Глава восьмая Первые победы

Глава восьмая Первые победы

Война с иевусеями и взятие Иерусалима было только началом целого ряда войн, призванных обеспечить молодому государству территориальную целостность и безопасные границы – так, как это понимал сам Давид, разумеется.

Дело в том, что, как уже говорилось, перед вторжением в Ханаан в своем завещании пророк Моисей твердо наказал евреям уничтожить все населяющие эту страну языческие народы. Однако преемник Моисея, Иисус Навин, так и не смог выполнить этой задачи – то ли по причине того, что у израильтян не было достаточного опыта войны; то ли из-за того, что они не хотели действовать с предписанной Моисеем жестокостью; а может, потому, что само завоевание Ханаана евреями как утверждают некоторые историки, является поздней выдумкой – на самом деле евреи проникали в страну постепенно, если и вели войны за землю, то локальные, и в итоге прекрасно уживались с туземцами. Как бы то ни было, территория, на которой расположились двенадцать колен, даже через пару столетий после Исхода из Египта, напоминала "лоскутное одеяло" – то тут, то там посреди земель того или иного колена находилось небольшое царство того или иного ханаанского царька.

На эти царства и обрушился в первую очередь Давид, добившись их полного подчинения и безжалостно уничтожив те из них, которые попытались оказать сопротивление. Таким образом, именно Давид как бы завершил завоевание Ханаана, выполнив завещание Моисея, что еще больше усилило восхищение царем в народе ^[68].

Вслед за этим Давид решил обезопасить южные границы своего царства и на этот раз сам бросил вызов давним и самым сильным врагам евреев на западном берегу Иордана – филистимлянам.

К сожалению, библейский летописец крайне скупо рассказывает о ходе этой войны, ограничиваясь лишь замечанием, что "Давид поразил пилиштимян, и покорил их, и взял Давид Матэг-Амма (Гат) из рук пилиштимян" (II Сам. 8:1).

Таким образом, мы не знаем, как развивалась эта война, но ясно, что Давид не мог рассчитывать на полный разгром филистимлян и завоевание их земель – слишком уж сильным противником они были. Но Геф не случайно назван здесь Матэг-Амма, что можно перевести как "город-мать" (в том же смысле, в каком Киев называли "мать городов русских!"). Взяв Геф, Давид напрочь лишил филистимлян не только одного из важнейших городов, но и возможности нанесения ими по его царству внезапного удара, в то время как сам он мог теперь в любой момент внезапно появиться у стен Аскалона, Газы и других филистимских городов-государств. Таким образом, сама стратегическая ситуация в районе между Иорданом и морем стала после падения Гефа принципиально другой. В то же время, так как далее в Библии продолжает встречаться имя Анхуса как царя вассального Гата-Гефа, то становится понятным, что Давид не только сохранил ему жизнь в благодарность за некогда проявленное Анхусом милосердие и благородство, но и оставил его на троне. Просто теперь роли переменились, бывший вассал стал господином, а Анхус превратился в подданного Давида.

Отголоски этой войны мы, видимо, встречаем и в заключительном перечислении подвигов, которые совершили гвардейцы Давида, в "Хрониконе", и в мидраше, повествующем о том, как Давид был пленен филистимским богатырем Есвием и спасен от смерти и плена верным Авессой; и в 9-м псалме, который, согласно традиции, Давид написал после того, как в одном из сражений с филистимлянами одолел в поединке их князя Лабена, а затем разрушил город, которым тот правил:

"Для руководителя хора. Песня Давида на смерть Лабена. Возблагодарю Господа от всего сердца, поведаю все Твои чудеса. Возрадуюсь Тебе и возвеселюсь, воспою Твое имя Всевышний. Обратились враги мои вспять, отступились и сгинули от Твоего лица… Покончено с врагом этим – вечные развалины. Ты уничтожил города, затерялась память о них. А Господь пребудет вечно…" (Пс. 9:1-8).

* * *

Упрочив границу на юге, Давид обратил свой взор за Иордан – на Моав, родом из которого была его прабабка Руфь. И вновь "Вторая книга Самуила" сообщает об этой войне предельно кратко:

"И поразил моавитян, и смерил их веревкою, положив их на землю; и отмерил две длины веревки на убиение, а длину одной веревки – чтобы оставить в живых. И стали моавитяне у Давида рабами, приносящими дань" (II Сам. 8:2).

В этих словах Библии историки усматривают еще одно доказательство якобы имевшей место необычайной жестокости Давида. Действительно, его приказ произвести пересчет моавитян и затем уничтожить две трети этого народа не может не вызывать содрогания.

