Глава 8

Глава 8

…Нет праведного ни одного…

…Все мы сделались — как нечистый, и вся праведность наша — как запачканная одежда.

(Библия, Римлянам 3:10; Исаия 64:6)

…Мы с помощью немцев освободим себя от большевизма, а Ленинграду и его улицам впоследствии возвратим их исконные названия…

(Из выступления генерал-предателя Андрея Андреевича Власова в оккупированной фашистами Гатчине)

Иммунитет, позволявший Собчаку без видимого раздражения воспринимать депутатскую массу, избравшую его своим вожаком, не вырабатывался.

"Патрона" постоянно и неудержимо воротило и тянуло от них прочь, как пожизненную воспитанницу института благородных девиц от созерцания даже не переполненной, но свежей выгребной навозной ямы.

Поэтому одним из жарких летних дней, в самый разгар сессии нового городского Совета, прикупив по случаю шикарные штаны в еле заметный зимний рубчик и осенние штиблеты на микропорке, он без особой рекламы смылся в Таллинн посетить очередной притон "борцов за демократию", а посему, как они уверяли — «прогресс».

Там в эстонской столице, судя по газетам, предполагался сбор наиболее достойных «господ» типа Сависаара, Ландсбергиса с Прунскене и других отборных червей, подтачивающих корни нашего государства. Собчак, вероятно, уверовав, что его брючная обнова с туфлями будет неплохо смотреться на фоне отпетой компании эстоно-латышско-литовских солистов политического стриптиза, решил эту встречу не упускать и, приняв телефонное приглашение «коллег-демократов», сразу отбыл дневным самолетом туда без какой-либо информационной подготовки, как обычно, рассчитывая на свое коронное «кстати» и последующий экспромт.

После его отъезда я, бегло просмотрев повестку оставшейся части сессионного дня и не заметив ничего примечательного, занялся переполнявшей столешницу почтой, затем отправился перекусить на скорую руку.

Ленсоветовская столовая кишела депутатами. Манерное чавканье дорвавшихся до сравнительно дешевого и качественного харча поглотители разбавляли обязательными долговременными застольными трепами. Такое времяпрепровождение «нардепы» не только предпочитали, но и считали исполнением своей основной обязанности перед избирателями. Не желая в этой толчее быть заляпанным капустой из чужих щей, я зашел в маленькое кооперативное кафе близ Мариинского дворца на углу проспекта Декабристов.

Даже в ту пору несуразно высокие цены делали подобные заведения ограниченно доступными. Окинув скромное помещение кафешки беглым взглядом, я средь большинства свободных столиков выбрал угловой, по соседству с небольшим закутком для особо «дорогих» клиентов. Из кухни в зал проникал запах, совершенно не свойственный местам, где обрабатываются продукты.

Заказав с ходу афишный ассортимент, я обратил внимание на обрывки доносившегося из-за перегородки гундоса беседы. За раскрытой шторкой закутка вокруг стола, уставленного бутылками и кооперативными деликатесами, сгрудилась мгновенно узнанная мною троица очаровательных ленсоветовских «пудельманов» или, если точнее, «пуделистов».

Пудель — довольно распространенная порода декоративной, легко дрессируемой собаки. Независимо от масти и фасона, будь то королевский или мелкопакостный сорт, экземпляры этой породы обычно ни к чему путно песьему в основном не пригодны, кроме разве что подтаскивания домашних тапочек, стояния на задних лапах, ношения цветного банта, облизывания рук и других частей тела владельца да лая с повизгиванием по команде. Правда, такой песик может уволочь у зазевавшегося съестное, нагадить на паркет или изгрызть вдрызг приглянувшуюся ему дорогую вещь. Кроме того, эти псы намного приветливей людей.

Смысл существования разнообразных комнатных собачек видится лишь в способности их концентрировать хозяйскую любовь и привязанность к определенному типу живого существа, искусственно выделенному благородным многовековым упорством селекционеров из безбрежного вселенского моря дворняг. Порой сравнивая псов со схожими повадками и видом людьми, надо отдать должное собакам, ибо человеческий тип, характеризующийся никчемностью в жизни декоративной породы животных, как правило, любовь и умиление окружающих вызывать не способен.

Моего соседства застольные «пуделисты», к счастью, не заметили, продолжая громко хрустеть кавказской зеленью, беседовать и лакомиться закусным алкоголем. Как оказалось, середину рабочего дня тут праздновали наиболее выдающиеся представители новой "замечательной плеяды" «реформистов», каким-то образом своими многочисленными изъянами и пороками склонившие избирателей за них проголосовать. Вся их предыдущая жизнь была беспросветной трагедией маленьких человечков, с детства грызущих ногти и ежечасно сгоравших в огне своих безысходных амбиций, но втихаря грезивших под одеялом примерить тунику Цицерона, что-нибудь из одеяний Наполеона, оружие Тамерлана, возможности Сталина и прелести Клеопатры.

Самым образованным среди жующих, полагаю, был сидящий ко мне спиной Анатолий Чубайс22, уже владевший ко времени этого обеда дипломом кандидата экономических наук. Его собутыльникам, Егорову23 с Беляевым24, удалось к сорока годам только добраться до звания обычных очных аспирантов одного и того же среднего экономвуза, что в их возрасте характеризует скорее диагноз, чем профессию. Единственная проблема Егорова в жизни заключалась в том, что, если другим было хорошо, то ему от этого становилось плохо. А искренне он умел радоваться только неприятностям окружающих. Свою стратегическую линию поведения в любом деле он обычно мотивировал обратно пропорциональной зависимостью между наследниками и наследством. Этот парень под влиянием мстительного чувства был основательно убежден: чем меньше наследников, тем больше наследство. А врал и ожесточенно спорил так дерзко, что несколько раз умудрился надуть самого себя.

