Письма из Дзинтари и Ленинграда,1953 год
Письма из Дзинтари и Ленинграда,1953 год
Дзинтари, июль
Тутик! Писать действительно очень неудобно! Грустно, грустно, ехать уже не хочется. Проехали Волоколамск. Как только сели в поезд, папа взял чай (дома мама не дает чай по причине сердца). Отхлебнул и тут же весь стакан вылил на себя.
Вот принесли ключ от чемодана и деньги, которые папа оставил в уборной. Что будет? Что будет?
Соседи очень симпатичные. Папа угощал их курицей и печеньем. Печенье ели – курицу нет.
Лежу на верхней полке, но думаю, что свалюсь. Природы не наблюдаю, потому что наблюдаю за папой.
* * *
Тутик!
Огромная масса впечатлений. Прибыли в Ригу в 17 часов 20 минут. Взвалил на себя чемодан, и поперлись в город. У вокзала – площадь. По ней ходят троллейбусы, как у нас, и трамваи – больше похожие на гусениц: маленькие и старенькие. У вокзала такси и извозчики. Извозчики ужасно смешные. Влезли в электричку, которая идет по побережью. Электричка ходит очень быстро. Дорога – как наша Казанская – один поселок переходит в другой: Булдури, Дзинтари… В два часа папа долго пытался достать двуспальную комнату, но не дали и велели прийти в регистратуру в 7 часов. Сдали вещи в камеру хранения и поехали опять в Ригу.
Ну, Тутик, если Ленинград хотя бы такой же, как Рига, то ты преступница, что так скудно писала о нем.
Рига – это город такой, каким я себе представляю европейский город. Интересно и странно еще и то, что город иностранный. Вывески иностранные, говорят на чужом языке.
Ну вот! Приехали в Ригу и пошли по городу. Зашли в главный универмаг – прелесть! Витрины, представляешь, все из стекла. Они расположены по всему магазину. Вещи есть красивые. Всюду спрашиваю купальник и пасьянсные карты. Смеются, но показывают. Купальники – дерюга, карты – большие. Но не падай духом. Я напал на след настоящего купальника.
Купил себе спортивные брюки с красным поясом. Хожу и блаженствую.
Публика в городе – латыши или эстонцы, не пойму, – в большинстве своем плохо относится к русским. Но есть индивидуалы. Один белобрысый, очень симпатичный, долго объяснял нам с папой, как пройти в хорошее кафе, а потом не ограничился объяснением и пошел провожать. А в основном местные смотрят злыми глазами и на вопросы не отвечают – делают вид, что не понимают, или посылают в противоположную сторону. Да, очень интересно. Едет грузовик с гробом, за ним идут, видно, родственники, дальше военный оркестр играет похоронные марши. Эта церемония движется по центральной улице Риги. Движение перекрывают. И горожане снимают шляпы.
ВИДЕЛ МОРЕ! Первый раз в жизни!
Тутик! Ты холодный, неэмоциональный человек. Море – это……. Вот! Купался! Чтобы мне было по пояс, надо идти метров 70–100. Папа блаженствует. Песок – прелесть.
Приехав из Риги, получили комнату: на трех человек, с одним пианистом, знакомым, на втором этаже, с видом на лес и обратно.
Дзинтари – это сосновый бор на песке. Высокие сосны, песок и море. Мне очень нравится. Пока не видел публики, но, говорят, что молодежи мало. Режутся в пинг-понг толстячки. Раздолбал в бильярд дядю, килограмм эдак под 200, и принял душ. Ты представляешь: другого берега не видно, вдали – дымки пароходов и на полметра от берега – папа в голубеньких трусиках плавает. Кругом – дома отдыха, кафе, рестораны, мороженое. Культурно, аппетитно, дорого.
Папа забыл соломенную шляпу в электричке, и ему ее выбросили в окно после того, как поезд тронулся.
Ходил по Риге, лежал на пляже – хорошо, но не хватает чего-то. Подумал и решил, что не хватает вредного, злого, упрямого Тутика!
Письмо обрывается.
4 июля 1953
Тутик! Второй день моего рижского пребывания. Спал как убитый, но разбудили в половине девятого и потащили завтракать.
На завтрак дали манную кашку и макароны. Я очень наелся, несмотря на стоны отдыхающих. После завтрака – на море. Погода сегодня – на убой. На небе – ни облачка. Но у моря ветерок, плывут мимо – в буквальном и переносном смысле – коричневые фигуры. Лежал и загорал. Полежишь-полежишь – и в море. Поплаваешь-поплаваешь – и на песочек. Так я провалялся до обеда.
