«ПОРА ТУДА-ГДЕ ТОЛЬКО «НЕ» И ТОЛЬКО «НИ» 

«ПОРА ТУДА-ГДЕ ТОЛЬКО «НЕ» И ТОЛЬКО «НИ» 

«Пора туда — где только «не» и только «ни», — он так сказал, так пожелал, так написал, когда его перестало что-либо радовать, будоражить, возбуждать, тревожить.

— А, может, поедешь со мной, Ксюш? — неожиданно спросил он.

— Да ты что! Нет уж, Володя, у тебя своя компания, у меня — своя.

Владимир все-таки заехал к ней, прежде чем ехать в Пахру.

Придумал повод — новогодний подарок телевизор.

Ну, нет — так нет. Потом, уже за рулем, пришел в себя, представив свой приезд на дачу со «снегурочкой» под мышкой.

Гости, в основном, уже все собрались. Аксенов, Тарковский, Трифонов. Все с женами, все чинно-благородно, без выпендрежа. Должен был быть и Вадим Туманов, но позвонил, сказал, что Римма заболела, они остаются дома. Прихворнул и соавтор, Игорь Шевцов. Чуть позже подъехали Абдулов и Янклович со знакомыми девушками.

«Наши соседи по даче собрали «звезд», — вспоминала Ольга Трифонова. — Люди, нежно любившие друг друга, чувствовали себя почему-то разобщенно. Все, как в вате. Мне кажется, причина заключалась в слишком роскошной еде — большой жратве, необычной по тем временам. Еда унижала и разобщала. Мы сидели рядом с Владимиром Семеновичем, я видела гитару в углу, мне ужасно хотелось, чтобы он спел. Я неловко подольстилась к нему: «Хорошо бы позвать Высоцкого, он бы спел». И вдруг он очень серьезно и тихо сказал: «Оль, а ведь здесь никто, кроме вас, этого не хочет». Это была правда...»

Нет-нет, не было никакой чопорности, отстраненности друг от друга. Но чувствовалось, что каждый думал о своем, о чем вслух говорить не стоило. Примета плохая: не сбудется.

1 января длящаяся праздность начала тяготить до изнеможения. Ближе к вечеру Владимир отозвал в сторонку Янкловича с Абдуловым и дал им строгие инструкции: «Вам с девицами срочно нужно в Москву, попросите подбросить хотя бы до трассы. Я буду отнекиваться. Просите вплоть до коленопреклонения. Дальше — мои заботы». «И Владимир Семенович их повез, — продолжала свой рассказ Трифонова. — Марина казалась очень недовольной, нервничала. Он обещал, что довезет их только до шоссе — это два километра, но не вернулся... Под утро позвонили врачи, сообщили, что Высоцкий в больнице. Благодаря их усилиям уголовное дело не возбудили... Девицы пострадали не сильно, но машина была разбита...»

По грунтовке кое-как дотащились до трассы, а там уж Высоцкий не выдержал и дал по газам. В Москву влетели под всеми парами. На Ленинском проспекте, в районе 1-й Градской, «мерседес» вдруг повело и завертело, как юлу, кругами. Слава Богу, ни одной машины рядом! Но в этой круговерти они неотвратимо приближались к чему-то темному, огромному и неподвижному. Высоцкий схватил Севу, сидевшего рядом, за голову и с силой прижал к себе. Не дай Бог! И тут последовал гулкий металлический удар о застывший на остановке троллейбус, и сразу на землю и в салон осыпались разбитые оконные стекла! «Мерседес» замер. Мгновенно подлетели гаишники, охотившиеся за подгулявшими водителями. Мгновенно оценили обстановку: жертв нет, травмы легкой и средней тяжести. Прикрикнули на орущих и плачущих девок По радио вызвали «скорую», благо больница — в двух шагах. В приемном покое поставили диагноз: у одного пассажира перелом руки, у второго — сотрясение, у водителя — сильные ушибы. Девицы в истерике.

