Германия, 20-е годы ХХ века

Германия, 20-е годы ХХ века

Узнав о смерти отца, Ольга решила напомнить о себе прекрасной «Магдалине», которая перед отъездом из Германии оставила ей свой московский адрес. Хотя Чеховой уже было известно подлинное имя «московской журналистки», она по-прежнему обращалась к ней именно как к Магдалине. Ольга попросила ее переговорить с Григорием Христофоровичем о ней, скромной «путнице», и о той «временной мере» в отношении родных, о которой он упоминал при ее отъезде. Не продлит ли любезный Григорий Христофорович «список благодеяний» и посодействует в присоединении к Ольге Чеховой ее матери, дочери и сестры Ады?.. Ведь «испытательный срок» она как будто бы достойно выдержала. На брата Левушку с его обязательствами помочь, откровенно говоря, надежды было мало.

Не прошло и месяца, как мама сообщила, что ее вызывали в Наркомат иностранных дел, велели написать заявление – и ждать. Ольга сразу поверила в успешное разрешение дела и, не теряя времени, сняла трехкомнатную квартиру в Берлине на Ханзаплац, быстро превратив ее в уютное гнездышко: обставила добротной мебелью, завела собаку, договорилась с гувернанткой-англичанкой о будущем уходе и присмотре за маленькой Адочкой и с нетерпением стала ожидать приезда родных…

Встреча на вокзале оказалась удивительно бестолковой. Женщины тормошили друг друга, без конца целовались, перебивая друг дружку, спешили обменяться новостями. «А ты знаешь… а ты знаешь… ты представишь себе не можешь, каким успехом пользуется наша Ольга Леонардовна в «красной» Москве… А цены-то, цены…»

Потом, уже дома, поздним вечером мама вдруг спросила:

– А ты помнишь, как тетя Оля приводила к нам в гости, когда мы жили в Петербурге, итальянскую актрису Элеонору Дузе[16]?

– Ну конечно! А почему ты спрашиваешь?

– В прошлом году она умерла.

– Да, я читала, сообщения об этом напечатали все газеты. Воспаление легких, кажется. Очень жаль…

– Ну вот, а за год до этого Оля виделась с ней во время гастролей в Америке. И, представь, Дузе спрашивала у нее о тебе, сбылось ли ее предсказание, стала ли та милая девочка актрисой?..

– Быть того не может!

Еще бы ей не помнить ту фантастическую встречу! Когда же это было? Ах да, кажется, в 1908-м. Ей было только 11 лет. Накануне родители вернулись из театра, восторгаясь какой-то иностранной актрисой по имени Дузе. Даже отец, обычно сдержанный в оценках, и тот не мог сдержаться и сказал маме: «Да-а, не зря ее называют богиней сцены. Антон Павлович был прав, когда говорил, что по-итальянски не понимает, но «она так хорошо играет, что казалось, я понимаю каждое слово».

На следующий день тетя Оля, специально приехав в Петербург на гастроли легендарной итальянской актрисы, затащила ее в гости к своим родным. Оля встретила их в дверях, сделала книксен. Тетя обняла племянницу и что-то проворковала своей спутнице, красивой незнакомке.

– Ты обязательно станешь артисткой, дитя мое, – сказала мудрая женщина, прекрасно понимая, в каких именно словах нуждается это юное, ясноглазое создание, наверняка грезившее о сцене. – Обязательно. Поверь мне.

Но девочка, неизвестно отчего, заплакала.

– Ну почему ты плачешь? – участливо спрашивала растерявшаяся госпожа Дузе. – Боишься? Боишься быть актрисой? Ничего, пройдет время, и ты узнаешь, что такое – обнаженной шествовать по сцене.

Сказать такое ей, чистой, наивной девчушке: выступать голой на сцене?!. Да ни за что на свете! Оленька рыдала уже взахлеб…

– Ладно, а как там Левушка?

– Ты же его знаешь, Олюшка, – из него лишнего слова не вытянешь. Весь в себе, вернее, в своей музыке. Но как будто бы все хорошо. Он же не так давно в Германии был. Вы разве не виделись?

