Противостояние. Киевский простой

Противостояние. Киевский простой

Несвоевременно все в мире происходит

По чьей-то злой, неведомой нам силе.

Такое впечатление, что водит

Судьба нас за нос в этом сложном мире.

Удачи нас находят слишком поздно,

Надежды оставляют слишком рано…

Да, в этом мире все ужасно сложно.

Да, в этом мире все предельно странно…

Из песни Игоря Талькова

Вот и в жизни всенародного любимца Леонида Быкова происходило «все предельно странно…». С интервалом в несколько лет он получает заслуженного артиста РСФСР, лауреата Государственной премии Украинской ССР, народного артиста Украины, призы кинофестивалей. Его талант востребован миллионами зрителей, фильмы с его участием приносят огромную прибыль государству. Однако наравне с этим все чаще и чаще Леонид Быков получает щелчки и зуботычины от киношного начальства…

Жить становилось все труднее. За прожитые годы Быковы так и не сроднились с болотистым и сырым Ленинградом. После тяжелых мытарств и мучительных раздумий Быков принимает трагически неверное, но выстраданное решение – вернуться на родину, в Киев. Как оказалось, этот поступок потребовал от Быкова немалого творческого мужества. Вот как отозвалась об этом Лариса Лужина: «После первой, как он сам считал, неудачной картины другой, наверное, сразу бы бросил кинематограф или стал бы заниматься только своим актерским делом – сниматься в кино, играть на сцене. А Леня выстоял и сумел добиться того, чтобы остаться в режиссуре».

Он не мог знать, что ждало его в Киеве. Подавшись на уговоры и посулы чиновников, на их настойчивые просьбы и взывание к «национальной совести», Быков отправляется в Киев поднимать украинское кино. Однако очень скоро понимает, что совершил, пожалуй, самую большую ошибку в своей жизни. Николай Мащенко искренне хотел помочь другу, зазывая его в Киев, но оказалось, что далеко не все в его компетенции. Леонид Быков не мог знать истинных мотивов кинематографического начальства. Его популярность должна была придать студии больший вес, но, как оказалось, сам он был не нужен. Киев встретил его неприветливо. Многие коллеги восприняли «новичка» как конкурента, столичную знаменитость, выскочку и встретили полным бойкотом и фразой: «Понаїхали тут генії! Своїх вистачає! А хто такiй Бiков?!» Вокруг него воцаряется атмосфера отчуждения и неприязни. Этому способствуют и независимые суждения беспартийного Быкова, его честность и принципиальность.

Надо сказать, что по линии КГБ Украина в те времена считалась самой свирепой. В ходу даже была поговорка «Если в Москве стригут ногти, то в Киеве рубят по локоть». Быков ехал в Киев с надеждами и грандиозными планами, вконец измотанный метаниями между Киевом и Ленинградом, где чаще всего снимался. Леонид Быков вполне мог повторить судьбу Кирилла Лаврова, Олега Борисова, Павла Луспекаева и других драматических артистов, навсегда перебравшихся из Киева в город на Неве, однако вернулся. В 1969 году. Хотя его и предупреждали, что ехать не стоит.

Станислав Ростоцкий, узнав о намерении Быкова, предлагал, как ему казалось, единственный выход: «Не заезжая в Киев – сразу в Москву!» Однако Быков, воодушевленный обещаниями киевских чиновников, не послушался. В Ленинграде тем временем еще полгода ждали его возвращения. Все это время пустовала квартира. Не воспользовавшись возможностью междугороднего обмена, актер, покидая город, оставил ключи от квартиры на вешалке, написав будущим жильцам плакат «Добро пожаловать!». Уезжая из Северной столицы, Быков бросил на счастье монетку в Неву, но вернуться – ни сразу, ни потом ему не позволила гордость.