Его друг — аспирант Беляев со скрытыми трупными пятнами на серовато-одутловатом лице, выражением напоминавшем христиан времен императора Нерона, когда несчастных насильственно заставляли отречься от Бога, впервые в жизни став депутатом, постоянно пытался повысить свой интеллект за счет появившейся возможности улучшить питание, наивно полагая, что интелектуальный уровень прямо пропорционален качеству съедаемого харча и цене надетого костюма. Он был одержим уверенностью в своей способности с ходу, без всякой подготовки и с успехом управлять чем угодно: от жилконторы до страны в целом, если только его будут вкусно кормить и красиво одевать. Судя по его выступлениям, вся жизненная философия Беляева основывалась лишь на одном расхожем банальном заблуждении, ибо известно: дорогим ошейником породу дворняжке изменить нельзя.

Четвертым за их столом, широко раздвинув локти, сидело какое-то неопознанное мною бородатое мурло, фамилия которого сквозь густые, заляпанные сациви, бесформенные заросли на лице не просматривалась. Желание не бриться в большинстве случаев конца ХХ века свидетельствует о дефекте кожи либо ума.

Благодаря настырно-активному тупоумию, полной безграмотности, отсутствию какого-либо путного опыта работы и способностей эти ребята впоследствии займут «достойные» места в управлении разрушенной с их помощью страной: анемичный Саша Беляев сменит в кресле председателя Ленсовета чуть косоглазого Собчака, а затем выдвинется аж в Госдуму первого, внезапного созыва; постоянно угрюмый, как подбитый немецкий танк, Егоров угнездится в высших недрах правительства «обновленной» "демократами" России. А рыжий Чубайс это правительство почти возглавит, грубо нарушив завещание всуе и в розницу почитаемого нынешними «демореформистами» Петра Великого, заявившего летописцам о невозможности допущения до Сената рыжих, косых и бородатых, дабы не случилась беда.

Подобная рекомендация великого человека потомкам основывалась на собственном богатом государственном опыте, родившем аксиоматичную уверенность: людям физически и морально ущербным доверять власть нельзя ни в коем случае. Иначе они ею будут компенсировать свои недостатки и изъяны. А вместо бескорыстно идейного служения государству примутся вредить, грабить, издеваться, притеснять и унижать подданных вместе со страной.

Как-то в одну из столичных командировок пришлось отправиться вместе с депутатом Васильевым25. До выборов он был другом и коллегой Чубайса. Также трудился в лаборатории экономического вуза. Имел сильно обсыпанный перхотью постоянно застуженный нос, нечистую кожу, неплохой финский костюм с засаленным вокруг шеи воротником, малахольную манеру говорить и прямо-таки клиническое улыбчивое с легким прищуром терпение мышеловки, которая выглядит в отличие от кота совсем невинно, но в итоге хлопает по башке бедную мышку. Всю дорогу до Москвы Васильев потешал меня своими теориями. Например, для экономии продовольствия рекомендовал иногда блюсти в стране общий великий пост вплоть до запрета собакам грызть кости в страстной четверг, несмотря на то, что псы были абсолютно непричастны к таинствам искупления. Васильев также поведал мне о политике, которая ему представлялась дамой далеко не первой свежести, но все еще трепещущей от неслыханной необузданности своих новых увлечений. Поэтому якобы в отношении ее не может быть вообще никаких принципов.

Перед сном мой попутчик советовал чтить лишь богатство и презирать труд. Протестовал против женской мускулинизации и призывал громить систему банковских операций страны. Под занавес этот достойный сочлен свежего движения "демократических преобразований" сообщил мне полушепотом, что любовь к «демократии» — явление аномальное, свидетельствующее о психической неполноценности влюбленных в нее. В общем, Васильев был слишком путан и вертляв помыслами, чтобы сойти за русского, больше смахивая на эфиопского еврея — гордый продукт любви разноцветных изгоев.

По брони управделами Совмина тогда еще РСФСР нам с Васильевым полагался один двухместный номер в гостинице «Россия», что на Красной площади столицы. Поэтому мне пришлось с ним провести еще сутки среди множества иногородних депутатов Верховного Совета республики, для которых эта гостиница стала прибежищем обитания и болтания. Они днями и ночами напролет слонялись по многокилометровой круговерти жилых разноэтажных коридоров и околачивались в номерах с загустевшим духом азиатского караван-сарая, в котором постоянно исполнялись в пьяном виде сексуальные обряды всех народов мира, вызываемые скоротечным единомыслием противоположных полов, обязательно ведущим к объятиям.

Наш обшарпанный, как впрочем и все другие, номер был укомплектован двумя раздолбанными кроватями, на которых, судя по их состоянию, постояльцы много лет кряду незатейливо и без отдыха терзали тела своих незнакомых приятельниц.

За многочасовое гостиничное вынужденное общение депутат Васильев меня полностью убедил в успехе за короткий срок осуществления в СССР его сподвижниками, "демократами-любителями" плана «Барбаросса», реализовать который когда-то не удалось профессионалу Адику Гитлеру. Он так же основательно дал мне понять, что высшая цель всех пришедших к власти «реформистов» — украсть каждому в отдельности как можно больше денег. И, если в их широко разрекламированной "программе реформ" только это поставлено на карту, то тут не до судьбы страны и любви к избирателям. (Как показало будущее, Васильев был предельно откровенен). Дальше он долго плел что-то о "цивилизованном обществе", хотя и без того было ясно: если научить животных говорить, а «нардепов» внимательно слушать, не шуршать конфетными обертками в театрах и не сопеть громко во время сна на парламентских заседаниях, то наше общество еще сможет стать «цивилизованным».

