«И первый маршал в бой нас поведет...»

«И первый маршал в бой нас поведет...»

19 марта 1920 года, в день именин Пилсудского, который отмечался с еще большим размахом, чем годом ранее, произошло чрезвычайно важное событие в военной карьере начальника государства, все еще носившего воинское звание бригадира. Общая аттестационная комиссия, которая занималась подтверждением званий, полученных офицерами-поляками в других армиях, попросила его принять звание Первого маршала Польши. Пилсудский не нашел в себе сил отказаться и в тот же день как главнокомандующий издал чрезвычайно лапидарный декрет, гласивший: «Звание Первого маршала Польши принимаю и утверждаю»[176]. Это сразу возвышало его над генералами, пришедшими в Войско польское из русской и австрийской армий в 1918 – 1919 годах, а также способствовало росту авторитета в армии и польском обществе. С этого момента соратники Пилсудского стали делиться на три категории в зависимости от того, как они его неофициально титуловали. Те из них, кто был под началом Пилсудского в стрелковых дружинах, называли его комендантом, участники легиона – бригадиром, а все прочие – маршалом. Было еще одно обращение к нему, но им могли пользоваться только его самые близкие и самые старые соратники еще по начальному периоду ППС – «Зюк».

Пилсудский не мог не понимать, что для успеха войны на землях, где польскость уже не один век отождествлялась с помещиками и католицизмом, важно было иметь союзников из числа русских, белорусов и украинцев. В январе 1920 года он установил близкие контакты с видными деятелями партии эсеров Борисом Викторовичем Савинковым и Николаем Васильевичем Чайковским, убеждавшими его, что только демократические силы России («третья Россия»), а не белые генералы, смогут справиться с большевиками. Пилсудского привлекло в их позиции то, что они не были против создания национальных государств на бывших окраинах Российской империи, в том числе украинского. Савинков, в обмен на политическую, финансовую и военную помощь, готов был сформировать союзную Польше русскую армию для совместной борьбы с большевиками.

Нашел прибежище в Польше и известный авантюрист Станислав Булак-Балахович, в свое время служивший у Юденича, а после его разгрома вместе с тысячей своих подчиненных укрывшийся в Эстонии. В январе 1920 года правительство эфемерной Белорусской Народной Республики включило его подразделение в состав белорусской армии. Одновременно Балахович вел переговоры с поляками, завершившиеся их согласием на передислокацию его отряда в Польшу. Здесь он приступил к формированию из эмигрантов, беженцев, военнопленных красноармейцев и польских добровольцев собственных частей, которые должны были участвовать в войне с советскими республиками.

Но главным своим партнером в осуществлении восточного проекта Пилсудский, несомненно, считал Петлюру, который после поражения от Красной армии укрылся в Польше с остатками своих войск и правительством УНР.

У Пилсудского было две возможности нанесения главного удара по Красной армии. Одна в Белоруссии, в направлении так называемых Смоленских ворот – в случае успеха отсюда можно было создать непосредственную угрозу Москве. Но у этого плана не было достаточной политической составляющей. Попытки создать в Белоруссии влиятельное движение сторонников союза с Польшей дали незначительные результаты. Основная часть белорусов отнеслась к ним безразлично или враждебно, а непримиримая позиция Ковно не оставляла надежд на осуществление проекта Великого княжества Литовского. К тому же здесь, на Западном фронте, были сосредоточены крупные силы Красной армии и сюда же перебрасывались войска, высвобождавшиеся на других фронтах Гражданской войны. С января по конец апреля 1920 года численность советских войск возросла на всем протяжении польского фронта в пять раз, до 20 дивизий и пяти бригад, и большинство этих войск было сосредоточено в Белоруссии.

Иное дело Правобережная Украина. Пилсудский был убежден (или пытался сам себя убедить) в том, что, в отличие от московского направления, на котором Красная армия использует тактику М. И. Кутузова, то есть уклонения от активных боев и отступления, вплоть до сдачи Москвы, Киев является «невралгическим пунктом» большевиков, их «болезненным местом», где они не позволят себе такой тактики. К тому же на Украине у Польши был реальный партнер – Петлюра. Правда, основную задачу по разгрому советских войск и воссозданию Украинской Народной Республики решала бы польская армия. Но рядом с ней действовали бы три украинские дивизии, и их число можно было быстро увеличить за счет добровольцев и мобилизованных. Поляки должны были оставаться на Украине до того момента, пока правительство УНР не окрепло бы настолько, чтобы самому контролировать ситуацию. Естественно, что Варшава не собиралась безвозмездно оказывать эту услугу, стоящую больших денег и жизней ее солдат. Платой за нее должны были стать территориальные уступки и экономические преференции польской стороне.

