Берлин – Москва, апрель – июль 1945 года
Берлин – Москва, апрель – июль 1945 года
Последние дни войны застали Ольгу и ее домочадцев в Кладове. Там у них было оборудовано собственное бомбоубежище: 36 ступенек вниз, под землю, скамеечки вдоль стен, запас свечей, небольшой запас съестного и воды. Во время авианалетов бункер напоминал Ноев ковчег, сюда сбегались ближайшие соседи – господа из швейцарского Красного Креста, афганский посланник, семейство Раддатцов, коллеги по театру.
Бомбежки проходили с завидной регулярностью. «Как в школе, все по расписанию, – шутил один из соседей, старый учитель математики. – Урок, переменка – и снова урок. Дождаться бы большой перемены. А еще лучше каникул…»
Ни у кого не было сомнений в неизбежности скорой развязки. Каждый торопился высказать свое по поводу близкого будущего, и в итоге все приходили к мнению, что плен у «ами» все-таки будет более терпимым, чем у «ивана».
– …Как все-таки обидно и глупо умирать весной, – раздался в темноте чей-то глуховатый голос. Из-за непрерывного грохота и воя было трудно угадать, кто именно говорит. Кажется, это была Зина Рудов, давняя русская подруга Ольги. – Я еще понимаю: осенью, в дождь и слякоть, или зимой, в метель и стужу… Вот вроде бы самое подходящее время для смерти. Но весной… Сволочи.
– Кто? – отозвалась хозяйка бункера.
– Да все подряд, – прозвучал новый голос. – И Гитлер, и Сталин, и тот же Черчилль… Все, кто считал, что именно он правит миром…
У Ольги в душе все же теплилась надежда на то, что русские не будут проявлять чрезмерную жестокость в отношении к своим вчерашним соотечественникам. Во время «большой перемены» она, на всякий случай, выставила в библиотеке, использовав заднюю стенку самого большого шкафа, целый иконостас из своей коллекции старых «досок». Потом, посоветовавшись с сестрой, ночью зарыла в саду под клумбой железную коробку с ювелирными украшениями, антикварными вещицами и столовым серебром…
Ну вот и дождались. У дома появились первые советские солдаты – грязные, прокопченные гарью, голодные и злые, так похожие на всех солдат последних дней войны – в том числе и тех, что откатывались на запад…
Ольга поздоровалась с солдатиками по-русски. Их настороженные лица вытянулись от удивления. Но приглашения проходить в дом им не требовалось. Они по-хозяйски осмотрели все помещения в поисках дезертиров и юнцов-фольксштурмистов. В библиотеке рыжий русский командир, засмотревшись на иконы, обернулся к Ольге:
– У вас тут церковь, что ли?
Хозяйка дома молча пожала плечами и на всякий случай кивнула: «Почти…»
Вот и первый допрос. Он длится не более пяти минут. Конечно, Ольга вызывает подозрение. Если русская, так почему она здесь? Чем занималась при фашистах? Судя по всему, не бедствовала, домина – будь здоров, во дворе – гараж, кладовка для харчей тоже не пустая… Как будто ясно.
– Что тут долго возиться? – хмыкает один из самых бойких, поправляя автомат на груди. – Шлепнем эту бабу. В штабе скажем, что она жена какого-нибудь фашиста. А родня ее потом закопает в саду, и дело с концом…
Слава Богу, в момент «вынесения приговора» в комнате появился офицер, подзадержавшийся в библиотеке. «Иванцов, в чем дело?» – спрашивает он у солдата. Ольга пытается что-то объяснить человеку в погонах, называет себя, Аду и внучку. Представляясь на всякий случай, с особым нажимом говорит: «Мое имя – Ольга Книппер-Чехова».
Долговязый, рыжий офицер морщится, что-то мучительно вспоминая. Он, похоже, где-то слышал эти редкие фамилии. Потом задает дежурный вопрос: «Родные у нас, в Союзе, имеются?» – «Ну, конечно! – воодушевляется Ольга. – Моя тетя – Ольга Леонардовна – живет в Москве, она актриса МХАТа, то есть, – вовремя уточняет она, – народная артистка СССР, лауреат Сталинской премии, понимаете, Сталинской премии. Она была женой Антона Павловича Чехова, писателя. Вы, наверное, знаете, господин офицер, – Ольга теряется, – ну, «Каштанка», «Чайка», «Вишневый сад»…
– А что же вас сюда-то, в Германию, занесло?.. – недоуменно спрашивает он. Но «тихий ангел» уже прилетел. Офицер хмурится, потом принимает решение и приказывает: «Так, Иванцов, Герасимов, остаетесь здесь до особого распоряжения. Я пока свяжусь…»
Ближе к вечеру к дому подъехал армейский автомобиль. Перед Ольгой распахивается дверца, ее приглашают в машину, разрешая взять с собой документы и что-нибудь из личных вещей. Вся в слезах, она прощается с домашними. Всем им кажется, что навсегда.