Характеризуя среди прочих знакомых своего многолетнего друга А.Чубайса, мой сосед по номеру убежденно заявил, что тот "обыкновенный туповатый академический шалопай", не способный ни говорить, ни, тем более, мыслить. Зато настроенный весьма агрессивно и активно при первой реальной возможности хапать все подвернувшееся. Хотя в институте, где он до этого трудился, Толю Чубайса отличало безупречное поведение и полная неспособность к любой конкретной работе, кроме разве что парткома, где он с успехом занимался идеологией, чем очень гордился, постоянно выражая жгучее желание расти по партийной линии и поэтому от всех скрывая, что у него в Москве ошивается бородатый брат, уже тогда заметно балаганивший в столичных трутневых тусовках и, самое ужасное, огрызавшийся властям «демократическими» лозунгами. Подобное поведение Чубайс в ту пору гневно и безжалостно клеймил на заседаниях своего парткома. А если же такие случаи имели место среди институтской интеллигенции, то Толя срочно бежал «советоваться» в ОК КПСС к заведующему отделом экономики Владимиру Архангельскому (это фамилия, а не кличка), под руководством которого Чубайс и вознамерился прошмыгнуть нудной тропинкой внештатного инструктора в кресло кадрового партийного функционера ленинградского обкома.

Сам Вова Архангельский принадлежал к предпоследним слоям партноменклатуры, успевшим сильно деградировать за счет ошибки, допущенной в теории кадровой политики ЦК КПСС. Он по любому поводу постоянно колебался вместе с линией партии и люто ненавидел в жизни только две категории сограждан: всех офицеров, независимо от рода войск и званий (эта ненависть была данью памяти о притеснениях Вовчика представителями ратной профессии во времена армейской службы); кроме военных Володя испытывал также мучительную неприязнь к людям, которые были умнее и компетентнее самого Архангельского, имевшего тематический кругозор не более двух автобусных остановок. К усиливающемуся с годами ужасу, Владимир обнаруживал этих людей не только всюду и в абсолютном большинстве, но просто глупее себя не находил.

Поэтому, присмотревшись к Чубайсу, он понял, что наконец-то выискал экземпляр, который в требуемом для Архангельского смысле конкуренцию ему в обкоме составить не сможет. После такого открытия Вова ухватился за рыжего Толю и принялся радостно протаскивать его в аппарат своего отдела, без разбору включая Чубайса на общественных началах в состав разных комиссий и секций, представляя Толю всем как "академического специалиста" по части правильного рационального использования основных производственных фондов социалистической промышленности. Дабы намозолить свое имя в памяти обкомовцев, Чубайс сам стал без устали мотаться по всем подряд кабинетам Смольного, натирая глаза о свою невзрачность даже партийной «мелкотуре» (занимающим незначительную номенклатурную должность). Желая понравиться, он всем встречным, блея, повествовал о том, что является активистом сбережения, приумножения и рачительной интенсификации основных фондов промышленности — главного богатства нашей страны. Кто бы мог тогда подумать, что уничтожать, разрушать и разворовывать их Чубайс сразу активно примется, став вице-премьером России.

После многомесячной обкатки Чубайса в аппаратной среде, Архангельский отважился отнести секретарю обкома, ведающему кадрами, анкету Чубайса, или «объективку», как принято было тогда ее называть.

Не угадав с ходу основной причины Вовиных хлопот за кандидата в партновобранцы Чубайса, секретарь, пробежав глазами скудную Толину биографию, заслуживающую внимания лишь датой рождения, и выслушав пылкую устную рекомендацию ходока, хмуро воззрился на заведующего отделом:

— Где вам удается подыскивать публику, начисто лишенную требуемых и нужных для работы в качестве инструктора обкома качеств? Или хотите заполнить вакансии отдела экономики неопытными болванами? Тем самым добиться 100-процентной кретинизации своих подчиненных? И зачем вам нужны сотрудники без знаний, кругозора и опыта хоть какой-либо практической деятельности, единственное достоинство которых — пустозвон?

Архангельский, неожиданно наткнувшись на абсолютную непреклонность начальника, боязливо застыл лицом, как степной суслик, внезапно выскочивший из своей норки и увидавший вблизи лисицу.

Справившись с волнительным запотеванием стекол больших роговых очков, Володя заюлил и начал сбивчиво пояснять прелесть рекрута, заключающуюся, по его мнению, в наличии у Чубайса диплома кандидата наук и сокрытия в его крови завуалированной еврейской составляющей. Вовин пассаж секретарь разбил уверенностью в полной «бесценности» такого диплома для шустрого контингента экономического вуза, где имелся собственный ученый совет по защите диссертаций и не кандидатами таких наук в институте оставались лишь уборщицы да клинически ленивые лаборанты, злоупотреблявшие спиртным исключительно в рабочее время.

Полная девальвация единственного положительного аргумента кандидата привела Архангельского в позу раскаявшегося, и он залепетал о трудностях с подбором кадров и возможных ошибках, подстерегающих ответственного партработника на этом неблагодарном поприще.

— Одна из таких ошибок, — распинался дальше Архангельский, — была только что исправлена уважаемым секретарем обкома, имеющим бесспорно несравненно больший, чем у завотделом, опыт в подобных делах.

После этой бормотухи Вовчик, поблагодарив секретаря за совет тщательней и качественней подбирать кадры, ретировался, унося с собой злополучную «объективку» Чубайса, которому, в связи с полной профессиональной непригодностью, было суждено инструктором обкома не состояться.