– Виделись, конечно, виделись, – «вспомнила» Ольга. – Он не раз заходил ко мне, много общались. Но ведь уже прошло почти два года, мало ли что изменилось…

– Ему, бедолаге, досталось, – вздохнула мама. – Ему все прошлые грехи аукаются. Ты же помнишь, что в Гражданскую он, голова садовая, добровольцем пошел служить к Врангелю? Командовал батареей у генерала Слащева. Потом вместе с белогвардейцами оказался за границей, что там перенес, представить страшно…

– Да, он мне кое-что рассказывал, – кивнула Ольга. – Говорил, застрял где-то в Галлиполи…

– Именно, – подтвердила мама. – И угодил в жернова между турками, греками и итальянцами… Ты уже была в своей Германии, а он все еще там мыкался. Боялся вернуться домой, мало ли что о нем могли наговорить. Слава богу, Ольга Леонардовна вмешалась, похлопотала. Вроде бы у самого Дзержинского была. В общем, вернулся Лев. Простили его…

«Как же, «простили», – подумала Ольга, вспоминая свои разговоры с братом летом 1923-го в Берлине. И фразочку, которую он ей обронил на прощание: «Привет тебе от путника, который не хочет ночевать в тростнике…», тоже поняла.

Ольга откровенно любовалась своей дочерью. За годы разлуки Адочка превратилась в очаровательную юную особу, которая, к сожалению, еще только присматривалась к своей маме. Но главное – они снова были вместе.

Сложнее всего было привыкнуть к новому образу жизни «фрау фон Книппер»-старшей. Возвращаясь из магазина, она возмущалась, почему это здесь все – и ветчину, и сыр – продают на граммы, «а вот у нас, в России, приказчики отпускали продукты фунтами, а то, что портилось, – доставалось дворовым собачкам, в крайнем случае, кухарка выбрасывала на помойку…»

– Мамочка, пойми, пожалуйста, твои слова «а вот у нас, в России…» здесь звучат по меньшей мере неуместно, поверь мне, – Ольга осторожно пыталась вразумить маму и объяснить ей местные «правила игры». – К тому же приказчики в России, насколько мне известно, уже перевелись.

Но все бесполезно. Елене (хотя после пересечения границы она предпочитала, чтобы ее именовали Луизой) Юльевне нравилось изображать из себя щедрую, сумасбродную русскую (или нет, прусскую!) аристократку, которая может себе позволить любые капризы и брезгливые гримаски…

Впрочем, на долгие разговоры и вольное препровождение в кругу семьи у Ольги совершенно не хватало времени. Она ежедневно – в постоянном поиске заработка, выступает в концертных программах, перебирает сценарии, берется за любую роль, никому не показывая, до чего осточертело ей изображать томных загадочных красавиц, коварных соблазнительниц… Именно такими были ее героини в кинолентах тех лет – «Венера Монмартра», «Город искушений», «Нужно ли выходить замуж?», «Любовные истории», «Труде шестнадцать лет»… Какой же зритель устоит перед такими названиями? Более-менее серьезной, только очень уж сентиментальной, стала картина «Горящая граница» («Знаешь, Адольф до сих пор помнит тот твой фильм», – через несколько лет с легкой улыбочкой скажет ей Ева Браун).

После шумных премьер «Вакханки», «Любовных историй», «Старого бального зала» и «Соломенной шляпки» звезда германской сцены и экрана, не сдерживая эмоций, сообщала тетушке в далекую Московию: «Вчера свершилось мое крещение, появились плакаты с моим именем, потом заметки в газетах».

Впрочем, настоящий, европейского масштаба успех приходит к Ольге после премьеры фильма режиссера Эвальда Дюпона «Мулен Руж». Она сыграла там главную роль – звезду варьете. Тривиальный сюжет – классический любовный треугольник – развивался по стандартам мелодрамы. Но как встречали картину зрители! Причем не только в Германии, но и по всей Европе.