«Леня очень боялся попасть в вечные мальчики кинематографа, – вспоминал режиссер Алексей Симонов. – «Маленькая собачка до старости щенок» – им употребленное выражение. Ведь сколько взлетов такого рода знало кино, а потом десятками лет стареющие мальчики вынуждены были искать себя в каком-то новом, так и не открывшемся качестве. Вот отсюда, как мне кажется, его беспримерное в нашем деле и в нашей среде решение, в тот момент всем, в том числе и мне, казавшееся самоубийственным. Он уехал из Ленинграда в Киев и словно исчез…»

Приезд Быкова в Киев резко активизировал студийные интриги. Сначала все организации, творческие объединения, кланы пытались «застолбить» новенького, перетянуть его на свою сторону. Оживились и сценаристы, особенно те, чьи труды пылились на полках, никем не востребованные. Руководство, решив не оставаться в стороне, собрало всех редакторов, поручив отобрать для Быкова лучшие сценарии – такие, из которых он смог бы сделать второго «Максима Перепелицу». Оказывается, Быков приехал со своей задумкой. По непонятным причинам чиновники из Госкино его сценарий быстренько прикрыли и к нему на студии как-то сразу утратили интерес, очередь на режиссера рассосалась. Леонид Быков остался один на один со своими проблемами – без работы, без квартиры, без перспектив. Ютился с семьей в общежитии.

Потом ему выделили трехкомнатную квартиру. Звучало, конечно, солидно, если не считать, что ее полезная площадь укладывалась в 44 квадратных метра, а одна из комнат составляла всего 5 метров. Когда это выяснилось, Быков пошел к тогдашнему директору студии Циркунову, он тут же подключил председателя украинского Госкино, и ему дали пусть и не сразу, и с недовольством, квартиру побольше, но на самой окраине Киева.

Марьяна: «Два года он находился в простое. Очень тяжело это переносил и задавал себе до конца жизни только один вопрос: «Зачем?! Зачем нужно было меня переманивать, если я здесь никому не нужен?! Мы выходили из дому, я шла в школу, а потом в институт, папа ехал на работу и говорил мне: «Детка, если бы ты знала, как мне не хочется туда идти! Мне трудно переступить порог. Вот вхожу, вижу студию и заставляю себя переступить ее порог…» Быкова можно понять – слишком много сил и здоровья он тратил, стараясь пробить лбом стену чиновничьих равнодушных перестраховок и непонимания.

Первым фильмом Леонида Быкова, снятым на Киностудии им. Довженко, стала телевизионная лирическая комедия «Где вы, рыцари?». Быков здесь вновь играл чудака, кабинетного ученого, жаждущего избавить человечество от страстей, волнений, сердечных мук, душевных терзаний. В этой ленте уже не было следов ученичества, режиссерской робости. Сделанная уверенной рукой, она все же далека от истинного пути, по которому еще предстоит пройти режиссеру Быкову.

Идея постановки принадлежала другу Быкова, главному редактору телевизионного объединения «Экран» Владимиру Соссюре. Вот как вспоминал он этот период: «Вынеся сценарию «Уходят женщины» (так поначалу назывался фильм) приговор за «мелкотемье», чиновники хотели от Быкова «чего-нибудь героического». А тут уходят какие-то женщины от каких-то своих любимых из-за душевной черствости, эгоизма, скупости и толстокожести мужчин. Мол, что за тема в самом прогрессивном в мире советском кинематографе!

Еще со времен «Максима Перепелицы», где партнером Лени была моя супруга Людмила Соссюра (играла девушку Максима Марусю. – Н.Т.), мы подружились, и я начал его агитировать переехать в Киев. Поэтому, когда Леня остался не только без работы, без жилья, но и без перспективы на ближайшую постановку, я решил, что милости от начальства ожидать нет смысла. А видя, в какой растерянности находился Быков и равнодушие чиновников к его судьбе, я со сценарием «Уходят женщины» отправился в Москву – к руководству Центрального телевидения. И предложил снять на Киевской студии не кино, а телефильм. Моим уговорам вняли, и сценарий мы быстро запустили в производство.

