Маршал очищает землю от нечисти

Маршал очищает землю от нечисти

Установление режима санации происходило в достаточно благоприятной экономической обстановке. Уже в начале 1926 года в ряде отраслей наметилось оживление хозяйственной конъюнктуры, велись переговоры о внешних займах. Затянувшаяся стачка английских горняков повысила в Западной Европе спрос на польский уголь. Правительство Бартеля в экономической сфере практически продолжило курс прежних правительств, признало необходимость государственной поддержки сельского хозяйства и промышленности, но без внедрения механизмов государственного регулирования, пообещало сохранить главные социальные завоевания. Это обеспечивало ему нормальные отношения и с имущими классами, и с трудящимися.

По-иному развивалась ситуация в политической области. Сохранение за парламентом ряда его функций породило у депутатов иллюзию, что существует возможность отвоевать потерянные в пользу режима позиции. Бюджетная комиссия сейма существенно урезала проект бюджета на последний квартал 1926 года, особенно расходы военного министерства. Несмотря на противодействие правительства, сейм остался при своем мнении. Более того, 24 сентября он выразил вотум недоверия министру внутренних дел генералу Казимежу Млодзяновскому и министру по делам культов и народного образования Антонию Суйковскому. Географ и статистик, профессор Главной торговой школы Суйковский мало подходил на роль министра, но он был крестным отцом старшей дочери Пилсудского, а его жена – подругой Александры Пилсудской (как мы помним, государственную казну маршал не опустошал, в остальном же оставался типичным восточноевропейским политиком). После этого кабинет подал в отставку в полном составе, продолжая исполнять свои обязанности до формирования нового правительства. В этой ситуации Пилсудский, отдыхавший в тот момент в Друскениках, сделал ход, приведший парламентариев в замешательство.

27 сентября президент Мосьцицкий назначил кабинет в прежнем составе. С формальной точки зрения такое решение не противоречило конституции, но фактически это была откровенная издевка над парламентом. Теперь сейм должен был или смириться с очередным поражением, или сделать ответный ход. 30 сентября сейму предстояло голосовать за урезанный им более чем на 40 миллионов злотых правительственный проект бюджета на последний квартал года. Причем участники голосования знали, что уже есть решение правительства о досрочном роспуске парламента и президент якобы готов подписать соответствующий декрет. Тем не менее они бросили вызов режиму, утвердив скорректированный проект бюджета. И вновь столкнулись с совершенно неожиданным ответом власти.

Бартель подал президенту прошение об отставке кабинета. Это лишило сейм возможности поставить вопрос о доверии правительству. А дальше последовали маневры, вызвавшие всеобщее удивление. Президент отставку Бартеля принял и 2 октября назначил новое правительство, на этот раз во главе с самим Пилсудским. Одновременно была закрыта сессия сейма, так что парламент не имел официальной возможности выразить свое отношение к случившемуся. Это был прием борьбы с парламентской оппозицией, к которому режим будет прибегать еще не раз, пока не обеспечит себе большинство мест в сейме и сенате.

Одновременно оппозиция столкнулась с еще одной фигурой ее устрашения. В ночь на 1 октября группой офицеров в собственной квартире был избит депутат от национальной демократии Ежи Здзеховский, активно настаивавший на сокращении государственных расходов, в том числе на армию. Возбужденное по этому поводу следствие закончилось ничем. Когда Ратай затронул этот сюжет в разговоре с Пилсудским, тот ответил, что это не его дело: пусть Здзеховский сам ищет своих обидчиков, а он ради какого-то «мерзавца» не разрешит запятнать подозрением всех офицеров. Впоследствии жертвами хулиганских нападений офицеров окажется еще не один критик режима из числа политиков и публицистов, и ни разу следствие не найдет виновных...

Пилсудский возглавил кабинет не только из-за активизации оппозиции. Как показали события сентября 1926-го, у него было достаточно возможностей игнорировать законодателей, формально оставаясь в рамках конституции. Но через год истекал срок полномочий парламента и нужно было заниматься созданием сильной партии власти, ориентированной на диктатора, а не какую-либо идеологию. К тому же представилась прекрасная возможность привлечь на свою сторону имущие классы, прежде поддерживавшие главным образом национальных демократов и их союзников.