Дюпону было недостаточно драматических талантов актрисы, будущей «красотке кабаре» пришлось также обучаться степу и акробатике. Режиссер, накопивший огромный опыт в постановке подобных развлекательных программ в Манхейме, придумал массу самых головокружительных трюков. В финальной сцене, например, которая, как водится в кинематографе, снималась чуть ли не в первый день съемок, Ольга была вынуждена пушинкой порхать в руках шестерых атлетически сложенных негров-актеров, которые потом подбрасывали ее высоко в воздух – раз, другой, третий! – и уносили со сцены под овации ликующей публики. Потом Ольга возвращалась на эстраду и на «бис» вновь исполняла свой искрометный степ!

Но самой эффектной сценой, по замыслу Дюпона, должен был стать эротический танец-поединок главной героини с огромным питоном, сладострастно скользящим, обвивающим ее полуобнаженное тело. На репетиции жена дрессировщика, которая подстраховывала Ольгу, во время жарких «объятий» с питоном потеряла сознание от слишком темпераментных объятий «партнера». Жадный змей в порыве страсти не смог сдержать эмоций и, до хруста лаская дублершу, сломал ей бедро, а заодно и ключицу. Дрессировщик хладнокровно объяснил досадное происшествие тем, что этот экземпляр крайне чувствителен к женскому полу.

Настала очередь Ольги. Стиснув губы, она заставила себя подойти к сцене, с трудом подняла тяжелое, гибкое тело питона и водрузила его себе на плечи. Сразу почувствовав силу хватки, она поняла: «Если сейчас я задрожу, он поймет, что я боюсь, и – мне конец…»

– Мотор! – завопил возбужденный режиссер. – Это то, что нужно!

Камера застрекотала, а Ольга с приклеенной улыбкой начала медленно танцевать, соблазнительно покачивая роскошными бедрами…

– Снято!

* * *

В 1928 году тетушка Оля из Москвы сообщила племяннице «радостную весть»: непутевый Мишка Чехов как будто бы взялся за ум, много работает, даже выпустил интересную книжку о психотехнике актера, которая вроде бы пользуется в театральный кругах немалым успехом. Но с МХТ он, кажется, решил окончательно распрощаться (там скандал за скандалом) и вскоре намеревается вообще покинуть СССР. Во всяком случае, обратился в Главискусство с ходатайством о предоставлении годового заграничного отпуска. «Думаю, в Германии он захочет с тобой встретиться, – писала Ольга Леонардовна. – Ты уж не держи на него зла, он как будто бы стал совсем другим человеком. И потом, все-таки у вас растет дочь. Как там, кстати, она?..»

Прочтя письмо, Ольга обреченно вздохнула, но, не ропща, взялась помочь побыстрее адаптироваться Мишке и его нынешней супруге (как там, бишь, ее? Ксения, кажется, та самая «девушка с теннисного корта») в чужой его духу и образу жизни Германии. Для начала сняла для них небольшую, но вполне уютную двухкомнатную квартирку неподалеку от своего дома на Ханзаплац.

При первой же встрече в небольшом кафе Михаил с нескрываемой гордостью показал ей письмо Зинаиды Райх («Ты должна ее помнить, замечательнейшая актриса, в свое время была женой Сергея Есенина, потом вышла замуж за Мейерхольда…»). Зинаида Николаевна писала ему: «Я пьяна Вашей книжкой… В ней, коротенькой, я почувствовала длинную, замечательную жизнь, Вас замечательного…»

Странно, но Ольге слова знаменитой актрисы, игрой которой она в свое время восхищалась, слова, которые были адресованы ее бывшему мужу, безалаберному Мишке, были почему-то приятны.

Но хорошо разбирающаяся в жестких нравах западного мира, она, женщина деловая и ответственная, тут же опустила Михаила на грешную землю:

– Чем ты предполагаешь заняться?

