В. А. Смирнов «Чтобы правнуки и внуки… этой песне бы внимали»

В. А. Смирнов

«Чтобы правнуки и внуки… этой песне бы внимали»

Мой дедушка сделал для меня так много, даже не зная о моем существовании. Он родился в 1909 году, умер в 1969-м, за пять лет до моего рождения. Его имя — Смирнов Сергей Руфович. Он — сын Смирнова Руфа Яковлевича (о нем см. «Дневник гимназиста», опубликованный в этой книге). Многие внуки не застали своих дедов. В моем же детском сознании дедушка был жив, поскольку говорили о нем в семье как о незримо присутствующем среди нас человеке. Дома стояли шкафы с его книгами, на полках за стеклом хранились статуэтки и разные сувениры, привезенные им из Африки. Моя бабушка, Смирнова Лидия Михайловна, прожившая долгую и интересную жизнь, выделяла меня из всех внуков. Я, по ее словам, внешне был очень похож на деда.

Руф Яковлевич Смирнов с детьми Лидией и Сергеем, 1910

Дед родился в слободе Бутурлиновка Бобровского уезда Воронежской губернии 28 октября 1909 года, куда был сослан его отец, врач Смирнов Руф Яковлевич. Мать деда, Смирнова (Грунке) Анна Федоровна, умерла вскоре после его рождения, и воспитывала его и его старшую на три года сестру вторая жена его отца, Смирнова (Орлова) Надежда Ивановна, которую дети звали матерью. Семья много лет жила в Москве, так как родители деда были москвичами, а после начала Первой мировой войны мой прадед был отправлен на фронт, потом Первая империалистическая плавно перешла в Гражданскую войну.

Надежда Ивановна Смирнова (Орлова) с Сергеем и Лидой Смирновыми, 1914

После 1919 года, когда прадед, врач военного госпиталя города Курска, умер от тифа, деда и старшую сестру взяла родная сестра отца Смирнова Мария Яковлевна, заменившая двум детям родителей. Торжок остался в жизни нашей семьи близким и родным городом. Там же дед учился в Ново-Торжском педагогическом техникуме, откуда был исключен за недостойное комсомольца поведение. Разговор шел о карикатурах, нарисованных на учителей, и стихах, сочиненных о них же. А поводом для серьезного разбирательства стал спор с комсомольским вожаком техникума. Они прыгнули со второго этажа на спор. Техникум располагался в бывшем путевом екатерининском дворце, потолки были высокие. Комсомолец сломал ногу, а деда обвинили во вредительстве, исключили из комсомола и техникума. С 1928 года он стал учительствовать (учителей даже с начальным образованием не хватало) в отдаленных районах Казахстана, Сибири, на Дальнем Востоке, а потом в Архангельской области. Как рассказывала бабушка, он просто бежал, чтобы не быть арестованным. В 1934 году дед поступил в Ленинградский университет, а с 1939 года учился там же в аспирантуре. Потом — Вторая мировая. Вот что дед написал в своей автобиографии:

«…В 1934 году поступил в Ленинградский государственный университет, который с отличием закончил в 1939 году. В этом же году был зачислен в аспирантуру Института этнографии АН СССР. С первых дней Великой Отечественной войны ушел добровольцем в армию. Принимал участие в боях за Гатчину, Тайцы, Пулково. Командовал санитарным взводом отдельного арт. пулеметного батальона № 276. После ряда боев в сентябре 1941 года наш батальон был направлен в Ленинград на переформирование, и я в составе мед. части батальона был передан военному госпиталю № 1012. 18 ноября по распоряжению зам. нач. по кадрам Ленинградского фронта был направлен в распоряжение Горвоенкомата, так как использовался не по специальности. (Будучи аттестован как начсостав, использовался рядовым.) По распоряжению Горвоенкомата был переведен в запас и вновь направлен в институт».

Мне теперь кажется, что специальность деда, этнограф-африканист, была для него своего рода экологической нишей, в которой можно было существовать достойно. Он стал известным африканистом, одним из основателей научной, а не конъюнктурной, африканистики и арабистики, защитил две диссертации и стал доктором наук. Коллеги его вспоминают до сих пор с благодарностью и теплотой. В шестидесятые годы африканистика расцветала на фоне интереса к национально-освободительной борьбе на африканском континенте в целом. А идея опасности мусульманского фундаментализма, как и сам термин, была развита им в последние годы работы.

Мария Яковлевна Смирнова с племянниками Сергеем и Лидой, 1921. Сережа в лаптях, потому что не было обуви

Сергей Руфович Смирнов, 1932

Сергей Руфович Смирнов и Ирина Кутепова с профессором Ольферроге. Они — аспиранты в Ленинградском университете, 1947

Помню, было мне лет десять, и шли мы с бабушкой по институту этнографии в Петербурге, и все сотрудники сбежались здороваться с бабушкой и посмотреть на внука профессора Смирнова, так как дедушка до переезда в Москву работал там. Было очень приятно, а еще приятней было в 2009 году, когда в Институте Африки отметили столетие дедушки практической конференцией. Пришли его бывшие аспиранты и коллеги, которым уже за шестьдесят. Много было людей. Вспоминали то славное время, когда они были молоды. Замечательно, что спустя сорок лет после кончины деда люди не только нашли добрые слова о нем, но и вспомнили время расцвета африканистики как науки. Повеяло той самой атмосферой, в которой я рос в окружении научных работников, ученых, преподавателей, переводчиков, этнографов. В нынешней Москве это редко где встретишь. Уходят люди той уникальной советской послевоенной эпохи… А на втором этаже Института Африки висит доска почета участников войны, на ней есть фотография и моего деда.