Сам Пилсудский, помимо премьерского, занимал еще и кресло военного министра. Он по-прежнему уделял большое внимание перестройке руководящих органов вооруженных сил с точки зрения интересов будущего главнокомандующего. Изменились функции Генерального штаба, главной задачей которого до 1926 года была подготовка армии к войне. Он постепенно превращался в личный штаб маршала и в случае вооруженного конфликта должен был сразу же стать штабом главнокомандующего. Польский Генштаб все больше отходил от модели довоенных французского или германского штабов, оказывавших немаловажное влияние на государственные дела, особенно в области внешней политики, лишился права принимать кардинальные решения в вопросах жизни армии, а также заниматься обучением и кадровыми делами офицеров. Теперь его обязанности сводились к подготовке материалов для генерального инспектора, составлению и рассылке приказов. В 1928 году Генеральный штаб был переименован в Главный штаб.

Трансформацию переживало и военное министерство, к которому переходили функции, прежде относившиеся к компетенции Генерального штаба: подготовка армии к войне и организация ее жизни в мирное время, обучение, работа с офицерскими кадрами.

Пилсудский решающим образом повлиял на польскую военную мысль и военное искусство. Теперь разработка всех вопросов подготовки и ведения войны переместилась в Генеральный инспекторат вооруженных сил. Именно Пилсудский руководил подготовкой инспекторов армии к выполнению своих будущих обязанностей. Для них же и других высших офицеров он организовывал военные игры (чаще всего в любимом Вильно) и совещания-инструктажи.

Участники военных игр вспоминали, что Пилсудский готовился к каждой из них очень тщательно. Например, выбирал 10 – 12 кандидатов в бригадные генералы и разыгрывал с ними какое-то сражение Первой мировой в Восточной Пруссии или на Волыни, то есть на вероятных театрах будущих военных действий. Представлял офицерам общую обстановку, затем выяснял их решения и просил зафиксировать их письменно. Ознакомившись с ответами, он на следующий день ставил новые задачи. Результаты игр учитывались им при присвоении очередных воинских званий и продвижении по служебной лестнице.

Маршал не был сторонником разработки оперативных планов, требующих длительной предварительной подготовки, предпочитая импровизацию. Он еще в годы революции 1905 – 1907 годов сделал для себя вывод, что ни один из великих полководцев никогда не имел готового плана всей военной кампании, поэтому считал возможным ограничиться планированием первой стадии войны – концентрации сил. Возможно, определенную роль играло и его, принявшее со временем почти болезненный характер, стремление к сохранению тайны. Он даже заставил инспекторов армии и их офицеров, занимавшихся разработкой оперативных планов, приносить клятву о неразглашении тайны главному военному капеллану епископу Станиславу Галлу.

Пилсудский решительно отказался от концепции войны на два фронта, разработанной Сикорским и С. Галлером, считая, что у польской армии для этого недостаточно сил. Он исходил из того, что будущая война будет иметь для Польши оборонительный характер. А так как инициатива будет принадлежать противнику, то нужно заниматься не разработкой подробных оперативных планов, а изучением противника и собственных сил.

Поскольку Пилсудский сделался фактически единственным авторитетом в области военного искусства, понятие «военная доктрина» практически исчезло из словаря польских военных. В основу представлений о характере будущей войны был положен анализ опыта военной кампании 1920 года с ее быстрыми перемещениями больших масс войск и маневренностью. Широкий пространственный маневр становился предметом поклонения армии, но при этом явно недостаточно делалось для его технического исполнения.