– То есть как это чем?! Тем, чем я занимаюсь всю свою жизнь, тем, что я люблю и знаю лучше всего на свете, – естественно, театром, – с безмятежной ребячьей улыбкой ответил он и отхлебнул глоток кофе с коньяком, чашечка которого стоила почти столько же, сколько платили Ольге за четверть съемочного дня.

– О театре можешь пока забыть, – охладила его пыл Ольга. – На здешней сцене без знания языка ты никому не нужен.

– Но я бы хотел заняться режиссурой… У меня множество идей и планов. Создам студию, буду ставить «Дон Кихота»…

Ольга с досадой отмахнулась:

– Да ни актеры, ни художник-постановщик, ни музыканты, ни даже рабочие сцены не станут тебя слушать, не поймут, чего ты от них хочешь, даже с помощью переводчика… Я знаю хороших преподавателей, в том числе по технике сценической речи. Могу составить протекцию… А пока (для заработка, прежде всего, для завоевания популярности, что тоже немаловажно) у тебя один путь – кинематограф. Пользуйся тем, что в немом кино сегодня могут сниматься актеры, вовсе не знающие языка, заики и даже немые… А о театре пока не вспоминай.

Заметив скепсис на его лице, угадала: «Что, попытки уже были?» Михаил огорченно кивнул: «Увы…» И, неожиданно воодушевившись, предложил: «Рассказать?» – «Давай».

– Так вот, являюсь я в контору известного антрепренера, как мне сказали, эстета, тонкого ценителя искусства, делавшего «хорошие дела». Встретил он меня довольно приветливо, усадил в кресло и даже отвесил комплимент: «Не каждый день приезжают к нам из России Чеховы…»

Ольга видела, что Михаил уже немыслимым образом меняется, превращаясь в этого антрепренера, своего «человечка», что уже полностью «вошел в роль».

– …Я гляжу на него с любовью человека, добровольно отдающего себя во власть другого. А он возьми и спроси: «Танцуете?», при этом изображает этакий пируэт руками. – «Кто, я?!» – «Вы», – говорит. Я тупо соображаю: «Какие же в «Гамлете» танцы? Фехтование есть… пантомима…» Потом спрашиваю его с гаденькой улыбкой: «А зачем танцевать?» Антрепренер поясняет: «Мы начнем с кабаре. На инструментах играете?.. Поете?.. Ну хоть чуть-чуть, а?» – «Простите, – говорю я и чувствую, что зверею, – я, собственно… «Гамлет»… я приехал играть Гамлета…» – «Гамлет» – это неважно, – отмахивается от меня антрепренер, – нашей публике нужно другое. Условия таковы: годовой контракт со мной. Месячный оклад такой-то… Имею право продать вас по своему усмотрению кому угодно, включая кинематограф. Abgemacht?..» Представляешь, Оль?..

– Знакомо, – кивнула она. – Ты, вообще, представляешь себе реальную культурную жизнь Берлина? Думаю, что нет. Сегодня здесь десять драматических театров и около сотни мюзик-холлов, варьете, оперетт, кабаре и прочих заведений…

– Ну и ладно. Дороги домой мне все равно нет, – он вытащил из кармана вчетверо сложенную «Правду». – Вот послушай, что обо мне пишут: «Пророк деклассированных и реакционных слоев должен знать свое место!», «Позор подлому апологету мелкобуржуазной идеологии!». Ну и так далее…

Он отложил газету в сторону и закурил.

– Миша, не опускай руки, – усмехнувшись, сказала Ольга. – Я знаю, к кому тебе следует обратиться… Завтра я с тобой свяжусь. Позвоню или заеду. Вы с Ксенией нормально устроились?.. Вот и славно…

Она подозвала кельнера и расплатилась по счету. На прощанье легко коснулась губами щеки бывшего мужа.

– Я хочу увидеть нашу дочь, – сказал он.

Ольга пристально посмотрела на Михаила и, секунду помедлив, кивнула: «Хорошо, скоро увидишь».

Вечером того же дня она позвонила одному из видных продюсеров, который еще месяц назад предлагал ей главную роль в фильме «Шут своей любви» по пьесе французского драматурга Анри Батайя.