В конце 1919-го – начале 1920 года в руководстве УНР не было единства по вопросу о том, на кого опираться, чтобы вернуться в Киев. Петлюра был за союз с Польшей, а украинский премьер Исаак Мазепа допускал возможность компромисса с Россией. Но позиции Петлюры были сильнее, поэтому победила его концепция. Первые контакты Пилсудского и Петлюры датируются маем 1919 года. 2 декабря делегаты Петлюры, который еще контролировал часть украинской территории, согласились на польско-украинскую границу по линии рек Збруч и Горынь. Спустя несколько дней в Варшаве произошла многочасовая личная встреча Пилсудского с Петлюрой, в ходе которой были, видимо, обсуждены основные моменты польско-украинского взаимодействия. Вскоре в польских лагерях для военнопленных и интернированных в Брест-Литовске, Щиперно и других местах стали формироваться украинские регулярные части.

Наконец, с начала апреля 1920 года на уровне правительств начались разработка и согласование польско-украинского политического и военного договоров. 21 апреля в Варшаве в присутствии Пилсудского дипломатами сторон был официально подписан политический договор, состоявший из девяти статей. В нем констатировалось, что Польша без каких-либо предварительных условий признает независимость Украины, определялась общая граница, гарантировались национальные и культурные права своих граждан соответственно украинской и польской национальности, фиксировалось намерение заключить торгово-экономическое соглашение и военную конвенцию, а также говорилось о необходимости найти приемлемое решение проблемы крупного польского землевладения в УНР. Вслед за этим была подписана военная конвенция, передававшая украинские войска на период наступления в подчинение польскому командованию, а также регулировавшая вопросы пребывания польской армии на Правобережной Украине.

Подготовка военной операции на Украине велась польским верховным командованием в глубокой тайне не только от собственной общественности, но и от части генералитета, чтобы застать врасплох дислоцированные там 12-ю и 14-ю советские армии и без промедления уничтожить их. В марте была проведена реорганизация польских сухопутных сил. Фронты упразднялись, оставались только армии, напрямую подчинявшиеся главному командованию. 17 апреля Пилсудский издал приказ о наступлении на южном участке польскосоветского фронта, то есть на Волыни и Подолии, с задачей разгромить 12-ю и 14-ю советские армии. Маршал решил лично командовать 3-й польской армией, которая должна была наступать на Киев. Вечером 21 апреля он выехал в Ровно, в расположение штаба главнокомандующего, и два последующих дня посвятил совещаниям с командующими 2-й и 6-й армий и двух оперативных групп 3-й армии, а также инспекции войск. 24 августа вместе с так называемым «легким штабом» он передислоцировался в Звягель (Новоград-Волынск), и вечером того же дня литерный поезд польского главнокомандующего направился к фронту. В поездке его сопровождали глава французской военной миссии генерал Поль Анри, исполняющий обязанности начальника польского Генерального штаба полковник Станислав Галлер, начальники отделов Генштаба и другие военные.

25 апреля 1920 года, в воскресенье, польские и украинские войска начали стремительное наступление на расходящихся направлениях. Оказавшиеся на их пути красные части были сметены, а входившие в состав Красной армии три бригады бывших военнослужащих Украинской галицийской армии почти в полном составе (около 12 тысяч человек) перешли на сторону поляков. Уже 7 мая поляки без боя заняли оставленный противником Киев. Передовые патрули добрались в центр города на трамвае. Украинскую армию к штурму «матери городов русских» не привлекли. Перед ней ставилась другая задача – развернуть самостоятельное наступление в направлении Одессы. Несмотря на все внешние признаки блестяще проведенной операции, готовившейся при личном участии Пилсудского, она не достигла главной цели. Мощнейший удар 3-й и 6-й польских армий, усиленных дивизиями Петлюры, пришелся в пустоту. Советские армии не приняли боя, стремительно отошли на юг и восток за Днепр и сумели сохранить живую силу. Поняв, что у него не будет возможности показать свое военное искусство, маршал 3 мая передал командование 3-й армией Рыдз-Смиглы.

И вновь, как в свое время в Белоруссии и на Виленщине, в действие вступила логика войны. Советская сторона не только не запросила немедленного мира, но и попыталась компенсировать неудачу на Правобережной Украине наступлением Западного фронта, которым с весны 1920 года командовал недавний поручик царской армии, выходец из смоленской шляхты Михаил Николаевич Тухачевский. Правда, поляки быстро сумели стабилизировать ситуацию в Белоруссии и восстановить прежние позиции, но это был сигнал, означавший, что перевести взаимоотношения с Россией из военной в дипломатическую плоскость не удастся. Не подтвердились также расчеты на то, что появление на Украине войск Петлюры вызовет энтузиазм местного населения и обеспечит ему широкую поддержку. Очевидная несамостоятельность атамана, бесцеремонное поведение польских солдат, особенно познанцев, для которых это была все та же война с Россией, в которой они участвовали начиная с 1914 года, мародерство, конфискации фуража и продовольствия вызывали недовольство местного населения[177], перераставшее в ряде случаев в партизанскую войну. Петлюровская гражданская и военная администрация так и не переехала в оккупированный польскими войсками Киев, оставаясь в Виннице.