– В штаб, – коротко скомандовал старший, с большими звездами на погонах, когда все церемонии закончились. Машина отправилась в путь.
Вскоре Ольга узнает пейзажи берлинского предместья – это же Карлсхорст. Видимо, сейчас здесь расположилась какая-то советская часть. Здесь ее заводят в какую-то большую комнату, на время оставляют наедине с вооруженным часовым. Проходят томительные минуты, неопределенность положения пугает, но Ольга гонит прочь все дурные мысли и мелко-мелко крестится. В этот момент в комнату как раз заходит небольшая группа офицеров. Один из них представляется: «Полковник СМЕРШа Шкурин». Он задает странные для Ольги вопросы, в который уже раз уточняет ее биографические данные… Затем все опять уходят. Часовой по-прежнему стоит у двери. Все происходящее ей кажется каким-то нереальным, позаимствованным сюжетом из мистического фильма Мурнау.
Поздним вечером Чехову вновь куда-то долго везут в сопровождении двух вооруженных солдат и малоразговорчивого офицера. Дорога оказалась неблизкой. Как позже выяснилось, они добирались в Познань. Из города ее перевозят куда-то на окраину. Здесь, на летном поле военного аэродрома, заставляют пройти в транспортный самолет и желают своим товарищам счастливого полета.
Куда она летит? Что ее ждет? Тюрьма? Лагерь? Расстрел? Ну, уж никак не сцена, понимает Ольга Константиновна. Полет длился долго, два-три часа, самолет жутко трясет. Вновь аэродром. В темноте Ольгу ведут к какому-то отдаленно знакомому своими очертаниями автомобилю. Тут Чехову принимают новые люди в армейской форме и вежливо приглашают Чехову в салон: «Пожалуйста, сюда».
Тут же «Хорьх» (конечно же, это «Хорьх», как она не могла сразу узнать эту марку?) срывается с места. Больше часа они в полном молчании сначала летели по шоссе, окруженному темным лесом, потом кружили по улицам большого города, пока не остановились у старого, сравнительно высокого дома, и сопровождающий офицер, который за время пути не произнес ни слова, говорит ей: «Нам сюда».
Поднявшись на второй этаж, вошли в квартиру. Встретившая их женщина предложила им располагаться в гостиной, а сама куда-то удалилась. Комната как комната: небольшой столик в углу, рядом две табуретки, на стенах фотографии. Посредине комнаты – овальный стол, уже побольше, окруженный стульями. Через несколько минут хозяйка появилась в комнате с подносом в руках:
– Чай, пожалуйста…
Кроме бледного чая, на столе появились тарталетки с салом и прожаренные сухарики. Затем офицеры откланялись, пожелав на прощанье: «Отдыхайте с дороги, Ольга Константиновна. Вера Ивановна позаботится о вас. До завтра».
Немногословная женщина проводила Ольгу в комнату, потом показала, где находятся туалет, душевая, две остальные комнаты и кухня. На кухне, как оказалось, остался один из встречавших Ольгу молодой человек. Он скромно назвался Виктором и на всякий случай объяснил свое присутствие: «Мало ли что понадобится…»
Ольге, в общем-то, все равно. Она лишь зябко передернула плечами. «Прохладно у нас, – жалуется Вера Ивановна, – ни угля, ни дров нет. Но обещали обеспечить». «Обязательно», – подтверждает Виктор.
Уже в «своей» комнате Ольга, вконец обессиленная и перелетом, и сумрачными, неясными предчувствиями, опустившись на кровать, чуть ли не до пола проваливается вместе с панцирной сеткой и мгновенно засыпает.
* * *
Утром Чехову будит все та же заботливая Вера Ивановна и на всякий случай предупреждает: «Чистое полотенце в ванной, на гвоздике. Завтрак на столе в кухне. Поторапливайтесь, Ольга Константиновна. Скоро у вас будут гости».