Помню, пока студия переписывалась по поводу «Уходят женщины» с Госкино УССР (а я был первым редактором сценария), испрашивая разрешения утвердить и обещания выполнить все рекомендации свыше, реплики героев картины становились студийными афоризмами. Например: «Вы, кажется, не очень глупы», «Прости меня, Иуду коммунальную», «Бульдозер с цитатами», «В очках, а зубы – золотые!», «Я не могу оправдываться, просто я хочу танцевать!», «От имени научной общественности я вырежу вам аппендицит»…

А какой актерский ансамбль собрал Быков: Сергей Филиппов, Смирнов, Тимошенко (Тарапунька), Гурзо, Брондуков, Яковченко, Швидлер! «Комедийный цвет», как говорили на студии. Музыку писал к фильму Игорь Поклад, тексты песен – Юрий Рыбчинский.

Вспоминаю, как уверенно, азартно и изобретательно работал Леонид Федорович. Он был и режиссером, и исполнителем главной роли – ученого-биолога, эдакого «вундеркинда с неразвитой мускулатурой», у которого подопытная обезьяна Геркулес съела все данные его эксперимента. А ведь герой Быкова диссертант Кресовский был близок к получению препарата от… несчастной любви!

Комедия получилась. Приняли ее без поправок, но попросили заменить название на «Где вы, рыцари?». В прежнем, считали чиновники, есть привкус драмы – мол, уход женщин всегда драматичен.

На радостях мы завалились в «Метрополь». Тогда я впервые собственными глазами увидел, какой неслыханной популярностью пользуется Быков. К нашему столу непрерывно подходили люди, чтобы сказать что-то доброе, продемонстрировать свое внимание, уважение и восторг любимому артисту… И все желали выпить «на брудершафт» с кумиром. Пришлось ретироваться по-английски, не прощаясь».

Эмилия Косничук: «Начиная работу над этой картиной, Леонид пригласил меня поработать редактором. Съемочная группа его боготворила. Каждое утро на проходной киностудии выстраивалась очередь за автографами. Одно его присутствие озонировало атмосферу… Это был очень добрый, трогательный человек.

Кабинета ему так и не выделили, поэтому он нашел себе уютный уголок. Рядом с буфетом стояла огромная пальма в кадушке, возле которой все курили, а бычки тыкали в грунт… Говорят, что, когда ее из милосердия перетащили в другой конец коридора, она без табачного дыма и привычных окурков стала чахнуть. Пришлось вернуть растение на прежнее место. И, получив привычную дозу никотина, она вновь расцвела.

Под ее сенью и стояло старое-престарое кресло. Дерматин, которым оно когда-то было обито, давно полопался, из дырок торчали использованные автобусные талоны, бумажки, вата… Именно это кресло на долгие годы и стало «кабинетом» Быкова. Каждый день он приходил на студию в своей любимой болоньевой курточке, с которой не расставался ни зимой, ни летом, в красной клетчатой ковбоечке, которая была ему очень к лицу, заказывал в буфете чашечку кофе, обожаемые им конфеты «Кара-Кум» и обосновывался в любимом кресле. Даже если сладостей не было в ассортименте, буфетчица Лена обязательно припасала несколько конфеток для любимого Ленечки. Подзаправившись, он начинал прием посетителей…

Народ в верхней одежде толпился в очереди к его креслу. Если нужно было что-то написать, он приходил к нам в редакторскую комнату. Мы организовывали чай, кофе, пирожки. Не знаю почему, про себя называли его Пончиком – наверное, потому, что это прозвище рифмовалось с Ленчиком. Если он что-то начинал рассказывать, причем неважно, смешную или грустную историю, преподносил ее так, что мы ухохатывались.