Но Варшава, не знавшая истинного положения вещей, ликовала. Пилсудский находился в зените славы. Замолкли политические оппоненты, еще недавно критиковавшие его восточную политику, и он решил воспользоваться этим, чтобы еще больше укрепить свой имидж лидера нации. 12 мая он писал Соснковскому: «Буду 18-го в Варшаве, только что услышал от Олька Пристора, что там колеблются, не заболею ли я скромностью и не захочу ли устраниться от этого. Так вот, на этот раз нет, наоборот: если такова воля и желание Варшавы, я подчинюсь этому, и даже с некоторым удовольствием. Не только потому, что я заслужил, честно говоря, овации, но и потому, что считаю, что в настоящий момент это будет полезно для дела. Послезавтра вышлю с этой целью Веняву в Варшаву для помощи в подготовке различных церемоний этой овации»[178].

18 мая вернувшегося в Варшаву Пилсудского на вокзале торжественно приветствовали премьер-министр Скульский и другие официальные лица. Затем было торжественное богослужение в костеле Святого Александра на площади Трех крестов. Пел хор Варшавской оперы. После богослужения охваченная энтузиазмом молодежь, как и в декабре 1916 года, выпрягла из экипажа лошадей и доставила маршала в Бельведер. Вечером состоялось специальное заседание сейма. Виднейшие польские государственные и политические мужи, включая и национальных демократов, приветствовали его как героя, блестяще повторившего боевой путь Болеслава Храброго[179].

Советское командование, не ослабляя группировки войск в Белоруссии, быстрыми темпами наращивало силы на Украине. С Северного Кавказа в район Киева срочно была переброшена 1-я конная армия Семена Михайловича Буденного, хорошо зарекомендовавшая себя в боях с белыми. Пилсудский знал о ее переправе на Правобережье Днепра, но это не вызывало у него опасений. Маршал был убежден, что кавалерия не может прорвать хорошо организованную линию обороны. Более того, он был рад предстоящим событиям, считая, что наконец-то Красная армия решится на настоящие боевые действия и конечно же будет разбита.

26 мая 1-я конная предприняла попытку прорвать хорошо оборудованную линию обороны, но успеха не добилась. Однако уже 5 июня конница Буденного прорвала фронт в районе Бердичева и, громя польские тылы, устремилась на Житомир и Киев. Пилсудскому, опасавшемуся окружения 3-й армии в Киеве, не оставалось ничего иного, как отдать приказ о ее отступлении. В связи с его исполнением возникает одно важное наблюдение, дающее представление о взаимоотношениях между Пилсудским и его ближайшими сподвижниками.

Рыдз-Смиглы дважды (8 и 9 мая) проигнорировал приказы Галлера об оставлении Киева, требуя личного приказа Пилсудского. И только 10 июня, когда он наконец получил такой приказ, его армия оставила город без боя. Приказ был составлен очень нечетко, вследствие чего командующий 3-й армией понял его не так, как хотел Пилсудский. Его войска, вместо того, чтобы догонять Буденного, начали отступление в направлении Киев – Коростень – Сарны, то есть вдоль южной границы Украинского Полесья, а не на Житомир, как якобы приказал маршал. Явная неразбериха с этим, как, впрочем, и с другими приказами, о которых позже будет говорить Пилсудский, свидетельствовала только об одном – он и главное командование теряли управление войсками на Украине. Это был вынужден признать позже и сам Пилсудский: «Паника в местах, даже находящихся на сотни километров от фронта, возникала раз за разом даже в штабах крупных частей, распространяясь все дальше и дальше. Начинала давать сбой даже государственная деятельность, в ней слышался неуверенный, неустойчивый пульс. Вместе с безосновательными обвинениями приходили мгновения неописуемой тревоги и нервных реакций»[180].

4 июля началось наступление Красной армии в Белоруссии, сразу же опрокинувшее расчеты Пилсудского на то, что удастся с боями отойти на запад и закрепиться на линии немецких окопов Первой мировой. Войска Тухачевского неумолимо, со средней скоростью 20 километров в час, продвигались на запад. В историографии до сих пор ведутся споры о главном (или главных) виновнике катастрофы, постигшей польскую армию в июне – июле 1920 года на Украине и в Белоруссии. Одни винят Пилсудского, затеявшего авантюру похода на Киев, другие – генерала Шептицкого, командовавшего Литовско-Белорусским фронтом, третьи пишут о численном преобладании сил у Тухачевского и т. д. Скорее всего, устраивающий всех ответ на этот вопрос так никогда и не будет найден. Несомненно одно – при тогдашних средствах связи о надежном управлении войсками на всех уровнях в условиях всеобщего отступления, впрочем, как и наступления, можно было только мечтать. Приказы главного командования, если и доходили до фронтов и армий, часто запаздывали, а их еще следовало довести до командиров дивизий, полков батальонов. Поэтому было очень много импровизации и ошибочных решений, неизбежных при недостатке или отсутствии достоверной информации. Ситуацию ухудшало, а может, и спасало то, что и польские, и советские войска на тот момент еще не превратились в подлинно регулярные армии. В их действиях было много партизанщины, недисциплинированности, неумения взаимодействовать с соседями и т. д.