Как показало совсем близкое будущее, секретарь нашего обкома проявил потрясающую недальновидность. Видимо, помешал ему предвидеть перегруженный опытом жизненный багаж. За это он и пострадает впоследствии, ибо известно: чем ничтожнее личность, тем злопамятней.

Спустя немного времени общая некомпетентность и отсутствие каких-либо профессиональных навыков или, если хотите, профессии вообще не помешает Толику Чубайсу занять высокое кресло первого заместителя главы правительства России. Чего же теперь от него все хотят? Ведь даже для исполнения скромных обязанностей инструктора провинциального обкома он не набрал нужной нормы до качественного профессионального уровня.

Правда, если при подборе кадров в "новейшее правительство" России руководствовались мерками, например, Свердловского ОК КПСС, то, может, там все нормы были просто значительно ниже ленинградских? И тот, кто не годился инструктором в наш обком, по свердловским стандартам зашкаливал выше секретаря? А? Вот и думай, читатель. Как так могло стрястись? Кому и зачем потребовалось затащить обычного, даже неошкуренного мало-мальским жизненным опытом кандидата социалистических наук (судя по его диссертации) в кресло главы капиталистических преобразований России?

Именно этот кандидат наук с ходу предложит и сам же возьмется насаждать "блистательную садистско-эпохальную" программу «ваучеризации» страны. Правда, Чубайс умолчит, для чего и кто ее придумал.

Основные аспекты вместе с персонифицированными фрагментами сюжетов этой «фундаментальной» чубайсовской затеи по разграблению страны, как бы сейчас ни чесалось перо, будут отражены только в третьей книге под названием «Ворье». Здесь же нужно подчеркнуть лишь, что Чубайс и его застольная компания буйно обедающих «нардепов», "застуканных" мною в соседнем с Ленсоветом кафе, — не исключение. Воруя и растаскивая все подряд властными возможностями, по горячке данными им избирателями, такие ребята будут стремиться скопить побольше денег и выкупить у жизни свое прошлое.

Тягу к казнокрадству и разным хищениям выборной публики, генетически исцеленной от умственной полноценности, в общем, понять можно. Погоня за счастьем после соборования депутатских полномочий им не улыбалась. Поэтому они и станут деятельно пытаться украсть все сейчас, "пользуясь случаем", как говорят в Одессе. При этом забывая или вовсе не зная: любая, даже долговременная охота на ведьм не может окончиться без финального костра. И, кроме того, сколько бы времени ни длилась «дружба» свиньи с человеком, все равно ухаживание и откорм избранной им подружки происходит исключительно ради гастрономических соображений. Поэтому, как бы хрюшки ни жировали, их историческое предназначение к ножу чем-либо другим заменить невозможно.

Однако возвратимся в тесно уставленное столиками маленькое кафе, где за шторкой после дегустации содержимого большинства наличных разнозапечатанных бутылок неизвестного происхождения сотрапезники уже стали пытаться, по большей части руками, угощать друг друга ассортиментом еле умещавшихся перед ними кавказских блюд из всей местной поваренной книги. В середине дня мне такое наблюдать было еще довольно странно. Тем более, если учесть: в сотне метров от этого переднего края всепоглощающей страсти к еде шла своим чередом сессия, где места для голосования этих застрельщиков нового обеденного почина пустовали.

Депутат Егоров от выпитого стал громко давать сам себе необычные советы, как добраться до уборной и что там нужно сделать. После чего встал и попытался выйти из-за стола, держась для равновесия за собственный пиджак. Но с первой попытки ему это не удалось. Зато он обратил внимание своих друзей на двух женщин, вкушавших поодаль, и громко изъявил желание быть заваленным любой из них на первую же подвернувшуюся кушетку не позднее сегодняшнего вечера. После чего собутыльники резко почувствовали, что тоже сильно их любят. Это, по всей видимости, породило в пьяном воображении пленительные очертания и рост потребности получить ответную нежность одновременно с необходимостью переместиться с неконтролируемыми намерениями в сторону равнодушно жующих особей противоположного пола, у одной из которых каблуки были вровень с мужскими коленями. Чем олицетворяли банальный жизненный штамп: продолжением достоинств всегда бывают недостатки. Другая же, напротив, имела, как обычно бывает среди подруг, небольшой рост и внешность, объяснимую пословицей: изо всех зол нужно выбирать наименьшее, чтоб не кусать потом собственные зубы.

Егоров, вероятно, стремясь предстать очаровательным, хотя очарования в нем было даже по трезвому не более, чем в боевом топоре индейцев, повел себя, как еж в гостиничной постели, и ни с того ни с сего вдруг внятно объявил о необходимости давать женщинам в жизни только то, что они смогут надеть вечером. При этом рекомендовал обращаться с ними, как с лошадьми, проявляя нежность, характеризующуюся движениями, какие бы он сам пожелал ощущать, будь он лошадью. В общем, из его реплик мне стало ясно: Егоров даже после сытного обеда испытывал сильный сексуальный голод, породивший партнерское сочувствие на сером анемично-отечном лице Саши Беляева — вечном холостяке, неопытном и не сведущем ни в чем.

Стремление перенестись в восхитительную атмосферу всеобщего увлечения было поддержано и остальными компаньонами. Даже у Толи Чубайса глаза, прикрытые рыжей челкой, разъехавшейся по невысокому лбу, сделались как у нашкодившего кукушонка, передавившего в чужом гнезде все яйца. Он быстро и невинно заморгал белесыми ресницами, тем самым подчеркивая свое разительное сходство с юным, тощим поросенком, поднятым за лапу нехозяйской рукой.