Когда фильм «В бой идут одни «старики» был готов к запуску, Ленечке наконец-то выделили малюсенькую комнатушку, похожую на келью. Там стоял стол, который пришлось подтесать, чтобы он пролез в дверной проем. Еще были выписаны два кресла, но в кабинете поместилось одно. Второе он затащил к нам в комнату – для особо почетных гостей. Что интересно, на следующий день после его похорон оба кресла исчезли. А ведь с ними многое связано! Мы хотели отдать их в студийный музей. Увы…

Одевался очень просто. Всегда ходил в такой красной клетчатой рубашечке и болоньевой темно-синей курточке, шапки не носил – у него была прекрасная шевелюра. Только один раз мы увидели его при параде после премьеры «Стариков» – вышел такой элегантный, в очень красивом ратиновом пальто с бобровым воротничком. «Какой вы красивый, Леонид Федорович! Просто Голливуд!» – закричали мы, а он так скромненько: «Спасибо, девочки, не надо». Больше в том шикарном пальто мы его не видели».

Киноисторик Лилия Маматова тоже вспоминала «рабочий кабинет» Леонида Федоровича под пальмой: «Мне довелось беседовать с Быковым только один раз, и то строго по делу. Режиссер-документалист Арнальдо Фернандес снимал «кино про кино» по моему сценарию, и мы решили обратиться к Леониду Федоровичу с просьбой принять участие в фильме. Нас дружным хором предупредили, что он непременно откажется, так как не любит публичности, особенно официальных затей и всякого рода «мероприятий», никогда почти не выходит на трибуну. Вообще, легенда про него, которая мне была хорошо известна, гласила: очень скромен, порядочен и кристально честен. Разговаривали втроем в небольшом холле под винтовой лестницей, хорошо известном довженковцам. Здесь у Леонида Федоровича был свой «рабочий кабинет», где он общался с коллегами и друзьями. От нашего приглашения он и впрямь отказался, но зато предложил использовать в фильме письма зрителей, которые потоком начал получать со всех концов страны после своих «Стариков» и «Аты-баты…». Писали не только бывшие фронтовики, но и совсем молодые люди, знающие о войне понаслышке. Похоже, быковские фильмы восполняли дефицит доброты, душевной теплоты, который остро ощущается сегодня. Они пришлись по вкусу самым разным людям.

Рассказывал Леонид Федорович о письмах, цитировал кое-что наизусть с каким-то, я бы сказала, родственным чувством близости к своим зрителям и с нескрываемой гордостью. В остальном легенда подтверждалась: держится предельно просто, глаза смотрят приветливо, дружелюбно и чуть-чуть насмешливо, говорит охотно, с полной доверительностью, как будто мы давно знакомы. Во всем облике – ничего специфически актерского, никакого знака профессии, а тем более «звездности». Нормальная доброжелательность человека, привыкшего с уважением относиться к чужой работе. Свой отказ смягчил извиняющейся улыбкой и какими-то очень естественными мотивами – ни малейшего намека на позу, на рисовку: вот, мол, глядите, какой я отличный парень, скромница, вне общественной суеты и тщеславных забот (существует ведь и такого сорта снобизм, и он очень даже был в ходу до недавнего времени в творческой среде). Редкое зрелище человеческой доброкачественности.

После трагической гибели Быкова вместе со всеми я испытала острое чувство потери и личной вины. Вот жил рядом большой, настоящий человек, дышал, говорил, работал, фантазировал, совершал поступки… Теперь остается только горестно сожалеть: была возможность спросить его о чем-то серьезном, самом главном – о жизни, о смерти, о правде. Да уже не спросишь…»

Как человек самостоятельный, Леонид Федорович не желал лебезить перед начальством. Его пытались сломить как личность, подчинить себе. Никого не устраивал человек, имеющий свои мысли, свой взгляд на жизнь. Быков становится на студии белой вороной. Константин Кудилевский: «Если возникала перспектива чего-то, что грозило компромиссом с собственной совестью, могло вызвать неловкость дальнейших взаимоотношений, Леонид Федорович с особенной своей мягкой, но и твердой интонацией произносил: «Нам же завтра встречаться!» И все становилось на свои места…» С чиновниками от искусства Леонид Федорович выбрал замечательный стиль общения. Начальники Госкино вызывать его к себе опасались, а беседовать в «кабинете» под пальмой им было вроде как негоже. Они предпочитали разговаривать с режиссером, прохаживаясь по коридору.