Обед в 2 часа. В меня влюбилась наша подавальщица и по сему случаю обслуживает нас раньше всех. На обед было: суп ужасный с ушками и картошкой. На второе дали тушеную капусту, которую я еле осилил. Влюбленная официантка пыталась всучить мне еще одну порцию капусты. Отдал ее папе. После обеда взял деньги и пошел в Майори (следующая станция после Дзинтари). Это вторая Рига – уйма магазинов. Заходил в каждый и спрашивал чего-нибудь. Ничего не давали. Зашел на почту, купил открыток и марок.
Ты, Тутик, заметила, что я пишу простыми, нераспространенными повествовательными предложениями? Это потому, что сейчас уже поздно, я очень устал и боюсь распространяться в предложении. Здесь устаешь очень.
После похода в Майори смотрел на пинг-понг – скучно. Принял душ – полегчало. Играл в волейбол чуть-чуть – с детьми. Нудно. Занимался дикцией с полчаса и пошел играть в бильярд. Проиграл пять партий и одну выиграл – расстроился. Записался в библиотеку и взял Бальзака. Буду паинькой-мальчиком, буду читать, купаться, загорать и писать письма моей киске.
8 числа приезжает много вахтанговцев – интересно, кто?
Твой А.Ш.
Целую.
5 июля 1953
Третий день моего пребывания в Риге. Встал, вернее, разбудили, в 8 ч 35 минут. Обмыл рожицу и поперся в столовую. Дали: салатик с чем-то, колбаску с рисом и чаек. Наелся и пошел к морю. На море волнение в 2 балла. На волнах гребни. Волны раза в 4–5 больше, чем от речного трамвайчика.
На пляже натянута сетка и играют в волейбол. Очень приятно. Песок – как мелкая соль, чистый, теплый. Можно падать, кувыркаться и т. д. и т. п. Играл до обеда.
На обед дали – да ну к черту – не буду писать про еду. Скажу только, что после обеда пошли с папой на станцию и выпили по бутылочке пива. Странно, но тут продают не «Рижское», а «Жигулевское».
Сейчас мы с папой на телефоне в Майори. Получить разговор с Москвой очень просто и легко. Напиши мне, Тутик, точно день, когда ты в Москве, а я тебе напишу, когда точно я позвоню, ладно?
Ходили по Майори и заходили во все магазины. Очень интересно, что здесь уйма женского трикотажного белья, по-моему, в Москве за ним очереди. Тутик, обязательно, во что бы то ни стало, напиши мне размер своего тела. Сегодня в магазине были купальники, трикотажные, довольно красивые, 42–52 размеры.
Я растерялся и вышел. Вот!
Сняли для мамы комнату, она в субботу приезжает! Так что обязательно зайди до четверга к нам и передай письма и приветы.
Иду бриться, потому что у меня неприличный вид. Я с Москвы не брился – представляешь?!
Целую.
Твой А.Ш.
6 июля 1953
Тут! Утром была ужасная погода – ветер, холод. Пришлось надеть костюм и идти в столовую. Позавтракал и пошел в лес – заниматься дикцией. Сидел на веранде, играл в домино и увидел, что с чемоданами идут Глеб Ивашкевич, Ленька Калиновский и Гарри Дунц[5]. Наверное, будет веселее.
Вот сейчас пишу, а вижу, двое воров напали на одного из наших, но их удалось свистками прогнать. Вообще, ты знаешь, здесь бандитов больше, чем в Москве. Только что на вокзале в Дзинтари убили кассира с деньгами. Каждый вечер режут в лесу и раздевают влюбленные парочки.
Каждый раз иду в столовую и надеюсь на твое письмо. Тут в столовой прибит ящик с полочками. На каждой полочке письма на определенную букву. Мне ничего нет.
Сегодня 6-е. Уехали мы 2-го, а мне ничего нет. Сюда письма идут три дня. Вот мигает свет, значит, сейчас его выключат совсем.
Сегодня ходил по лесу и занимался – кругом парочки влюбленных – завидно и обидно. Почему они вместе, а мы отдельно? Несправедливо.
Идет проливной дождь. Сразу стало нудно и неинтересно. Все расползлись по комнатам, и я расползся. Говорят, что дождь может зарядить на месяц, а может пройти сразу.
Целую!
Твой А.Ш.