Тут из-за стола, видимо, охваченный общим порывом, поднялся четвертый, сперва не опознанный мною бородатый собутыльник, который разворотом анфас и архитектурой своего живота совпал с портретом пламенного сопредседателя "Народного фронта" Петра Филиппова26. Куда он собрался, к дамам или в туалет, неведомо, но распахнутой молнией на брюках Петя довольно бесцеремонным способом бесспорно пытался доказать соседкам свою привлекательность. В это время перед ним прошмыгнула кошка черного цвета — приживалка местной кухни. Несмотря на подпитие, Филиппов двигаться через невидимый барьер, воздвигнутый ритуальной киской, вмиг раздумал. Полагаю, он был суеверен, как все мошенники и дипломаты.

Уверен: если устроить в будущем портретную галерею сегодняшних народных избранников с приложением краткой биографической справки, то любой посетитель из числа нормальных закончит просмотр этого вернисажа в полном шоке. Ибо единый ряд выявит минимальное наличие исключений.

Жизнь Петра Филиппова сперва шла вроде обычным чередом: с грехом пополам закончил институт. Из очной аспирантуры отчислили за отсутствие способностей и непригодность к научной деятельности. Работал механиком на въездной яме в гараже. Имел семейный парник. Растил цветы, шил джинсы и продавал их у метро. Но однажды, распродав свой ходкий в ту пору товар, прямо-таки вляпался в "Народный фронт"… и закружило, понесло… На митингах почем зря клял душегубов-коммунистов, запрещавших увеличивать размеры личной оранжереи, и обещал всем ротозеям компактный набор домашних грез. За это ими был избран во все советы разом.

Путь от заискивающего пресмыкательства пред милицейским ефрейтором пенсионного возраста цветочного базара и до высшего эшелона власти с парламентскими прениями и телепрепирательствами Петру удалось легкомысленно проскочить почти за год. Правда, проходя мимо продавцов цветов, какая-то неодолимая сила заставляла Филиппова по-прежнему замирать и ревниво интересоваться бытующими ценами. После чего он, вероятно, углублялся в сложные математические вычисления об упущенной выгоде в связи с избранием его депутатом.

В общем, попав из цветочной теплицы в ближайшее окружение главы России, он мог от перегрузки на таком взлете легко свихнуться. При подобных обстоятельствах и отсутствии соответствующей подготовки тронуться не мудрено. Поэтому, угнездившись возле трона, Филиппов принялся плодить разные захватывающие своим пустотелым вредом проектики и программки, одна другой краше, по преобразованию устойчиво-стабильной экономики могучей социалистической страны в маниакальный «рынок» без экономики и государства. Петя не стеснялся представлять себя всюду автором этих политэкономэссе. Давал правительству и Президенту навязчивые рекомендации и советы, как быстрее и качественнее разрушить державу. Вместо обращения к врачам пытался даже буйно внедрять свои динамитные сфантазированные предложения, подсовывая их под самый фундамент еще не погибшего Отечества.

Сейчас бывший цветочник где-то затих, но, думаю, не надолго. Наступила пора цветения ему подобных. Правда, в кругу своих новых коллег по политразвлечениям Филиппов может повстречать средь чахлых кустиков «демократии» не свихнувшихся, а просто блистательных сумасшедших от рождения, с кем тягаться ему в важном деле антигосударственных затей будет, полагаю, нелегко.

Внезапное появление в кафе пятого нардеповского персонажа прервало неотвратимо надвигавшуюся пьяную волнительно-романтическую стыковку с соседним столом. «Пуделисты» с радостными возгласами переключились на вошедшего, вмиг утратив интерес к осуждающе-недоумевающим женщинам. Один лишь Филиппов, по инерции приняв эстафету, дополнительно предложил обсудить еще приемы отделения нарядов от женского тела. Причем, насколько можно было понять, Петя не был в таком важном деле идеалистом и допускал применение грубой физической силы даже при условии, когда сам процесс распрягания партнерши не доставлял ему никакого удовольствия. Филипповская тема поддержки у друзей не нашла. По всей видимости, ввиду их нежелания заниматься подобным делом в рабочее время. Однако длинная женщина все же отреагировала на Петин пассаж пожеланием ему сотоварищи покоиться на двухметровой глубине под кроной липы или березки. Такое место она считала лучшим для любого из них.

Опоздавший зачинатель ужина в обед был под стать остальным. Из числа наиболее ярких представителей фракционных групп и завсегдатаев мест постоянных депутатских перекуров. Своим активным коридорным болтанием он связывал, как вонючей веревкой, мнения и корпоративные интересы большинства противоположных разгильдяйских формирований «нардепов».

По постоянно оживленному виду, сильной забородавленности и деловой озабоченности этот парень очень походил на молодого гамадрила, виденного мною как-то в сухумском обезьяннике. Только у нашего была совиная голова грязно-желтой масти, как вылинявшее современное украинское знамя, с носом и подбородком, созданным Всевышним разве что для раскалывания лесных орехов. Он состоял членом "Общества зеленых" и, по всей видимости, из уважения к матушке-природе пытался вести экологически чистый образ жизни. По крайней мере, не стриг волосы повсюду, где они росли. Имел запах, также напоминавший мне сухумский питомник, и выпирающие даже из-под бороды, схожей по виду с американским бизоном, прекрасно развитые челюсти, по мощности которых можно было заключить, что этот человек всю жизнь жрал лишь сырое мясо. В общем, он был самый волосатый субъект, каких мне приходилось встречать, с могучим по числу лет от рождения интеллектом, поэтому никаких глобальных реформ не предлагавший. Все разговоры на экономические темы поддерживал с убедительностью рассуждений о красках отродясь слепого. Больше любил вещать о фундаментальном камне у себя в печени, то ли в почке. При этом всегда ослепительно улыбался, словно агент ходячей рекламы по продаже вставных челюстей. Возможно, такая изысканная манерность позволяла ему самому легко отыскивать местонахождение своего рта среди бизоньей бороды, чтобы влить туда что-нибудь и вбросить закуску. Сколько раз я с ним встречался, он был всегда вне себя от радости. Может, поэтому я его фамилию так и не запомнил.