От госпитализации Высоцкий, разумеется, отказался. Обо всем договорился с врачами. Ребята определены в отдельный бокс, барышни отправлены по домам. Оглядел «поле боя» с подбитым «мерседесом». Теперь можно на боковую, голова гудит как чугунная. Завтра, все завтра...

Первые дни нового года пришлось еще повозиться с «Зеленым фургоном». Игорь сидел у него дома, без перерыва барабанил по клавишам пишущей машинки. Последнюю выволочку понял правильно. Но Владимир уже действительно не мог сдержаться:

— Игорь, это — полная..! Ты ничего не сделал! Если ты хочешь делать такое кино — ради Бога, пожалуйста, но мне там делать нечего! Ты думаешь, если поставил мою фамилию, то уже все?!

Потом, прочтя окончательный вариант, успокоился:

— Ладно, пойдет. В Одессу посылать не будем, некогда. Я сам поеду в «Экран» к главному редактору...

Он долго собирался с силами перед решающим разговором с Юрием Петровичем Любимовым. Чтобы сделать фильм, нужно было уйти из театра как минимум на год-полтора. Сначала Любимов начал кричать, что это бандитизм, что это несправедливо, что я его, понимаете, человеком сделал, а он так себя ведет... Но потом понемногу стал остывать. Особенно после того, как Высоцкий сказал ему: «Юрий Петрович, вы начали в сорок — и сделали. А я хочу в сорок два начать...» В конце концов, договорились по-джентльменски: Любимов подписывает Высоцкому заявление на предоставление творческого отпуска на один год с условием: играть Гамлета. Даже подписывая, предпринял последнюю попытку: «Да обманут они тебя, репетируй лучше Бориса Годунова, чего ты ждешь?» Нет, не уговорил. Напротив — услышал, что Владимир с Демидовой все-таки хотят завершить свой эксперимент с постановкой «пьесы для двоих». — «Валяйте».

Приказ о творческом отпуске артиста B.C. Высоцкого появился на доске объявлений театра тринадцатого января.

Председатель Гостелерадио Лапин, узнав, что Высоцкий собирается ставить фильм, как ни странно, преград чинить не стал, пожелав лишь, чтобы к режиссеру-дебютанту в качестве худрука назначили «культурного, интеллигентного человека». Высоцкий предложил Геннадия Полоку.

Но, к его удивлению, друг принялся усердно уговаривать отказаться от режиссуры, мол, ты сейчас, как актер, на взлете, зачем тратить силы на постановку какого-то фильма? В самом деле, зачем, если Полоке он самому был нужен. Как актер, в крайнем случае, как автор песен к телефильму, над которым он сам уже начал работу?..

Но, зная упрямство Высоцкого, все-таки согласился стать художественным руководителем.

Едва появились претензии к сценарию, Владимир вне себя примчался к Володарскому:

— Представляешь, они там требуют что-то выкинуть! Как я могу это выкинуть? Без этого фильма нет!

На что более искушенный в нюансах подковерных игр с редакторами драматург ухмыльнулся и спокойно сказал:

— Ну и выкинь, подумаешь? А потом, когда будешь снимать, возьмешь и вставишь... Делов куча! Ты же полный хозяин на съемках, ты снимаешь. ТЬ! Понимаешь? Выбрось. Что ты сейчас с ними лаешься, нервы портишь?.. Брось.

Высоцкий недоуменно вытаращил глаза:

— Не-ет! Ты что? Это же я написал сценарий... Как же это? Это же написано!

У него было фантастическое уважением к тому, что написано, умилялся подобной детскости Володарский. Высоцкий считал: это — рукопись, это написано так, как он видит, значит, это трогать нельзя. Просто нельзя и все. Потому что это им уже написано. Не устраивает — не надо!..

Но будущий режиссер-постановщик начал потихоньку подбирать актеров. Сам собирался играть Красавчика. Шевцов, вообразивший, что он уже тоже получил право голоса, высказал сомнение: не староват ли?