Вплоть до своей смерти Пилсудский считал, что основным театром войны будет восточный. Только в апреле 1934

года, когда на созванном им совещании с участием 20 высших и старших офицеров, включая инспекторов армии и офицеров для работ при генеральном инспекторе, 13 человек сочли, что большую опасность представляет Германия, и лишь двое указали на Советский Союз, он стал сомневаться в своем прогнозе. В связи с этим в июне 1934 года в Генеральном инспекторате было создано секретное подразделение, которое должно было стимулировать и инспирировать изучение инспекторами армии и их штабами возможностей Германии и СССР, решительно наращивавших в тот момент свою военную мощь.

Так как Пилсудский преимущественно занимался делами вооруженных сил, текущей деятельностью его кабинета руководил тот же Бартель, на этот раз в ранге вице-премьера. В составе правительства было немало новых людей, в том числе и давно связанных с Пилсудским. Еще больше пилсудчиков заняли должности заместителей министров и руководителей департаментов, что давало маршалу возможность изнутри контролировать текущую работу всех ведомств. Впрочем, то же положение было и в аппарате президента. Это означало, что Пилсудский приступил к формированию собственного кадрового резерва для занятия ключевых постов в правительстве из хорошо ему известных и доверенных людей. Поскольку решение о составе каждого следующего кабинета было делом не многих партий с собственными интересами, а диктатора, то у него теоретически была возможность постепенно подбирать все более профессиональных исполнителей на министерские и другие важные государственные посты[235].

Но на практике так не получалось. Перегруженный обязанностями и не слишком привыкший к регулярной работе почти 60-летний маршал не мог контролировать положение дел во всех областях государственной жизни. Поэтому вокруг него, как это уже бывало не раз в прошлом, вновь начинает складываться новый ближний круг соратников, на которых он мог переложить менее важные обязанности. Рядом с ним давно уже не было тех, кто был с ним на «ты», привык называть его «Зюком» и даже «Зючеком», мог иметь собственное мнение. Теперь в составе его политического штаба состояли те, кто имел право обращаться к нему как к своему коменданту. Это уже известные нам Б. Венява-Длугошовский, А. Прыстор, Ю. Бек, К. Свитальский, Б. Медзиньский, В. Славек, Б. Перацкий, И. Матушевский, а также Януш Енджеевич и главный интерпретатор конституции в нужном режиму духе Станислав Цар. Все они были значительно моложе Пилсудского и всем, чего добились, считали себя обязанными только ему. У большинства из них за плечами были стрелковые дружины, польский легион и Польская военная организация. Они безгранично доверяли политическому гению своего коменданта и никогда не ставили под сомнение его указания.

Пилсудский привлек в свое правительство двух представителей так называемых виленских консерваторов, представлявших интересы крупных землевладельцев восточных областей Польши. Особенно скандальным представлялось назначение министром юстиции Александра Мейштовича. Он активно участвовал в торжественном открытии в 1904 году в Вильно памятника Екатерине II, что в польском обществе оценивалось как глубоко непатриотический шаг: все прекрасно помнили, что именно эта просвещенная государыня приложила руку ко всем трем разделам Первой Речи Посполитой. Но это не остановило Пилсудского. Он стремился максимально расширить социальную базу режима, без чего нельзя было надеяться на успех на парламентских выборах, и казус Мейштовича был для него принципиально важным. Маршал открыто сигнализировал имущим классам Польши, в период неволи активно сотрудничавшим с иноземными поработителями, что его это нисколько не волнует и он готов с ними конструктивно сотрудничать. Так он возвращал на политическую арену консерваторов, которые в домайской Польше были оттеснены на задний план партиями, ориентировавшимися на массовую поддержку.

Этой же цели служило посещение Пилсудским 25 октября 1926 года Несвижского замка в Белоруссии, знаменитого родового гнезда князей Радзивиллов. Официальным поводом было возложение золотого креста ордена «Виртути Милитари» на саркофаг бывшего одно время адъютантом Пилсудского ротмистра князя Станислава Радзивилла. Он погиб во время киевского похода 27 апреля 1920 года в боях за город Малин на Волыни.

Но не забывал диктатор и о левом электорате. Этому должно было служить включение в состав правительства социалиста Морачевского и деятеля одной из левых крестьянских партий Медзиньского. Правда, ради этого им пришлось оставить свои партийные билеты. Их присутствие в правительстве делало его политическое лицо менее выразительным, что является важным приемом политических технологий.