7 июля 1953
Тутик! По-прежнему скучно. Погода с утра была ужасная – лил дождь. Сейчас разгулялась немного, но солнца нет. В твоей ручке кончились чернила, и папа пошел покупать. Кочует страшно. Даже с одной дамой разговаривал на пляже. Ну, он у меня дождется! В субботу мама приезжает.
Вот в окошке идет Нехлопоченко с мужем[6], наверное, только что приехали. Вообще сегодня должны приехать 30 вахтанговцев. И Львова[7] приедет – представляешь удовольствие! Сегодня вечером кино – «Песни на улицах». Проиграл сейчас в бильярд. Ужасно глупо. Имел 7 шаров, а у него 5, и три шара ему подставил подряд под самую лузу. Огорчился и не стал больше играть. Но в игру не везет – в любви везет. Надеюсь, что ты меня по-прежнему любишь, хотя я вчера (грешен) выкурил одну папироску после пива, и она у меня стала куриться с рогами. Это видимый признак, что мне изменяют. Не надо, Тутик! Я лучше!
Сейчас в клубе будет доклад директора о «режиме дня и влиянии его на физическое состояние» – пойду посмеюсь.
Написал письмо Журавлям в игриво-шутливом тоне. Пишу, что все прекрасно, а сам в душе «рыдаю». Вот. Мне почему-то очень запомнилось твое лицо на вокзале, когда уезжал поезд. Я так и не могу понять, что оно выражало: тоску, грусть, безразличие или разочарование, но выражение было таинственное и заманчивое. Не смейся! Ей-богу! Напиши, что ты чувствовала тогда, когда поезд трогался.
Целую. Твой А.Ш.
8 июля 1953
Тутик! 11 часов утра, 8 июля. Лежу на кровати и бессмысленно смотрю в потолок. На нем паук. Погода холодная и сырая. Прогноз на июль ужасный – ничего хорошего не предвидится, а без моря и пляжа тут делать абсолютно нечего.
Настолько скучная жизнь, что фактически не о чем писать, а писать хочется. Как жалко, что мы не можем с тобой переписываться быстрее. Я пишу, а ты тут же на мое письмо отвечаешь, в этот же день. А то пишешь, пишешь, а дни бегут вперед, и получается, что мы с тобой живем задним числом.
Вчера начал учиться играть в пинг-понг. Получается плохо. Если будет такая погода, то завтра поеду в Ригу. Пойду в Старую Ригу – там, говорят очень красиво, схожу в музей западной живописи и архитектуры.
Я уже знаю несколько слов по-латышски. Улица по-латышски iela (иеля). Знал еще, как парикмахерская, но забыл. Буду запоминать дальше и писать тебе.
Здесь появился виолончелист Власов – наш знакомый – у него аппарат «Киев», все время снимает нас, так что будет много карточек. Все портит погода!
Целую.
Твой
Тутик! Золотой мой, милый, дорогой! Получил твое первое письмо. Как я обрадовался, как я люблю тебя! Милый мой, твое письмо очень меня взволновало. Я открыл у тебя новое, мне еще незнакомое качество: качество, которое ты всегда носишь в себе, внутри, – ласку. Ты ведь очень ласковая, когда хочешь, и в письме это проявилось в полную силу.
Боже мой! Разве ты называла меня когда-нибудь милым, любимым. Когда мы бывали вместе, – нет. Ты стесняешься говорить мне это, и я не виню тебя, а люблю еще больше. Сегодня 8-е. Шесть дней мы не виделись. Осталось 24. Или даже меньше. Терпи и люби меня.
* * *
Письмо Наталии Николаевны
4 июля 1953
Кис мой!
Сегодня опустила на станции первое письмо, завтра отнесу это. Вчера вечером была у Журавлевых. Сначала были Ян[8] и Митька[9], но потом они на что-то обиделись и ушли, а мы остались с Абрамовой[10]. Немножко потанцевали, поиграли в «чепуху», а потом Людка Живых[11] рассказывала про училище (очень смешно). В двенадцатом часу мы с Наталишкой Абрамовой пошли домой. Темень и слякоть была жуткая, и сзади нас кто-то шел и свистел. Мы попрощались, я спустилась в овраг, и тут… Но тут, к удивлению, ничего не случилось, и я благополучно добралась домой.
Дома мне постелили твои простыни. Ночью мне приснилось, что ты приехал сюда на немножко, что будто поезд от Риги до нас идет несколько часов. Но все это сон, и ты далеко!