Как-то в порыве разоблачительной искренности он поведал мне мимоходом о своем додепутатском изгнании из торговли за плутни. Поэтому теперь «волосатый» плотно крутился со своими идейками вокруг ленсоветовской комиссии по торговле, сильно интриговал когда-то уволившее его руководство торга и симулировал исполнение всяких комиссионных поручений.

Обедающие его появления, судя по всему, ждали, несмотря на алкогольно-антуражное раскрепощение своих похотливых желаний. После взаимных теплых похлопываний с разных сторон и диких радостных восклицаний, вероятно, характеризующих возбуждение при виде друг дружки, они тут же сгрудились вокруг своего стола, сдвинув бороды, сомкнув челюсти, лбы и челки. Их нетрезвость, как ни странно, вовсе не помешала в сжатых выражениях изложить громко и внятно на весь зал дерзновенную идею завтрашнего свержения Собчака с трона председателя Ленсовета. Мне не нужно было прислушиваться, ибо невозможно стало не услышать детального планчика подпитых заговорщиков.

Оказалось: используя отлучку Собчака в Таллинн, противоборцы «патрона» из числа наиболее отпетых депутатов, которые вместе со своими единомышленниками в основном занимались изобретением садистско-казуистических регламентов процедур при общем голосовании и других формальных актах работы сессии, решили организовать большинством голосов "выражение недоверия" или, как впоследствии назовут, — «импичмент», председателю Совета. Тем самым, в соответствии с «демократическими» нормами, предопределив уход Собчака со своего поста и воплотив в реальность перманентно долетавшие даже до меня слухи, уже загустевшие в невозможности исполнения. Выходило: эта операция была тщательно и заблаговременно спланирована, а также отрепетирована. Весь расчет строился на отсутствии Собчака, дабы некому было дать объяснения на водопад подготовленных возбужденно-критических выступлений участников сессии в его адрес, которыми требовалось «разогреть» зал. После чего внести в повестку дня вопрос и дружно проголосовать за недоверие. Ну а потом — уже проблема Собчака, как это доверие вновь обрести либо сложить с себя полномочия председателя Ленсовета. Примитивно, но, не спорю, ловко было задумано. Правда, сама высказанная схема смещения с должности в правовом отношении выглядела не совсем убедительно. Еще существовал КЗОТ страны, а подготовленная модель базировалась исключительно на принятии решения сессией "за глаза", что потом могло вылиться в долгие юридические дрязги и общую склоку. Однако от этой компании всего можно было ожидать. Они пытались выкинуть «патрона» из кресла, не будучи зараженными дружными подозрениями в будущих его предательствах и кражах, а действовали исключительно из своекорыстных и карьеристских соображений. Поэтому я, обеспокоясь, решил срочно переговорить с адмирал-профессором Щербаковым,27 кстати, в отсутствие Собчака председательствовавшим на проходящей сессии.

Подошедший к столу заговорщиков хозяин этой кооперативной забегаловки тепло поблагодарил депутатов за визит и намекнул на ненужность расчета. Вконец осовевшими сподвижниками коммерческий намек был воспринят с сытым иканием и благосклонностью. Я же быстро доел, рассчитался и помчался во дворец, по дороге обдумывая возможные контрмеры. Хотя и на скорую руку было понятно: для спасения персоны требовалась срочная доставка тела Собчака из Эстонии не позднее исхода завтрашнего сессионного дня. Щербаков, выслушав мое «сенсационное» сообщение, как ни странно, беспокойства не проявил. Но вывод мой о необходимости немедленного приезда «патрона» подтвердил. Сам выяснил, что рейсовые самолеты ни сегодня, ни завтра в Таллинн не полетят, а поездом явно не успеть. Однако в поиске нестандартного средства доставки Собчака участвовать отказался, чем меня сильно удивил, но не разочаровал. Тогда я сам позвонил командующему воздушной армией генерал-лейтенанту Никифорову — тоже депутату Ленсовета. Он меня выслушал и предложил приехать к нему в штаб, видимо, не пожелав решать этот вопрос по телефону. В своем кабинете, стоя спиной к наполовину зашторенной карте ПВО района, генерал-депутат доходчиво растолковал мне, как родному, по какой причине он спасать Собчака не желает и поэтому самолет не даст, сославшись для отвода глаз на тысячу мотивов. Мне осталось поблагодарить его за откровенность и удалиться прочь.

Кроме военных, осуществить задуманный полет мог Валерий Тюкин — командир 2-го объединенного авиаотряда, что базируется на Ржевке. Мы с ним, зная друг друга, быстро нашли общий язык, обговорив тип самолета либо вертолета, время вылета, маршрут, разрешение ПВО и пр.

День клонился к закату, а мне для безошибочного поиска еще требовалось определить завтрашнее местонахождение Собчака в Таллинне. Методом многократного телефонного набора и это удалось решить без эфирного объяснения причин.