Уже возглавив правительство, Пилсудский не упускал случая дискредитировать, унизить, оскорбить нелюбимый им парламент, не выходя при этом за рамки конституции. С этой целью использовались самые неожиданные поводы. Так, ссылаясь на то, что конституция определяет крайние сроки созыва сессий парламента, но ничего не говорит о том, когда должны начинаться его заседания, Пилсудский, пользуясь наивностью маршала сейма Ратая и его заместителей, не понявших смысла задуманной им тонкой интриги, узаконил практику произвольного определения правительством даты первого заседания сейма. Исполнительный орган власти, получивший в соответствии с августовской новеллой право предлагать президенту дату закрытия сессии, теперь обеспечил себе возможность определять срок начала работы законодательного органа. В результате сессия сейма была созвана 31 октября 1926 года, за полчаса до истечения крайнего срока, предусмотренного конституцией. Но парламент приступил к работе лишь 13 ноября.

Одновременно возникло так называемое дело «стоять или сидеть». Диктатор настаивал, чтобы распоряжение президента о начале работы очередной сессии сейма депутаты заслушали стоя. Сейм воспротивился этому, как выразился Ратай, «византинизму», но Пилсудский не отступил от своего намерения. Открытие состоялось в одном из залов Королевского замка, из которого... были вынесены все стулья. Большинство депутатов в итоге бойкотировали церемонию.

Параллельно стабилизации началось наступление на свободу слова. 4 ноября 1926 года было опубликовано распоряжение президента о прессе, автором которого был Мейштович. Декрет предусматривал штраф от 100 до 10 тысяч злотых или тюремное заключение от десяти дней до трех месяцев за распространение «ложных» или «искаженных» сведений, могущих нанести ущерб интересам государства или возбудить общественное беспокойство, а также обязанность раскрывать фамилии авторов анонимных статей или пользующихся псевдонимами. Наказанию подлежали автор, ответственный редактор и руководитель соответствующего отдела. Вводилась также солидарная имущественная ответственность издателя и владельца газеты, руководителя, владельца или арендатора типографии. Поскольку подлежащие наказанию действия были определены в самом общем виде, у правительства появлялись практически неограниченные возможности преследования оппозиционной печати[236]. В декабре 1926 года сейм отклонил декрет о прессе, но в мае следующего года президент вновь ввел в действие практически идентичное распоряжение, лишь несколько ограничив максимальный размер штрафа.

Важным шагом в процессе подготовки режима к выборам стал запрет оппозиционных правительству Белорусской крестьянско-рабочей громады и Независимой крестьянской партии. Обе эти организации относились к революционному лагерю и находились под сильным политическим и идеологическим влиянием нелегальной Коммунистической партии Польши и ее самостоятельного крыла – компартии Западной Белоруссии. Они имели фракции в сейме и, действуя в рамках закона, играли роль радикальных критиков текущей правительственной политики. Майский переворот стал важным рубежом в их организационном развитии, особенно Белорусской громады, численность которой за полгода возросла с 569 человек до 100 тысяч. Независимая крестьянская партия развивалась не так бурно, но и в ее рядах к марту 1927 года было более 11 тысяч членов.

Правительство решило устранить этих противников с политической сцены чисто административными методами. В середине января 1927 года с нарушением конституционного положения о неприкосновенности парламентариев были арестованы пять депутатов от этих организаций, произведены обыски в офисах Общества белорусской школы, закрыт Белорусский кооперативный банк. В общей сложности арестовали около 800 человек. Но на этом гонения на революционные организации не прекратились. После неудачной попытки властей дискредитировать одного из лидеров Независимой крестьянской партии 21 марта она была запрещена. Спустя шесть дней была запрещена и Громада. Характерно, что неоценимую помощь властям в придании видимости законности арестам депутатов оказал маршал сейма Ратай. Это послужило Пилсудскому еще одним доказательством того, что сейм не готов решительно ему противодействовать.