…Потянулись месяцы, годы безвременья. Он писал и писал сценарии, но не один из них не был утвержден. Вскоре после вынужденного простоя Леонид Быков понимает, что его спасет только кино, снять которое он давно мечтает – картину о небе и летчиках, о войне, а его друге летчике Викторе Щедронове. Разрываясь между матерью, семьей и кабинетными боями, он снимает свой фильм «В бой идут одни «старики». В нем Быков – актер, режиссер и автор сценария. Мечта об этой картине словно родилась вместе с ним. Многие зрители до сих пор считают, что в образе капитана Титаренко Быков рассказал часть своей биографии, не зная, что он никогда не участвовал в боевых сражениях. Во время войны Быков был еще ребенком, но небо манило его всю жизнь.

Леонид Быков угадал со временем, в котором родиться. Вот только его талант стал для него наказанием, роком. Его крестом. И случившееся с Быковым непростительно для всех, кто жил с ним рядом, в любой потере всегда кто-то виноват. Опровергая известное утверждение, он был «одним в поле воином», так часто он мог рассчитывать только на себя. Слишком выстраданно прозвучали из уст его героя Титаренко слова: «Знаешь, Серега, в жизни человека бывают минуты, когда ему никто, никто не может помочь. Рождается сам и умирает сам».

Ада Роговцева вспоминала случайную встречу с Быковым в тот трудный для него период противостояния: «Мы знали, что не с неба падает успех. Мы знали о его тернистом жизненном пути, о бескомпромиссной натуре, о той громадной нравственной ответственности, которую взвалил на себя этот выдающийся художник, гражданин и в то же время незащищенный, очень ранимый человек. Мы знали цену его успеха. Случайная встреча обнажила эту тревожную истину. Передо мной был уже не юноша Алешка со своей трогательной любовью. Видела усталый взгляд, посеревшее лицо, измученное внутренним страданием. И закрадывались в душу беспокойство и досада на собственную беспомощность. Наконец, чисто по-человечески, по-дружески хотелось разгладить ранние морщинки на его лице и сказать что-нибудь совсем простое: «Леня, знаешь, как ты всем нам нужен – держись!» Не сделала… Не сказала…» Роза Макагонова, с которой Леонид Быков снимался в своем дебюте «Судьба Марины», впоследствии тоже корила себя за то, что в трудную минуту не нашла нужных слов, не помогла, не поддержала: «Жизнь, к сожалению, надолго развела нас, и я совсем не знала, каким он стал потом. Слышала о его творческих огорчениях, восхищалась его успехами на экране уже и как режиссера. Виделась с ним на ходу на совещаниях, съездах кинематографистов и т. д. Но запомнилась наша последняя встреча в Киеве, незадолго до его гибели. Он уже был известный, признанный, именитый. Но что-то в той встрече встревожило и тревожит меня сейчас. Или это последующие события наложили свой отпечаток на мое восприятие той встречи?

Понимаете… он уже не излучал той радости, прежней. Он обрадовался мне, но глаза были грустными, тревожными… Повторяю, может быть, это – мое воображение. Он рассказывал о работе, о детях. А в самом конце сказал, что купил машину. Наверное, ту самую…

И вот это сочетание фразы о машине с грустными, почти трагическими глазами привнесли в мою жизнь ту тревожную ноту, с которой я живу до сих пор. Может быть, он предчувствовал?.. С тонкими, одаренными натурами это бывает.

Почему-то есть еще у меня и чувство вины. Если что-то почувствовала – почему не расспросила, не помогла? Как же мы бываем равнодушны друг к другу подчас, не бережливы!» А ведь Быкову действительно была так нужна простая дружеская поддержка… Он переживал тяжелое время без любимого дела, которого был лишен. Жизнь теряла для него всякий смысл и ценность. Окружающие, будто из такта, обходили молчанием то, что происходило, и это еще более усугубляло состояние безысходности, одиночества… Обнадеживала, помогала держаться на плаву лишь поддержка друзей, находивших при встрече нужные теплые слова.

