Период закалки
Период закалки
Март и апрель 1957 года явились для партизан периодом реорганизации и учебы. Получив подкрепление и выйдя в поход из Дереча-де-ла-Каридада, наш отряд насчитывал около 80 человек. Головным дозором командовал Камило, имевший в своем распоряжении четырех человек. За ним шел взвод Рауля Кастро, у которого командирами отделений были лейтенанты Рамиро Вальдес, Хулито и Нано Диасы. Последние никаких родственных связей между собой не имели и были только однофамильцами. Оба они героически погибли под Уверо. Нано родился в Сантьяго, и расположенный в этом городе нефтеперерабатывающий завод имени братьев Диас назван так в память о Нано и его брате, погибшем в родном городе. Хулито Диас, уроженец Артемиса, был ветераном "Гранмы" и Монкады. Со взводом Хорхе Сотуса, оставшегося все-таки капитаном, находились лейтенанты Сиро Фриас, впоследствии погибший на 2-м фронте имени Франка Паиса; Гильермо Гарсия, нынешний командующий Западной армией и Рене Рамос Латур, погибший в звании майора в Сьерра-Маэстре. За этим взводом следовал штаб, в состав которого входили Фидель как командир, Сиро Редондо, Мануэль Фахардо, гуахиро Креспо, Универсо Санчес (в настоящее время трое последних имеют звание майора) и я как врач. За штабом двигался взвод капитана Альмейды. Командирами отделений у него были лейтенанты Эрмо, Гильермо Домингес, погибший в Пино-дель-Агуа, и Пенья. Лейтенант Эфихенио Амейхейрас с тремя бойцами замыкал колонну, выполняя роль тыльного дозора.
Дорогу между Дереча-де-ла-Каридадом и Уверо на автомобиле можно проехать за несколько часов, наш отряд же прошел этот путь за несколько месяцев. Мы двигались медленно, со всеми предосторожностями, преследуя главную цель - подготовить бойцов к предстоящим боям.
Люди постепенно привыкали к условиям походной жизни. Почти во всех отделениях (а во взводе, как правило) имелись ветераны, которые обучали новичков искусству готовить пищу с минимальным количеством отходов продуктов, укладывать вещмешок и совершать марши в Сьерре. Отделения стали нашей основной боевой единицей, и между ними распределялись запасы продовольствия, медикаментов и боеприпасов.
Так мы вновь появились в Альтос-де-Эспиносы, где ветераны встали в почетный караул у могилы погибшего здесь Хулио Сенона. В этом месте мне попался зацепившийся за куст кусок. от моего одеяла, который напомнил мне о "стратегическом отступлении на полной скорости". Я засунул его в вещмешок и дал себе твердое обещание никогда больше не терять ни одной вещи таким образом.
Мне выделили нового помощника по имени Паулино, который должен был нести медикаменты. Это облегчало мое положение как врача, и теперь на привалах я мог уделять несколько минут оказанию медицинской помощи бойцам отряда. Мы вновь прошли по горе Каракас, где из-за предательства Герры у нас состоялась такая неприятная встреча с вражеской авиацией. Здесь мои товарищи нашли винтовку, которую бросил какой-то боец, чтобы ему было легче бежать. У нас больше не было излишка в оружии, наоборот, ощущалась его нехватка.
Наступал новый период в нашей борьбе. Уже появился целый район, куда батистовцы не пытались проникать, боясь встречи с нами, хотя, по правде говоря, мы тоже пока не намеревались сталкиваться с ними. Политическая ситуация в стране в то время характеризовалась проявлением оппортунизма различных оттенков. Известные крикуны Пардо Льяда, Конте Агуэро и другие стервятники из одной и той же семейки без конца выступали с демагогическими призывами к согласию и миру, робко критикуя правительство. О мире стало говорить и правительство. Новый премьер-министр Риверо Агуэро заявил, что, если надо, он направится в Сьерра-Маэстру, чтобы добиться умиротворения страны. Однако несколько дней спустя Батиста выступил с заявлением, что нет необходимости вступать в переговоры с Фиделем и его повстанцами. Он говорил, что в Сьерре вообще никого нет и поэтому о переговорах с "бандой преступников" не может быть и речи.