Военная катастрофа негативно сказалась на международном и внутреннем положении Польши. В июле 1920 года на конференции Верховного совета Антанты в Сна был принят ряд неблагоприятных для Польши решений: по Тешинской Силезии (раздел по демаркационной линии без плебисцита), Восточной Галиции, Вильно, отношениям с вольным городом Данцигом. Ей настойчиво рекомендовали согласиться на линию Керзона в качестве восточной границы и отказали в переносе на более поздний срок плебисцита в спорных районах Восточной Пруссии. Под давлением Запада, опасавшегося прорыва Красной армии к униженной Версальским договором, весьма неспокойной Германии и начала там пролетарской революции, Варшава вынуждена была обратиться к Москве с просьбой начать переговоры о перемирии.

В первые дни июня 1920 года в Польше разразился правительственный кризис. Очередное внепарламентское правительство во главе с Владиславом Грабским вынуждено было пойти на крайние меры. Для повышения эффективности управления страной в экстремальных условиях по предложению премьера 1 июля сейм принял закон о создании чрезвычайного органа – Совета обороны государства (СОГ) под председательством начальника государства, в состав которого вошли представители правительства, армии и парламента. Совету законодатели предоставили право решать любые вопросы ведения войны и заключения мира, ущемив тем самым прежние почти неограниченные прерогативы Пилсудского.

Политические оппоненты маршала, особенно национальные демократы, не жалели критики в его адрес. Делались даже прозрачные намеки на измену в высших эшелонах власти. Царило почти повсеместное убеждение, что Польша находится на краю гибели и без чрезвычайных мер спасти ее не удастся. Резкая критика в адрес Пилсудского звучала на заседании Совета обороны государства 14 июля. На шестом заседании СОГ 19 июля Дмовский обвинил главнокомандующего в развале армии, особенно той ее части, которая прибыла из Франции и была наиболее боеспособной. По его мнению, необходимо было сменить военное руководство. Положение Пилсудского было критическим, но он сумел найти из него достойный выход, обратившись с отчаянным призывом не выяснять отношения, не искать виновных, а сплотиться самим и сплотить все общество. И если для этого нужна его смерть, заявил он собравшимся, то он готов пустить себе пулю в лоб. Уверенность маршала в себе и в победе Польши склонила членов СОГ к выражению ему вотума доверия.

Тем не менее пилсудчики, опасаясь, что эндеки в случае дальнейшего ухудшения положение на фронте опять поставят вопрос о замене Пилсудского на посту главнокомандующего, решили организовать против них провокацию. В начале августа 1920 года известный нам Тадеуш Дымовский якобы планировал покушение на Пилсудского, когда тот будет ехать к Александре Щербиньской, и вел переговоры с известным кавалеристом ротмистром Ежи Домбровским, чтобы его полк усмирил возможные беспорядки после покушения. Но потом Дымовский якобы испугался и от своего намерения отказался[181].

Свою обеспокоенность состоянием дел на польско-советском фронте выражал Запад. Маршал Фош настойчиво рекомендовал Пилсудскому оставить за собой только пост начальника государства, а главное командование поручить одному из польских генералов, который будет действовать в соответствии с советами Антанты. Аналогичное требование было сформулировано на французско-британской конференции, состоявшейся 8 – 10 августа 1920 года. Оказавшись под давлением западных союзников, от которых зависели военные поставки Польше, Пилсудский 12 августа вручил премьерминистру Витосу заявление о своей отставке, причем с поста не только начальника государства, но и главнокомандующего. Решение о времени оглашения его заявления он предоставил премьеру. Тот не счел нужным делать этого в наиболее критический для страны момент, а затем, после счастливого поворота в войне, надобность в этом отпала сама собой.

В условиях нарастающего кризиса и, как казалось, неумолимо приближающейся катастрофы внепарламентское правительство было недостаточно авторитетным. Нужен был кабинет с сильным премьером, способный действовать без оглядки на сейм. 24 июля было сформировано правительство национального единства во главе с лидером одной из крестьянских партий Винцентием Витосом[182], произведены изменения на постах военного министра (им стал Соснковский, дослужившийся к этому времени до генерала) и начальника Генерального штаба. Еще раньше вновь были созданы фронты. Большое внимание было уделено пополнению армии, борьбе с дезертирством, принявшим достаточно массовые размеры. Чтобы стимулировать крестьян, составлявших подавляющую часть населения Польши, к службе в армии, в июле 1920 года сейм принял закон об аграрной реформе.