Словно забавляясь, Пилсудский то усиливал, то ослаблял давление на парламент. После печально для сейма завершившегося конфликта по вопросу о созыве и открытии сессии в отношениях режима и законодательного органа наступило определенное затишье (если не считать арестов депутатов из революционных фракций). Однако диктатор не собирался предоставлять законодателям длительную передышку, предпочитая держать их в постоянном напряжении. 11 февраля Бартель выступил в сейме с необычной для него жесткой речью. Он в завуалированной форме дал понять партиям, что они могут быть запрещены, а вместо них появятся политические организации, менее склонные к «партийной эксклюзивности».

Тремя днями позже, когда в сейме проходило голосование по бюджету, в зал заседания неожиданно для всех вошел Пилсудский в сопровождении военных и гражданских лиц. В руках он держал свернутый в рулон лист бумаги, перевязанный яркой ленточкой. Посидев в зале некоторое время, он точно так же, молча, покинул здание парламента. Судя по всему, диктатор таким образом давал понять, что у него в руках декрет президента о досрочном роспуске парламента и что он даст ему ход, если депутаты забаллотируют проект бюджета. Самое смешное заключалось даже не в том, что такого декрета у него не было, а в том, что к моменту его появления в сейме депутаты уже проголосовали положительно по интересовавшему его вопросу. Тем не менее инцидент получил широкую огласку и частью общества был воспринят как свидетельство того, что депутаты сейма руководствуются не государственными интересами, а эгоистическим желанием не потерять свое теплое местечко.

Несмотря на то, что зимняя сессия парламента была сокращена на две недели, бюджет был принят в срок, и 25 марта сейм был отправлен на каникулы. Но Пилсудский пообещал Ратаю созвать 20 июня чрезвычайную сессию для продолжения рассмотрения уже начатых вопросов, в том числе предложения о возвращении сейму права самороспуска, законов о собраниях и самоуправлении. В мае к этому добавился новый президентский декрет о прессе. Но прежде чем сейм сумел определить свое отношение к декрету, 13 июля президент закрыл сессию, что было открытым вызовом режима парламенту.

В конце августа было собрано необходимое число подписей депутатов под требованием созыва второй чрезвычайной сессии сейма. Президент постановил собрать ее 13 сентября, но заседать депутатам позволили лишь с 18 сентября. Приобретшие уже некоторый опыт отношений с правительством депутаты в тот же день отменили действие декрета о прессе[237]. А на следующий день Бартель перед принятием сеймом повестки дня огласил распоряжение президента о переносе заседаний парламента на 30 дней. За день до истечения этого срока президент распорядился закрыть сессию. Спустя два дня президент в полном соответствии с конституцией назначил очередную сессию на 31 октября. В день ее открытия она была отложена до 28 ноября, и сейм первого созыва больше уже не собирался, поскольку в связи с истечением срока полномочий парламента президент распустил обе палаты...

Продемонстрированное режимом в 1927 году обращение с парламентом свидетельствовало, что он сумел создать механизм отстранения законодателей от управления страной. Причем в большинстве случаев законы формально соблюдались, но при этом полностью выхолащивалась их суть. Главная роль в низведении парламента до уровня пятого колеса у телеги конечно же принадлежала Пилсудскому, а ассистировали ему президент и министры, прежде всего Бартель, воспринимавшийся как третий после Пилсудского и Мосьцицкого человек режима.

Следует сказать, что все более очевидная дискредитация парламента не встречалась со сколько-нибудь массовым общественным протестом, в том числе и со стороны демократической интеллигенции, так горячо реагировавшей накануне мая 1926 года на все мнимые нарушения демократических свобод. Режим «санации» достаточно успешно укреплял свое влияние в различных слоях общества. Этому хорошо служили благоприятная экономическая конъюнктура, положительный внешнеторговый баланс, превышение государственных доходов над расходами, резкое сокращение безработицы. После переворота, правда, сменилось три правительства, но эти смены имели скорее формальный характер. Никаких поворотов в политике не происходило, инспиратором деятельности и верховным контролером кабинетов оставался Пилсудский.