Так батистовцы провозгласили о своем намерении продолжать боевые действия против повстанцев. Что касается нас, то мы тоже готовились усилить борьбу. В те дни операции против повстанцев возглавил известный казнокрад полковник Баррера, который впоследствии, будучи военным атташе в Венесуэле, спокойно наблюдал за кончиной батистовского режима.
В тот период в нашем отряде появились три симпатичных человека, которые в конечном счете сделали нашему движению рекламу в Соединенных Штатах, но в то же время их пребывание в Сьерра-Маэстре, особенно двоих из них, стоило нам некоторых издержек. Это были американские юноши, сбежавшие от родителей из военно-морской базы Гуантанамо, чтобы включиться в нашу борьбу. Они находились с нами несколько месяцев. Двое из них, не выдержав условий климата и больших лишений, покинули нас, так и не услышав ни одного выстрела в Сьерре. Их увез домой журналист Боб Табер. Третий же принял участие в бою при Уверо. Впоследствии он заболел и тоже уехал от нас. Политически эти юноши не были подготовлены для участия в революции, они присоединились к нам просто из-за желания удовлетворить свою страсть к приключениям. Дружески попрощавшись с американскими юношами, мы, особенно я, как врач, которому чаще всех приходилось заниматься ими, вздохнули с облегчением.
В это время правительство, желая всем доказать, что в Сьерра-Маэстре нет никаких повстанцев, устроило для журналистов полет на военном самолете, который пролетел над горами на очень большой высоте. Это была любопытная экскурсия, которая никого ни в чем не убедила и свидетельствовала о стремлении батистовского правительства обмануть общественное мнение с помощью всех этих конте агуэро, рядившихся в тогу революционеров и постоянно обманывающих народ.
В эти дни испытаний мне наконец удалось получить брезентовый гамак. Такой гамак был настоящим сокровищем, но по установленному повстанцами строгому порядку его мог получить лишь тот, кто, преодолев лень, сделал для себя гамак из мешковины. Все, у кого уже были гамаки из мешковины, имели право на получение брезентовых по мере их поступления в отряд. Я же не мог пользоваться гамаком из мешковины из-за своей астмы. Ворс раздражал меня, и я был вынужден спать на земле. Поскольку у меня не было гамака из мешковины, я не мог рассчитывать на получение брезентового. Такие повседневные мелочи составляют часть личной трагедии, и в условиях походной жизни их замечают редко, но Фидель увидел это и сделал исключение в отношении меня, приказав выдать брезентовый гамак. Я очень хорошо помню, что это случилось на берегах Ла-Платы, когда мы поднимались к Пальма-Моча. Это было на следующий день после того, как мы впервые отведали конины.
Конина не была деликатесом, более того, она явилась своеобразной суровой проверкой способности людей приспосабливаться к условиям. Крестьяне из нашего отряда были возмущены и отказались есть свою порцию, а некоторые считали Мануэля Фахардо чуть ли не убийцей. Раньше он работал мясником, и теперь его мирная профессия была использована нами, чтобы поручить ему заколоть лошадь.
Эта первая лошадь принадлежала крестьянину по имени Попа, жившему на другом берегу Ла-Платы. Попа, вероятно, уже научился читать во время проведения кампании по борьбе с неграмотностью, и, если ему в руки попадет журнал "Верде оливо", где опубликованы мои заметки, он вспомнит, как в ту ночь в дверь постучались три партизана в изношенной одежде и, перепутав его с одним доносчиком, конфисковали старую лошадь с сильно побитой спиной. Через некоторое время эта лошадь стала нашей пищей. Для иных ее мясо было изысканным яством, а для желудков крестьян явилось испытанием. Они считали, что совершают акт каннибальства, пережевывая мясо старого друга человека.