Утром, прихватив для «патрона» пару пуховых курток, я прибыл на аэродром, где меня уже поджидал Тюкин подле разогретого вертолета, самого маленького из семейства «МИ». Быстро пройдя над краем леса и городских кладбищ, пилот вывел машину через новый жилмассив Комендантского аэродрома на берег Финского залива к устью реки Каменки пред Лахтой. Внизу, насколько хватало глаза, разлилась "Маркизова лужа" Петра Великого. Мы на малой высоте пересекли залив, оставив под собой остров Котлин, и вдоль левобережной кромки моря устремились в сторону Эстонии. Чудны дела Петра I. Недаром его прозвали Великим. Натворил он за свои пятьдесят с небольшим лет жизни столько, что до сих пор плодами трудов царевых пользуются потомки, уютно чувствуя себя под обломками и черепками его эпохи. Сверху поочередно различим был созданный царем Морской канал, и поныне единственная судоходная магистраль в заложенный им порт, своими отсыпанными стенками-валами не дающая Неве заносить фарватер; сухой док в Кронштадте, где по сей день ремонтируют большие суда; семь небольших островов, насыпанных вручную поперек залива, чтобы орудиями из возведенных на них фортов перекрыть доступ вражеским судам в устье Невы, к сердцу воздвигнутой Петром столицы; крепость Ивангорода, вставшая навеки грудью против шведов, всегда и не без оснований презиравших стремление эстонцев к независимости; а также многое, многое другое, очень трудноисполнимое, но обессмертившее имя Великого в устах всех русских, независимо от цвета знамен, названий партий и социальных формаций. История доказывает: почитают за подвиги, конкретные благие дела и свершения, а не за политвоззрения, казнокрадство и велеречивую трескотню. За это, как правило, били, бьют и будут бить, мгновенно забывая фамилию очередного отлупленного.

Среди зелени уходящих в синеву дали лесных массивов изредка сверкали золотыми каплями луковичные купола православных храмов. Путь лежал на Запад вдоль береговой границы СССР. И кто тогда мог догадаться, что этот край моря, щедро политый кровью русских пехотинцев, будет отнят у нашего народа руками избранных им же депутатов.

Удобно устроившись в штурманском кресле, я под рев мотора начал чуть кемарить. Пилоту это, видно, показалось завидным, и он, нахлобучив мне силком наушники, повел неторопливую беседу "за жизнь". Всю дорогу мне пришлось больше слушать его и кивать, нежели включать свой микрофон. Этот славный парень, ведя машину порой чуть ли не на уровне обрывистого берега вдоль пенистой ленточки морского прибоя, сперва выразил удивление выбором народа, приведя в качестве примера механика своего авиаотряда А.Родина28, которого я также знал по Ленсовету. Он постоянно щеголял в коричневом вельветовом пиджаке с намертво закрепленным на лацкане умелой рукой авиамеханика депутатским значком. Этот Родин входил в спешно созданную «нардепами» какую-то комиссию "Матери и ребенка" то ли по борьбе за "Детство и материнство", или бороться собирались с детством и материнством. Как стало потом всем ясно, первичное название определялось конечным результатом.

Трудясь до избрания в авиаотряде, Родин склонял своих сослуживцев считать все, делающееся ради собственного удовольствия, дешевле труда по принуждению. Поэтому рекомендовал всем ничего не делать, но требовать постоянного увеличения зарплаты. Сам он этого правила придерживался неукоснительно, будучи принципиальным противником любого созидательного труда не на свое благо. Первое время он по аэродрому постоянно слонялся со своим стаканом: видимо, боясь, как бы из-за отсутствия посуды не пришлось промазать мимо «халявы». Потом и стакан затерял. На заре кооператорства усиленно мечтал о выгодных «сделках» вплоть до похищения Папы римского с применением вертолета. Папу, как считал авиамеханик, все любят, и поэтому дорого дадут за его возврат. Таким образом, стибренный Папа будет очень выгодным товаром. В итоге же аэродромный Родин, став депутатом, остановил свой выбор на "детстве и материнстве", обратив пламенеющий взор авиатора на еще не растащенные роддома и детские приюты. Однажды он даже был показан весело улыбающимся по телевидению среди трогательной группы сироток под руководством мрачной женщины с безукоризненными миндалинами ногтей и сурово-печальным выражением лица. Хотя по сценарию от происходящего вокруг Родин должен был вместо веселья расчувствоваться до самоповешения на новогодней елке.

В конце передачи взятые напрокат ребятишки, жизнь которых Родин расписал самыми мрачными красками, тоже сильно развеселились. Но и это не помешало депутату довершить заданную тему призывом спасать сирот, "расплодившихся при коммунистах". В оставшуюся минуту телевещания авиатехник-депутат Родин умудрился дать несколько смелых своей нескромностью, откровенно-детальных рекомендаций роженицам, как будто сам в жизни испытал радость материнства.

Защищая избирателей, сгоряча наделавших таких депутатов, я летчику объяснил, что только в жалкой комедии «нардепы» имеют вид командующей стороны, а народ повинуется. Это просто игра, одна лишь видимость. На самом же деле и те, и другие влекомы неведомой силой бытия. Всех по свету носит инерция. Попавшие под колеса машины, как правило, не в состоянии ответить, зачем и куда они так неосторожно стремились.

После этого радиообмена пилот покосился на меня с опасливым интересом, крепче сжал штурвал и переключил тему, спросив, зачем «реформисты», придя к власти, решили все вокруг тут же переименовать.