Надо заметить, что моавитяне, будучи родственным народом, были для евреев не менее, а в каком-то смысле и более страшными врагами, чем совершенно чуждые им по крови и языку филистимляне. Они то и дело совершали набеги на земли колен, живущих как на том, так и на другом берегу Иордана, и при этом нередко уничтожали население целых деревень. Следует помнить и о том, что у Давида был личный счет к моавитянам: относясь к ним как к родственникам, он попытался укрыть в Моаве от преследований Саула отца и братьев с их семьями, и в итоге почти вся его родня была казнена. Так что, покоряя Моав, Давид, безусловно, мстил за их гибель.

Однако при этом большинство комментаторов считают, что массового избиения моавитян на самом деле не было. Давид лишь пригрозил перебить две трети этого народа, но сделал это исключительно для того, чтобы смирить их и заставить платить дань: он "отмерил" моавитян веревкой, определив, кому быть живым, а кому – убитому, но убивать после окончания войны никого не стал.

Вслед за этим Давид, очевидно, без войны или очень малой кровью покорил и соседей моавитян – идумеев, ведших свое происхождение от Исава – брата-близнеца праотца еврейского народа Иакова. Не исключено, что, узнав о победе израильтян над моавитянами, идумеи согласились на предложение Давида стать его вассалами и данниками, отказавшись от сопротивления (II Сам. 8:14).

Разгромив моавитян, покорив идумеев и отбросив филистимлян дальше на юг, Давид обеспечил, наконец, спокойствие на границах своего царства. С царем Аммона Наасом он находился в дружеских отношениях, а жившие севернее исторического Ханаана арамеи и финикийцы предпочитали заниматься ремеслом и торговлей и на израильтян не нападали. После нескольких лет войны пришло время насладиться миром и подумать о главном.

* * *

"И было, когда жил царь в доме своем, и Господь дал ему покой от всех окрестных врагов его, тогда сказал царь пророку Натану: смотри, я живу в доме из кедрового дерева, а Ковчег Божий пребывает под завесами шатра. И сказал Натан царю: все, что у тебя на сердце, иди делай, ибо Господь с тобой" (И Сам. 7:1-2).

Утвердившись в Иерусалиме, который на глазах богател и расширялся, принеся своему народу долгожданный покой, Давид все чаще и чаще задумывался о строительстве в городе величественного Храма Господу, который одновременно позволил бы ему остаться в памяти будущих поколений своего народа.

Разумеется, для представителя, так сказать, рационалистического мировоззрения это желание Давида объясняется стремлением окончательно, на все времена утвердить Иерусалим в качестве не только политической, но и религиозной столицы Еврейского государства и таким образом завершить процесс его централизации. Давид, убеждены историки, верил, что сооружение в Иерусалиме Храма, где будет храниться такая общенациональная святыня, как Ковчег Завета, и который станет единственным местом, где можно совершать священнослужение, окончательно консолидирует еврейский народ. Существование Храма сделает невозможным раскол нации – ведь в любом случае каждый еврей, следуя Закону Моисея, должен будет тогда как минимум три раза в год являться в Иерусалим.

В сущности, по меньшей мере отчасти этот расчет себя оправдал: даже когда после смерти царя Соломона единое царство раскололось на два государства – Иудею и Израиль, – жители последнего все равно связывали свои религиозные потребности с Иерусалимом. Это действительно способствовало сохранению единства – но именно народа, а не государства.

Однако для религиозного человека стремление Давида построить Храм объясняется, разумеется, прежде всего его любовью к Богу, желанием самозабвенно служить Ему, ощущением вины за то, что вот он, царь, живет в роскошном дворце, в то время как Шхина – Божественное присутствие – по-прежнему пребывает, по сути дела, в пастушеском шатре, временном Храме, сооруженном еще в дни Моисея.

К тому же Давид вряд ли мог забыть свою последнюю встречу с Самуилом в Найоте, слова пророка о том, что именно ему предстоит отвоевать для евреев их будущую столицу и заложить основание Храма на том самом месте, с которым столько связано на самом начальном этапе еврейской истории.

Думается, на самом деле Давидом в равной степени владели все эти мотивы. Как глубоко религиозный человек, он жаждал восславить Бога и построить Храм, соответствующий величию Творца Всего Сущего. Сами свои военные победы Давид объяснял не столько мощью армии и своим талантом полководца, сколько – и это в первую очередь! – благоволением к нему Всевышнего, о чем не раз и провозглашал в своих псалмах. Но и политические соображения, и вполне понятное желание увековечить свое имя для будущих поколений, тоже играли в этом намерении не последнюю роль – тем более что захваченная в войнах добыча и дань, поступающая от моавитян и филистимлян, позволяли найти средства на такое строительство.