Горячий отклик встретил призыв СОГ вступать в добровольческую армию. В пункты записи приходили и безусые гимназисты, и университетские профессора (например, один из крупнейших польских историков Марцелий Хандельсман). ППС приступила к формированию рабочих батальонов для участия в обороне Варшавы. Члены правительства, включая премьера, ездили по фронтам, внушая бойцам чувство оптимизма, веры в неизбежную победу. Пресса, стимулируя ненависть к противнику, в красках описывала якобы допускавшиеся Красной армией зверства в отношении пленных и мирного населения на занятых территориях. Афишные тумбы и стены домов были заклеены плакатами с призывами «Бей большевиков!» с красочными, почти лубочными изображениями прекрасных, мужественных поляков и диких азиатских варваров. Страна переживала массовый патриотический подъем.

При всей видимости полного разгрома основные польские силы, как в апреле – мае 1920 года советские, уцелели. Вплоть до августа не было ни одного большого сражения – лишь на Волыни, в окрестностях Берестечка, в конце июля польские кавалерия и пехота провели успешный встречный бой с армией Буденного, несколько замедлив ее наступление на Львов. Все это время, с начала отступления с Украины, Пилсудский строил планы флангового удара в тыл частям Красной армии. И каждый раз они срывались, так как наступление противника было слишком стремительным и мощным.

В условиях успешного продвижения Красной армии на запад, в ходе которого были отвоеваны все потерянные в 1919 году территории, советское руководство должно было определиться: остановить ли свои войска на линии Керзона и приступить к мирным переговорам или же продолжать преследовать противника на польской территории и установить здесь советскую власть? В конечном счете было решено «добить врага в его логове». В начале августа войска Западного фронта вступили на территорию этнической Польши, форсировали реки Буг и Нарев. Теперь на повестку дня встало взятие Варшавы. Однако по мере продвижения к столице темпы наступления существенно замедлились из-за возросшего сопротивления польских войск. Это обстоятельство привело Тухачевского к выводу, что именно здесь, на северном участке фронта, сосредоточены основные польские силы, которые во что бы то ни стало следовало уничтожить. В это же время войска Юго-Западного фронта достигли предместий Львова, натолкнулись здесь на хорошо организованную польскую оборону и остановились. 1-я конная армия утратила свое главное преимущество – маневренность. Действие фронтов на расходящихся направлениях порождало трудности в их взаимодействии, а также давало возможность противнику нанести удар во фланг одного из них. Расположенная на стыке фронтов так называемая Мозырская группировка была недостаточно сильной, чтобы выдержать мощный удар.

Именно на этом и был построен польский план разгрома Красной армии под Варшавой. Споры о его авторстве ведутся в исторической науке до сих пор, что неудивительно, если учесть, что только поражение бывает сиротой, а у победы всегда избыток родителей. Начало дискуссии было положено уже в 1920-е годы, и конца ей не видно. На этот счет существует три основные версии. Согласно первой из них автором плана был главнокомандующий армией Первый маршал Юзеф Пилсудский. Он достаточно подробно изложил все обстоятельства рождения идеи и ее разработки в труде «1920 год», написанном как ответ на брошюру Тухачевского «Поход за Вислу». Вскоре после окончания польско-советской войны национальными демократами была озвучена версия, согласно которой идея принадлежала члену союзнической военно-политической миссии в Варшаве французскому генералу Максиму Вейгану, начальнику Генерального штаба Военного совета Антанты, прибывшему в Варшаву 25 июля в составе военно-дипломатической миссии Верховного совета Антанты и назначенному советником начальника польского Генерального штаба. Третья версия приписывает авторство плана начальнику Генерального штаба генералу Тадеушу Розвадовскому. Естественно, сторонники каждой из версий стараются привести «убийственные», как им кажется, аргументы в пользу своего варианта, но не менее «убийственные» доводы есть и у их оппонентов.

Представляется, что это достаточно беспочвенный спор. Идея именно таких действий в условиях, когда польская армия была недостаточно сильна, буквально носилась в воздухе и могла прийти в голову любому военному, хорошо знакомому с положением на фронте. Главное в другом. Идею нужно было должным образом оценить и положить в основу плана. А этого за главнокомандующего сделать никто не имел права. Следовательно, Пилсудский в любом случае имел решающий голос в принятии именно этого, а не другого плана контрнаступления, в то время как другие могли иметь только совещательный голос, не более.

Ударная группировка в составе пяти дивизий, в том числе двух легионерских, была дислоцирована в нижнем течении реки Вкра, под прикрытием крепости Демблин. Пилсудский принял решение лично возглавить операцию по прорыву фронта и с этой целью 12 августа выехал из Варшавы в Пулавы, где расположился его штаб. По пути он сделал большой крюк, чтобы увидеться с семьей, находившейся в то время в окрестностях Кракова. Как вспоминала Александра, маршал был уставшим и хмурым, придавленным грузом ответственности за судьбу страны. Он прощался с женой и детьми так, как будто шел на смерть.