Лидия Руфовна Смирнова, 1948

В 2002 году моя мама, Смирнова Наталья Сергеевна, подобрала и издала письма деда под названием «Письма отца. С воли на волю», которые он посылал своей сестре Лидии Руфовне с 1921 по 1944 год. Увлекательное чтение. Я узнал историю мальчика, оставшегося без родителей, доброго, умного, не озлобившегося на весь мир, умевшего принимать его таким, какой он есть. Он нашел в себе силы изменить ситуацию, казавшуюся неизбежной, сумел отвоевать себе право на учебу в Ленинградском университете, прошел впоследствии и фронт, и Ленинградскую блокаду, состоялся в редкой для своего времени профессии африканиста. Это история времени и страны, в которой мы живем. Мне думается, ценность этих писем и в том, что в них отчетливо проявляется чувство собственного достоинства автора. Свидетельство не в пользу тех, кто говорит о потере человеческого облика целым обществом в страшную эпоху сталинизма.

Сергей Руфович Смирнов

Письма сохранились далеко не все, но из года в год они подробно рассказывают о жизни, проблемах, удачах и неудачах, впечатлениях, переживаниях, они полны размышлений, описаний природы, точных характеристик коллег и знакомых. «Почтовая проза» — ушедшее явление. Теперь письма заменили телефон и электронная почта. Позволю себе выбрать некоторые, наиболее интересные мне письма деда, используя комментарии моей мамы (выделенные курсивом). Обращаю внимание читателей на даты, это очень важно для понимания не только содержания писем, но и ситуации в стране. В письмах много имен людей из окружения деда. Учитывая жанр данного издания, не стану сопровождать их специальными комментариями.

26.09.1924

Дорогая Лидка!

Наконец-то я получил от тебя письмо. Занятия у нас в Педтехникуме начались тоже с 22 ч., но мы (семилетка) начинаем учиться с 1 ч. Попасть в комсомолькую организацию очень трудно, кроме того, надо три рекомендации, а я не знаю ни одного коммуниста, само собой разумеется, что стараться попадать буду. Лидка, у тебя ужасный почерк, начни хоть писать буквы и слова. В эти дни погода у нас великолепная! По безоблачному небу плывут белые облачка, дует сильный ветер, а раскаленный диск солнца нагревает термометр до 10 градусов тепла. Животные и растения прямо ожили, последние каждый день все больше и больше желтеют, а Васька, почуяв весеннюю погоду (в смысле температуры), предпочитает целые дни спать на печке или на твоей бывшей кровати. Утром ко мне 23-го приходил Захаров, которого я уложил на лежанке, ибо у нас ночевала Е. Г. Игнатовская. На другой день мы ходили в Василево и там рисовали и уж вернулись домой часам к шести. Сегодня у меня температура 37,5 (ведь пустяк!), а я все-таки чувствую некоторую слабость в ногах. Завтра воскресенье и кроме этого — Никитская ярмарка. Народу (крестьян) едет видимо-невидимо. Уже на площадях установили балаганы и карусель, наверное, будет очень весело. Сегодня мне от Шурихина принесли новые сапоги (очень хорошие и очень большие) за 15 рублей.

Ты не удивляйся, что я тебе посылаю письмо 29-го, оно как-то завалялось, и я забыл его отправить. Лидка, где книга «Сахалин» Дорошевича, не отдавала ли ты ее кому-нибудь? Неужели ты так редко ходишь к маме, что бываешь у «нее в гостях»?

У нас в техникуме теперь обязательным уроком будет физ. культура — как хорошо! Непременно напиши большое интересное письмо. Пожалуйста! Люська Игнатовский живет у Вольчихиных, а не у Натальи Неколаевны Щепотьевой. Какая ты счастливая, что ходишь по улицам Москвы, смотришь в витрины магазинов и т. д.

Передай привет Руфу Николаевичу, тете Анюте и тете Дуне, Ирочке, Верочке, бабушке, Дунаевым, дяде Васе и всем знакомым. Жду ответа.

С. Смирнов.

Трудности при вступлении в комсомол — естественное препятствие для мальчика из семьи врача. (Василево и Митино расположены вниз по Тверце в нескольких километрах от Торжка. Василево расположено напротив (через речку) Митино. Эти два имения принадлежали семье Львовых, один из предков был президентом Академии художеств в первой половине девятнадцатого века. Говорят, что старик Львов имел двух сыновей — Василия и Дмитрия, по именам которых и были названы имения. Недалеко от Митино расположено сельцо Прутня, где похоронена Анна Керн. В 1972 году мы отдыхали там. Переезжали на другой берег Тверцы и гуляли в развалинах Василево. Просматривались остовы фазанников, оранжерей, теплиц и высоких парников, где при барине выращивали ананасы, дыни, лимонные и апельсиновые деревья и прочие редкости. В 1972 году еще были живы старики, которые помнили строгого хозяина, у «которого не забалуешь». Наталья Николаевна Щепотьева, фельдшерица, работавшая еще со Смирновым Руфом Яковлевичем до революции и принимавшая деятельное участие в воспитании папы и его сестры, дружила с последней хозяйкой Митина, и они вместе вели просветительскую работу среди крестьян. Чем дело кончилось — всем известно. А Митино до сих пор считается великолепным санаторием.

