин. Мне было девятнадцать лет. И я подумал: как легко можно прицелиться и достать его отсюда.
– Представляю, будь у тебя что-то в руках, что бы с тобой сделали.
– Естественно.
– А сейчас ты чувствуешь себя свободным?
– Я почувствовал это, попав на Запад. Что я могу поехать туда-то и туда-то, в любое место земного шара, и могу вести себя, как захочу. Вопрос только в деньгах.
– Как и у нас сейчас.
– Сейчас все совсем другое. Все другое. Кроме прочего у меня два гражданства.
– Если что, будут бить не по паспорту.
– Тогда я буду сопротивляться.
«Большинство наших сограждан происходит от той половины населения, что выполняла надзор за другой половиной населения, которая не дала большого приплода. Отсюда, возможно, и проистекают идеи новой империи, мощи, этнической диктатуры. Конечно, и речи нет о повторении советского режима, но массы явно хотят чего-то не менее мощного» (из чужого интервью).
– Возвращаясь к началу разговора, женщина для тебя как писателя продолжает являться движущим стимулом?
– Мы пожилые люди, надо умирать уже…
– Ты собираешься?
– Конечно.
– А как ты это делаешь?
– Думаю об этом.
– Ты боишься смерти?
– Я не знаю, что будет. Мне кажется, что-то должно произойти. Не может это так просто заканчиваться. Мы все дети Адама, куда он, туда и мы, ему грозит возвращение в рай, вот и мы вслед за ним…
«Я думаю, что единственная цель человеческого существования – совершенствование. Я называю это – путь Адама. После того как Адама изгнали из рая, началось время. Времени же до этого не было! Время – это формула изгнания из рая. Для чего оно нужно? Чтобы пройти отмеренный Адаму путь и вернуться в прежнее идеальное существование. Для этого, очевидно, и нужны все наши страдания, столкновения, революции, контрреволюции» (из чужого интервью).
ЛИЧНОЕ ДЕЛО
АКСЕНОВ Василий, писатель.
Родился 20 августа 1932 года в Казани в семье партийных работников. Родители арестованы в 1937 году, осуждены на 10 лет.
Окончил Ленинградский медицинский институт в 1956 году. Три года работал врачом.
Автор 30 повестей и романов: «Коллеги», «Звездный билет», «Апельсины из Марокко», «Затоваренная бочкотара», «Поиски жанра», «Остров Крым», «Ожог», «Скажи изюм», «В поисках грустного бэби», «Московская сага», «Вольтерьянцы и вольтерьянки», «Москва-ква-ква», «Редкие земли» и др.
Участник неподцензурного альманаха «Метрополь».
В 1980 году, выехав в США, был лишен советского гражданства. Преподавал в Вашингтоне, в университете Джорджа Мейсона. Гражданство вернули в 1990 году.
Награжден французским Орденом литературы и искусства.
Лауреат Русского Букера.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.