Достижение поставленной цели виделось Давиду настолько реальным, что он дал обет, что не будет ложиться спать до тех пор, пока не будет построен Храм: "Не войду я под крышу своего дома, не взойду на свое ложе, не дам сна глазам своим и векам своим дремоты, пока не найду места Господу, обители Всесильного Бога Яакова" (Пс. 132 [131]:3-5).

С кем же еще было Давиду поделиться этими своими великими замыслами, как не со своим придворным пророком Нафаном?! И Нафан поначалу приходит в восторг от этих планов царя и выражает им свою полную поддержку.

Однако уже на следующее утро Нафан является к Давиду и сообщает, что Господь в ночном видении открыл ему, что Давиду не дано будет построить Храм и даже запрещено приступать к этому строительству:

"И было в ту же ночь, было слово Господне к Натану такое: Пойди и скажи рабу моему Давиду: так сказал Господь: тебе ли строить Мне дом для Моего обитания? Ведь не обитал Я в доме с того дня, как вывел сынов Израиля из Египта, и до сего дня, а странствовал в шатре и в скинии…" (II Сам. 7:3-6).

Уже в конце жизни, представляя старейшинам Израиля, офицерам своей армии и придворным Соломона в качестве своего преемника, Давид объяснит, почему он не имел права построить Храм:

"Но Бог сказал мне: "Не строй дом для имени Моего, ибо человек воинственный ты, и кровь проливал ты"" (I Хрон. 28:3).

Храм, этот символ любви и мира, попросту не мог быть построен человеком, пролившим немало человеческой крови – каким бы богобоязненным он ни был, и пусть даже это была кровь убитых на войне врагов.

Однако, передавая Давиду послание Небес о том, что Храм будет построен не им, а его преемником, который еще только должен у него родиться, Нафан одновременно передает ему благую весть, которая, по сути, является краеугольным камнем как иудейской, так и христианской эсхатологии:

"Когда же исполнятся дни твои, и ты почиешь с отцами твоими, то Я поставлю после тебя потомство твое, того, который произойдет из недр твоих, и упрочу царство его. Он построит дом имени Моему, и Я утвержу престол царства его навеки. Я буду ему Отцом, и он будет Мне сыном; и если он согрешит, то я накажу его палкой по-человечески и наказанием людским, но милостью Моей не оставлю его, как оставил Я ею Шаула, которого Я отверг перед лицом твоим. И упрочится дом твой и царство твое вовеки, как перед лицом твоим сей день; престол твой прочен будет вовеки" (И Сам. 7:8-17).

Итак, Бог обещает Давиду, что, как бы ни складывалась последующая история евреев и человечества, его потомки благополучно пройдут через все катаклизмы и вовеки не утратят своего права на престол – даже если он будет ими временно потерян, рано или поздно кто-то из его потомков снова воссядет на троне. И, осознавая всю грандиозность этого обещания, Давид спешит к Ковчегу Завета, чтобы поблагодарить Всевышнего за проявленную к нему милость в свойственной ему возвышенно-поэтической манере:

"И пришел царь Давид, и сел пред Господом пред ковчегом и сказал: кто я, Владыко Господи, и что такое дом мой, чтобы Ты так вознес меня! И этого мало было еще в очах Твоих, Владыко Господи, и Ты говорил еще о будущем дома раба Твоего; обычно ли это для человека, Владыко Господи?! И что еще может сказать Тебе Давид? По слову Твоему и по сердцу Твоему совершил Ты все, открывая это великое рабу Твоему. Поэтому велик Ты, Господи Боже, и нет подобного Тебе, и нет Бога, кроме Тебя во всем, о чем слышали мы ушами своими…" (II Сам. 7:18-22).

* * *

Талмуд утверждает, что Давид остался верен данному им обету: почти до самого конца жизни он уже не спал, или, точнее, спал, подобно лошадям, стоя (или, в крайнем случае, сидя, облокотившись на подушку), и не больше четверти часа подряд.

Около полуночи, когда на него наваливалась дрема, прохладный ветер с Иерусалимских гор врывался в окно, трогал струны висевшей рядом с царем арфы, и от ее звуков Давид вздрагивал и просыпался, чтобы затем уже до рассвета сочинять новые псалмы для хора левитов, либо изучать Закон Моисеев, либо упражняться с кем-нибудь из тридцати старых боевых товарищей в воинском искусстве.

А между тем на горизонте нежданно замаячила новая война.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.