06.11.1925

Многоуважаемая сестра!

Все это время был занят по горло. В техникуме проводил все дни и вечера — подготавливались к празднованию 50-летия со дня основания «Педагогической семинарии». Она была основана в 1875 году, а четвертого и пятого мы с треском отпраздновали юбилей. Наркомпрос дал на празднование 2000 рублей! Целую неделю шла спешная работа по подготовке праздника. Я все время работал по декоративной части. Один раз мы закончили декорацию для спектакля в 3 часа ночи, спать лег в 4 часа. Если бы ты пришла за два дня до юбилея, вечером, то могла бы увидеть интересное зрелище. В зале «Нилушка» надрыватся, оря «Спи моя красавица» и «Куда, куда вы удалились». В историческом классе Мякини разучивает с хором песни, в учительской под руководством «Приселковой» производится хоровая декламация, в уголке «Безбожника» Валент. Вас. и еще несколько человек корявым почерком пишут стенгазету, на сцене М. Мешков, как заправский провинциальный актер, репетирует какую-то сцену, и, наконец, в рисовальном классе Воронцов, лежа на животе, выводит что-то на огромном листе бумаги.

Было разослано около 300 пригласительных билетов, но приехало человек 100 гостей. Наш педтехникум был очень хорошо украшен. На крыше развевался красный флаг. Утром 4-го стали собираться мы и гости. Гости — это часть новоторжских педагогов и представители от разных организаций, бывшие выпускники нашего училища. В 14 часов было открыто торжественное заседание, говорили приветствия. Было прислано очень много поздравительных телеграмм. Кисельников и Тихомиров делали доклады. Вечером с 7-и часов делали доклады, и был вокально-художественный вечер. После вечера была «товарищеская чашка чаю», причем нас и всех гостей кормили обедом и поили пивом и чаем.

После всего этого Тихомиров уже не ходил, а плавал, качаясь из стороны в сторону. Пел хриплым голосом «Из-за речки, из за моста» и, стоя на столе, орал диким голосом: «Ого-го-го!» Нечаева, Петра Степановича, Тихомирова качали. Зеленская, Тихомиров и т. д. сплясали «Русскую» — плохо! Тихомиров один раз растянулся на полу. Был и Сашка, тоже надрызгался не хуже других. Всем учащимся дали по 1 /2 бутылки пива, но многие ученики шли к гостям и хлебали русскую горькую «Мадеру», после шли в коридор и блевали на пол.

Надоело писать. Сейчас положу письмо в удивительно плохой конверт и отнесу на почту.

Напиши про похороны тов. Фрунзе. Напиши обязательно письмо! Обязательно! Когда ты приедешь на Рождество, то не разглядишь моего лица, ибо оно — сплошные угри.

Сергей.

06.01.1931

Дорогая Лидка!

Вчера получил твое письмо. Итак, «все течет, все изменяется». За эти три года отсутствия, наверное, многие потеряли свой облик. Почти все знакомые вышли замуж или женились. Однокурсники из Педтехникума и то обзавелись семьями, человек пять. Почему Аверьяха вышла замуж за того, что в очках, мне больше нравится черный с длинными волосами. Когда женятся Валька и Тонька, обязательно напиши. Ты зимой была в Торжке. Что он из себя представляет и как выглядят наши знакомые? Что с Танькой Щепотьевой?.. Теперь относительно заданных вопросов. Увы, я не комсомолец. Вышел, вернее, механически выбыл, после отъезда из Казахстана. Долго у меня не было определенного места жительства, а перед отъездом с учета не снялся. Из Сибири долго писал и лишь на Рождество получил известие, что механически выбыл. Вообще, живя в деревне, только остается удивляться мудрым решениям W.C.P.B. <ВКП(б). — Прим. ред.>.