— Чепуха! — отрезал Высоцкий. — Только немного займусь собой, — и сразу все будет в порядке...

Позже примерял на себя обличье бандита Червеня, но отказался в пользу Ивана Бортника. В роли красноармейца Шестакова видел Леонова, а секретарши — Людмилу Максакову. Сергей Юрский рассказывал: он зашел после спектакля «Преступление и наказание» за кулисы к Высоцкому и наговорил ему кучу комплиментов. Владимир был грустен, сказал, что с театром он расстается и что, пожалуй, это и есть момент расставания, и будет снимать кино. И тут же стал оговаривать с Юрским его участие в будущем фильме. «Он был весь заряжен на это», — понял тогда Сергей Юрьевич.

Высоцкий определялся с кандидатурами оператора, художника картины, второго режиссера. Был даже утвержден директор фильма Владимир Мальцев, с которым он встречался еще на съемках «Вертикали», «Опасных гастролях» и «Места встречи...».

Шила в мешке не утаишь, но никто, в общем-то, и не скрывал, что Высоцкий ограничил свое присутствие в Театре на Таганке Гамлетом и Свидригайловым, и всерьез занялся кино. Отвечая на многочисленные вопросы, Владимир объяснял: «Были сплетни, что я ушел режиссером на Одесское телевидение. Это неверно, это глупо. Я просто хотел сделать картину... Должен был делать, но не успевал по времени, хотя затратил очень много работы и энергии... Я-то думал, что все это так легко: готов сценарий, утвержден — и пошел работать... А, оказывается, — нет. Там надо еще куда-то идти, где-то утверждать, потом — редактура, потом все спускают, потом все начинается по новой на студии. Потом опять присылается второй... вариант. И когда я три месяца работал, а оказалось, все на нуле... — я позвонил и сказал, что нет, извините, у меня нету времени на это...»

С завидным аппетитом «пожирали» его драгоценное время, а главное — нервы и дотошные следователи, пытавшиеся «раскрутить дело» о прошлогодних левых концертах в Ижевске. Их изощренная фантазия — «куда там Достоевскому с записками известными!» — иной раз ставила в тупик Это надо же было додуматься до того, что «свидетель Высоцкий В.С.» умышленно устроил автомобильную аварию, чтобы укрыть в больнице от следственных действий другого важного «фигуранта» Янкловича В.П.»...

Хотя все это чепуха.

— Володя, читал? — Смехов подсунул ему «Известия». — Полюбопытствуй.

«О Сахарове А.Д.

На протяжении ряда лет Сахаров АД проводил подрывную работу против Советского государства. В связи с этим он неоднократно предупреждался о недопустимости подобной деятельности представителями соответствующих органов власти, общественных организаций, видными советскими учеными. Игнорируя предупреждения, Сахаров в последнее время встал на путь открытых призывов реакционных кругов империалистических государств к вмешательству во внутренние дела СССР.

Принимая во внимание многочисленные предложения советской общественности, Президиум Верховного Совета СССР лишил Сахарова А.Д. звания Героя Социалистического Труда и всех государственных наград, а Совет Министров — званий лауреата присужденных ему премий СССР» (ТАСС).

— Идиотизм, — пробормотал Высоцкий. — Пора туда... — и оборвал фразу.

Заехав домой перед вечерним спектаклем, Владимир фазу зашел в кабинет, выдернул с полки томик стихов, нашел нужную страницу, быстро пробежал ее глазами и торжествующе захлопнул книгу: «Ну вот, все-таки я был прав, а Ванька говорит, что я слова переставляю! Нет, все верно — «Мне кажется, что я магнит, что я притягиваю мины...»

Марина, глядя на него, кивнула: «Да, ты магнит. Только ты не мины притягиваешь, а неприятности и всякие приключения...»

Когда Марина случайно нашла в кармане его пиджака ампулы с морфином, это был самый страшный день... Ей не хотелось больше жить. Она решила улететь домой, и ее решение для обоих стало облегчением.