Время, проведенное в Пулавах, Пилсудский использовал для поднятия морального духа бойцов ударной группировки, а также внесения последних уточнений в план. Первоначально планировалось начать операцию 17 августа, но, обеспокоенный усилением натиска Красной армии на Варшаву, Пилсудский перенес ее на 16-е. Для того чтобы удержать основные силы Тухачевского вдали от планировавшегося района прорыва, 14 августа на севере перешла в наступление 5-я армия Сикорского.

Начавшаяся 16 августа операция с целью отбросить противника от Варшавы оказалась более чем успешной. Из пяти дивизий лишь одной пришлось вступить в бой, остальные с противником вообще не встретились. Пилсудский, для которого это сражение было вопросом жизни и смерти, в его начале шел в первых рядах наступающих и лишь позже пересел в автомобиль[183]. Его адъютант нес маленький чемоданчик с орденами, которыми маршал сразу же после боя награждал отличившихся солдат и офицеров. Одновременно со стремительным рейдом воодушевленных успехом отборных польских дивизий по тылам Красной армии к наступательным действиям перешли оборонявшие Варшаву войска. Возникшая реальная угроза окружения заставила Тухачевского отдать приказ об отступлении из-под польской столицы, причем части войск из-за невозможности пробиться на восток пришлось искать убежища в германской Восточной Пруссии. Сильно потрепанные советские войска, потерявшие более 100 тысяч пленными и убитыми, большую часть обозов и тяжелого вооружения, отошли на линию реки Неман. 18 августа Пилсудский как начальник государства обратился к населению с «гуманным» призывом не дать уйти с польской земли ни одному оставшемуся в окружении красноармейцу[184].

В течение полутора недель территория этнической Польши была полностью очищена от неприятеля. Это был триумфальный успех польской армии и ее Первого маршала. Позже, с легкой руки английского дипломата лорда Эдгара Винсента д’Абернона, Варшавское сражение будет названо восемнадцатой решающей битвой в истории человечества. Его также стали называть «чудом на Висле» (накануне сражения один из правых публицистов написал, что Польшу при таком главнокомандующем может спасти только Провидение и чудо. Этим определением правые широко пользовались после успешного завершения операции, поскольку оно позволяло не связывать победу с именем Пилсудского. Со временем политический подтекст затерялся, а термин остался, причем им пользовались и пилсудчики).

Но на этом война не кончилась. На южном участке фронта Буденный, отказавшись наконец-то от намерения взять штурмом Львов, попытался прорваться через Замостье на тылы польской армии, но не смог этого сделать и вынужден был отступить. В первой половине сентября советские войска оставили Западную Украину. 22 сентября 1920 года началась последняя крупная операция польско-советской войны, известная как Неманское или Гродненское сражение. Общее руководство своими войсками осуществлял Пилсудский. И на этот раз военное счастье оказалось на стороне поляков.

Красная армия, упорно сопротивляясь, отступала на восток. В ходе польского наступления по приказу Пилсудского его добрый знакомый генерал Люциан Желиговский имитировал 8 октября бунт Литовско-белорусской дивизии и приданных частей, в существенной степени укомплектованных уроженцами северо-восточных «кресов» Речи Посполитой, заняв Вильно и прилегающий округ, в августе 1920 года переданные советской Россией Литве. Эта операция начала планироваться Пилсудским уже в сентябре, в ходе Неманского сражения. Пилсудский приказал командующему добровольческой дивизией Адаму Коцу передать в распоряжение Желиговского три тысячи бойцов-«кресовцев». Тот отказался выполнить приказ маршала, поскольку в его частях такого числа выходцев из исторической Литвы не было. Пилсудский кричал на него до тех пор, пока недогадливый полковник не понял, чего от него хочет любимый комендант. Он просто переименовал один из полков в Виленский и передал его Желиговскому, за что получил похвалу Пилсудского. На Виленщине было создано квазигосударство под названием Срединная Литва. Судя по всему, Пилсудский еще раз попытался вдохнуть жизнь в свой восточный проект, в чем ему помимо Желиговского должен был помочь Булак-Балахович. Но и на этот раз план реализовать в полном объеме не удалось. Срединная Литва кое-как просуществовала до 1922 года и затем вошла в состав Польши.

Несмотря на успех осеннего наступления 1920 года, Пилсудский понимал, что продолжать войну в условиях приближающейся зимы слишком рискованно. Общество, измученное шестью годами войны, хотело как можно скорее вернуться к мирной жизни. Все еще оставался открытым вопрос о польско-германской границе в Верхней Силезии. Новая попытка решить его с помощью инспирированного и тайно поддержанного польским военным командованием второго силезского восстания вновь провалилась. Польско-германский территориальный спор должен был решить плебисцит, намеченный на март 1921 года. Как показал опыт июльского 1920 года плебисцита в Восточной Пруссии (в Вармии и Мазурах), никакая пропаганда и тайные действия спецслужб не могли убедить его участников в выгоде вхождения в состав государства, конфликтующего почти со всеми своими соседями. А Верхняя Силезия с ее развитой промышленностью была для Польши более важной, чем аграрные районы Восточной Пруссии. Да и сейм, а также западные державы все более настойчиво требовали прекращения войны и начала мирного диалога Польши с Россией и Литвой, резко протестовавшей в европейских столицах и Лиге Наций против польской оккупации ее исторической столицы.