Теперь о планах на будущее. Постараюсь поступить в ВУЗ. Индустриальные ВУЗы, художественные и т. п. для меня, что Свердловский университет для лишенца. Следуя мудрому «завету», что «лучше что-нибудь, чем ничего», буду поступать в педвуз. Конечно, в дальнейшем я скорее сделаюсь кем-нибудь, только не шкрабом. Это забитое создание никогда не сможет сбросить с себя надетого хомута скучной и нудной работы. Теперь относительно места поступления. Возможно, дадут путевку во Владивостокский ГУ, конечно, на педфак. Буду поступать на физмат или на отделение иностранных языков (если примут без знания таковых). Ясно, что лучше бы учиться в Москве, но теперь на свободный прием мало надежды. Чертовски неприятно, что учителей не стали принимать в индустриальные ВУЗы. Я готовился в горный. Прошел всю алгебру и половину геометрии. Алгебру готовил с сознанием, что поступаю в индустриальный. Решил почти все задачи, предложенные Безиковичем. Потом крушение надежд — или поезжай работать в деревню учителем, или ты не член союза. О поступлении не могло быть и речи. Пришлось ехать в деревню. Ясно, я сейчас… Пришли два комсомольца. В деревне их никто не пускал ночевать. Попросились к нам. Накормили и положили спать. Постарались уложить получше: простыни, легкая подстилка и т. д. На себе испытали, как иногда ты дорого бы дал за мало-мальски приличный угол, а ведь иногда приходилось туго. В бытность мою «поездным» раз пришлось две ночи не спать, все за тормозом сидеть, так это было не особенно приятно. Но это лирическое отступление к делу не относится. В коротеньком письме, которое я отослал недавно, упомянул о братьях Худяковых. Их хутора от Пушкина расположены близко. Это один их первых переселенцев на Дальний Восток. Сейчас их всего около 150 человек. (В это число входят и маленькие дети, и их матери.) Основные родоначальники — три брата, глубокие старики. Все замечательные стрелки: попадают влет пулей из винтовки в спичечную коробку. При Николае им разрешили держать трехлинейные винтовки. Замечательные охотники. В свое время убили много тигров. Имеют великолепно оборудованные мастерские. Сами делали десятизарядные винчестеры. В их усадьбе окна обнесены железной решеткой и сделаны специальные боевые башенки. Хунхузы раз пытались напасть на них. Это было во время интервенции в 20-х годах. Имеют до 200 оленей, два трактора и т. д. После нэпа, желая сохранить свое явно капиталистическое хозяйство, организовали «показательный совхоз». Сейчас их распродали, и они разъехались кто куда. В 30-м году странно погиб один из старших братьев. Пошел на охоту за козами. Догоняя раненую козу, положил винтовку в мешок для спанья. Внезапно пошел снег, и он не мог найти своих вещей. Замерз. Один из братьев — старик, у него нет руки. Отжевал тигр. Кончаю. Ведь это для тебя совсем не интересно. Вот коз здесь много. В кооперации за пушнину дают дефицитные товары. Сдали уж много. Они очень хорошенькие. Если выйти за деревню, слышно иногда, как кричит одинокий козел. Тайга здесь разнообразнейшая и густая. Иногда встречается трава почти в рост человека. Недавно выпало немного снега. На улице сейчас сравнительно холодно, дует ветер из Сибири. Ты пишешь, что тетя Маня беспокоится за мою особу. По-моему, она больше о тебе беспокоится, чем обо мне. Ревматизма сейчас не ощущаю, только трещит немного в су ставах. В Сибири с ним 70 верст верхом ездил, и то ничего. Да и нажил я это дело в Сибири. А так совершенно здоров и стал более походить на фигуру, у которой углы прямые и противоположные стороны равны.

Приветствую (неразб.), которая так скоро дала республике представителя молодого поколения. Хочется в Москву, тянет чертовски. Тверская, Плющиха, Свердловская площадь, Маросейка…

В любых вариантах постараюсь приехать в Торжок. Если поступлю во Владивосток, приеду на время. Сейчас, сама понимаешь, ехать в Москву, Торжок нет никакого расчета. Здравый смысл говорит за это. <…>

20.01.1932

Дорогая Лидка!

(Человек, обладающий твердостью в характере), ну, как я могу уехать, если нельзя достать билетов? Ведь меня никто не предупредил, что здесь так трудно. Завтра пойду опять на поверку. Здесь странный порядок. Надо записаться в очередь и потом ходить каждый день два раза на поверку. Примерно дня через два человек наконец подходит к билетной кассе и становится счастливым обладателем билета на поезд, который идет дней через пять. Я считаю, что столько любителей железной дороги выявилось в связи с «улучшением культурно-бытовых условий широких масс трудящихся». Трудящийся наподобие немецкой овчарки мечется по пригородам и провинциям в надежде найти кусок жратвы. Я уже перестал удивляться: костюм — 1000–1300, пальто — 800 рублей, ботинки «коммерческие» — 230 р. Если мы построим фундамент социализма, по авторитетнейшему заявлению тов. Сталина, то, по-видимому, когда возведем все здание, останемся в одних трусах. Хорошо, что хоть ближе к солнцу, теплее, а при коммунизме будем ходить наподобие Адама, и единственным предметом ширпотреба, который будет выдаваться способнейшим по их потребностям, останется остро дефицитный фиговый лист.

Хожу в театры, кино. Смотрел «Снайпер». Хочется посмотреть Сашку, ведь четыре года не видались. Передай ему привет, хочется послушать, как он играет на рояле. Наверное, стал играть еще лучше. Табаку привезу. Папирос безнадежно нет. Шины для вело пойду завтра искать. Хочется в Торжок, а поэтому писать кончаю. Завтра сяду и поеду. Прямо со станции, может, дадут билет. Ну, привет всем, всем, всем.

Сергей.

Самое злое письмо. Удивляюсь, как папа не залетел на долгие годы в места не столь отдаленные, если бы письмо вскрыли на каком-то этапе его пути к адресату. Это ведь тридцать второй год! Крестьян уже околхозили, фундамент социализма строился в едином порыве всей страной. Чего стоит только один этот пассаж: «Если мы построим фундамент социализма, по авторитетнейшему заявлению тов. Сталина, то, по-видимому, когда возведем все здание, останемся в одних трусах. Хорошо, что хоть ближе к солнцу, теплее, а при коммунизме будем ходить наподобие Адама, и единственным предметом ширпотреба, который будет выдаваться способнейшим по их потребностям, останется остро дефицитный фиговый лист».