Сейчас собирала клубнику, и мама предложила назвать ее клубникой Шуриного отъезда, так как все время сижу дома и от нечего делать даже собираю клубнику. Хожу в твоих часах и, когда слушаю их тиканье, мне кажется, что это тикает не механизм часов, а твое сердце. Ты не смейся, я теперь во всем вижу и слышу тебя.
Пиши подробно о своем дне, о том, как и чем кормят, кто там есть, какая погода.
5 июля
Вчера вечером были у Рихтеров, играли в какую-то игру. Митька очень похож на Державина (не внешне, конечно).
Целую крепко-крепко.
Я
Без даты
Тутик! Приехала мама.
Утром рано встали и после завтрака поехали в Ригу. До поезда было еще два часа, и мы с папой смотрели Старую Ригу. Какая прелесть! Ты представляешь себе – идешь по прекрасному европейскому городу, с роскошными домами, широкими улицами, вдруг оказываешься в XVII веке. Узенькие извилистые улочки, газовые фонари, типичные немецкие домики, прекрасные готические храмы. Некоторые улочки до того узки, что мы с папой не могли пройти рядом. Можно из одного дома здороваться с человеком из противоположного. Многие дома – памятник старины и охраняются государством. Идешь, как будто по музею – с людьми, машинами. В общем, я не могу писать тебе, я лучше потом расскажу, а то ничего не получается хорошего, а на самом деле все очень красиво. Могу тебе нарисовать что-нибудь, но ты издеваешься над рисунками, и я не буду.
Походили с папой по Старой Риге и пошли на главную улицу, где купили маме цветы (лилии и розы). Все время шел дождь. Пришли на вокзал – встретили маму и поехали в Дзинтари.
В столовой было твое письмо, где ты идиотски обещала мне писать до востребования. Куда? В Ригу? В Дзинтари почтамта нет, есть почта только в Майори. И если ты будешь заниматься глупостями, то я, приехав, набью тебе одно мягкое место (зад). Страшно разозлился на тебя за это и побежал под дождем в Майори (как я тебя люблю!) давать телеграмму.
Мама сказала, что в Москве 31 градус жары, а здесь холодно и сыро. Очень глупо – знал бы, не поехал. После ужина были танцы в клубе. Станцевал один (ты знаешь мою любовь к бальным танцам). Сейчас сижу и думаю о том же предмете, что и все время. До ужаса однообразные думы. Какой я однообразный – не могу выкинуть из головы такой предмет, как ты.
Много девочек из неизвестных стреляют глазами и передают через третьих лиц и папу, что они ко мне неравнодушны. Папа мне все время напоминает о тебе и подкладывает твои письма под тарелки (письма приходят в столовую).
Хожу Чайльд Гарольдом, на женщин не обращаю внимания и этим привлекаю внимание. Твой!!!
А.Ш.
12 июля 1953
Тутик, родной мой! За обедом получил два письма и открытку.
Сиди дома и не ходи никуда. Не дай бог тебе пойти еще раз в парк. Я клянусь своей жизнью, что ты не пойдешь никуда вечером одна или с девчонкой (ну, а с мальчишкой ты, надеюсь, сама не пойдешь).
Приехала мама, и началось пичканье кефиром, творожком, сметанкой и так далее.
После обеда смотрел, как играют в пинг-понг. Довольно интересно, когда хорошо играют, но я этой игры потянуть никак не могу.
После ужина родичи пошли в филармонию на эстрадный концерт, а я остался смотреть «Королевских пиратов». Перед картиной зашел в комнату и услышал, что передают Райкина. Посидел, послушал, вспомнил, как мы с тобой были на Райкине. Повздыхал и пошел в кино.
Да, ты знаешь, что Райкин теперь навсегда в Москве (или в Моссовете, или в Театре Станиславского и Немировича-Данченко, а эти театры, вернее, один из них, будет в новом помещении напротив Театра Пушкина)? Знаешь? Там недостроенное здание.
Посмотрел кино – страшная духота и жара, пленка рвалась в самых интересных местах (поцелуи, убийства).
Ну, идут родичи, целую.
Твой, твой А.Ш.
13 июля 1953
Тут! Нет от тебя письма сегодня! Волнуюсь!
Сегодня прекрасная погода, целый день сидел на пляже.
Мама на пляже сидела от меня довольно далеко, и вдруг слышу: «Шурик, Шурик, иди сюда!» Бегу, чтобы не привлекать внимания взморья. Прибегаю – мама дает мне молочка с пирожком. Я убегаю, так она кричит на весь пляж: «Шуронька, деточка, выпей молочка». Народ ржет, Шуронька убегает. Так и живем.
