Послесловие

Послесловие

В Италию я поехала в 1988 году по приглашению художницы и поэтессы Эвелины Шац, устроил мне эту поездку Юрий Маркович Нагибин, мой учитель и друг. Во Флоренции я прожила семнадцать дней — огромный срок для туриста. Объяснение простое. Я была во Флоренции в два заезда. Первый раз я жила там традиционно — неделю, после чего поехала в Рим и далее, а второй заезд был внеплановым — из-за забастовки я опоздала на обратный поезд и опять очутилась во Флоренции. Ужас был в том, что билетов на московский поезд не было, мне удалось уехать только через десять дней. «Ну что ты стонешь, — утешала меня хозяйка квартиры Анечка, — ты же не в Урюпинске застряла — во Флоренции. Наслаждайся!» И я продолжала наслаждаться, то есть продолжала с открытым ртом ходить по городским улицам, церквям и музеям.

В Италии я не жила в гостиницах, меня передавали с рук на руки одни друзья другим друзьям. Это была акция добрых русских эмигрантов, которые искренне хотели помочь нищим советским людям увидеть мир. Спасибо им всем. О Флоренции разговор особый.

Эвелина в Италии зарабатывала вовсе не поэзией, а переводом, она и препроводила меня к своей приятельнице, тоже синхронному переводчику, — Анечке Тур, в девичестве Воронцовой-Вельяминовой. Она была красавица, умница, у нее были уже взрослые дети, но выглядела она — дай бог каждому! Но что меня совершенно потрясло — она была прямая прапраправнучка Пушкина. Это линия Александра, старшего из сыновей. Дочь Александра Александровича Пушкина — Наталья Александровна — вышла замуж за Павла Аркадьевича Воронцова-Вельяминова, сын этой пары стал Анечкиным дедом. Семья Вельяминовых известна на Руси, они участвовали еще в Куликовской битве. Отец Анечки застал революцию ребенком, пяти лет не было. Заварушку в Петрограде семья пережила в Риге, все думали — вот все утихнет, и вернемся. Не вернулись, был Берлин, потом Париж.

В Ленинград отец Ани попал уже в 60-е, приехал с туристической группой. Там он познакомился с достойными людьми, через них вышел на Музей Пушкина на Мойке. Им он подарил единственную семейную реликвию — печатку Натальи Пушкиной — внучки поэта.

Аня была синхронным переводчиком, работающим с четырьмя языками, а по совместительству старостой православной церкви в городе. Через Анины руки прошла вся советская элита, которая приезжала во Флоренцию. Она знала всех и вся. Когда я уезжала, со мной на перроне стоял курчавый мальчик Женя Кисин, с ним она тоже «работала».

Совершенно русская квартира, очень хорошие гравюры Петербурга на стенах, русская еда, русские книги в шкафах. Кто я для нее была — просто гостья из России, никому неведомая писательница, без языка (белорусский со словарем), перепуганная, придавленная обилием впечатлений, не в меру любопытная, денег в кулаке — только на музеи и подарки. Дома мы жили по карточкам. Помню, в Милане меня привели по блату в магазин оптовой продажи, и я долго не могла выбрать, что купить — двухлитровую бутыль оливкового масла или такого же размера шампунь. Остановилась на шампуни. Им потом целый год мылась вся семья.

Я старалась быть деликатной, с утра исчезала из дому, возвращалась под вечер, но Анечка все равно со мной много возилась. Она в Сиену на конференцию, я за ней хвостом. Какой-то швейцарец пренебрег конференцией, не приехал, я переночевала в забронированном для него номере. Анечка водила меня в оперу, показала дивные фрески Беноццо Гоццоли «Шествие волхвов» в капелле дворца Медичи-Риккарди — туристов туда не пускали. Это только название «волхвы», а по сути, портреты представителей семейства Медичи. Анечка свозила меня в деревню на «виллу», принадлежащую когда-то племяннику Микеланджело. Вилла мне не понравилась, одноэтажное каменное строение, все продуваемое сквозняками, холодные мраморные полы. Дом купил художник с женой, сейчас они обустраивались. Знала бы я тогда, что это «тот самый племянник», Леонардо Буонарроти, единственный наследник Великого, я бы совсем другими глазами смотрела на эту виллу.

Но тогда, во Флоренции, у меня и в мыслях не было Бенвенуто Челлини. Персей мне понравился, и бюст Бенвенуто на Старом мосту я запомнила, но лишь потому, что книгу его очень любил мой покойным муж. Он был физик-теоретик, человек безукоризненного литературного вкуса. Мне тогда «Жизнь…» Челлини показалась скучноватой.

И вот прошло двадцать с гаком лет, и по флорентийским улицам стал водить меня, не молодую даму, а, попросту говоря, старуху, сам Бенвенуто Челлини. Ожили уже забытые площади, церкви стали участницами событий, и все кватроченто и чинквеченто раскрылись как флорентийская лилия. Я очень благодарна ему за это, я его полюбила всем сердцем. Спасибо, Бенвенуто.

Кто-то сказал, что наш век — век цитат. С одной стороны, это связано с компьютеризацией всей страны, с другой — понятие «плагиат» потеряло былую ценность. А главное — до нас все уже было написано, и лучше не скажешь, не то время. Моя книга о Бенвенуто, это, по сути дела, одна большая цитата, мои тут только любовь к герою, к Италии, любопытство и работоспособность.

И вот еще одна цитата, ей и окончим рассказ. Здесь все — гениальный ювелир, прекрасные дамы — любительницы «бранзулеток» (они были бы его заказчицами) и тень ангела.

На Старом мосту — теперь его починили, —

где бюстует на фоне синих холмов Челлини,

бойко торгуют всяческой бранзулеткой;

волны перебирают ветку, журча, за веткой.

И золотые пряди склоняющейся за редкой

Вещью красавицы, роющейся меж коробок

Под ненасытными взглядами молодых торговок,

кажутся следом ангела в державе черноголовых.

Иосиф Бродский. Из «Декабря во Флоренции», 1976 год.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.