Следующее письмо относится к самым отчаянным. Друг Ленька Зуев кончает с собой. Тетя Лида давала мне читать это письмо задолго до того, как отдала все письма, которые сохранила, это письмо потрясло меня на всю жизнь. Его детали, содержание предсмертной записки папиного товарища, несколько дней трясущаяся щека, вызовы в органы… Все это настолько не сочеталось с тем папой, которого я знала! Он об этом событии с нами никогда не говорил.

06.05.1932. с. Лешуконское

Тетя Маня!

Ленька 6/5 в 12 часов 23 минуты застрелился из малотульки. В 2 часа 30 минут он умер, а на другой день в 4 часа его похоронили. Все свершилось страшно быстро, и вот только на восьмой день я смог относительно спокойно сесть за письмо. Для более ясного понимания этого события придется подробнее остановиться на многих вещах. Итак, он приехал в феврале со Свирьстроя. В нем в это время произошла какая-то перемена: он часто задумывался и как будто что-то не договаривал. Жили мы ничего. Ругались очень мало, а последнее время в Пушкине и Торжке это было частенько. В общем, все текло нормально. Говоря откровенно, решили еще год прожить в Лешуконском с такой установкой — он привозит мать, у нас хорошая квартира. В колхозах закупаем продукты, мать готовит дома, и мы не ходим в столовую. Усиленно занимаемся учебой в заочном Университете, ставим свой пятиламповый приемник и т. д. После, т. е. в 1933 году, мы поедем в ВУЗ с хорошими отзывами, как работники, проработавшие в отдаленной местности 2 года. Но… У нас в Лесоуче работала одна делопроизводительница, так называемая Верочка. Девочка. Ей сейчас 16,5 лет, но уже замужняя. Муж — 36 лет, зав. киноустановками района, киноадминистратор. Человек с плешью, тонкими ногами и пессимистическими взглядами на жизнь. Сама Верочка примерно такая: маленькая, с тебя или Лидку, но некрасивая. Покатый лобик, жидкие волосики, запавшие глубоко глазки. В Лешуконском она все-таки была одна из наиболее приличных. Училась в техникуме год, но потом приехала в Лешуконское… В общем, она с Ленькой сошлась. Не знаю, чем он пленился, но только заявил, что Верочку он не любит, и т. д. Что чувствует к ней не больше чем к любой девице Лешуконского. Я его не отговаривал. Если человек решил жениться, пусть женится. Он деловито говорил с Завом в части квартиры, я должен был переехать в новую комнату, собирался мать выписать, планировал свой бюджет и т. д.

Правда, одно время на него нашло раздумье. Написал он тебе длинное письмо, но не отослал, а после разорвал. В этом письме он жаловался на скверное психическое состояние, которое его заставляет решиться пойти на этот путь. Я его не понимал, не знал, как квалифицировать его поступки. Настало 6/5. Мы, по обыкновению, проспали, до звонка оставалось 5 минут. Скоро оделись и, не позавтракав, побежали в Лесоуч. Здесь он вел себя очень весело: смеялся, шутил с преподавателями, был вообще вполне нормальным человеком. Ходил в Леспромхоз и говорил, что собирается купить мелкопульку. В перемену все выпрашивал у преподавателя военного дела Верещагина патронов — собираюсь идти на охоту! Патронов 10 штук он ему дал. Урок 11–12 часов. Я занимаюсь с лесозаготовительным отделением. Пишут ребята контрольную работу. Вдруг открывается дверь, и Верочка: «Сергей Руфович, скорее на минутку!» Когда вышел из класса, она заплетающимся языком произнесла: «Алексей застрелился!» В библиотеке на полу лежал действительно Ленька с пулевой раной между глаз. Он был жив, изо рта текла кровь, хрипел время от времени. Верочка была близка к обмороку, и мне приходилось разыгрывать роль успокаивающего. На столе две записки, написанные ровным почерком. Вот они дословно, что в них было записано:

1. Верочка!

Прости, но я не любил тебя. Я думал, что хоть немного будет легче с женщиной, но убедился в обратном. Л. Уважаемые коллеги! Извините, что я доставил Вам маленькую неприятность. А. Зу…

И мне…

Серега! К чему тянуть? Этот конец должен быть рано или поздно. Мне надоело жить. То, что я сделал сейчас, продумано. Я «видоизменяюсь» с удивительным спокойствием. Если не сделаешь этого, то моя психика… В общем, что говорить, мне все равно. Жить в соц. обществе не хочу, оно мне не нужно, как и я ему. В остальных 5/6 таких дураков, как я, слишком много. Все закономерно. Я думал, что если женюсь, то, может быть, немного просуществую, но это приятное заблуждение. Жаль, что принесу Верочке много горя. Наконец, это я сделаю так, как мне этого хочется. Передай барахло и деньги матери, нет, лучше возьми себе, она умрет от разрыва сердца. Привет М.Я., Лидочке и Феде. Счастливо, Алексей. 1932 год 6/V

Вот и все его послание, оно проливает свет на многое. Он мне и раньше говорил, что на Свири чуть с собой не кончил, что зашел в тупик и т. д. Я полчаса держал Верочку и смотрел, как Ленька хрипел. Приехал врач, положил его на санки и повезли в больницу. Через 1,5 часа он умер. Матери сообщаю с этим письмом. Вещи его и деньги пошлю багажом и почтой. Первые дни приходилось мобилизовать все самообладание. Меня таскали по уголовным розыскам. Я бегал с устройством могилы, организацией похорон и т. д. Три ночи не смог абсолютно заснуть. Потом прибегнул к помощи брома. Дергалась пять дней правая щека. Сейчас этого нет. Ясно, я постараюсь из Лешуконского выехать. Я ведь только закрепился до конца пятилетки, и вряд ли меня выпустят с чл. билетом да и с премией вольника. Итак, Леньки нет! Приеду числа 12 июля. Пиши Лидке, я не могу сочинять еще. Как будет потрясена мать, да останется ли она жива?