Ответить на этот вопрос толком было мудрено. Возможно, они желали воскресить в собственной памяти все дореволюционные названия городских магистралей. Но тогда на уровне какого века? Ведь некоторые менялись со временем в зависимости от прихотей и вкусов правителей. А если даже так, то почему «нардепы» самообразованием занялись прямо "на местности"? Ведь проще и дешевле подобные пробелы своих знаний восполнять по книжным первоисточникам, а не методом сбивания вывесок на всех городских домах, смены карт, планов, уличных почтовых указателей и многих других документов, где отражаются картографические ориентиры. Причем, полагаю, не секрет, такие переименования безумно дорого обходятся налогоплательщикам. И главное — во имя чего? Поразмыслив и присмотревшись к их деятельности, приходишь к выводу: возможно, мы в плену у агрессивно прогрессирующих идиотов, заместо обычной больнички с желтыми стенами сделавших ареной своих кипучих полоумных развлечений весь наш город. Оформив такое либо близкое к нему заключение, удивляться нормальный человек перестает. Все становится ясно. Даже наличие некоего историко-образовательного потенциала у безобразивших с данью памяти выдающимся людям. Порой, правда, возникали подозрения, что отдельные анафемы носили отпечаток личной неприязни переименователя к переименованному. Например, Театр имени Пушкина новая власть велела впредь именовать Александринским(?!). Надеюсь, тут обошлось без ярко выраженной любви какого-нибудь депутатика к Александре Федоровне — давно почившей жене императора Николая I. Хотя черт их разберет. Некрофильство сквозь столетнюю надгробную толщу, что ли? А может, просто нашелся «нардеповский» тип, очень даже возможно сам пиит, только дворовый, не считавший Пушкина великим поэтом? Э! Да что там Великий! Может, Пушкин, по его мнению, вообще не заслуживает внимания как поэт и литератор? Поэтому — переименовать! Но что тогда делать с памятником этому писаке на площади, по-прежнему, Искусств и в других местах? Будем сносить? Или… Кстати, как быть с пушкинской квартиркой на Мойке? Может, отдать приватизаторам? Кроме этого, у депутатов в абсолютно маниакальном варианте вспыхнула трогательно-нежная забота о памяти императоров давно минувших лет. Всех, кто подымал на царей когда-нибудь руку или даже замышлял поднять, решено было стереть немедленно с исторического городского полотна. Развенчанию подвергались Рылеев, Пестель, Герцен и другие неугодные герои их времени. Потом негодование перекинулось на Желябова, Халтурина, Каляева, Воинова и пр. Не пощадили даже бабу Перовскую. Не забыли также сбить с решетки Летнего сада табличку, почти сто лет определявшую место, с которого чахоточный мещанин Каракозов бабахнул из револьвера в царя-батюшку. Затем ополчились (подозреваю, неспроста) на литераторов разных стилей, эпох, степеней и классов. Кому-то из «нардепов» зачесалось внести «историческую» ясность в поминания Гоголя, Достоевского, Чернышевского, Тургенева, Салтыкова-Щедрина и прочих Максимов Горьких. Их антидемократами и мерзавцами пока не объявляли, однако намереваются. А чего натворили с памятью о ленинских соратниках — уму не постижимо: Дзержинский стал Гороховым, Киров еще кем-то, да и самому Ленину досталось — язык не поворачивается. Но самым замечательным в этой небывало веселой блиц-игре «нардепов» со сменой городских названий было не только выискивание, видимо, неприятно звучащих для их сильно разреженных, забродивших мозгов достойных исторических имен и фамилий, а прямо-таки охота за одним лишь прилагательным — «красный».

Сам был тому свидетель, когда на сессии один оратор, прежде отовсюду изгнанный и всеми охаянный, ставший депутатом, похоже, исключительно благодаря черепно-мозговой травме, полученной в детстве, орал с трибуны, как столовский кот, по ошибке запертый на ночь в подвал с огромными крысами, и требовал принятия указа о перелицовке в нашем городе и в стране всех без исключения названий, содержащих слово «красное», вплоть до известной марки вина.

При упоминании этого слова он сам разошелся, как испанский бык от вида тряпки такого цвета в руках тореадора. По всей видимости, для успокоения коллеги ему дружно пошли навстречу и повелели все «красное», "красногвардейское", «красноармейское», "красноперекопское", «краснопутиловское» и прочее тут же переименовать. Не обошлось, однако, без богохульства вокруг бытующего, расхожего названия кладбища — Красненькое. Оказалось, это название рождено цветом кирпичной стены вокруг него, а вовсе не большевистской любовью к конкретному месту захоронения…

Собчак, взирая на буйное творчество вполне вероятных клиентов городских психушек, освобожденных избирателями от принудительной опеки докторов, сперва вхолостую веселился, пока не получил первый большой оплаченный Западом заказик по стиранию имени Ленина с городской вывески. После обтяпывания этого крупного дельца «патрон» сам увлекся игрой в мелкие переименования. Но, в отличие от обычных придурков, наш шумный и напористый узбекский провинциал всегда творил злонамеренно и небескорыстно.

Уже на подлете к Таллинну, когда замаячили пирсы эстонского рыболовецкого колхоза-миллионера, пока еще имени Кирова, летчик, наслушавшись меня, предложил довольно толковый и стройный план "вывода страны из тупика на заключительном этапе реформ". Центральный пункт этого плана заключался в ударном строительстве просторных помостов с гладко обструганными досками и Г-образными добротными перекладинами, укомплектованными одной либо несколькими пеньковыми веревками с характерной петлей на концах. Эти сооружения отважный пилот рекомендовал воздвигать прямо напротив кабинетных окон «демократических» правителей и тех, кто все издевательства над страной и народом затеял. Тут уже мне пришлось с опаской покоситься на командира. Ведь мы летели за Собчаком, тогда еще всеми любимым, и потому самоотверженного воздушного пацифизма желательно было избежать.

После приземления на лужайке, вдали от взлетно-посадочных полос, я, не дожидаясь остановки лопастей, выскочил из вертолета и побежал к машине, вызванной мною по радио.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .