«Я не Рейхенау»

«Я не Рейхенау»

— Держась до конца, 6-я армия выполняет на Волге историческую задачу, — процитировал Паулюс первую фразу приказа Гитлера и добавил:

— У меня связаны руки во всех отношениях.

— Я понимаю вас, господин генерал, но какой смысл должен иметь теперь приказ держаться? Нам не удастся вырваться отсюда. Можем ли мы взять на себя ответственность за гибель целой армии!

— Вам известны приказы, Адам. Если мы не удержимся, рухнет южный фланг Восточного фронта. Я буду повинен, если группу армий «А» постигнет та же участь, что и нас.

— С тех пор как эти приказы были отданы, прошло шесть недель, — заметил я. — По моему мнению, они уже устарели.

— Это не совсем так, — ответил Паулюс, — Манштейн сообщил, что группа армий «А», как и прежде, удерживает свои позиции на Кавказе.

— Это непонятно. Главное командование сухопутных сил имело шесть недель, чтобы отвести оттуда войска, сократить линию фронта. Тем самым были бы высвобождены танковые дивизии для поддержки наступления группы Гота.

— Нет смысла говорить на эту тему. Теперь слишком поздно. С нашей разбитой, измотанной армией нам не удалось бы выбраться отсюда при всем желании. Основная линия фронта находится за сотни километров от нас, и фронт придется, вероятно, отодвигать еще дальше. Предположим, что вместе со всеми командирами корпусов, дивизий и Шмидтом в конце ноября я приказал бы на свой риск и страх осуществить прорыв. Тогда Гитлер через своего офицера связи майора фон Цитцевица, у которого имеется своя радиостанция, немедленно узнал бы о нашем намерении и распорядился бы о соответствующих контрмерах.

Размышляя, Паулюс несколько секунд пристально смотрел на обшитую досками стену блиндажа. Затем он снова взглянул на меня и понял, что ему не удалось рассеять мои сомнения.

— Я не убедил вас, Адам. Догадываюсь, о чем вы думаете. Вы сравниваете мои действия с действиями Рейхенау в прошлом году, когда он вопреки приказу Гитлера остановил наступление на Донец.

Я кивнул, и Паулюс продолжал:

— Возможно, что смельчак Рейхенау после 19 ноября пробился бы с 6-й армией на запад и потом заявил Гитлеру: «Теперь можете судить меня». Но знаете ли, Адам, я не Рейхенау.

Паулюс действительно разгадал мои мысли. Он говорил правду, когда охарактеризовал себя как привыкшего повиноваться генерала, точно взвешивающего свои поступки, слишком осторожного, нерешительного человека. Но эта самооценка не помогла разорвать тот роковой заколдованный круг, в котором безнадежно застряли в те горькие дни все мы, вместе взятые. Рейхенау ли, Паулюс ли — оба варианта означали продолжение войны.

Своевременно удавшийся прорыв 6-й армии, возможно, отсрочил бы окончательное поражение гитлеровской Германии, но не предотвратил бы его. По существу, он не спас бы 6-ю армию, так как десятки тысяч уцелевших на Волге были бы истреблены в последующих боях.

В конце декабря 1942 года все мы были еще далеки от такого понимания событий. Плохо ли, хорошо ли — мы продолжали действовать, как колесики сильно изуродованной немецкой военной машины.

Когда я вернулся в свой блиндаж, Кюппер подал составленный по моему указанию материал.

В начале контрнаступления Красной Армии 25 тысяч человек находились в отпуске. Ежедневно на фронт возвращалось около 1000 человек.

— Куда девают этих отпускников, господин полковник? Если бы они были здесь, нам удалось бы заткнуть брешь.

— Если допустить, что они не превратились бы в котле в мертвецов. Собственно говоря, генералу Пфейфферу следовало бы собрать их всех там, вне котла, и держать в распоряжении армии. Вместо этого по приказу командования группы армий всех возвращающихся суют в боевые группы.

— Удивительно, что ежедневно несколько отпускников все же прибывает в котел транспортными самолетами. Я телефонировал сегодня в некоторые дивизии, чтобы получить точный цифровой материал для затребованных вами данных, — сказал Кюппер. — Один писарь сообщил мне, что, когда на фронт приходит поезд с отпускниками, через громкоговоритель объявляется, чтобы все солдаты и офицеры явились к коменданту вокзала. Несмотря на это, некоторые не подчиняются и отправляются на аэродром. Командиры самолетов берут их в качестве воздушных стрелков. Если бы эти ничего не подозревающие люди знали, что здесь происходит, они наверняка остались бы там.

— Я вполне понимаю их, Кюппер. Ими движет чувство товарищества. Оно заставляет многих возвращаться в свои части.

По случаю Рождества меня посетил полковник Эльхлепп.

— Какие новости? — спросил он после того, как мы обменялись рукопожатием.

— Рассказывал ли вам Шмидт о своем вчерашнем телеграфном разговоре с генералом Шульцем из группы армий?

— Ничего не знаю. Было что-нибудь интересное?

— На Чирском фронте как будто ничего нового нет. Однако Шульц сказал, что 6-я танковая дивизия отозвана из армии Гота для обороны Морозовска. Командиры транспортных самолетов сообщают, что левый фланг группы армий «Дон» отошел на запад. До сих пор не удалось полностью остановить наступление русских. Мне кажется, что группа армий, как и раньше, оставляет нас в неведении относительно общей обстановки.[67]

— Во всяком случае, этим подтверждается, что мы в безвыходном положений. 6-я танковая дивизия была главной ударной силой Гота. Если с ней не удалось одолеть противника, без нее не удастся тем более. Ясно, что Готу придется отвести назад и оставшиеся у него две ослабленные танковые дивизии.

— Безусловно, — согласился Эльхлепп. — Манштейн еще 16-го, самое позднее 18 декабря понял, что надвигается новая катастрофа. Непонятно, почему он не дал разрешения на проведение операции «Удар грома». Приказ на прорыв удвоил бы силы наших солдат. Сейчас, когда время потеряно впустую, группа армий сообщает, что нам следует быть готовым к прорыву. Горючее и продовольствие для этого будут доставлены по воздуху — однако лишь при условии благоприятной погоды.

— Это же чистое издевательство, Эльхлепп. Что, собственно, думают Манштейн и его штаб о положении 6-й армии? Ведь это не имеет больше ничего общего с военной необходимостью.

— Полностью согласен с вами. Паулюс как раз составляет новое донесение о тяжелом состоянии наших дивизий.