Глава 7 ПОСЛЕДНЯЯ И САМАЯ ДЛИННАЯ РЕЧЬ ХРУЩЕВА

Глава 7

ПОСЛЕДНЯЯ И САМАЯ ДЛИННАЯ РЕЧЬ ХРУЩЕВА

Отставка Хрущева явилась сильнейшим потрясением в его жизни. Сергей Хрущев вспоминал: «За эти несколько дней жизнь изменилась в самой своей основе… Отцу нужно было определить какую-то цель, ведь жизнь на этом не кончалась. Он привык к тому, что всем нужен, привык находиться в центре событий, что без него не обойтись. Неважно, на каком посту, неважно, насколько высока и значительна занимаемая должность, – над всем преобладало это постоянное чувство необходимости. Всем был нужен комиссар батальона в Гражданскую войну, все нуждались в секретаре райкома, и так на всех ступенях длинной иерархической лестницы, вплоть до самой вершины – Первого секретаря ЦК, Председателя Совета Министров огромного государства… А сегодня? Идти гулять или посмотреть телевизор? А может, почитать? Или почистить ружье?… Заниматься отцу в первые тяжелые дни ничем не хотелось. Слишком был силен нервный шок от последних событий. Одно дело говорить об отставке между прочим, исподволь готовиться к ней, как к чему-то неизбежному, но далекому, и совсем другое – остановиться вот так, на полном ходу, вдруг ощутить свою ненужность».

Сильное потрясение испытал в эти дни не только Хрущев. Утром 16 октября радио, телевидение и газеты с утра сообщали о смене в руководстве страны. Тем утром по дороге на работу я шел по московской улице и вглядывался в лица людей. Я не видел в них ни радости, ни печали, ни обеспокоенности. Создавалось обманчивое впечатление, что падение Хрущева не затронуло людей, но на деле сильное потрясение от его отставки выражалось не столь явно и проявлялось в сложных и противоречивых чувствах. С одной стороны, подавляющее большинство людей явно не переживало по поводу ухода Хрущева от власти. Ему уже давно перестали верить. Он давно надоел своими пустыми обещаниями. Его неуемный энтузиазм уже почти никого не захватывал. С другой стороны, смена власти не вызывала восторга.

Очередное развенчание недавно прославлявшегося руководителя, которое произошло без серьезных разъяснений, лишь усилило отчуждение народа от власти. Сообщение о том, что Хрущев сам заявил о собственном преклонном возрасте и попросился в отставку добровольно, вызвало ощущение, что «народ опять дурят». Сочиненная вскоре песенка, в которой вся история страны с 1917 года излагалась в куплетах с припевом о том, как «в октябре мы скинули его, тогда узнали мы всю правду про него», отражала циничное отношение к любой власти в нашей стране от царских до советских времен.

Косвенное, но логичное следствие разочарования народа во властях я увидел в фактах, о которых сообщил нам, сотрудникам ИМЭМО, инструктор МГК ВЛКСМ в начале 1965 года. Он говорил о том, что неожиданно в Москве с осени 1964 года подростковая преступность выросла в несколько раз. Вероятно, подобное происходило во всей стране. Вряд ли этот взлет правонарушений среди молодежи не был связан с отставкой Хрущева. Внезапное развенчание прославлявшегося первого руководителя страны, чьи портреты были в школьных классах и учебниках, обывательские разговоры в семьях и в уличных компаниях о том, что никаким властям нельзя верить, не могли не способствовать утрате веры в общественный порядок, толкало ко вседозволенности.

Разумеется, эрозия моральных ценностей не ограничивалась подростками и их вовлечением в криминальную деятельность. Деградация трудовой этики, растущее пренебрежение к своим обязанностям, моральное разложение все чаще оправдывались ссылками на безнаказанность верхов, в том числе и действий Хрущева. Среди интеллигенции разочарование в верхах проявлялось в растущей аполитизаций или популярности идей, далеких от коммунистической идеологии. Отражая настроения московской интеллигенции, Евгений Евтушенко написал стихотворение «Качка», в котором говорилось:

Качка! Все инструкции разбиты,

И портреты тоже – вдрызг.