По мнению Станислава Говорухина, «это была красивая, длившаяся много лет духовная связь двух бесконечно талантливых людей. Марина пыталась замедлить его бешеный темп — вдвоем трудно так быстро нестись по жизни. Отчасти ей это удалось. Во всяком случае, она продлила ему жизнь...». «Она своими приездами, своими связями спасала его, — говорил коллега Высоцкого по театру Борис Хмельницкий. — Если бы не она, он ушел бы намного раньше. Мы-то знаем...».

Российские друзья и знакомые Мариной Владимировной и восхищались и, как водится, терпеть не могли. Многие отзывались

о ней, мягко говоря, с неприязнью, поминая — кто с ревностью, кто с завистью.

«Марина не хотела напрягаться, — считал Иван Дыховичный. — Стоило Володе сорваться, немедленно улетала в Париж, а уж оттуда звонила, расспрашивала, как идет выздоровление, давала указания. Вот когда он начинал выходить из кризиса, она возвращалась, встречала его, привозила домой...» Эдуард Володарский был уверен, что «Высоцкий Марину боялся... Он хотел от нее слинять... Влади могла перекрыть Володе кислород наглухо. Она показала себя абсолютной террористкой! Такая может переступить через что угодно... Когда Влади приезжала в Москву, денег здесь вообще не тратила. Володька разбивался в лепешку, чтобы дом был полной чашей. Марина даже улетала обратно во Францию на деньги Высоцкого... Ее значимость за границей у нас сильно преувеличивали. Там она считалась средней артисткой... За франк она готова удавить кого угодно. Чисто французские дела...». Георгий Юнг- вальд-Хилькевич видел ее грех в другом: «Марина... сама выпивала. Настаивала, чтобы он не пил, убеждала его, но в доме все время была водка...»

Каждый считал себя вправе оценивать Марину Влади и степень ее влияния на Высоцкого со своей колокольни. Альпинист Елисеев, знакомый с Высоцким еще с «Вертикали», сожалел, что «пристегнутый» к Влади Володя не был тем рубахой-парнем с душой нараспашку, готовым первым оказаться там, где трудней и опасней, каким он был в горах.. Словно что-то подломилось. Я... видел в ней причины, вследствие которых Володя не с нами, как раньше.. Был приветлив, но былой дружеской радости не проявлял — его сдерживали невидимые вожжи Марины, которые я чувствовал..». Для администратора Янкловича первостепенным было то, что «она научила его очень четкому отношению к деньгам.. Когда Марина приезжала, он становился более чем нужно галантен, доброжелателен, учтив. Ведь, как ни странно, Марина научила его, как нужно относиться к женщине. Он же был дворовый московский пацан. И по воспитанию, и по восприятию жизни. Хотя, нужно отдать ему должное, это отношение к женщинам подспудно в нем сидело всегда...».

Покинутая жена Людмила Абрамова, естественно, не питавшая никаких теплых чувств в отношении к Влади, замечала, что после 60-х «он перестал быть веселым, смешливым, может быть, оттого, что плохо себя чувствовал, или друзья, окружавшие его, уже не располагали к веселью. Рассказывал остроумные истории, но сам не смеялся...». А кто-то считал, что для Высоцкого Марина была лишь «символом связи с внешним миром, контактов и возможностей всяких, без чего ему просто жить невозможно было...».

Как всем хотелось, чтобы он навсегда оставался только таким, каким они его хотели видеть: удивительной, но безропотной и безвольной статуэточкой, которую в любой момент можно подержать в руках, полюбоваться. Или со злостью швырнуть оземь.

В глазах кого-то он был рубахой-парнем, в мечтах других — нежным любовником. Третьим он был нужен как послушный инструмент в достижении собственных целей. Многим хотелось видеть его точно таким же, какими были они сами, — пустыми, дрянными, безумными, пьяными, безвольными.