Сегодня на пляже была изумительная пара – муж и жена – вот как я хотел бы жить с тобой. Она его называет «муженька» – мне очень понравилось.
Весь дом отдыха уже знает, что Саша (это я) с 12:00 до 12:30 пишет каждый день письма невесте (тебе). Это мама сказала, что у меня в Москве невеста, и все здешние кумушки удивляются моей верности и любви (честное слово!). В меня влюблены довольно много девок (имена знаю не у всех), и поэтому мое равнодушие всех поражает. Ты верь мне, потому что это так (клянусь тебе).
Целую! Жду писем!
Твой А.Ш.
Еще целую.
16 июля 1953
Начало письма не сохранилось.
В Риге был на кладбище Райниса и видел его могилу – красиво. Много могил русских офицеров. Ходил по кладбищу – все чистенько и опрятно. Могилы все в цветах. Ну, ты знаешь, какое настроение на кладбище – читаешь эпитафии и грустишь. Лезут в голову разные глупости. Когда ты будешь меня хоронить, Тутик, то, пожалуйста, сделай в плите мою фотографию, чтобы можно было на меня смотреть, когда ты будешь приходить ко мне на могилу. Я пишу глупости, но такое уж настроение.
У нас многие из дома отдыха бегут с полсмены, загоняя путевку на вторую половину. Если бы не родичи, я бы удрал к тебе, Тутик.
Сегодня мама уже заказала мне билет в Ленинград на 28 июля. В Ленинграде буду дня 4 и потом домой. Надоело холодное Балтийское море, надоел Дзинтари, надоело все.
Сколько штук пуговиц тебе надо на костюм? Не знаю, сколько покупать.
Ты не понимаешь шуток – неужели ты действительно подумала, что папа изменяет маме – ха-ха! Да, мама теперь купила путевку и живет в доме отдыха на моей кровати, а меня бросили на первый этаж, и я сегодня уже ночую не тут, так что мои ночные сочинения писем придется перенести на другой час, что очень жалко.
Целую, люблю (все крепко).
Твой, недостойный тебя, А.Ш.
22 июля 1953
Ну вот, Тутик! Не писал тебе, потому что было много причин. Ну, начну по порядку.
19 июля 1953 года А.Ш. исполнилось 19 лет. День был, как всегда, дождливый и холодный. Рано утром пришел к родителям и получил поздравления и подарки (шелковую рубашку, запонки, бритвенный прибор и несколько джемперов). У меня было плохое настроение и насморк. Очень ждал обеда и телеграмм. К обеду пришла телеграмма от родственников, к ужину от Журавлей и НИЛа – твоей лично телеграммы не было. Я очень расстроился, потом решил, что НИЛ – это ты, но расстроился все равно. После обеда пошел на почту и написал письмо Журавлям, где плакался на свое одиночество и на то, что ты меня забыла.
Пришел домой – родители хотели меня развлечь и устроить какое-нибудь подобие рождения, но я наотрез отказался. Мама обиделась, и пришлось пойти в кафе выпить за мое здоровье. Мама, папа, я и еще один дядя – вот мое рождение. Был все время убийственно грустный, обиженный и злой на всех.
Но теперь самые страхи начинаются. 21-го, то есть вчера, был хороший день, и я был на пляже. Вдруг бежит из дома отдыха один парень и говорит, что меня ждут из милиции. Я испугался и побежал домой. Прихожу, милиционер забирает меня и под взгляды всего дома отдыха уводит. По дороге упорно молчит и ничего не объясняет. Приводит меня в милицию в Майори и сдает начальнику отделения. Тот спрашивает мой домашний адрес, где учусь, где сейчас живу и так далее. Потом достает из стола телеграмму и отдает мне. Читаю и ничего не понимаю. Он говорит, что я пока свободен. Прибежал в дом отдыха и с трудом ее расшифровал. Вот! Тутик! Они, конечно, расшифровали ее тоже, иначе они мне ее не отдали бы, но текст очень подозрительный в телеграмме. Это вообще и остроумно, и неостроумно одновременно. Остроумно по замыслу и неостроумно по тексту и по возможным последствиям. Почему-то он сказал, что я свободен «пока»! Ну ладно, в общем, я получил телеграмму от «умницы Тони», которая вдруг сглупила и чуть не подвергла своего единственного неприятностям, если не хуже[12]. Вся эта эпопея помешала мне написать тебе вчера.