– Ольга Константиновна, я – начальник Главного управления контрразведки СМЕРШа, комиссар государственной безопасности Абакумов[36] Виктор Семенович. – Перед Чеховой стоял высокий, стройный мужчина в форме. – Как добрались, без проблем?
– Спасибо, Виктор Семенович, все в порядке, – обезоруживающе улыбнулась Чехова. – Кстати, а где я нахожусь? Полет был таким долгим…
– Как, а разве вам не сообщили? Странно… – фальшиво удивился Абакумов. – Вы в Москве, Ольга Константиновна, у себя на родине.
К такому повороту событий Чехова, в общем-то, была готова.
– Я вас слушаю, – произносит она безразличным тоном.
– Вообще-то, это я вас хотел послушать, фрау Ольга. – Абакумов тоже сменил интонацию и теперь без улыбки, в упор смотрит на женщину неподвижными глазами. – У нас к вам немало вопросов…
«Где вопросы, там допросы», – про себя каламбурит Ольга и обреченно говорит:
– Задавайте, пожалуйста. Я готова отвечать…
– Начнем с вашего отъезда в Германию, – предлагает Абакумов.
– О, это целая одиссея, – невесело откликается Ольга и тут же спрашивает: – Меня в чем-то подозревают?..
Комиссар неопределенно пожимает плечами и напоминает:
– Итак, вы подали прошение о необходимости выезда в Германию…
– Да.
Беседа продолжалась долго. Время от времени Виктор Семенович задавал ей уточняющие вопросы, что-то помечал в своем небольшом блокнотике. Часа через два или три Абакумов все-таки решил сделать перерыв: «Продолжим завтра, Ольга Константиновна. Отдыхайте. Если вам что-либо понадобится, мои люди все сделают. Просьба: не выходить на улицу и не пытаться связаться по телефону с родными, близкими или знакомыми. Договорились?» Ольга согласно кивает: «Конечно».
В соседней комнате остались офицеры Абакумова. Нет слов, они предупредительны, улыбчивы, вежливы. Вполне прилично говорят по-немецки, один из них даже по-французски. Они приносят, по просьбе «узницы золотой клетки», книги, свежие газеты, иногда деликатно предлагают сыграть с ними в шахматы. Лучше уж в фанты, как-то ответила им Ольга и впервые за последние дни улыбнулась…
В «Известиях» на последней полосе Ольга обнаружила театральный репертуар Москвы. Знакомые названия пьес, авторов… Горький, Островский, Чехов… А вот и совершенно неизвестные драматурги – Погодин, какой-то Корнейчук, некто с совсем уж диковинной фамилией – «Билль-Белоцерковский».
– А что, Художественный театр уже работает? – спрашивает она у своих стражников.
– Разумеется, Ольга Константиновна, – отвечает подтянутый, щеголеватый молодой человек, внешность которого, однако, несколько портят тонкие усики. – В начале войны театр со всеми артистами был в эвакуации, в Саратове. В 42-м, кажется, все вернулись, и с тех пор каждый вечер во МХАТе спектакли, зрителей полным-полно. Ваша тетушка, Ольга Леонардовна, – проявляет он свою осведомленность, – как всегда, на высоте…
– Дай-то Бог.
Днем в квартиру доставили вязанки дров и уголь в мешках. Потом занесли большой пакет с продуктами. Офицеры, отдав какие-то дополнительные инструкции хозяйке, на какое-то время отбыли. Потом они возвращаются, и все повторяется вновь: разговоры о том о сем, газеты, книги, шахматы… Ночное дежурство, по всей вероятности, возлагается на бдительную Веру Ивановну и Николая, сменившего Виктора.
После «трудов праведных» женщины чаевничают на кухне, а Николай деликатно удалился покурить на лестницу. За разговорами Ольга узнает, что муж Веры – боевой офицер, командир, был на фронте с первых дней войны. Но последние три месяца от него не было писем. А на днях ей пришло извещение, что ее Борис пропал без вести. Не «похоронка», конечно, но… Ольга пытается утешать: «Без вести – это же не означает, что он погиб…» Но Вера только всхлипывает и вскоре уходит к себе. Тихая, пришибленная жизнью женщина, да еще с двумя ребятишками на руках…
Утром все повторяется вновь. Вопросы, ответы, новые вопросы…
Поздним вечером Ольга наконец остается наедине с собой. Долгожданные, драгоценные минуты, приблизиться к которым она стремится с момента пробуждения, уже с той минуты, когда выходит в коридор, встречает Веру или ее ребят и говорит им: «Доброе утро».