– Я нашла вам блестящего актера на роль главного героя, – едва ли не с порога объявила Ольга, изображая безумную радость по поводу предстоящей совместной работы. – Он – любимый ученик самого Станиславского… Кроме того, замечательный художник Андрей Андреев тоже согласился работать в нашей картине. Он мой друг, я его знала еще по Москве, он многое сделал в Художественном театре, сейчас живет в Германии. Лучше его нам не найти…

– Милая фрау Ольга, – лучезарно улыбнулся в ответ продюсер, – я очень рад, что этот, пока не состоявшийся фильм вы уже называете нашим. Это здорово. А что, если, – мгновение помедлив, высказал он свою сногсшибательную идею, – именно вы станете режиссером нашей картины?

– Я? – переспросила Ольга и поняла, что немного заигралась. – Простите, но я же никогда не занималась режиссурой…

– Ну и что? – расхохотался старый лис. – А разве я с пеленок был продюсером? Соглашайтесь!

Он уже мысленно представлял, какой фурор у публики вызовут афиши и реклама в газетах – «Режиссер фильма «Шут своей любви» – Ольга Чехова!», «Дебют на новом поприще прославленной кинодивы немецкого кинематографа!». Толчея в очередях у касс, переполненные кинотеатры, продажа открыток-портретов актеров в газетных киосках, премьеры в крупнейших городах Германии и Европы… Это же колоссальные прибыли, за месяц гарантированно покрывавшие все расходы на производство фильма.

Мгновенно тоже просчитав в уме все «за» и «против», Ольга согласилась. Все-таки не зря тетушка шутя называла ее «неисправимой авантюристкой».

– Да, ты что-то говорила об актере на роль главного героя, – по-свойски перейдя на «ты» со своим новым деловым партнером, поинтересовался продюсер. – Чем известен?

– Он – Чехов, – коротко ответила Ольга.

– Твой родственник, что ли?

– Бывший. Бывший муж. Отец моей дочери Ады. Племянник лучшего русского писателя Антона Чехова. Повторяю: ученик самого Станиславского, работал в Московском Художественном театре. Теперь переехал в Германию. Михаилу уже предложили несколько контрактов, – тут Ольга сочла возможным чуть-чуть погрешить против истины. И добавила: – Я надеюсь, вам достаточно моей рекомендации?

– Конечно, – маститый кинопромышленник почуял, чем может обернуться дополнительная строка в рекламе – «Впервые в немецком кинематографе – знаменитый ученик Станиславского Михаил Чехов!». – Когда начнем?

– Я думаю, не раньше, чем через неделю, у Михаила некоторые проблемы с языком.

– Да не волнуйся, Олли, все будет в порядке. Ваши собратья-эмигранты сценарий переведут за сутки, среди них немало способных людей, которые очень хотят кушать…

«Шут…» (автором сценария фильма по неприятному стечению обстоятельств оказался двоюродный брат печально известного и Ольге, и Михаилу того самого Фридриха Яроши) мало чем отличался от прочих расхожих сентиментальных лент тех лет: богатый провинциал-винодел (Михаил Чехов) воспылал безумною любовью к «парижской штучке» (Ольга Чехова), в надежде покорить сердце светской львицы распродает все свое добро и устремляется за ней в столицу. Но, увы, сердечные планы бывшего винодела венчаются лишь тем, что его допускают к двору только в качестве шута, наградив его для верности красноречивым прозвищем «Полише»… Полишинелю выпадает горькая участь: веселить героиню и ее друзей, как говорится, сквозь слезы. Но, разумеется, в итоге Полише будет вознагражден за свою любовь и преданность…

Чехова в удовольствием вспоминала дни работы над своей дебютной картиной: «В студии царит типичное для эпохи немого кино вавилонское смешение языков, когда съемочная группа, включая актеров, интернациональная. Мы говорим по-немецки, по-английски, по-французски и по-русски. С Мишей мы говорим по-русски. Он рад тому, что в своем первом заграничном фильме получает режиссерские указания на родном языке, это делает его увереннее, после краткого периода адаптации он играет раскованно и свободно. Фильм имеет большой успех».