Поэтому Пилсудский вынужден был согласиться с заключением 12 октября в Риге договора о перемирии с РСФСР и УССР, который вступал в силу в ночь с 18 на 19 октября 1920 года. Длившаяся 21 месяц польско-советская война завершилась победой польского оружия, но она не дала тех результатов, на которые рассчитывал Пилсудский, начиная ее в феврале 1919 года. Но маршал не очень афишировал свое разочарование по этому поводу.

Наоборот, он стремился максимально полно использовать для укрепления собственного имиджа (или легенды) бытующее в Польше убеждение, что Давид победил Голиафа. В воскресенье, 14 ноября 1920 года, в Польше в первый раз после окончания войны праздновали День независимости. Тогда эта дата еще не была прочно связана с днем 11 ноября. Центральным событием торжеств стало вручение Пилсудскому маршальского жезла, изготовленного из позолоченного серебра по проекту виленского профессора Мечислава Котарбиньского. Город был празднично украшен, от Бельведера до Королевского замка выстроились солдаты. В полдень на Замковой площади состоялось полевое богослужение, затем с речью выступил самый старый польский генерал Тшаска-Дурский, а жезл и адрес вручил Пилсудскому кавалер ордена «Виртути Милитари» рядовой Ян Живек. После этого на Краковском предместье перед маршалом парадным строем прошли войска. Затем были прием в замке, торжественное заседание в городской ратуше, а вечером – представление в Большом театре. В конце дня Пилсудский отправился в солдатский клуб, где разговаривал и пил с солдатами.

В. Енджеевич и Я. Чвик в «Хронике жизни Юзефа Пилсудского» отмечают, что период, наступивший после окончания войны с большевиками, изобиловал военными торжествами, связанными с награждением за военные заслуги, вручением знамен отдельным частям, в которых высший руководитель государства и вооруженных сил с удовольствием участвовал.

Маршал и после заключения перемирия не верил в то, что советская Россия смирилась с поражением. Он не исключал, что весной 1921 года война может возобновиться. Не давала покоя мысль, что он так и не сумел осуществить данные Савинкову, Булак-Балаховичу, Петлюре обещания разгромить Красную армию и помочь им реализовать свои политические проекты. Будучи связанным условиями перемирия и жестким контролем сейма за его действиями на Украине и в Белоруссии, маршал, пользуясь тем, что прифронтовая зона находилась под полным контролем армии, позволил беспрепятственно организовать вторжение своих союзников на советскую территорию в конце октября – начале ноября 1920 года. По его поручению Славек даже попытался создать смешанные польско-украинские добровольческие части, которые должны были взаимодействовать с войсками Петлюры, демонстрируя тем самым, что идея польско-украинского военного и политического союза жива[185].

Однако попытка Булак-Балаховича, Петлюры и Перемыкина прорваться в Белоруссию и на Украину провалилась, а ожидавшиеся ими восстания так и не вспыхнули. Остатки этих антисоветских формирований, в момент прорыва насчитывавших более 35 тысяч штыков и сабель, вернулись в Польшу, были там разоружены и интернированы. В мае 1921 года, уже после подписания мирного договора Польши с советскими Россией и Украиной, Пилсудский посетил один из лагерей интернированных петлюровцев в Щиперно и попросил прощения у вчерашних союзников за то, что не смог осуществить свой восточный проект и помочь им создать независимые государства. Не сумел Пилсудский отстоять и право Петлюры, Савинкова и их ближайших сподвижников остаться в Польше на положении политических эмигрантов[186]. Под давлением Москвы они были вынуждены в 1921 году покинуть польскую территорию[187].

Состоявшийся в марте 1921 года плебисцит в Верхней Силезии не принес Польше ожидавшегося успеха. Всего в голосовании приняли участие почти 1,2 миллиона человек. Из них за сохранение спорной области в составе Германии проголосовали немногим более 700 тысяч человек, за присоединение к Польше – около 480 тысяч. Окончательное решение по вопросу раздела территории должны были принять державы Антанты. Англия и Италия были за проведение границы в соответствии с результатами волеизъявления населения, Францию такое решение не устраивало. Она стремилась максимально ослабить Германию, поэтому была крайне заинтересована в переходе к Польше Верхнесилезского промышленного округа. Командующий французским воинским контингентом в Верхней Силезии генерал Лерон откровенно дал понять польским лидерам провинции и Варшаве, что неблагоприятную для Польши ситуацию может переломить только новое восстание. Начавшееся в мае 1921 года вооруженное выступление, которое было скрытно поддержано польской армией, принесло искомый результат. Совет Лиги Наций отверг предложение Англии и Италии и разделил Верхнюю Силезию между Германией и Польшей. В 1922 году Польше была передана большая часть промышленного округа.