И вот только сейчас она одна, и ей никто не задает никаких вопросов. Теперь вопросы задает она, сама себе. Что с ней происходит?..
Из-под диванного валика она извлекает заветный блокнот, в котором с первого дня завела дневник. Перечитывает последнюю запись: «С 1-го мая я нахожусь в запертой комнате. Для чего? Я кажусь игрушкой, которую нашли на дороге и подобрали, но никто не знает, что с ней делать. Играть нет времени, но бросать не хочется. Неутешителен вид из окна на фабрику с разбитыми стеклами. За что я страдаю?..»
Разумеется, Ольга вела свои записи вовсе не из сентиментальности. Она не была наивным человеком и прекрасно понимала, что ее дневничок рано или поздно непременно обнаружат стражники, и писала именно в расчете на то, что ее записи спровоцируют «хозяев» на то, чтобы они поскорее открыли карты ее судьбы…
Она не ошибалась. «Тайник» с первого дня был элементарно вычислен, соглядатаи ежедневно просматривали дневник, копировали записи и передавали по инстанциям. Однако на «провокации» Чеховой чекисты не поддавались. Да и какими они были провокациями? По окончании «московских каникул» актрисы генерал-майор Утехин, готовя рапорт начальству, умудрился извлечь лишь один «крамольный» фактик: «Будучи в Москве, Чехова вела дневник на немецком языке. Секретным изъятием и просмотром дневника было установлено, что в дневнике Чехова записывала свои впечатления от пребывания в Москве».
Через несколько дней «заточения» привычный распорядок претерпел изменения: вечером дежурные офицеры пригласили Ольгу на прогулку. Правда, не на пешеходную, а на «Виллисе» с зашторенными окнами. Выбравшись через некоторое время из машины, Ольга сразу обнаружила знакомый городской пейзаж: старая Лубянская площадь. Но на то, чтобы толком оглядеться, ей не дают ни минуты.
– Виктор Семенович ждет, – предупреждают Чехову офицеры и вежливо провожают к тяжелым дверям.
Абакумов, как всегда, корректный и собранный, пригласил присесть и вежливо поинтересовался:
– Как ваше самочувствие, Ольга Константиновна?
– Все хорошо, Виктор Семенович, спасибо.
– Чай, кофе, бутерброды?
– Спасибо. Ночью я, как правило, придерживаюсь строгой диеты.
– Ах да, конечно. Имеются ли у вас какие-либо просьбы, пожелания? В пределах разумного, конечно…
– Просьба у меня одна-единственная: дать мне возможность повидаться с тетей и братом Львом. Я хотела бы убедиться, что у них все в порядке, что они (прежде всего тетя) ни в чем не нуждаются.
– У них все в порядке, не беспокойтесь, Ольга Константиновна. Но встречи пока нежелательны, они могут повредить и им, и вам. К тому же у нас с вами еще очень-очень много дел…
– Тогда, может быть, вы разрешите мне передать Ольге Леонардовне хотя бы какую-нибудь весточку, намекнуть, что я жива и здорова…
– Мы подумаем. Вам сообщат, – суховато, даже немного раздраженно ответил Абакумов и сделал очередную пометку в своем блокноте.
– У вас остались вопросы ко мне, Виктор Семенович?
– Конечно. В прошлый раз мы остановились на встрече с Муссолини[37]…
– Как вам угодно. Я встречалась с дуче только в официальной обстановке, во время государственного приема в его честь в мюнхенском Доме искусств. Там я была вместе с дочерью Адой, она тоже значилась в приглашении. Добирались мы с большим трудом, так как все улицы были перекрыты.
В зале приемов нас с Адочкой усадили неподалеку от центрального стола. Когда все уже собрались, появился Муссолини в окружении многочисленной свиты. Дуче сопровождали, насколько я помню, его зять граф Чиано (он в то время был министром иностранных дел Италии), посол граф Аттолико и большое количество военных.
– Какое впечатление на вас произвел Муссолини?