В пограничном для Михаила Чехова амплуа, сочетавшем шута и трагика, ясно проглядывал талант большого драматического актера. Любуясь его виртуозной игрой, Ольга с легкостью угадывала прежние мхатовские наработки, прежде всего для роли Хлестакова из «Ревизора». Гримаса у него мгновенно сменяла гримасу, руки и ноги переплетались, будто начисто лишенные костей, что создавало ощущение почти воздушной пластики… Ольге же, как обычно, досталась традиционная роль пустой, яркой бездельницы-кокетки, «неуравновешенного чуда в перьях» (по определению автора пьесы).

Итак, первый шаг в Германии Михаилом Чеховым (с помощью Ольги) был успешно сделан. Жаль только, «Правда» об этом не напишет.

Но вот, как утешение, и мимолетный мотылек удачи!

«По приезде в Берлин, выйдя вечером на Курфюрстендамм, – вспоминала о своем совершенно неожиданном свидании актриса Камерного театра Алиса Коонен[17], – мы увидели идущего нам навстречу Михаила Чехова – в цилиндре и фрачной накидке… Он очень обрадовался нашей встрече, расспрашивал о Москве, о театральных делах и тут же пригласил нас на премьеру фильма, в котором ведущую роль играла Ольга Чехова, а сам он участвовал в эпизоде. И была в этом маленьком человеке удивительная детская непосредственность. Какой-то сложный и прекрасный внутренний мир скрывался за его невнятным бормотанием. И сразу повеяло настоящим, большим искусством!..»

Михаил усердно взялся за немецкий, обнаружив при этом немалые способности к языкам. Видимо, от папы, Александра Павловича, передались сыну и вполне полезные прикладные таланты.

Вскоре после съемок Ольга познакомила Михаила с ведущим немецким театральным режиссером и актером Максом Рейнхардтом. Мэтр согласился посмотреть этого странного русского. И ангажемент на целых два года оказался у Чехова в кармане! Воодушевленный успехом, Михаил Александрович отправил послание своим вчерашним коллегам в Москву: «Меня может увлекать и побуждать к творчеству только идея нового театра в целом, идея нового театрального искусства…» Вот вам всем, не верившим в меня завистникам! А в письме к Лешке Дикому на всякий случай напомнил его же собственные, ставшие широко известными в узких кругах, слова: «Если в театре начинают искать пьющих, это значит, что в нем больше нечего искать!»

Ольга испытывала и умиротворение, и удовлетворение одновременно: свою миссию она выполнила, грехи отмолила, Михаил работает с удовольствием, от Ады без ума. Сама дочь, кажется, тоже рада знакомству с вновь обретенным «папенькой», часто навещает его, благо тот живет по соседству.

Чехов же спешил поделиться с Андреем Белым своими новыми чувствами, вызванными общением с дочерью: «Это моя большая радость и утешение. Есть в ней что-то, чего я никак не могу угадать, и даже не догадываюсь, хорошее оно или плохое. Должно быть, хорошее…»

А закадычному приятелю Виктору Громову сообщал деловые новости: «С тех пор, как я отправил вам последнее письмо, в моей судьбе произошли большие перемены. Сам не знаю точно, как и из-за чего все это произошло, но мои акции вдруг поднялись невероятно высоко. Подписание контракта с Рейнхардтом сыграло, по-видимому, решающую роль. Мной стали интересоваться здешние театральные воротилы, и я получил всевозможные фильмовые и театральные предложения. С двух сторон зовут в Америку. Со всех сторон я слышу не голоса, а вопли…»

Вообще, все происходящее с ним Михаил воспринимал как манну небесную, законную награду, полагавшуюся за его талант.