20.02.1933

Дорогая Лидка!

Сегодня первый день нахожусь в «домашней» обстановке. Вчера временно, примерно на неделю, выехал из леса. Это удовольствие так непродолжительно! Надоело в лесу до чертиков! Мы, конечно, физически не работаем, а просто являемся как бы воспитателями своих учеников. Историю нашего отъезда ты знашь: по краю перерасходовали хлебные фонды, и для того, чтобы лесозаготовки не сорвать, Леспромуч сняли со снабжения и послали в лес на 2 месяца. Потом объявили «Сталинский поход за лес» и два месяца, скорее всего, видоизменятся в 3. Как и где мы живем? Вообрази маленькую северную деревушку, так от этой деревушки нужно ехать 22 км лесной дорогой на базу. База — это несколько бараков для рабочих, конюшня кузнеца, фельдшерский пункт, и все. Сразу начинается стена леса. От базы нужно пройти еще 4–5 км, где происходит рубка леса. Срубленный лес вывозят на катище. (Расчищенная лесная площадь для свалки бревен.) От катища идет 12 км ледяной дороги до реки Вашки. На берегу Вашки вывезенный лес снова откатывается в «бунты» для того, чтобы весной сплотить и отправить на 49-й лесозавод, находящийся в горле Мезенской Губы.

В бараках страшная теснота. На койке для двух мест спят трое. В некоторых бараках на участках, где живут лесорубы, сделаны двойные нары. Около потолка развешивают одежду для просушки. В бараках всегда воздух тяжелый от испарений.

Мы находились в несколько лучших условиях. В комнате жило 15 человек. Преподаватели размещались свободнее: по два человека на койку. Имели свою лампу 5 линий, что давало возможность читать вечерами. За все пребывание в лесу я прочитал 50 томов (!), взятых из нашей библиотеки. Что я только не читал! Леонов, Лидин, Фурманов, Мопассан, Караваева, Дж. Лондон, Подячев, Никоноров и т. д. С огромным удовольствием прочитал «Записки революционера» Кропоткина. Приспособился читать в фантастической обстановке: точат пилы, топоры, хлопают дверцами, смеются, и я с упорством фанатика пропускаю все мимо ушей, стараясь понять, что говорится в книге.

…Вечерами и в полдень гуляли. Это было для нас обязательным. Чтобы сохранить здоровье. Здесь лучшая часть нашей жизни на базе. Выходим часов в 10–11 и идем по ледянке. Бесконечно тянется аллея, прорубленная среди огромных елей. Мягкий снег, Луна… В общем, замолкаю, ибо природу ты не любишь.

Ученики работают возчиками, навальщиками. Навальщикам досталось больше всего. Приходится наваливать на сани до 100 бревен на человека! Это не так легко.

Кормили плохо. Мы самостоятельно питались навагой, которая была не из дешевого продукта (3 р. 50 — kilo). Но сначала набросились с жадностью. Вчетвером жарили 2 kilo и сразу поглощали. Навага ведь очень вкусная и нежная рыба.

Туфли постараюсь достать. Без каблука нет, а с каблуком все слишком маленькие размеры. Может, где в деревне найду.

Вот опять скоро в лес. В лесу как-то тупеешь и вид приобретаешь Золотородца. Я даже отощал, хотя ничего кроме моциона в 16 километров в день не делал.

О ВУЗе я сейчас просто не в состоянии думать, пока не кончится эта чертовщина. Феде <муж сестры Лиды. — В. С.> привет и ряд наилучших пожеланий. <…>

В 1934 году Сергей Руфович наконец приезжает в Ленинград и сдает экзамены на филологический факультет Ленинградского университета. Как понятно из писем, экзамены он сдал хорошо. Как он мне рассказывал позже, сдавать надо было даже на гуманитарный цикл и математику, и физику, и химию. Так что приготовления к поступлению в технический институт не пропали даром. Сдал папа все экзамены на пять в основном, но сначала его не приняли. Это была последняя возможность получить высшее образование, и приходится только удивляться папиной настойчивости в достижении цели.

30.08.1934

Дорогая Лида!

