Мы не запрещаем делать фотографии

Мы не запрещаем делать фотографии

Как-то раз к самолету подошли пятнадцать человек с черными ящичками и раскладными лестницами того типа, которыми пользуются маляры, раскрашивающие стены домов. Они все были довольно бедно одеты, а ящики, которые они несли, представляли собой фотоаппараты. Один из этих пятнадцати спросил, можно ли фотографировать самолеты. Конечно! Они профессионально сделали снимки со всех возможных ракурсов. «Можно ли немного приподнять хвост самолета?» – «Конечно». Просьбу исполнили, и опять были сделаны фотографии со всех возможных сторон. Затем старший из фотографов через открытую дверь украдкой заглянул в салон самолета, где он увидел раковину и холодильник, в котором мы хранили необходимые припасы. Он также заглянул в задний салон, где располагались удобные кресла, обитые зеленой парчой, а перед ними были закреплены небольшие столики.

Он спросил осторожно: «Но здесь, наверное, нельзя фотографировать?» – «Вы можете фотографировать и здесь, если вы найдете, где поставить свои громадные черные ящики!» И вновь фотографы начали со знанием дела снимать внутри самолета.

Пока это все происходило, один из фотографов, говоривший по-немецки, положил глаз на кабину пилотов: «Это наверняка ваша святая святых. По всей видимости, никому нельзя фотографировать здесь?» – «Разумеется, вы можете фотографировать и здесь. Этот тип самолета уже давно продается в разные страны и никаким секретом не является!» Он посмотрел на меня с изумлением, а затем направил все свои усилия на то, чтобы разместить этот тяжелый черный ящик перед сиденьем пилота. В конце концов, крайне довольная, вся группа покинула самолет, щедро расточая благодарности.

Между собой мы условились, что только Лир, пилот второго самолета, и я можем отправиться в город и остановиться у полковника Кёстринга, военного атташе. Всем остальным предстояло жить прямо в самолетах. Там они были обеспечены едой и могли развлекать себя, слушая радио, а кроме того, присматривать за самолетами, поскольку нас не покидали дурные предчувствия. Как только мы собрались уезжать, к нам подошел человек в гражданской одежде и объяснил мне на хорошем немецком языке, что он из ГПУ (эта организация не была переименована в МВД два года спустя[2]) и ему дано указание охранять два наших самолета. Я поблагодарил его и объяснил, что мы собираемся сами охранять наших «птичек». Он может возвращаться домой и больше не беспокоиться по этому поводу. Человек из ГПУ сказал нам, что его правительство приказало освободить два ангара и отдать их в наше полное распоряжение. Ангары будут закрыты на моих глазах, а ключи переданы мне в руки. Охрана затем будет передана сотрудникам ГПУ, которые уже прибыли на место. Как гостям советского правительства, нам было трудно отказаться от подобного предложения. Самолеты завели в ангары, и, после того как все было опечатано, мы поехали в город.

После официального приема военный атташе передал каждому из нас по 200 рублей – немного карманных денег на всякий случай. Я сказал ему, что моя официальная должность требует того, чтобы я был щедр на чаевые, поскольку отвечаю за сохранность самолетов, и этой суммы, по всей видимости, недостаточно. Он объяснил мне, что «давать на чай» в России запрещено и что часовые просто не возьмут у меня никаких денег. Тем не менее он добавил, что если мне понадобится больше денег, то я их получу.

Лир и я остановились у полковника Кёстринга. Члены экипажей – в отеле «Националь», хорошо известном заведении для иностранных туристов. Нас тепло встретили. Полковник Кёстринг попросил меня, чтобы я не оценивал его жилище с немецкой точки зрения, так как многие необходимые переделки еще не завершены. Например, невозможно найти специалиста по ремонту люстр. Только позднее я в полной мере осознал подлинную причину подобной просьбы.

После того как мы приняли душ и сменили одежду, подали обед. Он состоял из обычного европейского набора блюд. Полковник Кёстринг, который ожидал нас в обеденной комнате, объяснил мне: «Баур, вам покажется это странным, но это правда. Все, что вы здесь видите, за исключением каравая, было приобретено не в России. Когда мы принимаем таких гостей, как вы, чьи планы нам известны заранее, мы шлем телеграммы в наши посольства в Польше и Швеции. Из Варшавы нам присылают мясо, муку, свежие фрукты и овощи. Из Стокгольма мы просим присылать как можно больше качественно приготовленной еды, которую вы видите здесь. В этой стране все гораздо дороже. Мы получаем гораздо более дешевые вещи и продукты по дипломатическим каналам».

Это напомнило мне об одном случае в Кёнигсберге. Пилот Гоффман, совершавший рейсы Кёнигсберг – Москва, только что возвратился в Восточную Пруссию, когда поступил приказ немедленно лететь обратно в Россию. Посадки ожидало несколько пассажиров, и еще требовалось погрузить почтовые отправления, а русский самолет не был готов к вылету. Гоффман ответил, что не может вылететь немедленно, поскольку на борту отсутствует запас продуктов. Он взял такси в Кёнигсберге и отправился за покупками. Я с изумлением у него спросил, неужели он не мог запастись продуктами в Москве. Он объяснил, что, разумеется, он мог это сделать, но там все настолько дорого, что «Люфтханза» откажется возмещать ему расходы. Запасы продуктов, которые он привозил, передавались в русские семьи, в которых останавливались члены экипажа, и там для них готовили еду.

Естественно, мы захотели совершить экскурсию по Москве. Нам выделили немку из Восточной Пруссии, которая работала в германском посольстве и стала исполнять при нас обязанности переводчицы и гида. Когда мы покидали отель на машине с советскими правительственными номерами, наша переводчица обратила наше внимание на «людей из трех букв» (секретная полиция, ГПУ). Она нам объяснила, что они будут делать дальше: «На углу здания находится маленькая будка с телефоном. Сотрудник ГПУ откроет эту будку, сообщит о своем местонахождении и передаст информацию, что эта машина только что отъехала с таким-то количеством пассажиров, их имена, если он их знает, а также направление следования». Помимо этого наша переводчица объяснила, что за нами на расстоянии 50–100 метров последует сопровождение, чтобы следить за всем, что мы будем делать в Москве.

Она напомнила нам еще раз, что иметь при себе фотоаппараты строго запрещено. Цинтль и я имели по этому поводу оживленную дискуссию, когда хотели взять с собой в аэропорту наши «лейки». Гид из посольства увидела фотокамеры и воскликнула: «Ради бога, герр Баур, ничего не фотографируйте!» Я объяснил ей, что не собираюсь ничего фотографировать в аэропорту, но я не могу себе представить, чтобы кто-нибудь мог помешать мне делать снимки во время экскурсии по городу. Однако, когда она объяснила, что наличие при себе фотоаппарата может привести к серьезным проблемам, я положил его обратно на отведенное ему место в самолете. Мы успокоили нашего гида, сказав ей, что не будем ничего фотографировать.

Осмотрев Кремль, мы отправились на самую высокую точку Москвы, откуда открывался чудесный вид на город. Поколесив взад и вперед по городу, мы возвратились в германское посольство, где оставались вплоть до полуночи. Около 12.30 ночи Генриха Хоффманна, личного фотографа Гитлера, вызвали в Кремль. Он должен был запечатлеть на пленку заключительные сцены переговоров между Сталиным и Риббентропом. Хоффманн сказал, что он польщен оказанным ему приемом. Ранним утром мы отправились в аэропорт, чтобы подготовить самолет к вылету и выполнить испытательный полет.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.