Сам он всегда умел помочь людям в трудную минуту. Как говорил его друг Иван Миколайчук, делал он это столь ненавязчиво, как бы «случайно», что человек только позже спохватывался: да ведь это была тщательно продуманная акция помощи! Почти забытая ныне, вымирающая добродетель: стыдливость даже в добром поступке – из боязни ранить чужую гордость или предполагаемую стыдливость. Защитить себя было сложнее, он этого не только не умел, но и не хотел. Последнее время сердечные приступы следовали один за другим, но Леонид Федорович так и не научился беречь себя и жить в щадящем режиме. Режиссер Алексей Смирнов: «Жизнь Леонида Быкова в кино – это высокая трагедия, понимаемая в классическом значении этого слова: поле жизни, где на наших глазах шла борьба между героем и судьбой. Борьба с переменным успехом и трагическим исходом, о котором позаботился наш технизированный век».

Всеобщая лесть, угодничество, коррупция, царившие вокруг, не давали Леониду Быкову спокойно жить и работать. Он так хотел снимать свое кино – честно, открыто, по-человечески. Переживая за происходящее на студии, он пишет другу: «Всю ночь не спал. Рассказать бы правду о том, как загубили театр. Почему из Киевской киностудии ушли режиссеры Алов и Наумов, Хуциев, Донской, Чухрай? Мы наконец-то стали судить людей за халатное отношение к технике. А когда же начнем судить за преступное отношение к людям? Самое страшное – общественное равнодушие. Угодничество. Культ мог вырасти только на почве угодничества».

Быков ждал… стиснув зубы, множа шрамы на сердце. Рубец ложился за рубцом, в никуда уходили лучшие годы… Пока однажды, придя на студию, не увидел себя в списках на увольнение… Как просто!.. Не в силах больше сносить узколобость чиновников, Леонид Быков решается на переезд, на сей раз в Москву. Однако жизнь меняет его планы – неизлечимо заболевает его мама Зинаида Панкратовна. В ее 60 лет врачи ставят ей неутешительный диагноз – онкология. Приходится забирать маму к себе. Последние четыре года и четыре месяца ее жизни в семье сына становятся для всех не только бесконечно трудными, но и окончательно приковывают Быкова к Киеву. И эта полоса неудач тянется до самых «Стариков».

После триумфального успеха фильма «В бой идут одни «старики» не замечать талантливого режиссера уже невозможно. В том же году ему присваивается звание народного артиста Украины. Причем, в отличие от многих деятелей искусства того времени, заслуживших это звание в силу самых разных причин, Леонид Быков получает его вполне заслуженно – за талант и популярность в народе.

Несмотря на триумфы и награды, тоже случавшиеся в биографии Леонида Быкова, на его душе не становится спокойнее. Даже всенародная любовь не может защитить его от жесточайшей критики, цензуры, зависти коллег. Они, как путы, сковывают все его начинания и задумки, мешают ему свободно дышать и творить. И даже в таких условиях Быков остается Быковым. Все, кто с ним общался и работал, знают – Леонид Федорович никогда никого не осуждал, старался не замечать закулисной борьбы, держась в стороне, «над схваткой». Марьяна Быкова: «Папа был необычайно терпеливым, сдержанным и наивным. Очень доверял людям. А если убеждался, что человек поступает по отношению к нему недостойно, вычеркивал его из своей жизни. При этом он мог, не подавая вида, вежливо здороваться с этими людьми. И лишь одну женщину за полтора года до гибели просто перестал замечать. Это его редактор Эмилия Косничук, которая теперь рассказывает сказки про то, как за три дня до смерти Быкова случайно обнаружила в своем столе письмо-завещание…