Иван Дыховичный понимал, кем Высоцкий окружил себя в последние годы: «Это как Сталин, который посадил «врачей-вредителей» и через год умер, потому что те, кто пришли на их место, вынуждены были лечить его по-другому. Чем и убили. Так и Володя сам выбрал себе смерть, когда стал общаться с этой швалью...»

Хотя сам о себе он пел: «Такого попробуй угробь!»

Он не был гением в каких-то отдельных творческих проявлениях — актерстве, музыке, стихосложении. Он был гениальным человеком. А гении живут в ином измерении, на другом этаже. За свою гражданскую и духовную волю он платил мукой зависимости другого рода...

***

После оглушительного успеха «Места встречи...» ведущий популярной телепередачи «Кинопанорама», режиссер Эльдар Рязанов решил посвятить фильму и его создателям большой сюжет. Предполагалось снять беседу в студии с Говорухиным, Высоцким и Конкиным. А заодно записать нескольких песен в исполнении Владимира. Ну, а дальше с помощью монтажа выдать все за прямой эфир.

Разумеется, никакого строгого запрета на съемки Высоцкого — ни устного, ни тем более письменного — никто не накладывал. Но он подразумевался. Не маленькие, сами все должны понимать. И если что, отвечать тоже готовьтесь по-взрослому.

Режиссер Ксения Маринина решила подстраховаться и испросить разрешения на съемки. Пошла к начальству — отказали. «И тогда, — рассказывала Маринина, — вызвалась помочь наш главный редактор Нина Севрук — удивительного понимания, доброты и ума человек. Ее муж был начальником пропаганды в ЦК партии, и Нине отказать не могли — слишком влиятельная фигура за ней стояла. Звоню Владимиру Семеновичу. А он вдруг говорит: «Слушай, а тебе не кажется противоестественным то, что существует масса некачественных любительских записей моих песен, а профессиональной — ни одной? Запишешь меня — приду на вашу программу!»

Маринина сказала «да» и начала утрясать график рабочих смен. «Окно» образовалось поздним вечером. В этом был еще один немалый плюс — в такое время никого из начальства уже быть не должно, следовательно, никто мешать не станет. Ведь и у председателя Гостелерадио, и его первого заместителя Мамедова была специальная аппаратура, позволяющая слушать все помещения «Останкино»..

К девяти вечера, вспоминала режиссер, Володя приехал. Весь подтянутый, подготовленный, хорошо одетый- На заявке было написано: «Запись «Кинопанорамы». Я с пульта на втором этаже задавала вопросы, которые, конечно, потом убирала, потому что и звук был не тот, и время на это терять не хотелось, он говорил, спрашивай, чего надо, я на все буду отвечать, и он все говорил тут, мысль рождалась тут, он совершенно не знал, что мы хотим, чтобы он говорил...». Потом он захотел посмотреть, что получилось. Просмотровая была уже закрыта, но для него сделали исключение. Высоцкий посмотрел и сказал: «Я доволен».

Чем? Тем, что нашел-таки в себе мужество превозмочь собственную физическую немочь, бессилие и, запинаясь, со сбоями, не попадая по струнам опухшими после гемосорбции пальцами, записать десяток песен? И что? Довольны были те, что прилипли к стеклянным стенам студии и во все глаза видели его, живого. Одни сочувствовали, когда он ошибался, другие — всепонимающе ухмылялись. Ну и пусть. «Пусть пробуют они, я лучше переждуl». На записи видно: ему явно хотелось еще что- то сказать. Но потом: а-а-а... ладно. Отстегнул микрофон и пошел: «Пока!»

Потом он уехал домой, а телевизионщики стали гадать, что делать с отснятой пленкой? Прирожденная подпольщица Маринина предложила спрятать под пол в монтажной — там проходили всякие коммуникации, поэтому в некоторых местах доски можно было снять. Технари засомневались: там провода всякие, напряжение, пленка может размагнититься. Предложили: «Ксения Борисовна, давайте мы сами заначим». И заначили — «до будущей субботы...»