– Двойственное, Виктор Семенович, одним словом не ответить. Поначалу он показался мне отвратительным. Самодовольным, злым и высокомерным. Когда я пригляделась к нему внимательнее, то обнаружила, что его патрицианская голова могла бы быть слепком с черепов древних римлян: мощный лоб, широкая квадратная челюсть, выдающаяся вперед. Его лицо было, на мой взгляд, гораздо живее и выразительнее, чем у Гитлера, который постоянно старался сохранять каменную маску…
Потом была скучная трапеза под аккомпанемент бесконечных речей фюрера о феноменальных открытиях немецких ученых, о синтетическом чулочном волокне, кажется, о каких-то других изобретениях, которые осчастливят человечество, затем последовали пространные философские рассуждения об искусстве, религии, о чем-то еще. Было видно, что прирожденному оратору Муссолини, вынужденному в данный момент молчать, откровенно говоря, безумно скучно. Он машинально посматривал на часы, думал о чем-то своем. После очередного тоста в честь нерушимой дружбы Германии и Италии приглашенные на банкет гости стали разбредаться по разным залам. Один из адъютантов дуче пригласил меня пройти в небольшой шатер, где уже находился сам Муссолини с частью своего окружения. Там мы пили крепкий кофе, вели светские разговоры.
– О чем же?
– Как ни странно, на самые отвлеченные темы. Например, об исторических судьбах русского и немецкого театров. Кстати, во время нашей беседы с Муссолини улетучилась вся его демонстративная сановность, и он оказался довольно образованным и начитанным собеседником. О политике не было произнесено ни слова. До появления Геббельса с супругой. Рейхсминистр, бесцеремонно усевшись за наш столик, что-то насмешливое сказал графу Чиано. Что именно, я не разобрала. Но увидела, как итальянец резко встал и немедленно покинул салон. Я почувствовала, что назревает неловкая ситуация, и, деликатно сославшись на легкое недомогание, тоже поднялась и ушла вместе с Адой. Вот, собственно, и все. Больше с Муссолини я не встречалась, Виктор Семенович.
Абакумов произнес пару слов куда-то в сторону, Ольга не поняла, обернулась – и только сейчас заметила сидевшего в темном углу кабинета молодого офицера, который, вероятно, стенографировал беседу. Он живо вскочил и, видимо, подчиняясь команде генерала, быстро оставил кабинет.
– Хорошо, Ольга Константиновна, не стану больше терзать вас вопросами. Отдыхайте. До завтра. Мои люди вас доставят на квартиру Веры Ивановны…
В дневнике Чеховой появилась очередная запись: «Сегодня ночью я должна… ехать в третий раз к генерал-полковнику… У меня такое впечатление, что он не знает, что со мной делать. Меня доставили сюда по политическим «подозрениям». Я в этом уверена. Как это комично…»
Еженощными беседами с Абакумовым «дознание» не ограничивалось. Днем офицеры, ведя обыденные разговоры – о кино, погоде, театре, литературных новинках, кулинарных рецептах, о светской жизни в Германии, задавали Ольге и иные вопросы. Прежде всего их, конечно, интересовал Гитлер, какие-то интимные подробности.
– Поверьте, я вам клянусь: все слухи, которые обо мне распространяют, позаимствованы из дешевых романов, – уверяла она своих собеседников. – Когда я слышу, что я была в близких отношениях с Гитлером, мне становится просто смешно. Каким образом и почему рождаются эти сплетни? Кому нужны эти интриги? Кому выгодны? Невероятная и подлая клевета все это, вранье…
Однажды Чехова попытались перехватить инициативу и предложила своим визави заглянуть в завтрашний день:
– Вот закончилась война. Все счастливы… Ну, не все, конечно, но многие. Пора возвращаться к мирной жизни. Вы по-прежнему останетесь в армии или у вас имеются какие-то другие намерения?
– А что ждет вас, Ольга Константиновна, вы задумывались? – задал встречный вопрос офицер, который ранее представился ей Евгением.
– О, тут все туманно. Как мне кажется, вряд ли я буду нужна кому-либо здесь, в России. Все мои самые близкие люди живут в Германии. Если мне позволят вернуться туда, постараюсь продолжать работать. Вернее, буду пытаться это делать. Хотя уверена, что там меня наверняка ждет что-то вроде остракизма.
– Почему?