Он снялся еще в паре германских фильмов, имевших кассовый успех. Но вскоре отказался от продолжения кинокарьеры, окончательно отдав предпочтение сцене. Вскоре он увлеченно репетировал с актерами «Габимы» классическую «Двенадцатую ночь», не обращая внимания на мелкие «идеологические» разногласия, которые как раз в то время раскалывали еврейский театр.

Посмотрев спектакль Чехова, даже вечный скептик Шон О’Кейси[18] пришел в восторг: «Их радость, ритм, цвет и общее очарованье даже приводят в замешательство. Вот, наконец, шекспировская комедия!» Германская пресса после его режиссерского дебюта тоже заговорила о нем как о «большом мастере, постановщике европейского масштаба».

Удручало только то, что ему все чаще и чаще приходилось обряжаться во фрак, обязательный туалет для посещения обязательных, как выяснилось, банкетов и приемов. Хотя внимание молодых девушек Чехова, безусловно, по-прежнему волновало. Как-то, не сдержав своего природного любопытства, Михаил поинтересовался у одной из юных поклонниц: что она находит в нем? Потупившись, скромная немочка чуть слышно пролепетала:

– Aber Sie sind doch ein gemachter Mann… (Вы – само совершенство…)

Но вот ведь парадокс: в Германии его время от времени охватывало чувство неудовлетворения, и тогда Чехова посещала мысль оставить театр и целиком посвятить себя изучению «духовной науки». Весной 1929 года он даже собрался стать священником в «Христианской общине» протестантов, тесно связанных с антропософией.

К счастью, от этих планов – «отдать театральные силы на службу священника» – Чехов отказался под влиянием друзей и благодаря сопротивлению Ксении. Кроме того, его уже манили новые театральные проекты.

Окрыленный ими, Чехов принялся хлопотать о предоставлении субсидий для создания своего театра в Чехословакии. Тем более что известный писатель и обозреватель влиятельной газеты «Лидови новины» Карел Чапек[19], открывший для себя русского актера, писал: «Его игра не поддается описанию, даже если бы я окончательно изгрыз свой карандаш, мне все равно не удалось бы выразить словами ни одного из нетерпеливых, стремительных, резких движений его аристократической руки…»

При более близком знакомстве именно Карел Чапек порекомендовал Чехову обратиться за помощью к первому президенту республики Томашу Масарику[20], который инициировал проведение антибольшевистской «Русской акции» по организации помощи эмигрантам из России. Если Париж в те годы называли «столицей русской эмиграции», Берлин – «мачехой русских народов», то Прага именовалась «русскими Афинами».

«Президент не поскупится, – уверял писатель Чехова. – В свое время он не оставил без внимания ни Бунина, ни Цветаеву, ни Бальмонта, ни Тэффи, ни Шмелева… Хотите, я вам покажу письмо Дмитрия Мережковского на имя президента? Мы его публиковали в нашей газете. Вот слушайте: «Вечная благодарность русских людей Вам и Вашему народу за то, что Вы осуществили больше всех других славянских народов великую цель нашего братства…»

Михаил Александрович составил, как ему казалось, вполне убедительную «челобитную» на имя Масарика: «…Мне трудно примириться с тем, что целая отрасль нашей русской театральной культуры должна погибнуть. Все то, что создавали оба Художественных театра в Москве, как бы ни были велики их достижения, еще не есть завершение, не есть органический конец деятельности. Внешнее влияние тенденциозного контроля и узко-агитационные требования цензуры в России лишили художника свободы в области его творческой деятельности. Но еще много сил, много художественных замыслов и культурных стремлений живет в душах тех, кто воспитан и вырос в стенах Художественного театра.

…Я хочу спасти ту прекрасную театральную культуру, которая некогда вдохновляла меня и дала мне как художнику жизнь. Я хочу служить дальнейшему процветанию и развитию тех заветов, которые получил от моего учителя, Константина Сергеевича Станиславского».