На следующий день на съемки общей беседы Высоцкий не приехал. Говорухин разобиделся: «Мы все собрались и ждали Володю. Его нет. Перезваниваю и спрашиваю: «Ты где?» — Он: «Еду, еду. Сейчас». Чувствую по голосу: что-то не то. Еще час прождали. Снова звоню, он: «Знаешь, я не приеду. Решил. Телевизионщики меня никогда не снимали. Не хотели. А сейчас решились?!»

1 марта вышел очередной выпуск «Кинопанорамы», один из сюжетов которой был посвящен фильму «Место встречи изменить нельзя». А вот места Высоцкому не нашлось. Впрочем, ничего другого он и не ожидал. После этого продолжать заниматься «Фургоном» не было никакого желания.

Во время мартовской встречи с Мариной на «нейтральной территории», в Венеции, он раскрыл полностью масштабы своей беды. «Сначала мне казалось, — говорил Янклович, — что Марина знает о Володиной наркомании. И думал, что они чуть ж не вместе этим занимаются. Но потом я узнал, что для нее это было открытие. Страшное открытие. Ведь сын ее Игорь страдал той же болезнью... В случае с Володей она переоценивала себя. Ей показалось, что поскольку она имеет на него сильное влияние, то хватит одного его слова, которое он ей даст. Но в последнее время это было далеко не так, и Володя от этого страдал. Он ее, в общем-то, обманывал уже. А поначалу она просто увидела, что Володя сильно изменился. И она заставила его все ей рассказать».

В Италии они дали друг другу слово, что будут бороться вместе.

На листке бумаги осталась незавершенная строчка: «Прыг со мною в темноту!»

В Москве Владимир урывками, но все-таки наперекор всему пытается продолжить работу с Демидовой над Уильямсом. Придумал очень эффектное начало: два человека летят друг к другу с противоположных концов по диагонали сцены, сталкиваются и замирают на несколько секунд в братском, но полулюбовном объятии... «И сразу же равнодушно расходятся, — рассказывала Алла Сергеевна, — я за гримировальный столик, Высоцкий на авансцену, где потом говорит большой монолог в зал об актерском комплексе страха перед выходом на сцену (причем этого комплекса у него никогда не было...); произносил он это так убежденно, что трудно было поверить, что начнет сейчас играть...»

Отрепетировали первый акт и решили показать коллегам. Вывесили объявление, пригласили весь театр. Пришел лишь Давид Боровский и случайно оказавшийся в театре кинорежиссер Юрий Егоров. Второй акт оказался очень сложным, работа застопорилась. Теперь уже бесповоротно. Демидова, правда, надеялась: вот съездим на гастроли в Польшу, а там... Да-да, кивал Высоцкий, конечно.

Рука все реже тянется к бумаге. Еле-еле вымучил из себя текст Полоке для какого-то его нового фильма. Откупился — только, чтобы не сниматься. Почитал сценарий — полный бред. Играть роль секретаря комячейки, какого-то чумового Сыровегина? Посоветовал Геннадию — бери Бортника, а песни я напишу. Вечер маялся, ничего в голову не лезло, какие-то отдельные слова и строки: «Не карцер построит строитель! Нет! Хватит! Нам лучше теплицу, парник!» Днем прочитал, стыдно стало. Долго бродил по квартире, из угла в угол, пил чай, курил, собирался с духом. Потом сел за стол и выдавил из себя три куплета:

Из класса в класс мы вверх пойдем, как по ступеням,

И самым главным будет здесь рабочий класс.

И первым делом мы, естественно, отменим

Эксплуатацию учителями нас...

Ты хотел стилизацию и мою фамилию, Геннадий Иванович? Получи. На большее я не способен. Нужна концовка? Ладно. Обойдемся без карцера, пусть будет парник

Так взрасти же нам шкалу, строитель! -

Для душ наших детских теплицу, парник

Где учатся — все. Где учитель

Сам в чем-то еще ученик.

С ума сойти! Все, не могу больше. Уж не обессудьте. 

Данный текст является ознакомительным фрагментом.