18 марта 1921 года в Риге делегациями Польши, РСФСР (она представляла и cоветскую Белоруссию) и УССР был подписан мирный договор, определивший границу в Белоруссии и на Украине, взаимные обязательства сторон в области защиты прав соответствующих национальных меньшинств, условия возвращения Польше ее культурных ценностей, вывезенных после разделов, а также выплату ей 30 миллионов золотых рублей в качестве компенсации за вклад в экономическое развитие России. 15 марта 1923 года Совет послов Антанты признал безоговорочное право Польши на Виленщину и Восточную Галицию и ее восточную границу в целом. С подписанием Рижского мирного договора Пилсудский переставал быть главнокомандующим польской армией. Теперь он был просто начальником государства, то есть высшим государственным должностным лицом.

Итак, решение третьей задачи – установления государственных рубежей – оказалось самым сложным и долгим, сопровождалось большими людскими (по официальным данным, безвозвратные потери польской армии в 1918 – 1921 годах составили более 50 тысяч человек, не считая жертв среди гражданского населения) и материальными потерями, особенно на восточных землях, были испорчены отношения с большинством соседей (исключениями были Румыния и Латвия), а в августе 1920 года казалось, что Польшу спасли только чудо и заступничество Девы Марии. Совершенно беспредметными являются рассуждения о том, нельзя ли было добиться этой же цели другими средствами. Более важным представляется другой вопрос: что этот нелегкий период значил для самого Пилсудского?

Жизнь еще раз опровергла его очередной глобальный план, на этот раз надежного обеспечения безопасности польской восточной границы. Фактически Пилсудский реализовал здесь инкорпорационную программу Дмовского и национальных демократов, но своими, рассчитанными на осуществление федеративного плана, средствами. Вместо дружественных, благодарных Польше за помощь Украины и литовско-белорусской федерации соседями Второй Речи Посполитой стали враждебные ей советские республики, с декабря 1922 года объединившиеся в СССР, и не менее враждебная Литва. Политика «свершившихся фактов», которая позволила Польше включить в свой состав ряд территорий на западе и востоке, породила у соседей стойкое убеждение в непредсказуемости и коварстве польского руководства, особенно Пилсудского, и конечно же скрытое желание реванша. Пилсудский это прекрасно понимал. Не случайно он в новогоднем приказе по армии от 31 декабря 1920 года подчеркивал, что Польша окружена неприятелями, которые только и ждут момента ее слабости, чтобы вновь напасть на нее.

Но и сам маршал оказался невольной жертвой своей восточной политики. Свитальский зафиксировал в дневнике, что Пилсудский, в отличие от политических партий, убежденных, что после Рижского мира Польша на много лет обеспечила свою безопасность, полагал, что советское руководство, столкнувшись с внутренними трудностями, попытается преодолеть их с помощью военных приготовлений и инсценировки различных диверсий в Западной Белоруссии и Западной Украине. Поэтому он был сторонником последовательного укрепления армии, вывода ее из-под контроля сейма и полного подчинения своей воле[188]. В этом же крылась причина его не самых доверительных отношений с французскими военными. Для них Польша нужна была главным образом как союзник в противостоянии с Германией, а Пилсудский хотел видеть Францию в качестве силы, поддерживающей Варшаву в противостоянии с Москвой. Это со всей наглядностью проявилось во время визитов в Польшу в 1923 году, в бытность Пилсудского начальником Генерального штаба, маршала Фоша и английской военной делегации.

Кроме того, успешное соперничество не то что на равных, а с позиции более сильного с двумя соседними, в тот момент крайне ослабленными державами – Германией и Россией, – породило у части польского политического класса, особенно у маршала и его сторонников, убеждение, что Польша – это держава, к мнению которой все должны прислушиваться. И это лестное, но крайне опасное заблуждение со временем будет только усиливаться, даже тогда, когда Германия и Россия восстановят и многократно увеличат свой экономический и военный потенциал, опередив Польшу по всем показателям мощи государства.

Наконец – и это имело важнейшее значение для дальнейшей политической карьеры Пилсудского – ему так и не удалось поправить свой имидж в глазах влиятельных политических сил в стране, особенно национальных демократов и их союзников. Более того, ряд его действий на востоке, приверженность военным средствам решения возникающих здесь проблем охладили отношение к нему ряда видных деятелей Польской социалистической партии, особенно тех из них, кто пришел в партию уже после того, как Пилсудский стал от нее отдаляться. При отсутствии собственной партии это сужало возможности маршала влиять на парламент в нужном для себя направлении, и это в тот момент, когда на первый план выходил вопрос о политическом устройстве страны и месте в нем его самого.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.