Итак, я один из лучших по сдаче экзаменов, и все-таки отказали, так как вообще в ЛИФЛИ огромный наплыв. Это выяснилось сейчас, когда составлялись списки принятых и отказанных. Сегодня я нахально пошел к директору, причем завуч долго просто не пускал, говоря, что директор подобными делами не занимается. Директор, человек важный и солидный, сначала даже не хотел говорить, но потом, когда я сказал о Крайнем Севере, он вспомнил: «Это вы в двух районах работали? Какие отметки?» Отметки у меня были хорошие, и это его тронуло. Позвал завуча и в результате долгого разговора сказал: «Мы вас зачислим первым кандидатом. — И добавил: — Это все равно что принят». В результате я двенадцатый человек, обучающийся на африканском цикле. В общем, все это произошло довольно скоро. Хорошо, что комиссия обо мне долго говорила, и директор запомнил мою фамилию. Я теперь думаю, что все-таки зачислят и в число студентов. Профессорский состав лучший в Ленинграде. Встретил одного человека, так он три раза пытался поступить в институт. Это бывший филологический факультет Ленинградского университета. Феде привет.

Сергей.

09.12.1934

Ты уж извини меня за такое длительное молчание, но… Уважительных причин для молчания, конечно, не было. Как твое здоровье? Я все время спрашивал у тети Мани о твоем носе. Как прошла операция и нет ли каких-либо последствий? У меня с глазами до сих пор неладно. Левый глаз все время краснеет и по вечерам делается подобным глазу испанского быка. Три раза был в платной клинике, что стоило всего 6 р. 75 коп. Давали капель, которых нигде нельзя достать, и прижигали черным снадобьем. Итог довольно неожиданный — прописали очки, хотя очень слабенькие 0,75 и 0,5 (оказывается, и глаза у меня разные). Очки до сих пор не купил (прописали два дня назад), но я думаю купить обязательно круглые и в черной роговой оправе. В них ведь и можно будет только заниматься, и играть в шахматы для пущей важности. Заниматься приходится очень много — ведь три языка и арабский один может нормального человека свести с ума. Правда, я и по нему имею 4, но преподаватель исключительно скверный. Он доцент и хороший арабист, но лишь первый год преподает. Раньше он на уроках краснел, а теперь хоть ведет себя прилично, но спрашивает зверски и говорит как патефонная пластинка, поставленная на последнюю скорость. Каждый из наших уважаемых наставников считает свой предмет главным и жмет немилосердно. Суахили значительно легче и интереснее. Мы уже довольно прилично говорим и можем между собой переговариваться: «Nataka kwenda katika choo!» Удержание этой фразы самое неожиданное: «Я хочу идти в уборную!», но это не умаляет ее благозвучности. Назначена зачетная сессия, и вот, уважаемая сестра, попрошу я у тебя об одном огромном одолжении — пришли мне Лукина «Новейшая история», по которой мы еше в ВУЗы готовились, где с английских революций начинается. Она мне очень нужна, причем это самый важный зачет. Кажется, такая книга есть у Вали, и потом, если у тебя есть «Капитал» Маркса. Ты, конечно, вправе ругаться, что вот, мол, столько времени не писал, а здесь сразу стал просить книгу, но, Лида, пойми и, поругав в письме, при первой встрече, вышли. Чем скорее ты это сможешь сделать, тем лучше. Зачеты у нас начинаются с 17 января (по истории), и за месяц, если у меня будет книжка, я сумею хорошо подготовиться. Ты только сразу напиши о результатах, и в случае невозможности высылки буду искать на месте. Я серьезно очень много работаю и чувствую, как постепенно в голове накапливаются факты и… масса английских, суахильских и арабских слов. Привет Феде и маме.

Сергей.

29.08.40. Торжок

Дайте в руки мне гармошку,

Дайте скрипку, дайте лютню,

Барабан, трубу, гитару

Иль рояль лауреата.

Я спою вам песню эту,

Чтобы правнуки и внуки,

Сидя в зимнее ненастье,

Этой песне бы внимали.

Чтоб дела великих предков

Им служить могли примером

В повседневной трудной жизни…

Это письмо должно носить характер «исторический», но… времени так мало. А сделать за последние дни я должен так много, что первоначальный план отпадает, и письмо будет самым обычным обыденным письмом, содержащим страницы 3–4, а не 1, да и то написанное убористым почерком моей дорогой сестры.

Вы уехали… Поезд умчал Вас в далекую Москву. Я стоял на платформе и клялся довести дело, начатое нами до конца (!!!).

8-е число.

…Утро… Долг превыше всего. Я быстро встаю, стоически выползаю из под теплого одеяла. Надеваю свои знаменитые лесные брюки и папину фуфайку берлинской шерсти. От фуфайки осталось очень мало — ворот, обрывки рукавов и дырявый остов. С трудом натягиваю на голое тело и с удовлетворением замечаю, что папа был не шире меня. Наверное, в такой фуфайке мог бы на Новоторжской сцене исполнить роль мельника из оперы «Русалка». На фуфайку надеваю рубашку. Вышло хорошо. Тепло, легко… Заготовляю провиант. Знаменитое сало, хлеб и чеснок тщательно завернуты в «Знамя ударника». Тетя Маня мирно спит на своем сундуке. Пять часов… Утро спокойное и прохладное, а в голове чудные стихи Лонгфелло.

Он с кровати быстро спрыгнул,

Натянул рубаху быстро,

Ноги сунул в макасины на

Резиновой подошве.

Взял с собой краюху хлеба,

Чесноку, побольше сала,

И, на цыпочках ступая,

Вышел тихо за ворота…

Пять часов… На ясном небе

Солнца блики засверкали.

Вышла Катя за ворота,

Чтоб свою корову Зорьку

Выгнать в поле на прогулку.