– Понимаете, с одной стороны, меня будут ненавидеть люди, которые помнят, что во времена Гитлера я жила достаточно неплохо, пользовалась различными привилегиями, была далека от той реальной жизни, которой жили рядовые немцы в воюющей стране. У них я навечно останусь костью в горле… С другой, меня будут ненавидеть те, кто поддерживал и будет продолжать втайне поддерживать нацистов. Они ненавидели меня раньше только за то, что я ношу русскую фамилию, хотя я, по сути дела, фольксдойч. Вот эти люди и будут меня всячески шельмовать… Они и прежде завидовали мне, распускали всевозможные грязные домыслы. Поверят ли мне остальные? Время покажет…
Под утро, вернувшись с нового «рандеву», Ольга Константиновна «оформила» очередной отчет о последних событиях: «В два часа ночи была у генерал-полковника. В три часа ночи поехали по ночной Москве и направились за город… Сказочно красиво. Говорили о том, что мне делали пластические операции, а я это скрываю… Все офицеры и обслуга обходительны, вежливы и внимательны… Меня здесь балуют и выполняют все мои прихоти. Прислали лучшего парикмахера, вино, продукты, икру, лимоны… Достаточно было одного моего намека, что Оля, оставшаяся в Берлине, может быть, нуждается в продуктах, как это уже урегулировали. У меня есть радиоприемник, цветы, духи, лучшие книги…»
Следующая встреча с генералом оказалась совсем непродолжительной.
– Насколько нам известно, в 1938 году вы принимали участие в приеме в честь короля Югославии Петра II, общались с ним. О чем шла речь во время этой встречи, какие проблемы поднимались?
– Виктор Семенович, ну вам ли не знать, – заметила Ольга с легкой укоризной, – что официальные приемы – это сугубо светское мероприятие, никаких серьезных разговоров на них не ведется…
«Вам ли не знать…» Вот же сука! – едва не сорвалось с языка у Абакумова. – «Вам ли не знать…» Знала бы ты, что перед тобой сын истопника и жалкой прачки, что дальше четырехклассного образования твой генерал так и не пошел… Знала бы ты, паршивка, о том, что начинал я свою «карьеру» санитаром в ЧОНе и только потом «поднялся» до рядового вохровца… Знала бы ты, что ценили меня, главным образом, за мои чугунные кулаки…»
– …Король Югославии был тогда с супругой, – не замечая раздражения на лице генерала, погружалась в свои воспоминания о славных прежних временах Чехова. – Празднества продолжались, если я не ошибаюсь, дня четыре. Сначала монарха принимал Гитлер, потом все отправились на оперу Вагнера. На следующий день состоялся прием на даче у Геббельса в Ланке. А в Шалоттенбургском дворце прием организовывал уже Геринг. Вот уже где было настоящее театральное действо! Все залы во дворце освещались старинными люстрами со свечами. Столы украшал изумительный старинный фарфор, дорогой хрусталь, изумительные цветы. Большинство гостей щеголяли в костюмах времен Фридриха Великого… После ужина я была представлена югославскому королю, потом с ним и его супругой мы вместе сидели в саду. Говорили о моих фильмах, гастролях, я рассказывала им о Московском Художественном театре. Петр II приглашал меня посетить Югославию… Вот, собственно, и все…
– А в каких отношениях вы были с Мартином Борманом[38]?
– Я с Борманом? – удивилась Чехова. – Ни в каких. Я его видела всего лишь однажды в «Бергхофе».
– Вот как? – в свою очередь выказал удивление Абакумов. – А вот нам известно, что именно Борман предлагал Гитлеру познакомить его с вами. Это было, если я не ошибаюсь, как раз когда вы вернулись из Америки… Он даже организовал показ одного фильма с вашим участием специально для Гитлера. Кажется, это был «Мулен Руж».
Как информировали наши друзья, увидев вас на экране, Гитлер якобы шутливо погрозил Борману пальцем и… – Абакумов достал из серой папки какую-то бумагу и с листа прочел: – Сказал примерно следующее: «А ты обманываешь меня, Мартин. Насколько мне известно, русские бабы толстые и скуластые. А эта – настоящая арийка!..»
– Увы, – улыбнулась Чехова, – мне об этом ничего не известно. А вот Ева Браун рассказывала, что Гитлер впервые увидел меня на экране в фильме «Пылающая граница» и моя картина ему очень понравилась. В прокате фильм появился в 1927 году, гораздо раньше «Мулен Руж». Так что получается, что Борман к моим так называемым отношениям с Гитлером не имел никакого отношения и ваши «друзья» ввели вас в заблуждение.
– Ну-ну, не горячитесь, Ольга Константиновна. А теперь вас ждет Лаврентий Павлович, – сказал Абакумов и, увидев невысказанный Чеховой вопрос, пояснил: – Товарищ Берия…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.