Был на экскурсии в Кемери (это курорт, надо ехать от Дзинтари на электричке 40 минут). Там есть грязевые ванны, серные источники, а также «дуб любви» и «источник красоты и молодости». Дуб с лесенкой, все туда взбираются и там царапают на коре свои имена. Я на всякий случай выцарапал нас с тобой. Дуб большой и красивый.
Источник красоты и молодости пахнет сероводородом, и все старики мажут этой водой лысины, а старушки моют лица. Все хотят помолодеть! Я тоже мылся, но постарел на 1 год.
Сегодня 22-е, и письма от тебя нет – ты пиши, Тутик, ради бога!
Про Райкина ты не поняла! Не один Райкин остается в Театре Станиславского и Немировича-Данченко, а весь райкинский театр остается навсегда в Москве. Вот!
Ну, Тутик, у меня устала ручка.
Целую крепко!
Твой А.Ш.
28–29 июля 1953
Тутик! Опять еду! Теперь один! Совсем один – без тебя, без папы, без мамы – первый раз в жизни! Очень странное чувство ответственности за самого себя. Сам еду, сам за все плачу, сам беру свой чемодан!
Совсем перед отъездом получил твое письмо, полное страдания. Дорогой мой! Любимый! Мне очень тебя жалко, но потерпи немного, ведь остались сущие пустяки, и все мытарства кончатся. Ты сдашь экзамен, мы пойдем в поход. Я буду с тобой, и жизнь будет прекрасна.
Трясусь на верхней полке в уютном купе, но очень грустно. Сейчас 4 часа 32 минуты ночи. Провел последний день на пляже – все время сидел в море – прощался. Как назло, установилась блестящая погода, и целый день (первый раз за весь месяц) на небе не было ни облачка. Но уезжал с радостью – все (кроме моря) смертельно надоело.
Сейчас уже утро 29-го июля.
Через три часа будет Ленинград. Я представляю себе, как выхожу из вагона и ко мне по перрону бежишь ты с цветами и улыбкой, бежишь и любишь! Но ты не сейчас будешь встречать меня, хотя все равно это будет скоро!
Целую.
Твой А.Ш.
В том же конверте
Какой здоровенный главный почтамт! Ты мне не писала о нем. Приехал в Ленинград в 1 час 53 минуты дня 29 июля. Сначала ничего особенного – поразили только прямизна улиц и разрушения, а также страшная облицовка домов. Приехал на трамвае куда-то «домой», к какой-то маминой старой знакомой, оставил вещи и пошел на Невский. Грандиозно! То есть сначала ничего такого уж странного, но чем ближе к Неве, тем величественнее и красивее.
По дороге, около Пассажа, меня застал страшный ливень, и я побежал куда-то прятаться и добежал до междугородной, где позвонил тебе, как ты написала, – в среду с 9 до 15:30. Я позвонил ровно в 3 часа, и тебя не было дома. Уж если пишешь, что будешь в это время дома, то будь, а то очень обидно.
Ну ладно! В общем, я тебя не застал дома и пошел дальше по Невскому. Очень много всего в «лесах», и поэтому трудно смотреть, но все равно хорошо. Дополз до Адмиралтейства и совсем потерял голову! Ну, в общем, ты сама понимаешь – восхитительно! При тебе Зимний был в «лесах»? Сейчас он стоит, как новый, совершенно изумительный и блестящий.
Вышел на набережную, обошел Эрмитаж кругом и по каналу Грибоедова вышел на Невский. Все время перед носом твой план, все время путаюсь и сбиваюсь с пути истинного. Пошел искать главный почтамт и вышел к Исаакиевскому – ну, понятно впечатление, но внутрь, увы, не пускают. Полчаса искал «мрачное серое здание немецкого посольства» и не нашел. Десять раз в этих бессмысленных поисках проходил мимо почтамта, пока умные люди не пихнули меня в дверь.
Ну, письма от тебя, конечно, нет еще, и я сел писать сам. Сейчас уже 6 часов – устал очень.
Какая уйма кинотеатров на одном только Невском проспекте!
Где твой хваленый «Норд»? Не могу найти его, а также не могу найти Петра I, а спросить вроде неудобно. Нашел Николая на коне, Екатерину – пешком, а Петра не могу. Но еще все впереди, ведь я в Ленинграде всего 4 часа, а почти все уже видел (ха-ха).
Позвоню тебе позже. Будь дома! Целую! Скоро-скоро!
Твой А.Ш.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.