Это неправда, что у отца не было врагов. Были. Причина – его характер. Папа никогда не носил камень за пазухой или фигу в кармане. Он говорил, что за правду нужно бороться только с открытым забралом. Он мог посоветовать министру, который не умеет управлять, идти на пенсию. Мог отказаться от банкета с очень высокопоставленной особой и пойти в это время на рыбалку с тем, кто расскажет ему новый секрет мастырки, и очень ценил, что рыбаки доверяют ему свой секрет. Это было для него интереснее и важнее – нормальные человеческие отношения. Он никогда не искал выгодных знакомств и полезных связей. Это был не его стиль. Вот рвать на себе тельняшку и закрывать амбразуру или броситься вырывать из пасти озверевшей собаки окровавленного щенка – в этом был весь папа. Или у пьяного мужика отбирать топор, когда даже милиция боится подойти, – это он мог. Подойти и сказать спокойно: «Не шали!» И бандит стоял растерянный…»

Лариса Шепитько рассказывала, как незадолго до гибели Леонида Быкова они встретились в Москве на съезде кинематографистов. Он сидел… молчал… крутил сигарету, но критическая масса назревала… Не в силах больше терпеть угодничество, откровенную фальшь и ложь, вышел выступать, хотя его не звали. Потом объяснял свой поступок жене: «Томочка, я не смог, я сорвался». «Сорвался» – значит, вышел на сцену и очень просто, без внешних эффектов, сказал все, что думает о состоянии кинематографа и о тех, кто стоит «у руля». В перерыве к нему подошла Лариса Шепитько, обняла и сказала: «Ленечка, и что же ты натворил? Запугать тебя нельзя, купить нельзя. И что же теперь с тобой делать? Только убирать». Это было где-то за месяц до его гибели, а через два с половиной месяца погибла и сама Шепитько.

И это было не единственное подобное выступление Быкова «на высшем уровне». Широко известен случай, когда в 1977 году на праздновании 60-летия Комитета государственной безопасности СССР, при просмотре заслуженными работниками КГБ Советского Союза отрывков из фильма «В бой идут одни «старики» Леонид Быков в своем поздравлении, не сдержавшись, напомнил сидящим в зале, что такое совесть, честь, доброта и любовь. В ответ в зале раздался угрожающий скрежет зубов… Сотрудники КГБ были крайне возмущены. Быков со своей правдой уже давно многим высокопоставленным чинам стал той самой костью в горле. Стоит ли сомневаться, что после данного выступления врагов у него прибавилось. Однако вести себя иначе Быков не мог. Говорить правду, во что бы то ни стало, его научили родители. Вот и они с женой, еще учась в институте, дали друг другу клятву, что никогда не будут иждивенцами, не будут ни у кого ничего просить, никогда не поступятся своими принципами. И были верны этой юношеской клятве всю жизнь, что бы ни случилось. Быков, следуя принципам юности, никогда не изворачивался, не бил исподтишка, не лгал. И правду говорил только в лицо.

Евгения Симонова полностью солидарна с такой характеристикой Леонида Быкова. «Слишком независимый, слишком честный, – вспоминала она. – Ведь это большой героизм – прожить так, чтобы ни разу не поступиться совестью – это надо быть фантастически мужественным человеком. Независимым, свободным». Как говорил его герой Зайчик: «Надо уважать людей, независимо от должности. Просто больших должностей на всех не хватает». Оставить эту сцену в фильме было непросто, но он смог ее отстоять. Сейчас эта реплика кажется безобидной. А для 64-го года это был серьезный удар по определенной категории чиновников. В своем фильме «Зайчик» Леонид Быков впервые решается на такой шаг. Он все делал остро, не шел на компромиссы. И вообще был человеком, пропускающим все через свое сердце, любые удары. Он не был равнодушным, он был горячим. И никогда ни с чем не соглашался в угоду каким-то расчетам. Никогда».

Да, нелегко ему было снимать свои фильмы, но об этом отдельный разговор. Сопротивление же больших чинов во время съемок «Аты-баты…» было особенно сильным. Регулярно задерживалась проявка пленки, прекращалось финансирование, пропадали консультанты по съемкам боев, что, естественно, сильно тормозило всю работу в целом. Его война на экране продолжалась и в жизни, и была столь же безжалостной. В нем, по-прежнему, бушевали бури, и не всегда такой темперамент удавалось «закрыть» в себе. Однако он старался, как мог. И воевал, как жил – без грома и криков.