Лица мертвенны, испиты,

Под кормой крысиный визг,

А вокруг – сплошная каша.

Только крики на ветру…

Только качка, качка, качка…

Только пакостно во рту.

«Качка» затронула и руководителей социалистических стран и коммунистических партий. В.В. Гришин писал: «Освобождение Никиты Сергеевича Хрущева от обязанностей руководителя партии и правительства СССР вызвало удивление и даже неодобрение в социалистических странах. Это мне пришлось видеть самому. Так, на следующий день после пленума ЦК партии, освободившего Н.С. Хрущева от руководящих постов, я вылетел в Будапешт, где проводился исполком Всемирной Федерации профсоюзов».

В аэропорту Гришин был встречен вторым секретарем ЦК ВСРП Биску, который повез его к Яношу Кадару. «Я. Кадар был один, ждал нас. Он нервно ходил по кабинету. Едва поздоровавшись со мной, он с запальчивостью начал критиковать ЦК нашей партии, новое руководство за неожиданное смещение Н.С. Хрущева. Почему мы не посоветовались с другими партиями и, в частности, с ним о таком решении? "Понимаете ли вы, в какое положение ставите нас – руководителей в наших партиях в народе? Как нам теперь объяснять здесь, в Венгрии, освобождение от занимаемых постов Н.С. Хрущева, которого у нас хорошо знают и уважают?"» Объяснениями Гришина Кадар остался неудовлетворен. «Он продолжал неверно обвинять нас, наш ЦК в необоснованности принятия решения о Н.С. Хрущеве… Было видно, что так же негативно были настроены т. Биску и другие члены Политбюро ЦК, присутствовавшие при этом разговоре».

Гришин заметил, что «в исполнительном бюро Всемирной Федерации профсоюзов, его члены Фрашон, Новелла, Лога-Совиньский, Зупка (представлявшие профсоюзы Франции, Италии, Польши, Чехословакии. – Прим. авт.) тоже спрашивали меня о причинах освобождения от руководящих должностей в нашей стране Н.С. Хрущева. Чувствовалось некоторое недопонимание и критическое отношение к принятому у нас решению». Эти настроения руководителей левых профсоюзов и видных деятелей компартий отражали разочарование в СССР рядовых представителей левого рабочего и коммунистического движения, усилившееся после отставки Хрущева. Следствием этого разочарования стал отход ряда компартий капиталистических стран от КПСС, а ряда социалистических стран – от СССР.

Лишь руководство Китая было явно обрадовано переменой в Москве. Хотя это было случайным совпадением, но 16 октября на другой день после сообщений об отставке Хрущева, в Китае был произведен первый взрыв своей атомной бомбы. Китай словно салютовал свержению Хрущева взрывом бомбы, созданной вопреки нежеланию Хрущева поделиться с КНР атомными секретами. Руководство КНР увидело в отставке Хрущева обнадеживающий признак перемен к лучшему в советско-китайских отношениях. На празднование 47-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции прибыла делегация КНР во главе с Чжоу Эньлаем. Однако инерция конфликта была к этому времени уже слишком сильна. Ответный визит в Пекин советской делегации во главе с А.Н. Косыгиным в начале 1965 года не привел к повороту в советско-китайских отношениях. В дальнейшем же по мере развертывания в Китае «культурной революции» эти отношения еще более ухудшились.

Хрущев наблюдал за реакцией мира на свою отставку из дома в правительственном дачном поселке «Петрово-Дальнее», где он проводил почти все время. Постепенно он вышел из состояния депрессии, все активнее занимался садом, увлекался фотографированием, стал значительно больше читать художественной и нехудожественной литературы, но главный интерес его, как и прежде, представляли новости внутренней и международной жизни. Он смотрел телевизионные программы новостей и не расставался с радиоприемником «Сокол» или подаренным ему американским бизнесменом Эриком Джонсоном «всеволновым» приемником, с помощью которых он узнавал последние известия.

Из воспоминаний Сергея Хрущева следовало, что его отец был недоволен действиями своих наследников. Он, доведший ситуацию в Венгрии в 1956 году до кровавой бойни, уверял, что при нем не могло произойти ничего подобного событиям 1968 года в Чехословакии, хотя в последнем случае жертв было неизмеримо меньше. Хрущев, начавший и разжигавший ссору с Китаем, уверял, что при нем не было бы боев на острове Даманском и других кровопролитных инцидентов на советско-китайской границе 1969 года. Хрущев, который чуть не вернул страну к карточной системе распределения продуктов первой необходимости в 1963 году, теперь корил своих наследников за то, что они закупают зерно за границей.

Как это нередко бывает с лицами, утратившими высокое положение и не имеющими прочных идейных принципов, Хрущев в своих взглядах быстро эволюционировал от недовольства теми, кто его отстранил от власти, к огульной критике общественно-политического строя своей страны. Он все чаще слушал передачи «Голос Америки» и «Би-би-си», которые еще недавно требовал глушить. Он поддерживал разговоры, в которых высмеивались советские порядки. Аналогичная эволюция, видимо, совершалась и среди членов его семьи, также испытавших на себе резкие перемены в своем положении. Иначе трудно понять, почему прежде аполитичный Сергей Хрущев стал настойчиво предлагать отцу ознакомиться с произведениями Оруэлла и Солженицына и приглашать к нему людей, явно недовольных советским строем. (Правда, по словам Сергея Хрущева, ни романы Солженицына «В круге первом» и «Раковый корпус», ни роман Оруэлла «1984» Хрущеву не понравились.)

Критика действий правительства Хрущевым, которая становилась известной широкому кругу его друзей и знакомых, неизбежно сближала его со всеми недовольными политикой страны, в том числе и с теми, кого он еще недавно осуждал и подвергал преследованиям. Хрущев, беспощадно громивший некоторых поэтов, писателей, художников и скульпторов за малейшие отклонения от норм «социалистического реализма», теперь стал их принимать у себя на даче. Приходили и лица, пострадавшие от репрессий 1930-х годов, и их дети, как например, дети Якира. Эти люди, а также сослуживцы и друзья детей Н.С. Хрущева составили его новый круг общения. В ходе бесед с этими людьми Хрущев, который и прежде любил вспоминать события прошлого, особенно сталинского времени, неизбежно уделял много воспоминаниям. В таких беседах Хрущев все острее критиковал и тех, кто был у власти до него, прежде всего Сталина, и тех, что сменил его. Нередко подобные устные воспоминания завершались предложениями слушателей, чтобы Хрущев написал мемуары.

По словам Сергея Хрущева, его отец сначала отмалчивался. Однако в конце августа 1966 года он стал делать записи своих воспоминаний на магнитофон. Постепенно он увлекся этим. Сотрудница С.Н. Хрущева Леонора Никифоровна Финогенова печатала, слушая воспроизведение записей. Сергей Хрущев редактировал отпечатанный текст. «С того дня, – писал С.Н. Хрущев, – отец диктовал по несколько часов в день. Лора печатала быстро и все-таки не успевала за ним. Я совсем задыхался.

Редактировал, правил каждую свободную минуту дома и на работе, в будни и в выходные, с утра до позднего вечера»: По сути Хрущев начал говорить самую длинную речь в своей жизни, перемежая ее, как обычно, байками собственного сочинения. Своим последним выступлением в защиту самого себя он доказывал порочность тех, кто его отстранил от власти.

Работа над воспоминаниями стала основным делом Н.С. Хрущева в период его пребывания на пенсии. В ответ на предложение Сергея Хрущева, чтобы отец обратился в ЦК за помощью, тот ответил: «Не хочу их ни о чем просить. Если сами предложат – не откажусь. Но они не предложат – мои воспоминания им не нужны. Только помешать могут». Поскольку в своих рассказах о прошлом Хрущев исходил из безошибочности своих действий, а во всех бедах страны винил других руководителей СССР, и прежде всего Сталина, то он неизбежно вступал в конфликт с новой интерпретацией истории, в которой о деятельности Хрущева и других руководителей предпочитали вообще ничего не говорить. Поэтому Хрущев решил не только не просить помощи у властей, но стал скрывать от них свою работу над мемуарами. Запись производилась на дачном участке, так как Хрущев опасался подслушивания внутри дома. По этой причине слова Хрущева порой заглушались ревом пролетавших мимо самолетов.

По словам С.Н. Хрущева, «надиктовывая километры магнитофонной ленты, отец все больше мучился – какая же судьба ждет его воспоминания? "Напрасно все это. Пустой труд. Все пропадет. Умру я, все заберут и уничтожат или так похоронят, что и следов не останется", – не раз повторял он во время наших воскресных прогулок». Забота сохранить пленки с воспоминаниями была понятна и объяснима, но менее объяснимо стало стремление Хрущева и его сына переправить пленки за границу.

Сергей Хрущев так объяснил это решение: «В одной из бесед на прогулке нам пришла идея поискать сохранное место за границей. Отец сначала сомневался, опасаясь, что там рукопись выйдет из-под нашего контроля, может быть искажена и использована во вред нашему государству. С другой стороны, сохранность там обеспечивалась надежнее. После долгих взвешиваний «за» и «против» отец все-таки попросил меня обдумать и такой вариант. Естественно, это решение мы хранили в строжайшей тайне». Как и любимый его литературный герой Пиня, Хрущев, видимо, сначала и не думал о том, чтобы выступить против воли властей, но, будучи по характеру импульсивным и мятежным, он постепенно встал на путь, который вел его к нарушению советских порядков. Даже если исходить из того, что переправка его воспоминаний за рубеж диктовалась лишь желанием сберечь их для истории, было очевидно, что Хрущев был готов сделать то, что он раньше никогда не позволил бы ни одному гражданину СССР. Он, обвинивший поэта Бориса Пастернака в измене Родине за издание своего аполитичного романа за границей, теперь был готов переправить за рубеж свою рукопись, раскрывавшую немало неизвестных страниц из государственной жизни страны и содержавшую оценки, противоречившие официальным.

Видимо, ни подготовка Хрущевым воспоминаний, ни его планы переправить их за границу не прошли мимо внимания спецслужб. По словам В.В. Гришина, Ю.В. Андропов, который в 1967 году сменил В.Е. Семичастного на посту руководителя КГБ СССР, «сказал, что Н.С. Хрущев надиктовывает свои воспоминания и высказал беспокойство по этому поводу». В апреле 1968 года, когда советское руководство впервые стало выражать тревогу «пражской весной», Хрущева вызвали в ЦК КПСС.

Хрущева принимал член Политбюро (так с 1966 года стал именоваться Президиум ЦК КПСС) и секретарь ЦК КПСС А.П. Кириленко. Вместе с ним были член Политбюро и председатель Комиссии партийного контроля А.Я.Пельше, а также секретарь ЦК КПСС П.Н. Демичев. Пересказывая отца, Сергей Хрущев так описал эту встречу: «Кириленко сразу перешел к делу, без обычных в таких случаях вопросов о самочувствии. Он заявил, что Центральному Комитету стало известно, что отец уже в течение длительного времени пишет свои мемуары, в которых рассказывает о различных событиях истории нашей партии и государства. По сути дела, он переписывает историю партии. А вопросы освещения истории партии, истории нашего Советского государства – это дело Центрального Комитета, а не отдельных лиц, тем более пенсионеров. Поэтому Политбюро ЦК требует, чтобы он прекратил свою работу над мемуарами, а то, что уже надиктовано, немедленно сдал бы в ЦК…»

То, что произошло затем, свидетельствовало о том, что и в 74 года Хрущев сохранил способность к ярким демагогическим речам и умение доводить любую ситуацию до скандала. С.Н. Хрущев писал: «Отец помолчал, потом оглядел своих бывших соратников. В ответ он начал говорить спокойно, все больше и больше распаляясь. Он сказал, что не может понять, чего хотят от него Кириленко и те, кто его уполномочил. В мире, в том числе и в нашей стране, мемуары пишет огромное число людей. Это нормально. Мемуары являются не историей, а взглядом каждого человека на прожитую им жизнь. Они дополняют историю и могут служить хорошим материалом для будущих историков нашей страны и нашей партии. А коли так, он считает их требование насилием над личностью советского человека, противоречащим Конституции, и отказывается подчиниться». «Вы можете силой запрятать меня в тюрьму или силой отобрать эти материалы. Все это вы сегодня можете со мной сделать, но я категорически протестую», – добавил он. «Никита Сергеевич, то, что я вам передал, – решение Политбюро ЦК, и вы обязаны как коммунист ему подчиниться. В противном случае…» – настаивал Кириленко.

«Отец не дал ему договорить. "То, что позволяете себе вы в отношении меня, не позволяло себе правительство даже в царские времена. Я помню только один подобный случай. Вы хотите поступить со мной так, как царь Николай I поступил с Тарасом Шевченко, сослав его в солдаты, запретив там писать и рисовать. Вы можете у меня отобрать все – пенсию, дачу, квартиру. Все это в ваших силах; и я не удивлюсь, если вы это сделаете. Ничего, я себе пропитание найду. Пойду слесарить, я еще помню, как это делается. А нет, так с котомкой пойду по людям. Мне люди подадут". Он взглянул на Кириленко. "А вам никто и крошки не даст. С голоду подохнете"».

«Понимая, что Хрущев с Кириленко говорить не будет, в разговор вмешался Пельше, сказав, что решение Политбюро обязательно для всех, и для отца в том числе. Этими мемуарами могут воспользоваться враждебные силы». А ответ Хрущев заявил: «Вот Политбюро и выделило бы мне стенографистку и машинистку, которые записывали бы то, что я диктую. Это нормальная работа. Они могли бы делать два экземпляра – один оставался бы в ЦК, а с другим бы я работал, – более спокойно сказал отец. Но, вспомнив о чем-то, с раздражением добавил: "А то, опять же в нарушение Конституции, утыкали всю дачу подслушивающими устройствами. Сортир и тот не забыли…"»

По словам Сергея Хрущева, «свидание это выбило отца из колеи… Диктовку отец забросил, возобновляя работу лишь эпизодически. В 1968 году он продиктовал очень мало. Так что в этом смысле Кириленко добился желаемого результата». Однако вскоре отец и сын вновь стали обсуждать вопрос о переправке воспоминаний за границу. С.Н. Хрущев писал: «Тогда же впервые возникла мысль, что в случае чрезвычайных обстоятельств или изъятия материалов в качестве ответной меры их нужно будет опубликовать. Публикация окончательно решала проблему их сохранности и, естественно, сильно снизила бы стремление отобрать и уничтожить материалы. Что спрашивается, искать, если книгу можно запросто купить в магазине? Ведь весь тираж не скупишь… Мне удалось нащупать пути передачи копии материалов за рубеж». Сергей Хрущев понимал, что «решившись на этот шаг, мы фактически переходили от легальной деятельности к «нелегальной». Мне было немного не по себе. Неизвестно, чем это могло кончиться: арестом, ссылкой? Думать о последствиях не хотелось, надо было действовать».

В своих воспоминаниях Сергей Хрущев не раскрыл всю цепочку лиц, которые помогли ему переправить воспоминания его отца за границу, сославшись на то, что «многие из тех, кто принимал участие в этом деле, живы». Он лишь упомянул, что «материалы – пленки и распечатки – пересекли несколько границ и нашли надежное пристанище за стальными дверцами сейфа». Вскоре Н.С. Хрущев дал окончательное согласие издать воспоминания за рубежом. Он сказал: «Все может случиться. Не исключено, что не только ты, но никто не сможет добраться до сейфа. Хорошо бы договориться условно с каким-нибудь солидным издательством, что они опубликуют книгу, но не к конкретному сроку, а после того, как мы отсюда дадим знак».

Выбор пал на американское издательство «Литтл, Браун энд компани». Следует учесть, что в конце 1960-х годов отношения между СССР и США были напряжены до предела, главным образом из-за войны, которую вели США против вьетнамского народа. В Северном Вьетнаме советские воины помогали защищать небо от постоянных бомбардировок американцев. Советские люди сдавали кровь вьетнамцам, пострадавшим от войны. Контакты со всеми общественными организациями США, за исключением антивоенных, были сокращены до минимума. Решение Хрущева обратиться к американским издательствам свидетельствовало о том, что он не желал считаться с господствовавшими в стране настроениями. Весьма вероятно, что выбор американского издательства диктовался не в последнюю очередь меркантильными соображениями и стремлением обеспечить Хрущева и его семью немалыми гонорарами после выхода в свет сенсационной книги.

Однако, как замечал Сергей Хрущев, возникла необычная проблема. «Издательство засомневалось: не фальшивку ли ему подсунули?… Издатели опасались провокации. Встал вопрос, как подтвердить подлинность материалов». Для этого издателями был придуман прием из арсенала шпионской литературы. Из Вены Хрущеву переслали «две шляпы – ярко-алую и черную с огромными полями. В подтверждение авторства отца и его согласия на публикацию просили прислать фотографии отца в этих шляпах. Когда я привез шляпы в Петрово-Дальнее, они своей экстравагантностью привлекли всеобщее внимание. Я объяснил, что это сувенир от одного из зарубежных поклонников отца. Мама удивилась: "Неужто он думает, что отец будет их носить?"» Как было условлено, Хрущев был сфотографирован сыном с одной шляпой на голове, и с другой – в руке. Видимо, Хрущев решил, что эти «шапки» теперь ему впору и подходят для его новой роли – смутьяна-диссидента, борющегося в одиночку против советского руководства. Получив фотографии, издательство стало ждать сигнала от Хрущева разрешить печатать книгу.

Между тем работники КГБ СССР с опозданием стали принимать меры для того, чтобы не допустить переправки воспоминаний Хрущева за рубеж. В конце 1969 года в СССР прибыл американский врач Харвей, вызвавшийся проконсультировать дочь Хрущеву Елену Никитичну, заболевшую системной волчанкой. В приезде Харвея в СССР оказал содействие А.А. Громыко и другие работники МИД СССР. Однако Харвей и его супруга вызвали подозрения КГБ СССР. 7 ноября 1969 года Сергей Хрущев находился в номере Харвеев в «Национале», когда туда ворвалось несколько контрразведчиков. Все присутствовавшие были подвергнуты обыску, который ничего не дал, но КГБ продолжало следить внимательно за деятельностью Хрущева.

25 марта 1970 года председатель КГБ СССР Ю.В. Андропов направил в ЦК КПСС письмо, в котором писал: «В последнее время Н.С. Хрущев активизировал работу по подготовке воспоминаний о том периоде своей жизни, когда он занимал ответственные партийные и государственные посты. В продиктованных воспоминаниях подробно излагаются сведения, составляющие исключительно партийную и государственную тайну по таким определяющим вопросам, как обороноспособность государства, развитие промышленности, сельского хозяйства, экономики в целом, научно-технических достижений, работы органов безопасности, внешней политики, взаимоотношений между КПСС и братскими партиями социалистических и капиталистических стран и другие. Раскрывается практика обсуждения вопросов на закрытых заседаниях Политбюро и ЦК КПСС». По существовавшим порядкам за нарушение секретности даже менее значительных масштабов, человека могли привлечь к уголовной ответственности.

Вскоре Хрущев был вновь вызван в ЦК КПСС. На сей раз разговор с ним вели секретарь ЦК КПСС И.В. Капитонов и кандидат в члены Политбюро Ю.В. Андропов. Об этой беседе и о том, как она проходила, Сергей Хрущев ничего не написал. Но известно, что вскоре после этой беседы 29 мая Хрущеву почувствовал себя плохо. Врачи констатировали обширный инфаркт. Пока Н.С. Хрущев находился в больнице, его сына вызвал сотрудник КГБ СССР Е.М. Рассказов. Он предупредил С.Н. Хрущева о возможном интересе к воспоминаниям отца со стороны американских спецслужб. Сергей Хрущев заверил работников КГБ, что все пленки и перепечатки хранятся в сейфах у отца. О том, что копии этих пленок давно переправлены за рубеж и находятся в американском издательстве, С.Н. Хрущев умалчивал.

11 июля 1970 года Сергея Хрущева вновь вызвали в КГБ СССР. Ему было сказано, что поскольку мемуары Хрущева «имеют большое государственное значение, в Центральном Комитете принято решение по выздоровлении Никиты Сергеевича выделить ему в помощь секретаря и машинистку для продолжения работы». Затем один из работников КГБ «от имени Центрального Комитета попросил сдать им хранящиеся у меня материалы, мотивируя это тем, что органы государственной безопасности – это правая рука Центрального Комитета… В КГБ материалы будут в большей безопасности, и можно быть уверенным, что они не попадут в руки иностранных разведок». И снова С.Н. Хрущев скрыл, что копии этих материалов давно находятся в США и агентам ЦРУ нет необходимости проникать в СССР по поддельным документам, пробираться на дачу Хрущева и подбирать ключи к его сейфу, чтобы ознакомиться с его мемуарами.

К этому времени воспоминания Хрущева были уже хорошо известны виднейшим советологам США, связанным с Государственным департаментом и ЦРУ. Поскольку издательство «Литтл, Браун энд компани» было связано с влиятельными журналами «Тайм» и «Лайф», формирующими общественно-политические взгляды американцев, не удивительно, что перевод воспоминаний Хрущева осуществлял американский карьерный дипломат Строуб Тэлботт. Вряд ли это издательство пошло на публикацию книги, содержание которой не отвечало задачам американской политики в период «холодной войны». Совершенно очевидно, что, как и доклад Хрущева на XX съезде, дискредитировавший советскую историю, содержание книги в целом удовлетворяло правящие круги США. Там же, где содержание книги не совсем отвечало целям издателей, известный советолог Эдуард Крэнкшоу сделал обширные комментарии.

В ответ на требования чекистов передать им аудиопленки и их распечатки, С.Н. Хрущев ссылался на то, что он не может распоряжаться ими без разрешения отца, но в конечном счете согласился их сдать. Ему было обещано, что материалы вернут. Однако, когда через некоторое время Сергей Хрущев стал настаивать на их возвращении, ему было сказано, что все материалы находятся в ЦК КПСС.

В конце августа 1970 года Н.С. Хрущев вышел из больницы. Когда он постепенно оправился после болезни, Сергей Хрущев рассказал ему о том, что он сдал его воспоминания чекистам. Н.С. Хрущев был разгневан, но вскоре принял решение опубликовать свои воспоминания за границей.

В начале октября С.Н. Хрущева вызвали снова в КГБ. Ему было сказано, что по имеющимся в Комитете сведениям, издательство «Литтл, Браун энд компани» располагает машинописным текстом и магнитофонными пленками с записью голоса Хрущева. В ответ С.Н. Хрущев вновь настаивал на возвращении отцу его материалов, но чекисты сказали, что теперь об этом не может быть и речи.

10 ноября 1970 года Н.С. Хрущева вызвали в Комитет партийного контроля. Здесь с ним беседовал председатель КПК А.Я. Пельше. Последний сообщил, что 6 ноября в Нью-Йорке представители американского журнально-издательского концерна «Тайм» официально объявили о том, что они располагают «воспоминаниями Никиты Сергеевича Хрущева», которые будут вначале опубликованы в журнале «Лайф», начиная с 23 ноября, а затем выйдут отдельной книгой под названием «Хрущев вспоминает». Книга будет пущена в продажу 21 декабря. Пельше напомнил Хрущеву, что он уже был предупрежден об ответственности за утечку материалов и теперь должен взять на себя всю вину за случившееся. В ответ Хрущев обвинял руководителей партии в провокации против него. Он кричал: «Пожалуйста, арестуйте меня! Расстреляйте! Мне жизнь надоела! Я узнал сегодня о смерти де Голля. Я завидую ему! Я был честным партийным человеком!… Я готов на крест! Берите гвозди и молоток!» Затем он стал говорить о том, что без него дела в стране не стали идти лучше. Он указывал, что и новые власти закупают зерно за рубежом, что в магазинах ощущается нехватка многих товаров, что новое руководство виновато в поражении Египта в арабо-израильской войне 1967 года. Однако несмотря на эти попытки уйти от обсуждавшегося предмета, Хрущев согласился подписать заявление, которое было подготовлено для него в ЦК в связи с публикацией мемуаров.

Заявление гласило: «Как видно из сообщений печати Соединенных Штатов Америки и некоторых других капиталистических стран, в настоящее время готовятся к публикации так называемые мемуары или воспоминания Н.С. Хрущева. Это – фабрикация, и я возмущен ею. Никаких мемуаров и материалов мемуарного характера я никогда не передавал – ни «Тайму», ни другим заграничным издательствам. Не передавал также материалов и советским издательствам. В такой лжи уже неоднократно уличалась продажная буржуазная печать. 10.11.1970. Н. Хрущев». Как и большая часть заявлений Хрущева, и это его заявление было лживым и лицемерным. Он прекрасно знал, что подготовленные к изданию мемуары – это не фабрикация, а потому слова о его возмущении были явной ложью. В то же время Н.С. Хрущев лицемерно скрывал действия своего сына и других, передававших мемуары за рубеж, заявляя о том, что он лично ничего не передавал издательствам.

Вскоре после этого разговора в ЦК и опубликования заявления Хрущева у него опять случился инфаркт. На сей раз Хрущев пробыл в больнице почти до Нового года.

В январе 1971 года С.Н. Хрущев получил вышедший в свет том воспоминаний и показал его отцу. Вскоре Сергея Хрущева вызвали в КГБ, где ему предложили сравнить содержание тома с теми воспоминаниями, которые записывал отец. Ознакомившись с переводом тома, С.Н. Хрущев написал заключение, в котором отметил, что «выброшено почти все, относящееся к войне… отсутствовали и некоторые другие факты, относившиеся к различным периодам нашей истории».

Между тем в 1971 году Н.С. Хрущев продолжал работать над мемуарами. Историк В.Н. Шевелев утверждает, что в начале сентября 1971 года Хрущев закончил диктовку воспоминаний. Последняя глава ему не понравилась, и он решил ее переделать. Однако в воскресенье 5 сентября Хрущев почувствовал себя плохо. В тот же день его отправили в больницу. 11 сентября Н.С. Хрущев скончался.

Через два дня, 13 сентября 1971 года, «Правда» опубликовала сообщение: «Центральный Комитет КПСС и Совет Министров СССР с прискорбием извещает, что 11 сентября после тяжелой, продолжительной болезни на 78 году жизни скончался бывший Первый секретарь ЦК КПСС и Председатель Совета Министров СССР, персональный пенсионер Никита Сергеевич Хрущев». В тот же день на Новодевичьем кладбище состоялись похороны. Историк Г. Федоров отметил, что на похоронах было около 60 корреспондентов, главным образом иностранных. Всего же было около двухсот человек, «среди них немало людей с сединами». Здесь был и Е. Евтушенко. А.И. Микоян прислал венок.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.