И вот я за городом. Ведь так недавно мы вдвоем направляли свои стопы в поисках грибных мест, но, увы, я один. В ногах легкость необыкновенная. До «нашего места» обогнал 12 партий грибников. Корзину привязал к ремню, что дало возможность работать руками. Мастина <лубяной короб, который крепят на ремнях за спину. — В. С.> уже не прежняя, а новая, которую дала мне Александра Александровна. В кармане — объемистая сумка тети Мани.

Быстрым шагом ирокезов,

Легкой маминой походкой

Он бежал, как лань от вепря,

По поклонницкой дороге,

Вызывая удивленье у идущих за грибами…

Здесь не хватает мастерства художника, чтобы все описать. Вышел в лес у наших «знаков». Тишина!.. Вокруг никого!.. Роса… Холодок… Сажусь у края дороги и еще раз убеждаюсь в высоких вкусовых достоинствах сала и чеснока. Пробираюсь к нашим заветным полянам. Пока грибов нет, но вот один, второй, третий… Рядом с почтенными старцами, которые прожили два-три дня, совсем малютки. Шляпки, как светляки, торчат то здесь, то там. Разбегаются глаза. В волнении сую в рот папиросу горящим концом. Яростно отплевываюсь. Вижу столько грибов, что боюсь даже потерять из виду уже «найденные».

Минут через 40 мастина, моя новая мастина, которая вмещает почти меру картошки, полна. Что делать? Ведь я пришел гулять, а здесь так получается, что надо идти обратно. Быстро принимаю решение. Сажусь и бесстрашно отрезаю корни, оставляю только шляпки. Жаль корней. Они здоровые и крепкие, но здесь не должно быть места жадности.

То орлом смотрел повсюду,

То как тигр бросался в чащу,

Рвал грибы и клал в корзинку,

Напевая басом хриплым

Ряд романсов Джапаридзе,

И напев гремел по лесу…

Убегали в чащу зайцы,

Куропатки разлетались

Как от выстрела берданы.

Даже уж, сверкнув на солнце,

Поспешив ретироваться.

Он же рвал грибы поспешно,

Он их клал в свою корзину.

Он спешил, и пот ручьями

На сырую землю падал…

Даже птицы замолкали,

Увидав в лесу ТАКОЕ…

Очень скоро корзина была полна одних шляпок и стала весьма тяжелой. Стал собирать в сумку. Поставлю корзинку около большого дерева и иду в одном направлении. Обратно возвращаюсь, неся в охапке штук 10–15 замечательных грибов. Нашел 20 белых. Места для грибов уж больше не оставалось, да и таскать такую тяжесть стало трудно. Забрался в какую-то непролазную чащу. Вдруг на полянке в десяти шагах от меня появились две точеные фигурки диких коз. Неужели это всего в десяти километрах от Торжка? Заговорил инстинкт охотника. Вместе с грибами (оставить нельзя — потеряешь) затрюхал наперерез. Красавицы козочки быстро скрылись в кустах. Потом, когда я об этом рассказывал, никто не верил. Говорят — домашние. Потом мне охотники рассказали, что в Новоторжском районе пущено несколько косуль для развода. Домой я еле дошел. Принес в общей сложности 367 шляпок. Варили мы их с тетей Маней день, а ели 8 дней и с трудом кончили.

Ходил в лес несколько раз и всегда приносил добычу. Недавно взял две мастины (одна спереди, другая сзади) и приволок их полными. На это уходило два дня. День в лесу и день «освоения». Последний раз ездили на залетке с Натальей Николаевне. Весь день лил дождь да так и не переставал весь день. Приехали на кирпичный завод. Встретила баба и сразу реплика: «У нас даже в лесу таких потешных нет». Были мы действительно «потешными». Я в своих знаменитых брюках, тулупе, пальтушке Натальи Николаевны, тапках. Наталья Николаевна в плаще, огромных резиновых сапогах метростроевца. Вышли в лес и сразу вымокли до нитки. Набрали по 1/2 мастины и решили уходить, а уходить жаль. Уж больно грибов много. Пришли на завод мокрые абсолютно. Нас добрый старик-сторож пустил греться к кирпичным печам. И вот я в новом оформлении — шляпа, трусы, тапки. Одежда высохла сразу. Наталья Николаевна сидела где-то между печками, а я старательно сушил ее платье и т. д. Ехали в Торжок по замечательно красивой дороге через Киевский лес. Подберезовики сидели даже в колеях дороги. Дождь все шел. Потом Наталья Николаевна лежала у себя дома под двумя ватными одеялами и матрацем, пила спирт, но ее все равно трясло.

Привез замечательную группу — 5 грибов сразу. Тетя Маня торжественно водрузила их в чашку с водой и стояли они рядом с прекрасным букетом около 4 дней. Хотел нарисовать, но долго собирался и вот только сегодня буквально за 30 минут сделал прилагаемый набросок.

Но, однако, поздно. Сейчас сварим в соленой воде свежую картошку без кожуры и поедим ее с малосольными огурцами, маринованными грибами и русским маслом. Правда вкусно?!

Да, были еще раз в Таложне, устраивали пикник ночью в Поклонницком лесу, и было даже весело.

В общем, присылать одну страничку письма — свинство! Жду настоящего, достойного вас творения. Привет маме и дяде Васе.

Сергей.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.