Росту популярности режима в обществе служила проводившаяся правительством в атмосфере гласности борьба со злоупотреблениями людей, связанных с домайским режимом. Многим нравилась практика работы генерала Славой-Складковского на посту министра внутренних дел. Он постарался упростить процедуру подачи и рассмотрения жалоб граждан на местах, прилагал серьезные усилия по сокращению бюрократического аппарата, что всегда встречается с общественным одобрением, хотя и не всегда служит пользе дела, любил совершать неожиданные инспекционные поездки и визиты с немедленным наказанием виновных. В довершение своих подвигов генерал обязал всех сельских домовладельцев иметь уборные и регулярно белить их известью (эти сооружения еще долго называли «славойками»).

Наконец, пилсудчики неплохо овладели приемами политтехнологий, умело играя на чувствах патриотизма, гордости за осуществленную мечту не одного поколения поляков – возрождение Польши и блестящие победы над ее врагами. Контролировавшиеся режимом печать и радио, военизированные, молодежные, женские, детские и другие общественные организации активно трудились над внушением своим членам чувства глубокого почитания деяний маршала и его верных легионеров, насаждением в их сознании культа вождя и отца нации. День именин маршала стал практически национальным праздником. Сам он обычно в этих мероприятиях не участвовал, уезжая с семьей во вторую столицу Вильно. Коллективы государственных учреждений и школ, воинские части слали ему в этот день благодарственные послания и пожелания здоровья, счастья и новых свершений во благо родины. Наиболее пышно дату 19 марта, за два месяца до смерти именинника, отметили в 1935 году в Варшаве. Накануне, после многолюдного митинга на площади его имени, его участники прошли по так называемой Королевской трассе до Бельведера. Вечером в Большом театре состоялось торжественное собрание с участием президента. В день именин на военном аэродроме Окенче (рядом с современным варшавским аэропортом) был открыт памятник маршалу, созданный на деньги, собранные среди летчиков полка. В Варшавской филармонии, в присутствии президента, правительства и дипломатического корпуса, состоялась премьера фильма о жизни Пилсудского.

В ноябре 1928 года Варшавский городской совет принял решение о переименовании Саксонской площади в площадь Пилсудского. Затем в общественных учреждениях стали устанавливать его бюсты. Вначале его еще об этом спрашивали, но, услышав в ответ: «Ставьте, что хотите», лишних вопросов не задавали. Города поочередно присваивали ему почетное гражданство, дети присылали фотоальбомы о своей счастливой жизни при новой власти.

В начале 1934 года юридический факультет Ягеллонского университета в Кракове выдвинул кандидатуру Пилсудского на Нобелевскую премию мира. А в июле того же года городской совет Кракова принял решение насыпать в честь Пилсудского курган на возвышенности Совинец.

В домайские годы люди устали от нестабильности, черного пиара, бесконечных разоблачений политических противников в подготовке к установлению какой-то фашистской диктатуры, о которой не так уж и много поляков имели четкое представление. А пилсудчиковская пропаганда предлагала им позитивный образ государственного руководителя, культивировала идеологию «радостного творчества» на благо всего народа и государства. Именно государство, его интересы, процветание и безопасность были обозначены как главные ориентиры в деятельности режима. И не случайно, ибо Пилсудский был уверен, что полиэтническое общество Польши (национальные меньшинства составляли более трети ее населения) можно было сплотить лишь вокруг идеи культа государства. В целом же в пропаганде режима уже в первые полтора года его существования отчетливо просматривались черты, характерные для государств с авторитарными режимами. А поскольку занимавшиеся этой деятельностью люди неплохо ориентировались в общественных настроениях и ожиданиях, умело смешивали правду, полуправду и неправду, то им удавалось добиваться неплохих результатов. Был создан настолько сильный миф и культ Пилсудского, что он живет в обыденном сознании многих поляков даже сейчас, в начале XXI столетия.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.