Что и говорить, трудно было сдерживаться, не сваливать внутреннее состояние полной безысходности на плечи близких. В какой-то момент Леонид Быков стал совершенно другим… Из легкого, открытого и внутренне свободного человека он превратился в замкнутого, закрытого, но все равно не сломленного невзгодами человека. Это так никому и не удалось. В подобной ситуации Быкову лишь оставалось прикрываться сквозь толщу глубокой грусти своим неповторимым, с грустинкой, юмором, который он к тому времени в совершенстве постиг. В один из таких моментов, в период нахлынувшей безысходности Быков пишет другу: «Боже! Как я хохотал, представив, что в день съезда кинематографистов УССР я бы загнулся, и собирали бы на венок…»

Даже из этой короткой строчки видно, что к тому времени вся жизнь Леонида Быкова в Киеве стала вызовом системе, запросто перемалывающей человеческие жизни. Владимир Заманский: «Примерно за год до его кончины – встреча в коридоре Киностудии имени А. П. Довженко. На первом этаже, возле гримерной, на скамейке, длинный разговор. Он говорил – я слушал. Мы не были закадычными друзьями, но по симпатии, по взаимному доверию, по душе были близки. Поэтому и мог он со мной так долго говорить о себе. Леонид Быков был человеком, не разделявшим понятие совести отдельно на художническую и на жизненную…» Трудно понять, как за несколько лет безработицы Быкову удалось не только не растерять профессиональные и человеческие качества, но и не озлобиться. Да еще сохранить юмор и веру в людей. Это был поистине человеческий подвиг.

Леонид Быков не понимал людей, которые мелко мыслят и мелко чувствуют. В течение своей сложной судьбы он так и не научился притворяться и приспосабливаться. Он позволял себе эту непозволительную по тем временам роскошь – говорить правду. Вот и приставили к группе Быкова надлежащего человека. С ним режиссеру повезло. Даже если Сергей Цыганков по роду службы и «стучал» на подопечного, то был не чужд и некоторого сострадания к нему. Они прекрасно ладили, часто говорили по душам. Когда однажды в откровенном разговоре Сергей попытался, в который раз, образумить Быкова, то в ответ услышал: «Я свою дорогу выбрал, ты выбери свою. Я назад отступать не буду».

В один из периодов вынужденного простоя Цыганков попытался помочь Леониду Быкову, предложив руководству студии назначить его художественным руководителем Творческого объединения. Странно было видеть, как самый знаменитый режиссер Украины ходит безработным. Месяц он уговаривал Быкова. Руководство пока ждало его решения и надеялось, что Быков согласится. Цыганков, наконец, Быкова уговорил. И когда они наконец вошли вместе к директору, Быков сразу с порога озвучил свои условия: «Я согласен стать директором объединения, но я закрою все плохие сценарии». Директор опешил от такого напора: «Леонид Федорович, ну, как все? Мы что, снимать ничего не будем? Надо же что-то ставить, а если ничего хорошего нет». А Быков ему: «Вот, я и побыл директором объединения. Всего каких-то 30 секунд». Развернулся и ушел…

Вконец измотанный противостоянием самодурству чиновников и бытовыми проблемами – опять болела жена, не все в порядке было с сыном… – Леонид Федорович, возможно, в какой-то момент перестал верить в торжество справедливости. На прямой вопрос Владимира Соссюры, случайно встретившегося ему накануне злополучной поездки на дачу в Страхолесье: стоит ли тому соглашаться на должность главного редактора студии, устало ответил: «Я тебе не советую, Володя»…

Его независимость и разного рода бескомпромиссные выступления раздражали начальство все больше и больше. Управлять Быковым пытались по-разному и перепробовали, казалось бы, все: держали без работы, пытались раздавить, действуя через сына, но сломать так и не смогли.

Словно чувствуя надвигающуюся беду, незадолго до гибели Леонид Федорович сказал жене: «Надо избавиться от машины!»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.