Вослед чеховскому письму наиболее дошлый из стайки «рыб-прилипал», плотно сопровождавшей Чехова за рубежом, мигом состряпал смету будущих расходов на «дальнейшее процветание» и, пригрозив пальчиком Михаилу Александровичу, заверил, что сам доставит бумаги куда следует, а ему, Чехову, беспокоиться нечего, его дело – сцена, а то, что по ту сторону рампы, вопрос десятый. Вам, уважаемый мэтр, остается только ждать и не «рыпаться».

Через месяц на имя Чехова из президентской канцелярии Чехословакии поступил максимально вежливый отказ, мотивированный невозможностью выделить на организацию театра запрашиваемой суммы. Чиновники из окружения Масарика сочли, что Чехов безнадежно опоздал на «ярмарку талантов» – «Русская акция» уже сходила на нет, труппа собрана «с миру по нитке» и т. д.

Не найдя понимания в Праге, Чехов решил перебраться в Париж, где намеревался организовать свою школу драматического искусства, показывать инсценировки русских сказок, мировую классику. Но, увы, рядом не было Ольги, которая могла бы ему помочь хотя бы советом… После оглушительного провала спектакля-пантомимы «Дворец пробуждается» предприятие «Театр Чехова, Бонер и компании» приказало долго жить.

Подводя итоги французскому периоду своей жизни, Михаил Александрович грустил: «Весь он представляется мне теперь беспорядочным, торопливым, анекдотическим. Увлеченный ролью «идеалиста», я первого же дня хотел видеть последние достижения и несся вперед, спотыкаясь о препятствия конкретной действительности… Что потерял я в Париже? Деньги и излишнее честолюбие. Что приобрел? Некоторую способность самокритики и наклонность к обдуманным действиям. И жизнь моя, как это часто бывает, изменилась внешне и внутренне одновременно».

* * *

Ольга же Константиновна, как и ранее, с очарованием русалки купалась в водовороте германского светского общества. Премьеры, вернисажи, банкеты, официальные визиты, очередные съемки, гастроли, дружеские посиделки в модных кафе, благотворительные концерты… Круг ее знакомств стремительно увеличивался. Среди новых знакомых Чеховой – издатели, знаменитые актеры, писатели, журналисты, спортсмены, видные промышленники, влиятельные политики, банкиры, набирающий вес генералитет.

На одной из вечеринок к ней подвели 40-летнего сутуловатого мужчину с руками рабочего.

– Знакомься, скульптор Йозеф Торак.

– Это ваша работа «Умирающий воин»? – как бы наугад забрасывает удочку прекрасно подготовленная Ольга Чехова.

– Вы не ошиблись, мадам. – Торак, в отличие от многих, скромен и тих.

– А еще в Шарлоттенбурге я видела вашу статую «Родные места», она тоже великолепна, – не скупится на комплименты Ольга.

– Благодарю вас, очаровательная фрау Ольга… Я хотел бы, чтобы вы мне позировали…

– Да-да, – мимоходом говорит Ольга, – как-нибудь обязательно найдем время, маэстро.

Однако до сеансов позирования у них так и не дошло. Довольно скоро для Йозефа Торака подыскали более подходящую модель, и скульптор принялся ваять мощный и устрашающий монумент-колосс будущего фюрера.

Влиятельный издатель Эрнст Ровольт приглашает фрау Чехову на чашечку кофе, «теннисный король» фон Крамм обещает преподать несколько уроков на корте (Ольгу при этом передергивает от ассоциаций-воспоминаний о своих предродовых схватках и «девушки с теннисного корта» в компании с Мишкой, и она решительно отказывается…)

Зато каким замечательным оказалось знакомство с министром иностранных дел Густавом Штреземаном! Внешне замкнутый и настороженный, на деле он оказался душкой, утонченным ценителем литературы и искусства, словом, очаровательным человеком. С каким пониманием отнесся он к просьбе Ольги о содействии в получении германского гражданства! Незадолго до своей кончины Штреземан успел сделать для нее все. Она рассчитывала и в будущем пользоваться его услугами, однако министра наповал сразил инсульт. Лауреата Нобелевской премии мира оплакивала вся страна, в том числе и гражданка Германии Ольга Чехова…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.